"Литература во всех ее видах – не что иное, как тень доброй беседы"
Р.Л. Стивенсон
Сегодня наш медиум обратился к знаменитому английскому писателю Гилберту Киту Честертону (1874–1936) и мысленно вступил с ним в беседу:
М. – Уважаемый сэр, Вы дебютировали как поэт, всю жизнь занимались журналистикой, сотрудничая в разных газетах и журналах, издали несколько сборников эссе, при этом являлись автором шести романов. Однако наибольшую известность Вам принесли детективные новеллы о сыщике-любителе, патере Брауне. Их читали даже люди, не слишком склонные проводить время за книгой. Что помогло Вам достичь такого успеха в литературе?
Г. Ч. – Своим успехом я обязан тому, что с уважением выслушивал самые замечательные советы, а потом делал полностью противоположное.
М. – Видимо, это был разумный метод, если позволил Вам внести столь значительный вклад не только в английскую, но и мировую литературу.
Г. Ч. – Отбросив тщеславие и ложную скромность (каковую здоровые люди всегда используют в качестве шутки), должен со всей откровенностью сказать: мой вклад в литературу сводится к тому, что я переврал несколько очень недурных идей своего времени.
М. – Считаете ли Вы себя в большей степени писателем, поднимающим серьезные вопросы, волнующие общество, или автором, пишущим занимательные детективные истории?
И есть ли различие между этими формами творчества?
Г. Ч. – Литература и беллетристика – вещи совершенно разные. Литература лишь роскошь, беллетристика – необходимость.
М. – Раньше беллетристикой называли любую художественную повествовательную литературу в прозе (романы, повести, рассказы и пр.). В настоящее время слово «беллетристика» часто упоминается в новом значении «массовой литературы», противостоящей «высокой литературе». В узком смысле, беллетристика – это лёгкая литература, наиболее присущая таким жанрам, как дамский роман, детектив, приключения, мистика. То есть чтение для отдыха, приятное времяпрепровождение на досуге (так трактует эту разницу Википедия). Вы полагаете, что литература существует для истинных ценителей, а беллетристика – для людей попроще?
Г. Ч. – Существует большая разница между человеком, который хочет прочесть книгу, и человеком, которому нужна книга, чтобы почитать.
М. – Это верно. Но ведь есть великие книги, которые читают все, в том числе подростки в школе.
Г. Ч. – В великом произведении всегда содержится простейшая истина в расчете на простейшее прочтение.
М. – Авторов таких произведений мы называем классиками.
Г. Ч. – Классиком мы называем писателя, которого можно хвалить не читая.
М. – Вы, как всегда, шутите. Юмор помогает переносить превратности судьбы?
Г. Ч. – Человек, который хотя бы отчасти не юморист, – лишь отчасти человек.
М. – Я тоже так думаю. Можете дать определение такому понятию: «юмор»?
Г. Ч. – Юмор с трудом поддается определению, ведь только отсутствием чувства юмора можно объяснить попытки определить его.
М. – Да, оставим эти жалкие потуги. Есть ли вещи, над которыми нельзя смеяться?
Г. Ч. – Смеяться нужно над чем угодно, но не когда угодно.
М. – Что Вы имеете в виду?
Г. Ч. – Мы шутим по поводу смертного ложа, но не у смертного ложа. Жизнь серьезна всегда, но жить всегда серьезно – нельзя.
М. – Я по поводу чужой смерти и чужих верований вообще бы не стал шутить. На всякий случай. Ведь люди так легко оскорбляются. Ваш любимый литературный прием – парадокс. Это дань моде или свойство Вашего интеллекта?
Г. Ч. – Парадокс – это истина, поставленная на голову, чтобы на нее обратили внимание.
М. – Если некоторые люди не в состоянии понять истину без подобной акробатики, едва ли они смогут принять Ваши парадоксы. Тогда они почувствуют себя в глупом положении и обидятся.
Г. Ч. – Нам часто приходится выбирать: или чувствовать себя последним дураком, или уж быть им на самом деле.
М. – Это, по-моему, выбор «между веревкой и удавкой». Кстати о выборе, а точнее – о выборах. У нас сейчас вовсю идет предвыборная кампания. Разные партии участвуют в дебатах, излагая свои программы и критикуя конкурентов. Некоторые из них переходят на крик и даже доходят до рукоприкладства. Видимо, не хватает культуры ведения диспутов и умения держать себя пристойно на людях. Что Вы, как человек, проживший всю жизнь в стране традиционно развитой демократии, посоветовали бы выступающим?
Г. Ч. – Речь нуждается в захватывающем начале и убедительной концовке. Задачей хорошего оратора является максимальное сближение этих двух вещей.
М. – То есть излагать свои мысли ярко и кратко? Но не каждому, идущему во власть, дан такой талант. Впрочем, рядовому избирателю, даже прослушав речи многих кандидатов, нелегко сделать выбор: все партии, как одна, обещают нам бороться за все хорошее и улучшить жизнь народа в ближайшем будущем.
Г. Ч. – Каждый политик является многообещающим политиком.
М. – Почему же тогда обещания редко выполняются? Люди, обретая власть, не способны решать трудные экономические и политические задачи?
Г. Ч. – Дело не в том, что они не способны увидеть решение. Дело в том, что они не могут увидеть проблему.
М. – Но ведь они проводят социологические опросы и в парламенте выражают общественное мнение.
Г. Ч. – Каждый рассуждает об общественном мнении и действует от имени общественного мнения, то есть от имени мнения всех минус его собственное.
М. – Возможно, что высокопоставленные чиновники и помощники скрывают от руководства реальное положение вещей, не решаясь сказать неприятную правду?
Г. Ч. – Каждый хочет, чтобы его информировали честно, беспристрастно, правдиво – и в полном соответствии с его взглядами.
М. – Действительно, это трудная ситуация. Говорят, что политика – это искусство компромисса.
Г. Ч. – Прежде «компромисс» означал, что полбуханки хлеба лучше, чем ничего. У нынешних политиков «компромисс» означает, что полбуханки лучше, чем целая буханка.
М. – У нас происходит то же самое. Теперь, когда закрываются больницы, поликлиники, институты и школы, это называется красивым словом «оптимизация». Подразумевается, «что полбуханки лучше, чем целая буханка». Кроме того, международная обстановка оставляет желать лучшего. При всей сложности назревших проблем в некоторых странах высшие государственные посты стремятся занять женщины. Может, это хорошо?
Г. Ч. – Многим кажется, что женщины привнесли бы в политику кротость или чувствительность. Но женщина опасна в политике тем, что она слишком любит мужские методы.
М. – Вы правы: не так уж давно Вашей страной управляла Маргарет Тэтчер. В энциклопедии о ней сказано: «Маргарет Тэтчер продержалась на посту премьер-министра Британии дольше любого политика 20-го века – и стала первой (и пока единственной) женщиной, сумевшей занять этот пост. Впрочем, особо женственной политику Тэтчер назвать было, мягко говоря, трудно – кличку 'Железная Леди' она получила не зря».
И сейчас в США за пост президента из последних сил борется г-жа Хиллари Клинтон, которую в кротости и чувствительности никто заподозрить не может. Значит, кого ни выбирай, результаты обычно не оправдывают ожиданий. Может, в демократии надо что-то исправить?
Г. Ч. – Демократия означает правление необразованных, аристократия – правление плохо образованных.
М. –Тем не менее, этот второй вариант правления часто сменялся на первый революционным путем. Значит, для народа он предпочтительней?
Г. Ч. – Не нужна революция, чтобы прийти к демократии. Нужна демократия, чтобы могла произойти революция.
М. – Революция, как мне кажется, происходит при любом общественном укладе, когда социальное неравенство становится нетерпимым, а народ беднеет настолько, что ему уже нечего терять. Замечательно сказал наш современник Фазиль Искандер: «Революция – народная истерика. Не надо доводить народ до истерики».
Г. Ч. – Бедные бунтовали иногда и только против плохой власти; богатые – всегда и против любой.
М. – Эти богатые честолюбцы совершают не революцию, а государственный переворот с целью захвата власти. Те богачи, которые уже добились денег и власти, становятся консерваторами, так как их все устраивает.
Г. Ч. – Всякий консерватизм основывается на том, что если все оставить как есть, все останется на своих местах. Но это не так. Если хотя бы одну вещь оставить на своем месте, она претерпит самые невероятные изменения.
М. – Во всяком случае, здоровый консерватизм должен, казалось бы, удерживать людей от войн. В реальности же мы видим, что войны на земле почти никогда не прекращались. Недаром остроумнейший Амброз Бирс писал: «Мир: в международных отношениях период обмана между двумя периодами кровопролития». Что Вы думаете по этому поводу?
Г. Ч. – Никакая война не заслуживает оправдания, кроме войны оборонительной. А оборонительная война, по самой своей природе и по определению, – это такая война, с которой человек возвращается избитый, истекающий кровью и не способный похвалиться ничем, кроме того, что ему удалось выжить.
М. – Конечно, мы все против войн, но почему-то человечество в целом именно так решает свои проблемы. Может быть, богатым странам следует не насаждать свои порядки по всему миру любым способом, вплоть до военного, а всячески помогать бедным народам, то есть попросту накормить голодных?
Г. Ч. – Человечество – это не табун лошадей, которых мы должны накормить, а клуб, в который мы должны записаться.
М. – Возможно. Но клубы обычно жестко отсекают «чужаков». Клубы, как правило, элитарны, а не демократичны. Ваш соотечественник У. Черчилль сказал: «Лучший аргумент против демократии – пятиминутная беседа со средним избирателем». А Вы что думаете?
Г. Ч. – Единственный минус нашей демократии в том, что она не терпит равенства.
М. – А разве оно существует в природе? Ведь люди очень разные: физически, интеллектуально и духовно. Ученые говорят, что порой различия между разными видами животных меньше, чем между разными людьми.
Г. Ч. – Первая из самых демократических доктрин заключается в том, что все люди интересны.
М. – Теоретически – да, а практически – ну, очень по-своему. Мне, например, интересны далеко не все. И, честно говоря, если это одна из главных демократических доктрин, то у нее не слишком надежная основа. Впрочем, я могу ошибаться. А вот что общее у всех людей – так это стремление к счастью. Только как его найти?
Г. Ч. – Тот азарт, с которым люди гонятся за наслаждением, и есть лучшее доказательство того, что они не в состоянии его обрести.
М. – Почему им это не удается?
Г. Ч. – Все человеческие беды происходят от того, что мы наслаждаемся тем, чем следует пользоваться, и пользуемся тем, чем следует наслаждаться.
М. – Это непросто понять. Если человек молод, здоров, богат, – что ему может помешать наслаждаться жизнью?
Г. Ч. – Жизнь слишком хороша, чтобы ею наслаждаться.
М. – Конечно, в критической ситуации нам не до радостей жизни, но в благополучное время люди с удовольствием предаются развлечениям и веселью.
Г. Ч. – Ничто не наводит в наш век большего уныния, чем увеселения.
М. – Значит, Вы думаете, что счастье нам вообще недоступно?
Г. Ч. – Нужно научиться быть счастливым в минуты отдохновения, когда помнишь о том, что ты жив, а не в минуты бурной жизнедеятельности, когда об этом забываешь.
М. – Как лучше проводить время отдыха, чтобы это ощутить?
Г. Ч. – Отдых – это перемена занятий.
М. – Например, туризм. Человек меняет не только занятия, но и место пребывания. Как Вы относитесь к туризму?
Г. Ч. – Путешественник видит то, что видит; турист видит то, что приехал увидеть.
М. – Да, это большая разница. Но, в любом случае, человек видит чужие страны и народы.
Г. Ч. – Высшая цель путешествия не в том, чтобы увидеть чужую страну, а в том, чтобы увидеть свою страну как чужую.
М. – Конечно, полезно иногда посмотреть и на себя, и на свою родину со стороны. Это заставляет о многом задуматься.
Г. Ч. – Путешествия развивают ум, если, конечно, он у вас есть.
М. – Странствовать по свету, разумеется, интересно и познавательно. Но еще лучше мечтать, лежа на диване, – чем не прекрасное занятие?
Г. Ч. – Нет на свете человека, который мог бы прожить, ни разу не погрузившись в фантазии, ни разу не отдавшись воображению, романтике жизни, ибо в мечтаниях он обретает тот приют, в котором ум его найдет отдохновение.
М. – И эти мечтания – чаще всего о любви. Пусть они создают идеальный образ, который никогда не встретится в жизни, но так хочется увидеть его в любимом человеке. Ведь любовь ослепляет.
Г. Ч. – Любовь не ослепляет, куда там! — любовь связывает, и чем крепче ты связан, тем яснее видишь.
М. – Ну, связывают обычно людей брачные узы.
Г. Ч. – Любовь, по природе своей, сама связывает себя, а институт брака лишь оказал рядовому человеку услугу, поймав его на слове.
М. – Вы хотите сказать, что нередко человек осознает свою ошибку, когда к нему возвращается способность мыслить адекватно.
Г. Ч. – От глаз к сердцу проложена дорога, которая не проходит через интеллект.
М. – И к чему это приводит?
Г. Ч. – Друзья тебя любят, каким ты есть; жена тебя любит и хочет сделать из тебя другого человека.
М. – Видимо, она желает мужу добра, но на свой лад.
Г. Ч. – В женщине больше непосредственной, сиюминутной силы, которая зовется предприимчивостью; в мужчине больше подспудной прибереженной силы, которая зовется ленью…
М. – Видите, на стороне женщин явное преимущество.
Г. Ч. – Есть только три вещи на свете, которых женщины не понимают: это Свобода, Равенство и Братство.
М. – Боюсь, что и для остальной части человечества это только красивые слова, иначе бы за столько веков эти понятия стали бы неотъемлемой частью жизни, чего мы не наблюдаем. А то, что приходится сегодня видеть, не внушает оптимизма: люди стали еще более алчными, агрессивными, циничными и коварными. Все стараются друг друга обмануть, унизить, а то и уничтожить. Кажется, мир становится все хуже.
Г. Ч. – Дело не в том, что мир стал гораздо хуже, а в том, что освещение событий стало гораздо лучше.
М. – Читать новости в газетах – это на целый день испортить себе настроение.
Г. Ч. – Газеты не просто сообщают новости, но еще все подают в виде новостей.
М. – В наше время, кроме газет, на нас обрушивают новости еще радио, телевидение, а главное, – интернет. Если иметь в виду, что народ давно обратился к вере в Бога и чтит заповеди, трудно понять, почему мы так неправедно живем.
Г. Ч. – Христианский идеал – это не то, к чему стремились и чего не достигли; это то, к чему никогда не стремятся и чего достичь необыкновенно сложно.
М. – По определению вышеупомянутого Амброза Бирса, «Христианин: следующий учению Христа постольку, поскольку оно не противоречит греховной жизни». Но истинный христианин должен, мне кажется, хотя бы к нему стремиться.
Г. Ч. – Если вы не испытываете желания преступить хоть одну из десяти заповедей, значит, с вами что-то не так.
М. – Я человек слабый, речь не обо мне. Но Ваша мысль может показаться кощунственной верующим людям.
Г. Ч. – Кощунство умирает вместе с религией; если вы сомневаетесь в этом, попробуйте кощунствовать против Одина.
М. – Мне это сделать довольно сложно. Я не знаток различных религий и не могу их сравнивать.
Г. Ч. – Только та религия хороша, над которой можно подшучивать.
М. – Боюсь, фанатичные люди, которых больше, чем хотелось бы, во всякой конфессии, с Вами бы, мягко говоря, не согласились.
Г. Ч. – Фанатик – тот, кто воспринимает всерьез собственное мнение.
М. – Разве таких мало? Полагаю, что они неспособны не только к любви, но и просто к терпимости. Ведь терпимость – это добродетель?
Г. Ч. – Терпимость – добродетель людей без убеждений.
М. – Интересная мысль. У вас в Европе эта добродетель зовется толерантностью и является высшим достижением западной цивилизации. Назови Вы ее обладателей «людьми без убеждений», они бы возмутились. Но вернемся к христианству. Вообще, у нас большие проблемы с любовью к ближним. О врагах я даже не говорю – это нереально.
Г. Ч. – Библия велит нам любить наших ближних, а также – наших врагов; вероятно, потому, что по большей части это одни и те же люди.
М. – Как ни печально, иногда так и есть. Когда вас обижают или даже предают ближние, как быть с христианским запретом «не судите, да не судимы будете»?
Г. Ч. – Если вы не поняли человека, вы не имеете права осуждать его, а если поняли, то, вполне возможно, не пожелаете этого делать.
М. – Позвольте с Вами не согласиться. Разве человек, чьи близкие стали жертвой преступления, не имеет права осуждать преступника, не вникая в его внутренние побуждения и несмотря на тяжелые обстоятельства его жизни? Пусть криминальные психологи занимаются его мотивацией. Конечно, я довожу эту мысль до крайнего предела. Но и в обычных обстоятельствах мы предпочитаем иметь дело с людьми добрыми и надежными. Иначе лучше выбрать одиночество. Как Вы считаете?
Г. Ч. – На свете нет слов, способных выразить разницу между одиночеством и дружбой.
М. – Только в дружеской беседе мы можем открыть душу и тем самым снять с нее тяжелый груз невысказанности.
Г. Ч. – Существует много неверных мнений о дружеском разговоре, тем более – о задушевной беседе. Люди редко говорят правду, когда они, даже скромно, говорят о себе; но многое открывают, когда говорят о чем-нибудь ином.
М. – Это мне не понятно. Кому же, как не друзьям, говорить правду? И чего стоит дружба без взаимного доверия? Ваш соотечественник Питер Устинов писал: «Я не разделяю общего мнения, будто друзьями становятся люди, которые нам особенно нравятся; по большей части это люди, которые нам встретились раньше других». Как Вы думаете, мы выбираем себе друзей или обстоятельства?
Г. Ч. – Мы сами заводим друзей, сами создаем врагов, и лишь наши соседи – от Бога.
М. – Возможно, нам только кажется, что мы сами кого-то или что-то выбираем, и от Бога – не только соседи, но и семья, окружающая среда, родина и все остальное. Впрочем, неважно, как у нас завелись друзья и приятели. Главное, что не всегда и не во всем мы соглашаемся. Всегда ли Вам удавалось убедить собеседников в своей правоте?
Г. Ч. – Мне кажется, самое трудное – убедить человека, что ноль плюс ноль плюс ноль равняется нулю. Люди верят в самые невероятные вещи, если они повторяются.
М. – Какой аргумент Вы приводили в таком случае?
Г. Ч. – Я не могу доказать справедливость своей точки зрения именно потому, что ее справедливость – очевидна.
М. – Возможно, не для Вашего оппонента. Не лучше ли в таком случае промолчать?
Г. Ч. – Молчание – невыносимая реплика.
М. – Тогда остается предположить, что у Вас с Вашим оппонентом просто разные вкусы, а о вкусах не спорят.
Г. Ч. – О вкусах не спорят: из-за вкусов бранятся, скандалят и ругаются.
М. – Да, как писал Фридрих Ницше: «А вы, друзья мои, говорите, что о вкусах не спорят? Но вся жизнь и есть спор о вкусах!» Значит, нечего и пытаться в спорах отыскать истину.
Г. Ч. – Установить непреложную истину в споре тем проще, что ее не существует в природе.
М. – Ваша склонность к парадоксам и шуткам говорит о неистощимом жизнелюбии. Вы, конечно, оптимист?
Г. Ч. – Когда человечество уже не производит на свет счастливых людей, оно начинает производить оптимистов.
М. – Ну, что же, кого может, того и производит. И это еще не самый худший вариант.
На этой оптимистической ноте хотелось бы закончить нашу беседу. Разрешите задать последний вопрос: что на протяжении жизни больше всего Вас удивляло?
Г. Ч. – Раз человек учится играть в свое удовольствие, почему бы ему не научиться думать в свое удовольствие?
Далее озадаченный медиум, поблагодарив своего знаменитого собеседника, погрузился в размышление…
Елена Пацкина. Окончила Московский авиационный институт по специальности инженер-экономист. Автор нескольких книг стихов (Уходящая натура, Фотография минуты, Счастливый дилетант и др.) Автор серии «Беседы с мудрецами» (более семидесяти персонажей, начиная с Эпикура, Демокрита и других античных авторов до Курта Воннегута, Агаты Кристи и пр.).
