В человеческом обществе роль женщины в жизни мужчины постоянно трансформируется. Культурно-исторические эпохи, общественный строй, национально-религиозные традиции и другие объективные факторы вносят свои коррективы в семейные и личные отношения между полами. Однако в истории этих отношений есть яркие примеры исключительных чувств между мужчиной и женщиной, где каждый признает высшим счастьем быть нужным близкому человеку и каждую вместе прожитую минуту считает лучшей в своей жизни.
Федор Михайлович Достоевский оставил русской и всей мировой культуре огромное по объему и в то же время уникальное по своей глубине творческое наследие. Полные драматизма, духовной неисчерпаемости и психологического «надрыва», его произведения встряхнули дремавшее сознание обывателя, заставили его не только понять, но и почувствовать «слезинку младенца». В ряду исследователей и охранителей творчества Достоевского особое место занимает Анна Григорьевна Сниткина (в замужестве Достоевская). Она стала именно той женщиной в жизни писателя, которая не только наполнила ее гармонией и любовью, но и прошла с ним четырнадцать трудных и самых содержательных в его творческой жизни лет.
В четверг 4 октября 1866 года Анна Сниткина, юная слушательница стенографических курсов, по рекомендации своего преподавателя Павла Матвеевича Ольхина входит в дом писателя с надеждой помочь ему в работе над будущим романом «Игрок». Условия, которые предложил Достоевскому, остро нуждающемуся в деньгах, издатель Стелловский, позволили писателю расплатиться с кредиторами. В то же время кабальные обязательства требовали от автора сдать новый роман до 1 ноября (1866) или заплатить крупную неустойку, а после 1 декабря при невыполнении условий договора писатель лишался бы своих авторских прав. Хорошее владение стенографией и природное трудолюбие Анны Григорьевны позволили значительно ускорить написание романа. Днем Достоевский диктовал ей целые страницы будущего произведения, которые она стенографировала, а на следующее утро переводила записи в обычный текст. «Двадцать девятого октября, — пишет Анна Григорьевна, — происходила наша последняя диктовка. Роман „Игрок“ был закончен. С 4 по 29 октября, то есть в течение двадцати шести дней, Федор Михайлович написал роман…» [1, с. 67]. Этот совместный творческий дебют и стал началом их близких отношений, а каждое новое произведение писателя — доказательством точности и скорости ведения стенографических записей и их последующей расшифровки.
В 1911 году, через тридцать лет после смерти мужа, Анна Григорьевна сама взялась за перо. Она считала своим долгом передать будущим поколениям собранный ею бесценный автобиографический материал, открывающий Достоевского в совершенно иной ипостаси, прежде всего как любящего мужа и заботливого отца, как преданного друга и честного человека высочайшего духовного содержания. Чтобы ближе увидеть и понять широту ее авторского замысла, нужно обратиться непосредственно к отдельным мыслям, высказанным в ее книге о Достоевском «Воспоминания».
Любовь через терпение
Начало их совместной работы было трудным испытанием объединенных общей целью людей. Несмотря на напряженный график работы над «Игроком», между ними, такими разными и по возрасту, и по жизненному опыту, постепенно сложились теплые и очень доверительные отношения. Вот как вспоминает об этом Анна Григорьевна: «Занимаясь днем у Федора Михайловича, а вечером переписывая продиктованное, я видалась с сестрой Машей лишь урывками, и рассказов накопилось много» [1, с. 72]. Следует пояснить очень важную деталь: ее сестра Мария Григорьевна Сватковская (по мужу) впервые здесь обращается к будущей жене писателя с откровенным женским словом: «Напрасно, Неточка (так ее называли в семье), ты так увлекаешься Достоевским. Ведь твои мечты осуществиться не могут, да и слава богу, что не могут, если он такой больной и обремененный долгами человек!» [1, с. 72]. Но, как ни странно, это «холодное слово» сестры стало для юной Анны и вопросом, и одновременно ответом на глубоко прятавшееся и не осознанное вполне, только зарождающееся чувство любви и принадлежности к этому человеку. Она еще пытается строить «защитные барьеры», объяснить себе обыденность ситуации. «Но ведь возможно, что Маша и ошибается и никакая опасность не угрожает моему сердцу, — и, как бы не находя прямого ответа, продолжает: — Зачем же в таком случае я лишу себя и стенографической работы, о которой я так мечтала, и тех добродушных и интересных бесед, которыми эта работа сопровождалась» [1, с. 73]. Еще не осознавая в полной мере роль Федора Михайловича в своей уже новой, изменившейся благодаря ему жизни, она готова ее принять всей душой. Но ее женское чувство еще не свободно от сомнений, она еще не знает, что ее ждет.
Спустя четыре дня после разговора с сестрой Анна Сниткина приходит к Достоевскому, чтобы условиться о работе над будущим романом «Преступление и наказание». Это была радостная, теплая встреча, о которой она пишет, что спустя полвека «все подробности этого дня так ясны в моей памяти, как будто произошли месяц назад». Заметное внутреннее волнение писателя и неожиданные перемены его настроения в те минуты очень беспокоили ее. «Не зная свойств эпилепсии, — пишет она, — я подумала, не предвещает ли это изменчивое настроение приближение припадка, и мне стало жутко…» [1, с. 74]. Однако ситуация вскоре разрешилась с иной, совершенно неожиданной стороны. В попытке заполнить возникшую паузу Анна спросила Федора Михайловича о его текущих занятиях и, узнав, что он «новый роман придумывал» и «только с концом романа сладить не может», она с искренним интересом просила рассказать подробнее. Открыв ей трогательную историю безнадежной любви одинокого, больного, испытавшего много роковых обстоятельств художника к девушке, автор обратился к своей собеседнице с вопросом: «Не была ли бы любовь к художнику страшной жертвой со стороны этой юной девушки и не стала бы она потом горько раскаиваться, что связала с ним свою судьбу?» После ее опровергающего сомнения положительного ответа Достоевский дрожащим от волнения голосом открывает свой уже не творческий, а глубоко сердечный замысел выдуманного им сюжета. «Представьте, что этот художник — я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что бы вы мне ответили?» [1, с. 79]. Вся эта сцена была описана в «Воспоминаниях» и передана читателю настолько живо и детально, что можно зрительно представить всю глубину и силу пережитых ими чувств. Ответ будущей жены был краток: «Я бы ответила, что люблю вас и буду любить всю жизнь!» Очевидно, что реакция писателя была трогательной и полной сильных эмоций, но Анна Григорьевна со свойственным ей тактом и уважением к чувствам любящего мужа выносит ее за скобки своего повествования, ограничившись лишь скромным комментарием: «Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил мне в те незабвенные минуты Федор Михайлович: они для меня священны…»
Накануне венчания, вспоминает Анна Григорьевна, ее переполняли радостные чувства, которые она искренне, по-женски передает в своих строках: «В душе моей царил вечный праздник. Я, всегда прежде находившая себе занятие, теперь решительно ничего не делала. Целыми днями я думала о Федоре Михайловиче, вспоминала вчерашние с ним разговоры и с нетерпением ждала, когда он сегодня опять приедет» [1, с. 86]. Такое простое открытое изложение чувств и переживаний, безусловно, придает ее словам форму художественного восприятия реальной жизни. Как близко это творчеству Достоевского, как много в ее воспоминаниях речевых форм, напоминающих его «писательский почерк».
Семейная жизнь открыла Анне Григорьевне и другую, неприглядную сторону жизни и быта писателя, ставшую угнетающим фоном их семейного счастья. Здесь царили и постоянная борьба с обстоятельствами, и трудное материальное положение, досаждавшие ему кредиторы, забота о семье умершего брата и уже взрослый пасынок Павел Александрович Исаев, постоянно требовавший от отчима денег, предательство и козни бывших знакомых. Но главным предметом ее заботы и беспокойства все годы было и оставалось здоровье ее любимого человека. Рассуждая об этом на страницах своих «Воспоминаний», она дает волю своим чувствам и сомнениям: «Мечта сделаться спутницей его жизни, разделять его труды, облегчить его жизнь, дать ему счастье — овладела моим воображением, и Федор Михайлович стал моим богом, моим кумиром, и я, кажется, готова была всю жизнь стоять перед ним на коленях. Но все это были высокие чувства, мечты, которые могла разбить наступившая суровая действительность». Как показала жизнь, эта любовь стала не только высшим смыслом и неиссякаемым источником радости в их семейных отношений, но и защитным куполом, ограждающим великого писателя от бытовых невзгод и частых ударов судьбы.
Еще одним испытанием для Анны Григорьевны были неудержимые приступы ревности мужа, где он мог не владеть собой и совершать в некоторой степени необдуманные поступки. В ее книге есть несколько ярких эпизодов, характеризующих болезненно ранимый нрав Достоевского. Конечно, жена писателя никогда не переходила границ хорошего тона, принятых в светском обществе того времени, но, увы, Федор Михайлович был безудержен в проявлении ревностных чувств. Приведем один из фрагментов, подтверждающих сказанное: «…Федор Михайлович разразился ужасным гневом и наговорил мне много обидных вещей. По его словам, я была бездушная кокетка и весь вечер кокетничала с моим соседом, чтобы только мучать мужа, — на ее попытку оправдаться — Федор Михайлович вышел из себя и, забыв, что мы в гостинице, кричал во весь голос. Зная всю неосновательность его обвинений, я была обижена до глубины души его несправедливостью. Его крик и страшное выражение лица испугали меня». Этот эпизод стал для нее, девушки, воспитанной в спокойной домашней обстановке, в кругу родных и любящих ее близких людей, трудным психологическим испытанием. Но даже в эти унизительные для ее женского самолюбия минуты, сквозь горькое чувство обиды, нанесенной близким человеком, она переживает за здоровье любимого мужа, со страхом думает о приступе эпилепсии, который мог угрожать ему в этой ситуации. «Я не выдержала и залилась слезами», — пишет она. И здесь поражает резкая перемена в эмоциях Федора Михайловича, свойственная его сложной и противоречивой природе. В ее книге подобные примеры не редкость. «Муж мигом опомнился, — продолжает Анна Григорьевна, — стал меня успокаивать, утешать, просить прощения. Целовал мои руки, плакал и проклинал себя за происшедшую сцену» [1, с. 132]. Такое поведение писателя можно объяснить и его сильными мужскими чувствами, и подорванными нервами, а также и его заболеванием. Анна Григорьевна сама признается позже, что болезнь постоянно возбуждала в Достоевском страх смерти, и потеря надежного человека, способного оказать первую помощь, неминуемо могла обернуться катастрофой. Многие люди, страдающие эпилепсией, боясь быть «отвергнутыми», как правило, более ранимы и требовательны к своим близким. В этом нет логики, но в этом есть глубокий «душевный надрыв».
Анна Григорьевна, открывая такие подробности личных отношений, все же отмечает их случайный и даже нелепый характер, во многом приписывает их своей неосмотрительности. Однако прежде всего и постоянно она представляет Федора Михайловича как замечательного мужа и очень тактичного человека. Она всегда отмечает его заботливое отношение к себе и даже живой интерес, который он постоянно проявлял к обновлению ее гардероба. «Муж всегда был чрезвычайно доволен, — вспоминает Анна Григорьевна, — когда видел меня в красивом платье или в красивой шляпе. Его мечта была видеть меня нарядной, и это радовало его гораздо более, чем меня» [1, с. 300]. Внимательное отношение к любимому человеку в семье Достоевских было взаимно и принимало порой самые противоречивые формы.
Известно, что Федор Михайлович был страстный и азартный игрок. Он объяснял жене это свое «болезненное влечение» прежде всего желанием выиграть крупную сумму и разом рассчитаться с долгами, принятыми им после смерти его брата Михаила Михайловича. Но каждый раз, проигрывая, он сильно переживал и просил прощения у супруги за расстроенный семейный бюджет. Вот уже четыре года они жили в Европе, сменив несколько адресов, пройдя через многие испытания. Тоска по России, вместе пережитое горе — смерть их первенца Сонечки, творческий кризис и ожидание второго ребенка, дочери Любови, — все это тяжело отразилось на душевном состоянии Достоевского и очень тревожило жену. Она вспоминает этот сложный для них обоих период: «Федор Михайлович так часто говорил о „несомненной“ гибели своего таланта, так мучился мыслью, чем он прокормит все увеличивающуюся и столь дорогую для него семью, что я иногда приходила в отчаяние, слушая его». Только в настоящем смысле самоотверженная любовь к мужу смогла подсказать ей непростое решение. Она уговорила его отправиться в Висбаден и вновь попытать счастье в рулетке. Отдав сто талеров, часть того, что у них оставалось в домашней кассе, она сама убедила мужа в правильности такого решения. При этом она совсем не верила в его выигрыш, а лишь только желала вернуть ему прежнее чувство уверенности. «…Я знала из опыта прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления, удовлетворив свою потребность к риску, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми силами примется за роман…» Результат такого шага был предсказуем, что подтверждают дальнейшие события: «Вернулся Федор Михайлович из Висбадена бодрый, успокоившийся и тотчас принялся за продолжение романа „Бесы“…» [1, с. 197]. Следует добавить, что это была его последняя игра, и свое обещание, данное после этого Анне Григорьевне, он сдержал и более никогда не садился за игорный стол. В своих воспоминаниях она сравнивает это его пристрастие с болезнью, которая долго досаждала мужу и однажды завершилась полным выздоровлением.
Отец и дети
Не многим современникам Достоевского довелось наблюдать его родительские радости и заботы. Анна Григорьевна старалась оградить свою семью от случайных людей, и, надо сказать, ей это удавалось. Федор Михайлович полностью полагался на организаторские способности жены, а после их возвращения из Европы все полномочия по ведению домашнего хозяйства она взяла в свои руки. Ее роль безупречной хозяйки и заботливой жены всегда были предметом восхищения и благодарности мужа. Но Анна Григорьевна не только смогла сделать жизнь писателя уютной и более спокойной, она наполнила ее высшим, земным смыслом, став матерью его детей. Отцовская любовь Федора Михайловича была почти безмерной.
Когда родилась Софья, супруги жили в Женеве. Анна Григорьевна подробно описывает свои ощущения и чувства в ожидании этой «счастливой минуты». То, как волновался Достоевский, она очень подробно описывает в своих дневниках. «В лице его выражалось такое мучение, — пишет она, — такое отчаяние, по временам я видела, что он рыдает, и я сама стала страшиться, не нахожусь ли я на пороге смерти, и, вспоминая мои тогдашние мысли и чувства, скажу, что жалела не столько себя, сколько бедного моего мужа…» [1, с. 174]. После рождения первенца, дочери Софьи, для Достоевского открылась новая страница семейного счастья. Анна Григорьевна с большой теплотой и благодарностью вспоминает «самого заботливого» отца — Федора Михайловича. «К моему большому счастью, — пишет она, — Федор Михайлович оказался нежнейшим отцом: он непременно присутствовал при купании девочки и помогал мне, сам завертывал ее в пикейное одеяльце и зашпиливал его английскими булавками, носил и укачивал ее на руках и, бросая свои занятия, спешил к ней, чуть только заслышит ее голосок». Софья умерла, не прожив и года, и Анна Григорьевна посвятила в книге много строк тому, чтобы передать горе Федора Михайловича. Даже спустя годы он, будучи в Европе, несколько раз навещал могилку своей Сонечки.
Сцены домашних праздников особенно живо изображают ту атмосферу любви и заботы, которой писатель окружал своих детей. Вот лишь одно из таких воспоминаний о Рождестве 1872 года: «Федор Михайлович, чрезвычайно нежный отец, постоянно думал, чем бы потешить своих деток. Особенно он заботился об устройстве елки: непременно требовал, чтобы я покупала большую и ветвистую, сам украшал ее, влезал на табуреты, вставляя верхние свечи и утверждая „звезду“» [1, с. 242]. Такая атмосфера семейного счастья и любви к детям в семье Достоевских была характерна в любое время, и даже когда были проблемы «за дверями дома», дети этого никогда не замечали. Живя в Старой Руссе, чтобы поддержать здоровье детей, Федор Михайлович арендовал у местного жителя корову, и, как вспоминает Анна Григорьевна, ему не раз приходилось искать в поле и сопровождать домой кормилицу своих детей.
Так уж сложилось, что дети Федора Михайловича были и его болью, а смерть самого младшего, Алексея, стала тяжелым испытанием для всей семьи. «Федор Михайлович был страшно поражен этою смертью, — вспоминает Анна Григорьевна. — Он как-то особенно любил Лешу, почти болезненною любовью, точно предчувствуя, что его скоро лишится. Федора Михайловича особенно угнетало то, что ребенок погиб от эпилепсии, — болезни, от него унаследованной» [1, с. 321]. Уходя из жизни, в своих последних трогательных словах, обращенных к жене, он говорит, что доверяет их ей, что она сможет их воспитать достойными людьми.
Дети для писателя всегда были неисчерпаемым источником радости и мощным стимулом творческой жизни. «У мужа было какое-то особое умение разговаривать с детьми, войти в их интересы, приобрести доверие и так заинтересовать ребенка, что тот мигом становился весел и послушен» [1, с. 312]. Многие эпизоды и высказанные мысли его произведений были одухотворены его отцовской любовью и родительским опытом.
Совместная работа
Федор Михайлович Достоевский очень ценил свою «любимую Анечку». Он постоянно говорил ей слова благодарности за ту заботу и помощь, которой она его окружала. Кроме семейных обязанностей жены, заботливой матери и хранительницы домашнего очага, она взяла на себя роль стенографистки, корректора, секретаря, и даже ведение переговоров с кредиторами стало частью ее жизни. Вот что она пишет, рассказывая о рабочем графике писателя: «Диктовал же он днем, от двух до трех, и эти часы вспоминаются мною как одни из счастливейших в моей жизни. Слышать новое произведение из уст самого писателя, с теми оттенками, которые он придавал словам своих героев, было для меня счастливым уделом. Закончив диктовку, муж всегда обращался ко мне со словами: „Ну, что скажешь, Анечка?“» Она никогда не спорила с автором, но всегда откровенно, а иногда даже иронично отзывалась о тех или иных услышанных эпизодах. «Я хотела быть искренней и не высказывала похвал или восхищения, когда его не чувствовала, — продолжает она. — Этою моей искренностью муж очень дорожил» [1, с. 270]. Ведя стенографические записи с последующей расшифровкой, а часто и с корректурой, Анна Григорьевна не могла не влиять на стилистические формы выражения авторской мысли. Конечно, окончательная версия редактировалась самим Федором Михайловичем, но мог ли он с точностью восстановить свою устную мысль, сказанную вчера или позавчера, тем более что он так сильно ценил свою Анечку, доверяя ей не только в жизненных ситуациях, но и в творческом взгляде на свои произведения. Конечно, это можно считать предположением и отнести скорее к сфере вероятного, но, читая воспоминания Сниткиной, невольно обращаешь внимание на речевые обороты и общую канву изложения, в которых отдаленно слышатся повествовательные формы Достоевского.
Начатое супругами в 1880 году предприятие «Книжная торговля Ф.М. Достоевского» позволило улучшить материальное положение семьи. Всю организационную и техническую работу взяла на себя Анна Григорьевна. Но имя Федора Михайловича сразу придало этому проекту авторитет и гарантию надежности. Некоторые покупатели, заказывавшие литературу, «наивно полагали», как пишет жена писателя, что Федор Михайлович сам занимается продажами, поэтому часто интересовались его здоровьем или на почтовых карточках выражали свой читательский восторг. Следует пояснить, что торговое предприятие работало только с иногородней аудиторией, и, конечно, для людей из дальних регионов это было возможностью хоть как-то соприкоснуться с великим писателем. На теплые пожелания и вопросы о здоровье писателя, сделанные иногда прямо на полях почтовых карточек, реакция Достоевского была искренне теплой, о чем Анна Григорьевна пишет следующее: «Федор Михайлович был тронут до глубины души и просил меня написать корреспондентам от его имени поклоны и приветствия». Вообще, Федор Михайлович был совершенно далек от снобизма и уж тем более высокомерного отношения к читательской аудитории. В своих воспоминаниях Анна Григорьевна посвящает целую главу общественно-просветительской деятельности мужа. В конце своей жизни Федор Михайлович часто приглашался на благотворительные и общественные мероприятия, где с большим успехом декламировал главы из собственных произведений и сочинений других авторов. И всегда после окончания мероприятия он был в кругу своих читателей, так что зачастую сама супруга не могла пробиться к нему через плотные ряды поклонников.
Печать и реализацию первого издания романа «Бесы» Анна Григорьевна с одобрения мужа решила сделать без помощи посредников. Она собирала информацию, встречалась с владельцами книжных магазинов, типографскими работниками, наводила справки инкогнито и через знакомых. Проект оказался успешным и, несмотря на усмешки и шутки некоторых знакомых, помог семье пережить трудный период. «Наша издательская деятельность, — вспоминает жена Достоевского, — началась блистательно, и три тысячи экземпляров был распроданы до конца года… за вычетом книгопродавческой уступки и за уплатою всех расходов, очистилось в нашу пользу более четырех тысяч, что и дало нам возможность уплатить некоторые тревожащие нас долги». Долги, по словам Анны Григорьевны, не только ухудшали материальное положение семьи, но и всегда были тяжелым, отравляющим семейную жизнь обстоятельством. История их берет начало после смерти брата писателя, Михаила Михайловича. «Федор Михайлович, к тому времени овдовевший (умерла его первая жена) и не имевший детей, счел своей обязанностью заплатить долги брата и поддержать его семью. Возможно, — продолжает она, — что ему и удалось бы исполнить свое благородное намерение, если бы он имел осторожный и практический характер. К сожалению… его обманывали и брали от него векселя все, кому было не совестно и не лень» [1, с. 211]. Так, например, госпожа Гинтерштейн обратилась к Достоевскому, уверяя его, что покойный брат писателя занимал у нее две тысячи рублей. Она со слезами и на коленях просила Федора Михайловича подтвердить этот долг векселем, так как муж ее об этом ничего не знает и она очень боится его гнева. Писатель выдал ей два векселя с просьбой повременить с выплатой долга, но вскоре к нему пришел сам господин Гинтерштейн с требованием срочно оплатить векселя. Анне Григорьевне пришлось проявить характер, чтобы уладить эту ситуацию.
Женское слово
Что думала и чувствовала жена великого русского писателя, когда приступала к написанию своих «Воспоминаний»? Конечно, в большей степени как женщина, достигшая к тому времени почтенного возраста, она думала о многом. Прошло тридцать лет после смерти Достоевского. Кроме того, что она была занята изданиями сочинений своего любимого мужа, заботой, как она пишет, о других, связанных с его памятью делах, она оставалась любящей матерью и безупречной хозяйкой своего семейного гнезда. Знакомо ли было ей, как женщине великого писателя, чувство исторического долга перед будущими поколениями? Возможно, понимание общественной значимости своих «Воспоминаний» открылось ей уже в процессе работы. Но, приступая к ней, Анна Григорьевна, как жена писателя, воспринимала свой долг значительно ближе и, можно сказать, понятнее ее женской природе. В предисловии к своей книге она пишет следующее: «Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что невольно хотелось записать их уже не стенографически, как были они у меня записаны, а общепонятным языком, — и далее она заключает: — Я была уверена, что моими записями заинтересуются мои дети, внуки, а может быть, и некоторые поклонники таланта моего незабвенного мужа, желающие узнать, каким был Федор Михайлович в своей семейной обстановке» [1, с. 36]. Ее обстоятельное, полное подробностей и деталей повествование создает специфическое ощущение присутствия и почти материальной близости к частной жизни писателя. Но именно эта детализация и позволяет глубже понять земные корни духовных плодов великого русского классика.
Содержательная канва «Воспоминаний» исключительно спокойна и выдержана в теплых, без эмоциональных опусов и категоричных умозаключений тонах. Но однажды сдержанность все-таки отступила перед сильным чувством, разбуженным памятными днями прощания с любимым мужчиной. Это был крик женского отчаяния и безутешного горя, обращенный ко всем, заполнившим дом писателя перед его похоронами: «Боже, как они меня мучают! Что мне в эти минуты до „России“? Вспомните, кого я потеряла? Я лишилась лучшего в мире человека, составляющего радость, гордость и счастье моей жизни, мое сердце, мое божество! Пожалейте меня, лично меня пожалейте и не говорите мне про потерю России в эту минуту!» [1, с. 385]. Именно в эту минуту она хотела, чтобы он принадлежал только ей.
Жизнь этой выдающейся женщины можно с уверенностью считать настоящим человеческим подвигом. Из хрупкой домашней девушки она преобразилась в женщину, преодолевшую все посланные ей судьбой испытания. Ее любовь к Достоевскому, забота и внимание, которыми она окружала писателя каждый день до его последних минут, подарили ему четырнадцать лет полноценной творческой жизни. Можно сказать, она растворилась в нем и, конечно, в его произведениях. В каждой строчке и в каждой мысли Федора Михайловича Достоевского есть ее труд и ее любовь.
Библиография:
1. Сниткина А.Г. Воспоминания. — М.: Художественная литература, 1971. — 496 с.
