Документальных материалов, отражающих Февральский переворот, сохранилось не так уж много. Поэтому, пожалуй, воспоминания о Феврале 1917 г. и показания высших царских чиновников в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства являются для историка важным источником. И конечно, особый интерес представляют архивные воспоминания тех, кто в дни февральских событий находились в самом Петрограде и пытались спасти монархию...
23 февраля в Петрограде из-за временных затруднений в снабжении хлебом начались забастовки, митинги и демонстрации. Поначалу в них почти не было политических лозунгов, таких как «Долой войну!» и тем более «Долой самодержавие!» Основным лозунгом был - «Хлеба!»
После поражения первой русской революции антицаристские революционные элементы не представляли серьезной силы. Часть из них была сослана в Сибирь, другая часть эмигрировала. Остававшиеся на свободе в России большого и существенного влияния на развертывание революционного движения оказать вряд ли могли.
Безусловно, военные и гражданские власти Петрограда располагали силами, способными восстановить в городе порядок и наладить снабжение продовольствием. 24-го числа власть в городе была передана начальнику петроградского военного округа генералу С. Хабалову. На этот ответственнейший пост Хабалова, вероятее всего, протежировал министр внутренних дел А. Протопопов. Большого боевого опыта у Хабалова практически не имелось (перед назначением в Петроград он был Наказным атаманом Уральского казачьего войска). Да и в политических вопросах Хабалов не был искушен. Назначение его в Петроград было, конечно, далеко не лучшим выбором. С самого начала, помимо уменья устанавливать хорошие отношения с сильными мира сего, Хабалов ничего существенного проявить не сумел...
Возможно потому, что происшедшее 23-го расценивалось властями не более как «беспорядки». Возможно, сказывалось нежелание показывать союзникам проявления смуты в столице перед предстоявшими совместными военными действиями на фронтах. И в Ставку (Могилев) из Петрограда несколько дней поступали в общем успокоительные, во всяком случае отнюдь не угрожающие сообщения.
Переоценивать события власти стали лишь 25-го числа, начав подготовку к серьезным столкновениям с митингующими и забастовщиками (конное патрулирование, полицейские заставы, оцепления и др.). Но вот по некоторым данным (этот документ, правда, не обнаружен), вечером 25 февраля из Ставки, наконец, поступил приказ царя, требующий прекратить в столице «беспорядки, не допустимые в военное время».
В указании Николая II не было сказано об открытии огня по толпам, однако 26 февраля на некоторых улицах и площадях Петрограда стрельба все-таки началась. Кто из начальствующих лиц конкретно распорядился об этом, определенно сказать трудно. На заседании Совета министров некоторые министры и С. Хабалов высказывались в пользу применения вооруженных сил, другие старались занять уклончивую позицию. Не исключено, что войска столичного гарнизона использовались и по распоряжениям непосредственных начальников. Были убитые и раненые. К вечеру 26-го стало казаться, что порядок в городе восстановлен. Керенский будто бы где-то с горечью воскликнул: «Революция провалилась!»
На самом деле главные события еще предстояли. В Петрограде были расквартированы 12 запасных батальонов гвардейских полков: Преображенского, Семеновского, Измайловского, Егерского, Московского, Литовского, Кегсгольмского, Петроградского, Волынского, Гренадерского, Павловского, Финляндского. Кроме того, в городе находились запасные батальоны лейб-гвардии 3-го Стрелкового полка и лeйб-гвардии Саперного полка. Помимо них, в самом Петрограде и в пригородах имелись и другие части – запасные батальоны некоторых армейских пехотных и армейских кавалерийских полков, два казачьих полка (1-й Донской казачий полк и 7-й Донской казачий полк), а также военные училища. Окрестности столицы (Красное Село, Царское Село, Ораниенбаум и др.) также были просто «забиты» запасными войсковыми соединениями. Это был, конечно, грубый просчет...
Дисциплина в запасных батальонах была низкой. Большинство солдат уже побывало на фронте, довольно долго находилось в госпиталях, пригрелось в теплых столичных казармах. Мало кто стремился попасть в маршевые роты, отправлявшиеся на позиции. На рыхлость и ненадежность Петроградского гарнизона властям указывалось не раз. Предлагалось даже ввести в Петроград две гвардейские кавалерийские дивизии, но по не вполне ясным причинам это не состоялось... Посчитали, по-видимому: «ничего, обойдется». Не обошлось!
27 февраля унтер-офицер Волынского полка Тимофей Кирпичников взбунтовал свою роту, застрелив офицера Лашевича. Было ли это инициативой самого Кирпичникова или кто-то стоял за его спиной – неизвестно. Кирпичников пошел на большой риск: Ставка уже готовила отправку в Петроград войска с фронта. Так или иначе, случившееся в Волынском полку вызвало бунты и в других запасных батальонах. Это был поворотный пункт в февральских событиях... Демонстранты и митингующие рабочие и обыватели стали соединяться с взбунтовавшимися солдатами.
Видный эсер, а впоследствии знаменитый философ и литературовед Ф. Степун стал свидетелем эпизода, позволившего ему создать выразительный, яркий образ случившегося. Шедший в толпе рабочий остановился и попросил у казака, находившегося в конном строю, прикурить. Казак вынул изо рта цыгарку, нагнулся с седла и протянул ее рабочему. Тот прикурил, рассыпая вокруг искры, вспыхнувшие от крепкой махорки. От них, писал Степун «и занялся пожар, в котором сгорели сначала монархия, а вскоре и демократия».
А что же Кирпичников – этот бунтовщик против монархии? Временное правительство произвело его в прапорщики и наградило Георгиевским крестом. Он стал героем. Позднее, в 1918-м г. он прибыл в расположение Добровольческой армии, заявив, что желает бороться с большевиками. Но генерал А. Кутепов приказал отвести «борца с большевиками» за железнодорожное полотно и «пустить в расход».Так и было сделано.
Днем 27 февраля генерал Хабалов сформировал отряд в составе 6 рот, полутора эскадрона и 15 пулеметов (около тысячи человек). Под началом полковника А. Кутепова (он находился тогда в Петрограде в отпуске) отряд должен был столкнуться с наэлектризованной толпой, разбить эту толпу и загнать ее в угол, к Таврическому саду...
- Неужели у вас во всем Петрограде, - спросил Хабалова Кутепов, - только и имеется один мой карательный отряд?
Однако попытка Кутепова не удалась.
Впоследствии он вспоминал, что его отряд просто «тонул» в массе народа, заполнявшего улицы и площади. Кроме того, от здания горевшего Окружного суда по кутеповскому отряду открыли огонь, и отряд Кутепова не сумел расширить сферу своих действий.
Днем Хабалов предпринял еще одну попытку создать отряд – стянуть «возможный резерв на Дворцовую площадь,чтобы на Выборгской стороне рассеять толпу и открыть дорогу к источнику боевых запасов».
Некоторые части явились на Дворцовую площадь, но скоро выяснилось, что и на них рассчитывать нельзя. К вечеру, как впоследствии на допросах показывал Хабалов, «вопрос пошел об обороне, о том, чтобы удержаться». По-видимому, тогда Хабалов и вспомнил о тех воинских силах, которые находились в Измайловских казармах. Как утверждают в своих воспоминаниях офицеры Данильченко и Фомин, Измайловский запасной батальон, плохо ли, хорошо ли, но еще «держался». Фомин, впрочем, признавал, что «малейшее соприкосновение с толпой могло привести воинские команды к немедленной капитуляции».
Между 6 и 7 часами вечера 27 февраля заменявший командира запасных батальонов гвардейских полков генерал-майора Чебыкина полковник Павленков (командир запасного батальона лейб-гвардии Преображенского полка) сообщил в штаб измайловцев, что чувствует себя плохо, заболевает. Но пока еще не ушел, - сообщает распоряжение Хабалова, – поскольку Измайловский батальон – «единственная часть, оставшаяся в руках начальства». Данильченко должен был срочно сформировать отряд и, придав ему кавалерию поручика Ржевского, а также артиллерию, находившуюся в Измайловских казармах, привести весь этот отряд в здание градоначальства (Гороховая, 2), где находился сам начальник военного округа. Роты вышли к месту отправки в 8 часов вечера. Ими командовали капитаны Есимантовский, Окулич и Гаскет.
Когда все уже было готово к движению, пришла телефонограмма Павленкова: следовать надо не к градоначальству, а в Адмиралтейство, т.к. Хабалов со своим штабом уже перебрался туда. Между тем, Измайловский проспект заполнился рабочими и солдатами. Настроение их было приподнятым. Где-то играл военный духовой оркестр. Отряд двинулся окольным путем, чтобы избежать столкновений с «засадами» на Садовой.
Очертания Адмиралтейства тонули в темноте. У входа и в самом здании встречались небольшие группки солдат запасного батальона лейб-гвардии Кегсгольмского полка. Как они здесь оказались, никто не знал, но было ясно, что положиться на них невозможно. Навстречу Данильченко и Фомину вышел генерал в форме Павловского полка. Им оказался генерал-квартирмейстер управления Генерального штаба Занкевич. Теперь он командовал запасными батальонами Петрограда. «Несчастливый пост»: сначала на этом посту заболел Чебыкин, затем Павленков, куда-то исчез Михайличенко. Когда измайловцы вошли в Адмиралтейство, выяснилось, что там уже находится какое-то подразделение 1-го пулеметного полка с 40 пулеметами, прибывшее из Ораниенбаума
Вскоре подошла рота 2-го Царскосельского стрелкового полка во главе с поручиком Нарбутом. Ждали еще остатки кутеповского отряда, рассеявшегося по улицам города, и две роты запасного лейб-гвардии Преображенского полка, но они так и не явились.Тем не менее в Адмиралтействе сосредоточился довольно значительный отряд с пулеметами, орудиями, кавалерией. Чтобы изолировать его от соприкосновения с революционными массами, решили организовать оборону не вокруг здания Адмиралтейства, а внутри него. У окон - расставленные пулеметы, во дворе – орудия, в ход в качестве укреплений пошли бревна и дрова. Солдат развели по комнатам и коридорам. При этом произошел любопытный эпизод.
На одной из площадок неожиданно появился морской министр адмирал И. Григорович. Он был болен гриппом, «хрипло кашлял и сморкался». Перегнувшись через перила, сердито крикнул одному из офицеров:
- Полковник! Прошу вас убрать отсюда ваших людей! Мне не нужна никакая охрана!
Тот столь же сердито ответил, что его люди не собираются охранять его, Григоровича, что измайловцы прибыли сюда по приказу начальника военного округа для защиты Адмиралтейства как одного из оплотов государственной власти. Что-то проворчав, Григорович скрылся, хлопнув дверью. Но для чего в действительности Хабалов стянул в Адмиралтейство еще подчиняющиеся ему воинские части? Данильченко утверждает, будто Хабалов говорил ему, что главная задача отряда состоит в том, чтобы организовать оборону Зимнего дворца и, собрав силы в Адмиралтействе, перейти туда, в Зимний.
Фомин излагает свой разговор с Хабаловым несколько иначе. Он пишет, что для него лично с самого начала была ясна бесцельность пребывания войск в Адмиралтействе: если утром 28 февраля массы хлынут к Адмиралтейству, удержать его будет невозможно, тем более, что среди измайловцев и других солдат стали проявляться признаки разложения. Поэтому Фомин якобы предложил Хабалову свойплан: немедленно покинуть Адмиралтейство и вообще Петроград и отойти в Пулково. Этот маневр, как считал Фомин, позволит выйти из «зоны восстания», занять ближайшие к Петрограду станции на Балтийской, Варшавской и Виндавско-Рыбинской железных дорогах и здесь ожидать подхода войск с фронта. Но, как пишет Фомин, Хабалов решительно отклонил «пулковский план». Похоже, он еще не верил в окончательный крах царского режима и боялся, что уход из Петрограда будет рассматриваться монархом как дезертирство с поля сражения. Хабалов заявил Фомину, что Адмиралтейство является теперь резиденцией правительства, и отступление в Пулково будет означать не что иное, как капитуляцию.
- Но ведь правительства здесь нет! - пробовал возразить Фомин.
- Я теперь правительство! – оборвал его Хабалов и тут же распорядился обзвонить всех министров, пригласив их собраться в Адмиралтействе. Выяснилось, однако, что телефоны отключены. Но в Адмиралтействе находился военный министр Беляев. Помимо него, а также генералов Хабалова и Занкевича, тут был петроградский градоначальник А. Балк, его помощник генерал Вендорф, начальник штаба Хабалова, генерал М. Тяжельников и еще несколько генералов – жандармских и армейских. Фактически только эти люди представляли теперь царскую власть в Петрограде.
Тактика этих последних защитников престола должна была быть теперь иной – о наступательных действиях нечего и думать, надо держать оборонуАдмиралтейства до вечера 28 февраля, когда, по расчетам «адмиралтейских генералов», в Петроград начнут прибывать фронтовые войска. Занкевич уверял, что войска «в самый короткий срок наведут в столице порядок и будут расстреливать не только взбунтовавшиеся запасные батальоны, но и просто демонстрантов».
Итак, «последний бастион» монархии должен во что бы то ни стало стоять до подхода карательных войск, снятых с фронта. Как пишет Фомин, «следовало сидеть, не показываться и ждать каких-то избавителей». Но в 2 часа с 27 на 28 февраля Занкевич неожиданно отдал новый приказ: срочно покинуть Адмиралтейство и следовать на охрану Зимнего дворца. Фомин воссоздает почти зримую картину этого «похода»:
Был крепкий мороз, кругом - насколько хватало глаз – не было видно ни души. С нашим движением мертвая тишина Дворцовой площади огласилась шумом фыркающих лошадей и металлическим звоном режущих снег колес орудийных упряжек. Белый снег делал все предметы черными, но благодаря ему и несмотря на отсутствие горящих фонарей, было совершенно светло. Впереди отряда, сгорбившись, шагал военный министр Беляев, за ним Хабалов, Занкевич, Тяжельников и другие генералы.
Ночь поглотила огромное здание Зимнего дворца. Только из некоторых окон шел слабый свет, выхватывая из темноты суетившихся людей, а также лошадей, которые, помахивая хвостами, стояли у армейских повозок. Было что-то фантастическое в этой картине. Фомину на мгновение даже почудилось, будто творение Расстрелли из огромного европейского города вдруг переместилось в степь, по которой движутся кочевники. Усилием воли он отогнал наваждение...
Во дворец вошли через главные ворота. Там находилась рота главного караула дворца - солдаты из запасного батальона лейб-гвардии Преображенского полка и часть Запасного кавалерийского полка, еще раньше вызванные сюда из Новгорода. Эти пополнения, конечно, усилили отряд, но не столь существенно.
Измайловская пехота расположилась на втором этаже у окон, выходивших на Дворцовую площадь, несколько орудий поставили у ворот, а остальные и кавалерию отвели в резерв. В общем, готовились к осаде. Хабалов даже официально назначил Данильченко на новую должность - коменданта обороны Зимнего дворца.
Ранним утром 28 февраля, когда еще не начало светать, к Зимнему подъехало два автомобиля. Из первого вышел великий князь Михаил Александрович - брат царя. Но он явился не по приглашению Данильченко. Еще днем 27 февраля его срочно вызвал из Гатчины председатель Государственной Думы М. Родзянко с тем, чтобы, связавшись со Ставкой по прямому проводу, великий князь попытался оказать давление на царя и склонить его к уступкам думской либеральной оппозиции.
Но с прибытием Михаила Александровича сумятица и неразбериха, пожалуй, усилились. Все теперь охотно готовы бы передать бразды правления в руки великого князя, чтобы сложить ответственность с себя. Все страшно опасались захвата рабочими и солдатами Петропавловской крепости. В этом случае Зимний мог оказаться под ударом с двух сторон. Между тем, Фокин решил вернуться к своему «пулковскому плану» и доложил о нем Беляеву. Тот пошел совещаться с великим князем и, вернувшись, сказал, что Михаил Александрович отверг его.
Около 5 часов утра поступило сообщение – кавалерия Запасного гвардейского полка самовольно снялась с позиции и ушла из Зимнего. Это был удар. Возможно, он-то и сломил коменданта обороны полковника Данильченко. Наступил черед «заболеть» и ему. Он ушел в лазарет, находившийся здесь же, в Зимнем. Вслед за Данильченко туда же двинулись «заболевшие» Есимантовский и Окулич.
Как утверждает Фомин, после ухода Данильченко командиром отряда Беляев назначил его. Оба мемуариста – и Данильченко и Фомин – связывают приказ об уходе из Зимнего дворца с распоряжением великого князя Михаила Александровича. Он не хотел, чтобы говорили, что Романовы опять, как в 1905-м году, стреляли в народ у Зимнего. В шестом часу утра 1 марта колонна последних защитников монархии вновь потянулась через Дворцовую площадь к Адмиралтейству.
Возвращение в Адмиралтейство плохо подействовало на моральное состояние генералов и офицеров (особенно жандармских) не только Измайловского полка. Некоторые даже кончали самоубийством. Признаки разложения усиливались по мере того, как к зданию подходили все новые массы рабочих и солдат. С раннего утра весь сад перед Адмиралтейством и прилегающие улицы были заполнены восставшими.
Первой дрогнула 2-я рота. Ее солдаты заявили, что в Адмиралтействе больше не останутся, уйдут в свои казармы. Удержать роту удалось с большим трудом. В половине 9-го Хабалов передал в Ставку на имя генерала М. Алексеева: «Число оставшихся верными долгу уменьшилось до 600 человек пехоты и до 500 всадников при 1 пулемете и 12 орудиях. Положение до чрезвычайности трудное». По существу то же самое доложил Хабалов генералу Н. Иванову, который вечером 27 февраля был назначен царем командующим фронтовыми частями, двинутыми на бунтовавший Петроград.
Заметно сдал военный министр Беляев. Фомин вспоминает, что им то овладевало желание без умолку говорить, то он впадал в какую-то прострацию. Во время одного из приступов многословия Бeляев вдруг стал размышлять вслух о том, что он всего лишь полтора месяца как министр, и потому революционеры не могут предъявить ему каких-либо обвинений. Как бы между прочим, он сказал Фомину, что разговаривал по телефону с Родзянко, и тот посоветовал ему распустить отряд. «Беляев, - писал Фомин, - явно склонялся к этому».
Около часа дня пришло известие, которого страшились еще в Зимнем дворце - революционные отряды рабочих и солдат овладели Петропавловской крепостью. Прошел слух, что крепость готовится открыть огонь по Адмиралтейству, и как бы в подтверждение этого по окнам здания было сделано несколько «шальных» выстрелов.
Среди документов Ставки, относящихся к февральским событиям 1917 г., имеется телеграмма Беляева, отправленная в Ставку в 13 час. 30 мин. 28 февраля. В ней говорится: «около 2 часов дня 28 февраля последние оставшиеся еще верными части по требованию морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергать здание разгрому».
Фомин пишет, что вторичный уход отряда из Адмиралтейства решили два обстоятельства: захват восставшими Петропавловской крепости и требование адмирала Григоровича. Перед уходом отряд разоружился. Опасаясь, как пишет Фомин, «ярости толпы», решили сдать винтовки, пулеметы и замки от орудий смотрителю здания. Было приказано выходить из Адмиралтейства организованно, ни на кого не обращая внимания.
«Момент был жуткий, - вспоминал Фомин. - Выйдя на тротуар, я повернулся к толпе спиной и стал пропускать солдат. С суровыми лицами, не глядя по сторонам, они, наседая один на другого, выходили из подъезда... Моя спина почти касалась штыков, торчавших из толпы... Через минуту все построения были сделаны, и мы двинулись сдвоенными рядами по Адмиралтейскому проезду».
Толпа не проявляла к последним защитникам престола никакой враждебности. Напротив, минутное «оцепенение» толпы «прорвалось и вылилось в форму шумных приветствий – винтовки опустились, толпа кричала «ура» и кидала в воздух свои шапки». Фомин подал команду, и роты запели: «Взвейтесь, соколы, орлами»!
Вечером 1 марта 1917 г. брата императора Николая II, великого князя Михаила Александровича (возможного императора Михаила II) тайно провезли из Зимнего дворца на Миллионную улицу, на квартиру князя Путятина. Здесь, преодолевая приступы язвенной болезни желудка, он шутливо написал жене, графине Н. Брасовой, в Гатчину: «Товарищу Брасовой. С этого момента начинается новое существование России». И тоже шутливо подписался: «Товарищ М. Романов».
Но никто еще не знал и не мог знать, как далеко от шуток станет новое существование России...
Генрих Зиновьевич Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).
