Игорь Ростиславович Шафаревич (3.6.1923–19.2.2017) — математик с мировым именем, академик РАН, один из нравственных авторитетов Русской патриотической оппозиции.
Родился в Житомире, затем семья переехала в Москву. Отец, Ростислав Степанович, выпускник физико-математического факультета МГУ, работал преподавателем теоретической механики. Мать, Юлия Яковлевна, была филологом по образованию. Благодаря родителям И.Р. приобрёл любовь к русской литературе, в том числе к народному творчеству, истории. С детства проявил необычайные способности в математике. Учась в школе, сдавал экстерном экзамены на механико-математическом факультете МГУ, после окончания школы был принят на последний курс этого факультета и окончил его в 1940 г. (в 17 лет).
В 19 лет И.Р. защитил кандидатскую диссертацию (1942), вскоре стал преподавателем механико-математического факультета МГУ (1944), в 23 года защитил диссертацию доктора физико-математических наук (1946). Тогда же поступил на работу и в Математический институт им. В.А. Стеклова Академии наук СССР (МИАН), где трудился всю жизнь и создал целую математическую школу. В 35 лет был избран членом-корреспондентом АН СССР (1958), а через год он уже лауреат Ленинской премии (1959).
Математика стала главной творческой профессией И.Р., в которой он поднялся на мировую высоту. Благодаря широкому образовательному кругозору, он ощущал в развитии математики «бесконечно продолжающуюся прекрасную симфонию». Возможно, исследования в этом увлекательном мире чисел были для И.Р. и своего рода внутренней «эмиграцией» из окружающего советского мира партийного диктата, двоемыслия и безбожия. Помимо этого, «осмысленность и красота» математики указывала на идеальную природу мира как Божьего творения, в основе которого лежит стройный упорядоченный план. Отсюда у И.Р. начинался осознанный путь к религии. Соответственно математика у него представляет собой не только прикладной инструмент в развитии технического прогресса, который сам по себе не имеет абсолютной ценности. Она имеет религиозную цель познания мира. На эту тему И.Р. произнес блестящую лекцию «О некоторых тенденциях развития математики» по случаю вручения ему Хейнемановской премии Гёттингенской Академии наук.
«Внутренняя логика ее развития [исторического развития математики] гораздо больше напоминает работу одного интеллекта, непрерывно и систематически развивающего свою мысль, лишь использующего как средство многообразие человеческих личностей. Как бы в оркестре, исполняющем кем-то написанную симфонию, тема переходит от одного инструмента к другому, и когда один исполнитель вынужден прервать свою партию, ее точно, как по нотам, продолжает другой...
Цель математике может дать не низшая сравнительно с нею, а высшая сфера человеческой деятельности — религия... Математика сложилась как наука в VI веке до Р.Х. в религиозном союзе пифагорейцев и была частью их религии. Она имела ясную цель — это был путь слияния с божеством через постижение гармонии мира, выраженной в гармонии чисел. Именно эта высокая цель дала тогда силы, необходимые для научного подвига, которому принципиально не может быть равного: не открытия прекрасной теоремы, не создания нового раздела математики, но создания самой математики.
Тогда, почти в самый момент ее рождения, уже обнаружились те свойства математики, благодаря которым в ней яснее чем где-либо проявляются общечеловеческие тенденции... Я хочу выразить надежду, что по той же причине она теперь может послужить моделью для решения основной проблемы нашей эпохи: обрести высшую религиозную цель и смысл культурной деятельности человечества».
При отсутствии же высшей религиозной целя вся научная деятельность человечества ведет лишь к глобальному разрушению: «Бесформенная, лишенная иной цели и смысла, кроме неограниченного расширения, лихорадочная деятельность уже несколько веков как захватила человечество. Она получила название “прогресса” и на некоторое время стала чем-то вроде суррогата религии. Ее последним порождением является современное индустриальное общество. Уже много раз указывалось на то, что эта гонка содержит в себе внутреннее противоречие, приводит к катастрофическим материальным последствиям: все возрастающему, непосильному для человека темпу изменений жизни, перенаселенности, уничтожению окружающей среды. На примере математики я хочу обратить внимание на не менее разрушительные духовные последствия: человеческая деятельность лишается глобальной цели, становится бессмысленной.
Опасность здесь не только отрицательная, она заключается не только в том, что напряженные усилия человечества, жизнь его наиболее талантливых представителей не освещается пониманием их смысла. Она не исчерпывается и тем, что, не понимая цели своих действий, мы не можем предвидеть и их результатов. Духовная конституция человечества не позволяет ему долго мириться с деятельностью, цель и смысл которой ему не даны. И здесь, как и во многих других явлениях, вступает в силу механизм замещения — не найдя того, что им необходимо, люди не успокаиваются на этом, но прибегают к суррогатам. Пример этого нам всем хорошо известен — порвав связь с Богом милосердия и любви, люди тотчас создали себе других богов, требующих миллионов человеческих жертв». (Jahrbuch der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, Göttingen, 1973. — По-русски: Вестник РХД. Париж.1975. № 116.)
По мере гражданского, патриотического и религиозного созревания И.Р. по долгу совести из «внутренней эмиграции» переключается на участие в сопротивлении нашего народа антинародному режиму.
В октябре 1955 г. И.Р. подписал «Письмо трёхсот» группы учёных, направленное властям СССР с критикой плачевного состояния советской биологии вследствие ненаучных взглядов и деятельности ее руководителя Т.Д. Лысенко. Письмо привело к отставке Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ, а некоторых его ставленников с других руководящих постов в системе Академии наук СССР.
С конца 1960-х гг. И.Р. принимает участие в независимой от властей общественной деятельности: пишет заявления и проводит пресс-конференции против преследования инакомыслящих, в том числе против использования психиатрии как средства политических репрессий. Став членом «Комитета прав человека» (совместно с академиком А.Д. Сахаровым), особенно много внимания уделял защите свободы религии и прав верующих в СССР. По воспоминаниям Сахарова, проблемы религии заняли значительное место в работе Комитета благодаря обширному и аргументированному докладу Шафаревича «Законодательство о религии в СССР» (1973).
Однако западническое мировоззрение и окружение Сахарова, ориентированное прежде всего на защиту прав эмиграции евреев, вносило диссонанс в их совместную деятельность. И.Р. позже пояснил: «Правозащитником я никогда не был, и этот термин мне чужд. У меня всегда с подросткового возраста и до глубокой старости сохранялось чувство, что мой народ находится в смертельной опасности. Мое стремление — защитить свой народ, а не какие-то абстрактные ценности» (ТВЦ, 19.06.04).
В эти годы И.Р. сблизился с А.И. Солженицыным, с которым нашел общность взглядов. Супруга писателя Наталия Дмитриевна была в свое время ученицей И.Р., а он стал крестным отцом их сына Игната. Солженицын писал об этом времени: «О Сахарове: только так и виделось издали, что вместе мы. Но — ни одного замысла у нас не составилось совместного никогда и даже ни одного заявления мы никогда не подписали вместе, странно; и о выходе “Архипелага” я не предупреждал его. А с Игорем Шафаревичем мы действительно были вместе, плечо о плечо, уже три года к тому времени готовя “Из-под глыб”. Соединяли нас не прошлые воспоминания (их не было) и даже не нынешнее стояние против Дракона — нет, более прочная связь: соединяли нас общие взгляды на будущее русское (это будущее очень не едино скоро раскроется в нашей стране)...
Глыбность, основательность этого человека не только в фигуре, но и во всём жизненном образе, заметны были сразу, располагали...
Две тысячи у нас в России людей с мировой знаменитостью, и у многих она была куда шумней, чем у Шафаревича (математики витают на Земле в бледном малочислии), но граждански — все нули, по своей трусости, и от этого нуля всего с десяток взял да поднялся, взял — да вырос в дерево, и средь них Шафаревич. Этот бесшумный рост гражданского в нём ствола мне досталось, хоть и не часто, не подробно, наблюдать. Подымаясь от общей согнутости, Шафаревич вступил и в сахаровский Комитет Прав: не потому, что надеялся на его эффективность, но стыдясь, что никто больше не вступает, но не видя себе прощения, если не приложит сил к нему.
Вход в гражданственность для человека не гуманитарного образования это не только рост мужества, это и поворот всего сознания, всего внимания, вторая специальность в зрелых летах, приложение ума к области, упущенной другими (притом свою основную специальность упуская ли, как иные, или не упуская, как двудюжий Шафаревич, оставшийся посегодня живым действующим математиком мирового класса)...
А ещё Шафаревичу прирождена самая жильная, плотяная, нутряная связь с русской землёй и русской историей. Любовь к России у него даже ревнива — в покрытие ли прежних упущений нашего поколения? И настойчив поиск, как приложить голову и руки, чтобы по этой любви заплатить. Среди нынешних советских интеллигентов я почти не встречал равных ему по своей готовности лучше умереть на родине и за неё, чем спастись на Западе. По силе и неизменности этого настроения: за морем веселье да чужое, а у нас и горе да своё» («Бодался теленок с дубом» // Новый мир, 1991, № 8).
В 1974 г. И.Р. участвовал вместе с Солженицыным в издании публицистического сборника «Из-под глыб», написав для него три статьи: «Социализм», «Обособление или сближение?» и «Есть ли у России будущее?». Первая статья излагает выводы большой книги «Социализм как явление мировой истории», которая в полном виде была опубликована в 1977 г. в Париже.
Включаясь в ряды сопротивления режиму, И.Р. понимал, что придется пожертвовать научной карьерой. В 1975 г. он был уволен из МГУ, и с тех пор работал только в отделе алгебры МИАН. Семинар Шафаревича также был перенесён из МГУ в МИАН, где под руководством И.Р. было выпестовано множество известных его учеников.
В эти годы свое православно-патриотическое мировоззрение И.Р. выразил и в ряде интервью западным изданиям, причем часто в полемике с иностранными корреспондентами, подозрительно относившимися к русскому патриотизму. Общий знаменатель его позиции: «Нужен возврат к Богу и своему народу, ощущение общенациональных целей и чувство ответственности перед историей и будущим своей страны... Я уверен, что если жизнь нашей страны еще не кончена, то возможна она на пути Православия и развития русской национальной традиции» (Интервью газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг» // «Посев», 1978, № 10).
В эти годы Шафаревич стал признанным мировым авторитетом в области математики, по его учебникам преподавали во многих странах, он был избран иностранным членом Национальной академии деи Линчеи (Италия), Германской академии естествоиспытателей "Леопольдина", членом Лондонского Королевского общества, Национальной академии наук США, Американской академии искусств и наук. Получил почетные звания доктора в нескольких зарубежных университетах. И лишь 7 декабря 1991 г. был избран на родине академиком РАН по секции математики, механики, информатики (математика).
Однако такое признание великого математика на Западе стало подвергаться атакам его идейных противников-русофобов. Особенно яростная кампания началась после распространения в 1982 г. в самиздате книги «Русофобия» (была переиздана в 1989 г. в Мюнхене как издание РНО в ФРГ; в том же году в СССР в журнале «Наш современник»). В этой работе И.Р. использует терминологию французского историка начала XX века Огюстена Кошена, который ввел понятие «малого народа» — антинациональной «элиты», навязавшей «большому народу» свои разрушительные идеи и ставшему движущей силой Французской революции. Подобный «малый народ» сыграл большую роль и в революции в России, и в продолжающемся ее перерождении. При этом Шафаревич пишет, что «малый народ» не является каким-либо национальным течением (в нем активны представители разных наций), но содержит влиятельное еврейское ядро. В предисловии к эмигрантскому изданию «Русофобии» отмечено:
«Если во многих других своих работах и высказываниях И.Р. Шафаревич оптимистически утверждает непрерывность христианской традиции русской культуры..., — в “Русофобии” он предпринимает граждански смелую попытку начать разговор о том и о тех, кто осуществлял и продолжает осуществлять не просто разрыв с традицией русской культуры, со всем нашим национально-религиозным прошлым, но и в неслыханных размерах — фальсификацию этой традиции и нашего прошлого.
И. Шафаревич не просто предлагает описание некоего любопытного социально-психологического феномена, — к несчастью, широко распространенного и постоянно “подогреваемого” извне; он даже далеко не все его аспекты осветил в этой работе. Вопрос ставится шире и принципиальнее. Нам кажется, что этой работой наш выдающийся соотечественник включается в начавшуюся уже и на родине дискуссию о виновниках российской катастрофы; об ответственных за продолжающуюся семь десятилетий трагедию русского народа... СКАЗАТЬ ПРАВДУ — в интересах национального самосохранения: вот задача, которую поставил себе И.Р. Шафаревич» (Русское Национальное Объединение в ФРГ. Мюнхен, 1989).
В числе примечательных публицистических работ в 1989 г. Шафаревич опубликовал в журнале «Новый мир» (№ 7) статью «Две дороги — к одному обрыву» с критикой и социализма, и западной демократии. В 1990 г. подписал знаменитое «Письмо 74-х» («Литературная Россия», 2.3.1990), обращенное к властям СССР с протестом против русофобии в «перестроечных» СМИ:
«Под знамёнами объявленной “демократизации”, строительства “правового государства”, под лозунгами борьбы с “фашизмом и расизмом” в нашей стране разнуздались силы общественной дестабилизации, на передний край идеологической перестройки выдвинулись преемники откровенного расизма. Их прибежище — многомиллионные по тиражам центральные периодические издания, теле- и радиоканалы, вещающие на всю страну...
Русофобия в средствах массовой информации ССР сегодня догнала и перегнала зарубежную, заокеанскую антирусскую пропаганду. <…> Русский человек сплошь и рядом нарекается “великодержавным шовинистом”, угрожающим другим нациям и народам. Для этого лживо, глумливо переписывается история России, так, что защита Отечества, святая героика русского патриотического чувства трактуется как “генетическая” агрессивность, самодовлеющий милитаризм. <…> “Прогрессивная” пресса, в том числе и органы ЦК КПСС, насаждает кощунственное понятие “русского фашизма”…»
В эти годы намечается расхождение И.Р. с Солженицыным, который долго воздерживался от включения во внутрироссийскую борьбу между «малым народом» и русскими патриотами за исход «перестройки». Первую свою публицистическую работу, предназначенную для российской печати, Солженицын назвал почти оптимистически — «Как нам обустроить Россию?» (1990). Шафаревич как бы в ответ на это оценивал ситуацию точнее: «Можно ли еще спасти Россию?» (название его статьи в «Комсомольской правде» 18.10.1990) — то есть прежде чем обустраивать, ее надо было защитить и уже не только от коммунистов...
В дальнейшем И.Р. поддерживал своим участием все заметные попытки русских патриотов создать организационные структуры сопротивления разрушению и разграблению России. В 2005 г. он одним из первых подписал «Письмо 500» — Обращение 5000 к Генеральному прокурору РФ В.В. Устинову от 20.03.2005 в связи с усилившимся применением к русским патриотам ст. 282 УК РФ о «возбуждении национальной вражды» по отношению к евреям.
+ + +
Игорь Ростиславович Шафаревич был для русской эмиграции важнейшей фигурой в русском сопротивлении богоборческому режиму на родине. В отличие от многих других, он сочетал в себе и мужество, и яркое национальное самосознание, и научную точность аргументации, и благородные личные качества. Он выглядел как бы «русским дворянином» в довольно разнообразном движении инакомыслящих. Мы в «Посеве» старались публиковать как можно больше информации о его деятельности, также и исходя из принципа защиты гласностью.
Мне довелось лично познакомиться с Игорем Ростиславовичем осенью 1989 г., уже после ухода из «Посева». И.Р. готовил тогда работу об антирусских СМИ ("Шестая монархия» // «Наш современник», 1990, № 8), и его заинтересовало мое открытое письмо с критикой радио «Свобода» в «Литературной России», главный редактор Э.И. Сафонов дал мой телефон и, направляясь в Германию для своих математических мероприятий, И.Р. мне позвонил. Мы приехали из Мюнхена в Гёттинген (вместе с другим почитателем И.Р. — бывшим политзаключенным С.И. Солдатовым, сотрудником радио «Свобода», критически относившимся к ее антирусской политике). Великий математик оказался очень скромным, в том числе по отношению к своим немецким коллегам. Но те не скрывали своего огромного пиетета, и я, несколько удивленный, спросил одного из них, довольно молодого: почему такой восторг? Ответ был кратким: да ведь это сам Шафаревич! На его лекцию (опять-таки философскую) в большом зале собралось несколько тысяч человек (он выступал по-немецки), — причем в то время уже началась «антисемитская» кампания против И.Р., но немецкие математики ее демонстративно игнорировали. Было заметно, что И.Р. смущался столь восторженным приемом.
Эта скромность отличала И.Р. в общении с любым человеком, он не поражал своей эрудицией и высоким интеллектом, а деликатно соучаствовал в разговоре как бы на равных. В то же время всегда был принципиален в главном, не прогибался перед «прогрессивными» критиками и не поддакивал начальству, оставаясь откровенным «себе во вред». В том числе в «антисемитском» вопросе, который демократические СМИ навязывали ему в гипертрофированном виде. Он просто не мог закрывать глаза на реальность, которую не сводил к еврейскому влиянию, но и замалчивать его отказывался как представитель точных наук.
Пожалуй, в этом он отличался от Солженицына, который вел расчетливую борьбу с властью с учетом западного «общественного мнения», в том числе в еврейском вопросе (тем не менее и он заслужил на Западе славу «антисемита»). Как-то мы говорили с И.Р. о примечательной книге Александра Исаевича «Двести лет вместе» (2001). Наши мнения совпали. Этот наш разговор происходил, когда я показывал И.Р. свою домашнюю библиотеку: на этом стеллаже масонская тема, на соседних еврейская, — у меня собраны тысячи книг на разных языках. На что И.Р. иронично заметил: «Александр Исаевич в своем предисловии полагает, что до него не нашлось автора, кто осветил бы нам этот вопрос...».
Должен, однако, сказать, что и сам И.Р. в своем анализе еврейского феномена не хотел углубляться в его духовный исток: «вопросы эти предельно трудны. И Достоевский предупреждал, что для ответа на них «не пришли еще времена и сроки». Тем не менее об этом было написано много. И сама многоголосица мнений показывает, что короткого и окончательного ответа — нет». Это из заключения другой его книги, своеобразной «реплики» на труд Солженицына, название которой характерно: «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России» (2002). В ней И.Р. подытоживает:
«Многие, размышлявшие об истории еврейства, приходили к тому, что имеют дело с загадкой. Как же нам быть перед лицом этой загадки, пока еще “не исполнились все времена и сроки”? Ведь просто игнорировать ее мы не можем, от нее зависит наша жизнь, да и само существование. В таком случае возможны три отношения. Первое — игнорировать саму проблему, убедить себя, что ее не существует. Это — худший выход. Он и был испробован при коммунистической власти, когда вообще вопрос о межнациональных отношениях пытались решить путем запрета его обсуждения (как, впрочем, и многие другие вопросы). Второй подход — постараться угадать разгадку, как бы перепрыгнуть пропасть незнания, отделяющую нас от ответа. Так возникало несколько концепций, из которых самой простой является концепция еврейского заговора, формируемого три тысячи лет тайным еврейским правительством. Все такие концепции имеют то общее, что их нельзя ни доказать, ни опровергнуть, да они и не претендуют на фактологическое или логическое обоснование. В них можно лишь верить или не верить. Третий подход заключается в том, чтобы не претендовать на окончательный ответ, “разгадку”. Но собрать те факты, которые можно извлечь из скопившегося за эти три тысячи лет фактического материала и сформулировать выводы, которые из них вытекают. А на этой почве попытаться нащупать некоторую линию поведения, хотя и сознавая, что она основывается на “неполной информации”. Ведь в жизни мы никогда “полной информацией” не обладаем. Этот принцип и лежит в основе настоящей работы. Он следует мысли Гете: понять постижимое и спокойно принять непостижимое.
Жизнь полна загадок — и в математике, и в физике, и в биологии, и в истории — особенно во всем, что связано с человеком. Нужно известное чувство смирения, чтобы принять тот факт, что разгадку большинства из них никто не узнает в течении нашей жизни».
Рецензируя (по его просьбе) рукопись готовившейся книги, я написал автору:
«Дорогой Игорь Ростиславович, поздравляю Вас с интересной работой. Она Вас хорошо характеризует и как честного принципиального человека, и как математика — поскольку Вы учитываете только наглядно доказуемые факты...
Конечно, я не могу согласиться с утверждением, что еврейский вопрос все еще “загадка” — и в ходе чтения пометил соответствующие места. Не для того, чтобы опять спорить с Вами, а просто отмечал по ходу дела свое отношение к этой теме, уже известное Вам. А также в надежде, что, быть может, Вы сочтете возможным в удобном месте хотя бы указать на существование православного “мнения” (тема антихриста)...
С православной точки зрения, “пропасти незнания” нет; теория заговора — не самая простая, а самая упрощенная; стоило бы указать хотя бы здесь на то, что Православие претендует на самую простую и верную концепцию: соблазнение сатаной избранного еврейского народа для построения земного царства антихриста — во всем противоположного небесному Царствию Божию. В этом причина и талантов, и разрушительности еврейства как оси мировой истории...»
(К сожалению, и мои многочисленные фактические замечания по небрежности не были учтены помощниками И.Р. при печати первого издания...)
Мне думается, что упомянутое «известное чувство смирения» Игоря Ростиславовича и его нежелание вникать в православную историософию помешали ему (как и Солженицыну) быть точным и в некоторых других суждениях (о Царе Николае, о революции, о совпатриотизме, об эмиграции), о чем у нас идет дружеская дискуссия в виде послесловия к его книге «Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью», изданной по моей инициативе, но не удовлетворившей всех моих ожиданий. В этой дискуссии мой старший оппонент остается при своем мнении:
«Вы излагаете здесь основные положения своей книги “Тайна России”, которую я с громадным интересом прочел. Мне кажется, что в ее название замечательным образом включено слово “тайна”. Это подчеркивает принципиальное отличие истории от физических, химических и биологических процессов. В истории есть место тайне, а в естественнонаучном трактате это слово было бы не к месту. Но ведь “тайна” в собственном смысле слова и предполагает, что здесь не может быть ответа, тем более простого... Тайна не может быть “объяснена”. Она постигается опытом жизни, общением с мудростью многих поколений (например, Отцов Церкви). Но скорее всего, это будет касаться лишь разных ее аспектов, а не “сердцевины”...».
Тем не менее я считаю огромным личный вклад Игоря Ростиславовича в дело Русского сопротивления мировым силам зла, в защиту от них бытия нашего народа, «чтобы история русского народа не оборвалась». Счастлив, что мне довелось быть маленьким соратником этого выдающегося человека. И меня совершенно не удивило то, что ни один из центральных телеканалов не обмолвился словом об уходе из жизни земной этого русского Рыцаря без страха и упрека — это, учитывая сущность нынешней власти, лишь оттеняет его подлинное значение для России.
ПС. Добавлю еще несколько слов о математике — о том священном храме гармонии чисел, служителем которого был Игорь Ростиславович. Изнутри этого храма он видел лучше, чем другие, как посредством стройной мировой гармонии идеальных числовых конструкций Господь держит на ней весь мир и внутри материи, и в космических просторах мироздания. И полагаю, И.Р. лучше других сознавал, как диавол, стремясь похитить мироздание у Бога, похищает его числовую основу, лишая ее положительного Божественного смысла и наделяя своей суррогатной бессмыслицей индустриального общества, лихорадочно пожирающего планету (об этом И.Р. упоминал в Гёттингенской лекции).
Причем это проявляется не только в виде злоупотребления математикой для создания страшных видов оружия посредством расщепления атома (еще неизвестно, какую катастрофу всего мироздания на этом пути научного «прогресса» нам готовит швейцарский «мирный» коллайдер, дерзающий познать запретный плод путем его возможного всеуничтожения). Помимо этого, власть диавола над числом все больше превращается в сатанинское порабощение человечества цифровыми технологиями виртуальной информации, глобального управления и контроля — это всеохватывающая материалистическая власть денег на основе микросхем и всемирного компьютера «богоизбранных» банкиров, как это цинично-откровенно описывают в своих видениях будущего мондиалисты Бжезинский, Фукуяма, Сорос и другие (см: Философия денег и «конец истории»). В нашем апостасийном мире казалось бы «нейтральная» математика, похищаемая у Бога, все больше становится орудием сатаны. После кончины И.Р. Шафаревича найдется ли в математическом мире другой авторитет, который способен привлечь внимание своего сообщества к этой проблеме?
+ + +
Цитаты из выступлений И.Р. Шафаревича.
О диссидентах:
Понятие «диссидента» очень расплывчато и безусловно нуждается в уточнении. Во время Французской революции говорили: теперь есть только две партии — партия живых и партия мертвых. Мне кажется, что и в нашей стране все люди прежде всего разделяются на два типа. Первые — это те, кто чувствует, что его судьба неразрывно связана с судьбой его страны, кто ощущает себя ответственным лично за ее будущее. Вторые — это все остальные. Я не хочу сказать, что первый тип и есть диссиденты, это совершенно неверно. Под западное понятие «диссидента» подходят лишь те из них, кого их жизненная установка привела к явному столкновению с аппаратом власти — кто выступил с нежелательным властям заявлением, опубликовал по собственной инициативе статью или книгу на Западе и т.д. Но подавляющее большинство в такое явное столкновение не вступают: учитель, старающийся рассказать школьникам вопреки программе побольше о Пушкине и поменьше о Шолохове; люди, борющиеся против загрязнения озера Байкал, вызывая неудовольствие начальства; писатель, рассказывающий о трагической судьбе русской деревни и т.д. и т.д. И все же основным представляется мне не факт столкновения с властями, прежде всего бросающийся в глаза, а мотив этого столкновения: не внешнее действие, а внутренняя его причина. Например, человека, вступающего в какой-нибудь «Комитет» или «Комиссию», чтобы тем самым заставить власти разрешить ему эмигрировать — было бы неразумно относить к тому же социальному типу, не хочу никак квалифицировать такую позицию, но только обращаю внимание на то, что здесь мы имеем два принципиально различных явления, которые неразумно объединять в едином понятии, хотя бы потому, что они совершенно различно прогнозируемы. Подобно тому, как человека и страуса хотя и можно объединить в одну группу по признаку хождения на двух ногах, но это не поможет пониманию сущности ни одного из обоих видов.
Среди диссидентов можно указать два течения, наиболее явно расходящихся в своих принципиальных установках (хотя в данный момент обе установки могут приводить и к очень близким действиям). Одна исходит из того, что все общества развиваются примерно по одним и тем же закономерностям, что на этом едином пути Запад обогнал Россию и Советский Союз, и поэтому единственный здоровый путь — это развитие по западному образцу. На такой точке зрения сходятся как те, кто «западный образец» понимает в духе парламентской демократии, так и те, кто исходит из другой идеологии западного происхождения — марксизма. До революции подобная точка зрения тоже существовала и ее последователи назывались «западниками».
Другие основываются на том убеждении, что каждый народ индивидуален, именно эта индивидуальность должна определять его жизненный путь, только благодаря ей народ и ценен для всего человечества. Поэтому они считают, что направление развития нашей страны должно органически определяться ее предшествующей историей, что разрыв в исторической традиции может быть смертелен для нации и должен быть всеми силами преодолен... («Посев», 1978, № 10).
О руководстве РПЦ МП:
Во времена хрущевских гонений, когда закрывалась масса церквей, монастырей, духовных семинарий, иные церковные иерархи не только не протестовали, а оправдывали это, говоря, что происходит это все потому, что сокращается количество верующих в стране. В защиту церкви выступали, как ни странно, не высшие иерархи, а простые верующие. Например, в Кирове в 60-е годы группа верующих вела себя очень стойко и мужественно, во главе стоял Талантов, пожилой уже человек. Его начали травить, посадили, и он умер в лагере через полгода. Не выдержала испытаний и его жена, умерла от инфаркта. Вот это истинные мученики за веру, от таких людей мы что-то и слышали, а сами иерархи отмалчивались либо говорили что-то, отчего на душе становилось совсем плохо. Это так понятно по-человечески: люди, воспитанные в атмосфере истребительных гонений, не нашли в себе мужества, шаг за шагом уступали...
Но сейчас-то что может угрожать? А какой ответный порыв вызвал бы такой христианский поступок, как всенародное покаяние в своей тогдашней робости и слабости! Как бы это подняло духовный авторитет иерархии! Но этого не происходит.
Боюсь, что, к несчастью, трудно от них сейчас что-то ожидать. Еще хуже, если они и своих преемников воспитывают в том же духе. Можно лишь надеяться, что со временем к руководству Русской Православной Церковью придут какие-то новые люди, которые смогут вести себя более деятельно, мудро, смело. Церковь должна выступать как нечто единое — верующие и иерархи вместе, только тогда можно надеяться на какие-то утешительные изменения, которые должны коснуться всех слоев религиозной жизни. («Волга», 1990, № 1)
О монархии:
В мае 2000 г. в Славянском фонде, во время презентации новой книги И.Р. Шафаревича («Русский народ на переломе тысячелетий»), автору задали вопрос: возможно ли восстановление монархии в России? Академик ответил:
«Я думаю, что да. Возможно и, кажется, в большинстве [вариантов будущего] вероятно. Вопрос только в том, когда это произойдет. Монархия, мне кажется, это такая сложная концепция, она сложна, не примитивна. Она исходит из того, что народ — это есть нечто вроде живого организма. Она может отражаться в лице одного и того же живого человека, а не в конгломерате 300-500 независимых друг от друга выборных людей, собравшихся с разными взглядами. Она связана с большой традицией, с воспитанием в этой традиции. Если отказаться от традиции, ее трудно понять...
Это некое должно быть представление, что каким-то мистическим образом мысль народа отражается в мыслях и в воле одного человека и через нее осуществляется... Монархия становится не театральным покаянием, только если Россия сделается православной — не ритуально и внешне православной, в чем сейчас имеется тенденция на верхах. На этой основе возможна монархия. Мне кажется, это сложный процесс». («Имперский вестник», записал на магнитофон и прислал Владимир Степочкин)
