Рассказы Вацлава Михальского — как минуты на часах вечности — отсчитывают весёлые и печальные мгновения осознаний, откровений, открытий, ведущих к тайне счастливой радости и неуловимой разгадке секрета бытия. Вместе с авторским желанием приблизиться к объективной истине приходит ощущение быстротекущего времени и умение дорожить каждой минутой.
Суждения автора об этом заставляют вспомнить диалог Василия Розанова «Бог и смертные»:
«— Минута, которая прошла, друг мой, — никогда не возвратится…
— Как “не возвратится”?
— И то, что ты сделал в эту минуту, — никогда не поправится.
— Как “не поправится”? (…)
— Бойся Вечности. — Это и значит — бойся каждой минуты».
В рассказе «Семьдесят семь» (2015) герой, путешествующий по сиракузскому кладбищу, с помощью магических цифр своего возраста будто бы обретает волшебный ключ к универсальному коду, позволяющему разгадать загадку жизни и смерти. Двигателем жизни и вечным законом, простирающимся сквозь пространство и время, снова выступают любовь, милосердие, сострадание — к великим и малым, значительным в людских представлениях и безвестным, талантам и простым смертным: «Все мы, все мы в этом мире тленны…». И в извивах выцветших на солнце, обветренных виньеток сиракузского кладбища сплетаются повороты Оки, омывающей берега рязанской деревеньки, нежно-напевная лира Есенина, формулы, выведенные на песке рукой сиракузского мудреца Архимеда, и образ незнакомой греческой женщины, на чью могилу герой кладёт свои цветы.
Юрий Казаков, также избравший для себя основным жанр рассказа, в одной из бесед сказал об этой литературной форме так: «Беда ли то, счастье ли: мазок — и миг уподоблен вечности, приравнен к жизни». Вацлав Михальский своими рассказами блестяще воплотил на бумаге эту метафору. Даже в самом крохотном из рассказов — бездонная глубина, из которой, требуя разгадки, на нас смотрит вечность. И теперь наступает черёд читателя — набраться смелости и посмотреть ей в глаза.
«Бойся вечности. — Это и значит — бойся каждой минуты».
Ирина КАЛУС
Сегодня мне исполнилось 77. С какой стороны ни посмотри, цифра красивая, но много это или мало, я так и не понял. Давно замечено: зря придумали люди считать свой возраст, а если бы не считали, то как было бы хорошо хоть только и от того, что никто не угнетал бы себя количеством прожитых лет.
Тем не менее мне 77. И вот стою я в свой день рождения на белесой от известняковой пыли асфальтовой дороге, что бежит вдоль ограды громадного кладбища сицилийского города Сиракузы. Того самого города, где прожил полную озарений жизнь и нелепо погиб великий Архимед. Настолько великий, что даже сам город Сиракузы, которому не одна тысяча лет, тем и знаменит, что в нем родился Архимед. Точно так, как писал Сергей Есенин о себе и о своем родном селе Константинове, «которое лишь тем и будет знаменито, что здесь когда-то баба родила российского скандального пиита».
Кажется, я был в Константинове на 2-м курсе института в 23 года. Неужели и мне было когда-то 23?
Удивительные возможности дал нам Господь, наделив воображением. Вот стою я сейчас в Сицилии у городского сиракузского кладбища, а мысленно вижу перед собой высокий обрыв и открытую моему взору на многие километры зеленую пойму Оки, что петляет среди необозримых заливных лугов то голубою, то синею лентою. Голубою в тех местах, где река освещена солнцем, а синею там, где отбрасывают тень белые стога кучевых облаков в высоком нежно-голубом небе.
Голубое, зеленое, белое — какое торжество природы! Наверное, все-таки это правда, что и мне было когда-то 23. Вот вспомнил обрыв в Константинове и невольно поверил в свое минувшее, и сама собой всплыла в памяти строка великого поэта: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» У ворот сиракузского кладбища все как везде у кладбищенских ворот: торгуют цветами. Я купил четное количество алых гвоздик и вошел на главную аллею кладбища. Здесь возвышались массивные, внушительные по размерам памятники богатым и очень богатым людям, памятники с мраморными скорбящими девами в натуральную величину и ангелами в изголовье. Склепы по фронту главной аллеи стояли такие большие, что были похожи на часовни или однокомнатные квартиры. В одном из них я увидел за чисто вымытыми оконными стеклами застеленный белоснежной скатертью стол и за ним четыре стула с высокими спинками. Интересно, какая компания собирается за этим столом в тревожные ночи полнолуния?
Во втором и третьем ряду от главной аллеи шли памятники поменьше, а далее множество небольших белых мраморных плит с невысокими стелами. Я прошел к плитам по правую руку и остановился около одной из могилок. Левый угол маленькой плиты просел в землю, но стела еще не накренилась, и я прочел на ней:
Evelyn Russo 1968–2007
Совсем молодая женщина, даже сейчас ей было бы всего 47. И, судя по всему, ее давно никто не проведывал. Я положил на белую мраморную плиту алые поминальные гвоздики и поклонился праху незнакомки.
Еще час назад, прогуливаясь по приморской набережной Сиракуз, я мог бы встретить ее, но мы не совпали во времени и пространстве.
Сиракузы — город с запахом вечности, от его блеклых строений веет нетленностью. Сколько невероятной изобретательности проявил Архимед, защищая родной город от римлян. Сооруженные по его чертежам и под его руководством огромные подъемные краны захватывали своими клещами римские корабли у пирса и переворачивали их в море; мощнейшие катапульты метали в римские корабли бревна и камни весом до четверти тонны. Неразгаданная до сих пор система зеркал с набережной поджигала солнечными лучами римские корабли далеко на рейде.
Восемь месяцев обороняли граждане Сиракуз свой город всеми своими силами и гением Архимеда.
В результате предательства город пал, а великий его сын Архимед был зарезан пьяным римским солдатом на пороге своего дома. Солдатом, который даже понятия не имел, кого он, походя, убивает…
Перед сном я думал чуть-чуть и о том, что сегодня мой день рождения, и о Москве, куда предстояло возвращаться, и о Сиракузах, которые защищал Архимед. На грани между сном и явью мне пригрезилась сиракузская набережная в туманной дымке, смутно различимые катапульты и подъемные механизмы Архимеда, переворачивающие римские корабли, летучий силуэт незнакомки и где-то сбоку две мои маленькие семерки, весело, как мальчишки, хихикающие между собой то ли над прошлым, то ли над будущим.
