Дано по определению, что синдром – сочетание признаков, характерных для какого-то явления. Живущий и врачующий в Иерусалиме психиатр Григорий Подольский, поверьте мне, – безусловно, явление. А талант, терпение, трудолюбие – типичный такой триумвират признаков, характерных для этого столичного врача и нетривиального литератора. Сие и есть своеобразный «синдром Подольского». Его прозу просто интересно читать, она увлекает и долго держит под высоким напряжением – в наши усредненные века, когда пишут покороче и полегче, это достаточно редкостно. Поговорим же с лечащим автором о его книге, да и вообще о жизненных процессах – как доктор прописал.
- Вы в Израиле - сложившийся врач-психиатр, автор ряда статей по профессиональным вопросам. Почему вы вдруг затеяли написание столь необычной книги «Проклятие Удугун», да еще обозначили жанр «криминальная повесть»?
- Мне видится, что профессия врача – это призвание, если можно так выразиться, разностороннее. Мои коллеги - не только высокие профессионалы, но и люди увлеченные. Каждый обретает себя в литературе, в изобразительном искусстве, в музыке или спорте.
Что же о моей книге «Проклятие удугун», спасибо за определение «необычная». Она – своего рода мой эксперимент. Пусть замысел немного провокативный, но думалось, если повесть заинтересует читателя, есть смысл продолжать в том же духе и направлении.
Книга «выросла» не на пустом месте. В России я в основном занимался судебными разделами психиатрии, разработкой системы мотивации общественно опасных деяний, проспективными портретами «фигурантов» преступлений, годами находящихся в розыске и тому подобное. С годами накопился личный архив интересных экспертиз, который частично перекочевал со мной в Израиль. Здесь сменились профессиональные приоритеты, но, как и прежде, осталась склонность к литературе. Печатал свои рассказы, миниатюры в разных изданиях. Но старая картонная папка со шнурками и надписью «Дело №», иногда попадаясь на глаза, не давала покоя. Так или иначе, появилась канва повести. Жанр и сюжет поначалу были иными - виделось что-то вроде детектива с центральной фигурой главного героя – Виталия Кочерги. А получился, как видите, не детектив, а нечто похожее на модные сегодня сериалы. Отсюда и «криминальный мейнстрим», так сказать. В процессе работы первоначальный главный герой постепенно отошел на второй план, уступив ключевую роль криминально-авантюрной «героине».
- Вам удалось создать некий мир, населить его живыми, жутковатыми порой персонажами – эти порождения тьмы движутся по свету, подчиняясь собственной нечеловеческой логике. А как восприняли книгу читательские массы? Вы ожидали именно такой реакции?
- Ну, жутковатыми так жутковатыми. Насчет логики, можно подумать, что существует некая общая «человеческая» логика! А если и существует, то именно она-то нередко и неправедна, и «жутковата»! Далеко не все поступки человек совершает, исходя из соблюдения «десяти заповедей». Делить людей на хороших и плохих было бы наивно. Часто всё зависит от той ситуации, в которую попал индивидуум, от устойчивости «степени праведности» его системы ценностей, от «самодопусков», от воспитания, от характера, от уровня самооценки. «Тварь ли я дрожащая или право имею?». Я уже не говорю о влиянии на «логику» при совершении тех или иных поступков различных психотических расстройств, грубых нарушений личности. Самый примерный семьянин, хороший муж, заботливый отец, тишайший работник может оказаться серийным убийцей - каннибалом, как в случае с Чикатило. Согласен, это крайности. А вот мелкие, незначительные на первый взгляд проявления, такие как подлость, зависть, ложь, интриганство, сплетничество, пасквилянтство, стяжательство и иже с ними – вещи в нашем мире рутинные, обыденные. Да, вот так вот «страшно жить».
Хорошо, пусть я где-то и сгущаю краски, но это всё же литература. Словом можно спасти, словом можно убить. «Слаб человек и в грехопадении немощен». Даже библейские наказания Божьи, такие как Содом и Гоморра, Всемирный Потоп, сорок лет скитаний по пустыне человечество не исправили.
А читатели, по моему общению с ними, восприняли книгу с интересом. Некоторые из них, независимо друг от друга, сразу окрестили книгу «самолетной», то – есть на два – три часа безотрывного чтения в путешествии.
Но и критиковали, выявляли просчеты, которые в дальнейшем надо будет исправлять. Конструктивная, аргументированная критика, а не нападки типа «я Пастернака не читал …» всегда интересна, побуждает к дальнейшей работе. Кого-то книга просто шокировала своим содержанием, вызвала бурный протест. Кто-то говорил, что я не понимаю тонкую психологию художника, другие, что у нас в Израиле подобного случиться просто не могло. Третьи задавали вопрос: «А чем это хорошо для евреев?»
Мне очень хотелось с первых страниц заинтересовать своего читателя, возможно, даже шокируя его. Отсюда первая сцена разделки барана скальпелем в ординаторской. Отсюда, похоже, и ваши оценки о «жутковатости» персонажей. Я работал над тем, чтобы использовать максимально легкий для чтения язык, избегать «мертвых» языковых штампов типа «вкрадчивая целокупность среды», заезженных сюжетных коллизий, как то персонажей, ходящих по воде «аки посуху», памфлетности, угадываемости в литературных героях их вероятных «прообразов». Удалось ли, судить уже не мне, а читателю.
- Книга «Проклятие Удугун» (сокращенно – «Пруд») – воистину заросший безумием пруд, здесь убийства совершаются обыденно, рутинно, и от этого еще страшней.
- «Пруд», заросший безумием человеческих страстей? Этакий статичный «Гееном»? Да, вы известный мастер символических метафор. Наверное, при желании можно наскрести в повести и что-то сродни Хичкоку: страшный дом «на Куйбышевой», где вершатся преступления, огонь и морская вода, скрывающие правду... Хотя, может быть, наоборот, это быстрый бурлящий поток с водоворотами? Ведь мало кому из угодивших в него удалось выбраться. Динамика событий книги плотна, а география (Молдова, Украина, Россия, Турция, Израиль) – обширна. И это всего лишь на ста страницах повести.
- Здесь сказался ваш опыт работы в судебной психиатрии – вы, кажется, и диссертацию защищали в Институте Сербского?
- Да, защитил, но в книгу не вложено практически ничего, профессионально осмысливающего перипетии сюжета. Не тот жанр. Но чисто внешние вещи – описание отделения, свежевание и разделка «калмыцкого бакшиша» в ординаторской, прием испытуемого на экспертизу, содержание и поведение его в палате, некоторые нюансы конференции по серийным убийствам в Ростове-на- Дону – рисованы с натуры. Фабулы преступлений взяты из той самой папки и сгущены в рамках одного персонажа – Виталия Кочерги. Но не нужно путать «книжного Кочергу» с реальным преступником, так же как любого литературного героя повести с каким-то реальным прообразом. Например, врача психиатра - с вашим покорным слугой. Это всего лишь литература.
- И все же, главный злодействующий персонаж книги Виталий Кочерга – реальное лицо, вы занимались его расстрельным делом в Союзе. А вот роковая подруга его, красавица Наташа – очень неоднозначно выписана, даже жалко ее, вы к этому стремились? «Таковы женщины»?
- Что Кочерга? Таких перед глазами прошло не один, не два. Их жизнь проста, а скорая смерть – предрешена. Хотя, не скрою, трудно оставаться равнодушным, читая тома подобных уголовных дел.
Наташа же получилась – иная … По моему первоначальному замыслу девушка должна была сыграть второстепенную роль – «разовой шлюхи» в машине на шоссе, которую Виталий убивает также, как и других. Но работа над повествованием, как это нередко бывает, коренным образом изменила первоначальный план. Взрывная генетическая смесь, девушка–магия, обладающая безусловным влиянием на мужчин, не лишенная природного ума и практической хватки, циничная, харизматичная авантюристка. Она ведь способна выжить в любых условиях и ипостасях, от секс–рабыни банщика-турка до любовницы и подельницы преступника, от руководительницы элитного притона до дочери израильского художника, от женщины – вамп, «слегонца» соблазняющей врача–психиатра, до романтической девушки влюбленного в нее хасида. Женщина-гипербола?! Да вольно вам… К тому же, именно она – связующее звено всех перипетий сюжета.
Практически все герои повести, кроме Виталия Кочерги - образы от начала до конца собирательные. Но мне они кажутся знаковыми и достоверными в своих пороках, и особо это касается тех самых «мелких бесов».
- Древнее проклятие Удугун, шаманки-калмычки, придает тексту еще одно – мистическое измерение. Никак не обойтись без магического реализма?
- Начну издалека. Я убежден и думаю, многие со мной согласятся, что судьба человека зависит не только от его ума, таланта, умения логически мыслить и планировать жизнь. Есть масса разных факторов, которые меняют, ломают, крушат наши логику и планы, вносят в них и хаос, непредсказуемость и вместе с тем новизну. Попробуйте-ка это предотвратить. Не получится! Называйте это как хотите, хоть магическим реализмом, хоть неисповедимостью Божьих путей, хоть «проклятием Удугун».
Сама история шаманки – калмычки «удугун» и украденной сотником ее дочери взята за основу из реальной беседы с одной из женщин, проходивших судебно-психиатрическую экспертизу. А что? Семейная легенда, согласитесь, красивая, и я не избежал искушения ею воспользоваться. Вполне в духе избранного жанра. Как Вы заметили, главная героиня получилась «неоднозначной», так почему бы не придать ей еще одно «неоднозначное» качество, роковое для всех виражей судьбы?
Возможно, менее явно, но всё же в повествовании присутствуют и другие, скажем, «магические» приемы, реминисценции, как то не раз возникающая тема часов или возвращение к описанию кладбищ.
- Повесть заканчивается явно загадочно. Продолжение напрашивается?
- Наташа по моему позднему замыслу и по ее «самопредсказанию» должна была наконец сгореть сама. Но … Кто там сгорел на самом деле? Ребус, по-моему, несложный. А продолжение действительно напрашивается. Ведь далеко не все сюжетные линии завершены, а точки над «i» расставлены.
- Теперь немного о вошедших в книгу коротких рассказах – в них зацикливается, как мне кажется, кружение иерусалимского снега и парижского метро, грохот второй чеченской войны отзывается эхом здешних мусульманских молитв… Медуза в газете, мезуза на косяке – открой врата закрытые! Это такие притчи о взаимосвязанности?
- Когда-то, еще в начале 90-х, будучи московским аспирантом, я был приглашен в дом к одной из моих научных руководителей. Профессор психиатрии, она тогда только-только вернулась из Израиля. Я обратил внимание на абстракцию акрилом, висящую на стене в зале. Полотно было написано хозяйкой дома, состояло из броских, широкой кистью, густых цветовых пятен, напомнивших мне витраж или мозаику. Оно называлось "Впечатления об Израиле".
Мои рассказы и миниатюры (только пять из них вошли в книгу), я объединяю для себя в цикл «Стеклышки из мозаики». Мозаики не только израильской. Здесь и «Террорист», и «Снег выпал только в январе», и «Ваше благородие, железная дорога», и «Страсти по медузе»… К слову сказать, «Террорист» и «Медуза» некоторых моих читателей тоже возмутили. Одни посчитали меня «прочеченски» и «промусульмански» настроенным, другие – недостаточно толерантным и патриотичным евреем. Когда-нибудь, возможно, я опубликую всё в одном цикле, тогда «стеклышки из мозаики» сложатся и появится повод поговорить об этом отдельно.
- Давайте вспомним еще об одном вашем профессиональном увлечении, «творчестве душевнобольных» - и поговорим прежде всего о живописи: Михаил Врубель, Ричард Дадд, израильский художник Шалом Райзер – вот о нем бы поподробней.
- Эта тема действительно меня интересует. Я выступал по ней с докладами на различных профессиональных конференциях, в том числе в музейных и искусствоведческих аудиториях, публиковался. В основном об искусстве художников – аутсайдеров (не менее известно как направление «ар брют» или грубое искусство – термин, предложенный французским художником Дебюффе).
Но в сфере моих интересов и изобразительное искусство профессиональных художников. Не буду углубляться в детали, отмечу лишь, что три названных вами имени (список можно продолжить), кроме того, что они профессионалы, объединяет как минимум то, что все трое многие годы были пациентами психиатрических клиник.
Что касается израильского художника – минималиста Шалома Райзера, его юность и профессиональное становление можно прямо соотнести с историей рождения государства Израиль, а историю любви и творчества – сравнить с романтической историей Модильяни.
Так случилось, что я разыскал и пухлый врачебный архив художника, и вырезки из израильских газет прошлых лет, и два каталога его выставок в Иерусалиме, одна из которых состоялась в галерее «Swed» под патронажем известного израильского искусствоведа, ныне профессора Г. Эфрата, другая - в больнице «Тальбия», той, что в Рехавии.
Шалом Райзер – уроженец местечка в Западной Украине (по некоторым данным – Польши). Когда он был еще мал, семья переехала в Вену. Мальчик показывал большие успехи в рисовании, сам послал рисунки на конкурс в «Новую Бецалель» и был принят. Будучи подростком, в предвоенные годы он самостоятельно переезжает в Иерусалим, где увлеченно учится. В то время в «Бецалель» преподавали видные представители немецкого и австрийского экспрессионизма, евреи, бежавшие от нацизма из Европы. Шалом был вхож в дом профессора Мартина Бубера, общался с Шаем Агноном. Художник уже в годы обучения был востребован в Израиле как иллюстратор книг. Потом, после окончания войны, – переезд на короткую учебу в Италию, а оттуда – на годы – в Париж. Во Франции Райзер вращается в кругу таких мэтров, как Пабло Пикассо и Марк Шагал, довольно активно выставляется.
Шалом в молодости был красив и удивительно похож на сына Рембрандта – Титуса. Потому и получил прозвище «Титус». В это время в его жизнь врывается любовь – красавица Мишель. Дальше – сумасшедшая страсть, ссоры, разрыв. Навалилась душевная болезнь. В конце концов, друзья помогают художнику вернуться домой, в Израиль. Здесь его госпитализируют в психиатрическую клинику, сначала на Севере, потом (на десятилетия) в Иерусалиме. Старожилы - завсегдатаи иерусалимских кафе нередко видели странного человека в «голубом» с наполеоновской «треуголкой» на голове. Он, как в бытность свою Модильяни, бродил между столиков и предлагал посетителям нарисовать их портрет.
Болезнь прогрессировала. Рисовал Райзер всё реже и хуже, но доминантной темой в творчестве сохранялась любовь к Мишель и стремление вернуться к ней, в Париж. Умер художник в одной из северных клиник Израиля, куда его перевели поближе к проживающей в кибуце сестре. В общем, о жизни Шалома Райзера может получиться интересный роман.
Знаете, сочетание «художник и душевное расстройство» - не такое уж редкое в нашей практике. Осмысливая этот феномен, я пытаюсь донести и до наших студентов – медиков, и до своих уважаемых коллег посыл: мы несем ответственность не только за физическое и душевное здоровье пациента, но, (по возможности, конечно), за продление его творческого потенциала, а иногда и за сохранение наследия.
К примеру, случай с английским художником Ричардом Даддом. Самые известные его картины сохранились лишь благодаря работникам лондонских психиатрических больниц «Бедлам» и «Бредмор», ведь он десятилетия рисовал только в больнице.
Последний, малоизвестный рисунок «Демона» работы Михаила Врубеля уцелел благодаря московскому профессору психиатрии П. Карпову, который уберег картину от уничтожения самим художником.
А вот от творчества Шалома Райзера осталось совсем немного, особенно если говорить о его наиболее интересном – парижский периоде, когда он выставлялся в галереях Монмартра или Ниццы.
Давайте-ка на этом остановимся. Я могу вещать на подобные темы часами, а информации не убавится.
- Вы периодически летаете по миру – лекции, конференции – вот, например, Умань (как сказал бы рабби Нахман, «ум хорошо, ан Умань лучше!»), Сицилия (родина-мать мафии просто просится в лоно судебной психиатрии), Прибалтика и так далее. А в Россию не тянет?
- Рабби Нахман такое сказал бы?!!! Видимо, он был немалым шутником! Ну, да ладно… На самом деле, не такой уж я и вояжер. Максимум, пару раз в году, и то ненадолго. Участие в конференциях, лекции, семинары, иногда и международные – это часть работы. И в России «случалось иногда», как говорил Василий Теркин. Помнится, несколько лет назад выступал с докладом в Санкт-Петербурге, в Институте Бехтерева. Возможно, скоро в одном из волжских городов России опять состоится совместная конференция.
Хочу несколько слов сказать об Умани. В этом году благодаря инициативе профессора Наталии Цымбал на базе Уманского государственного университета была организована интересная международная конференция, а в Уманском художественном музее – выставка картин израильских художников. Организация конференции и выставки была просто отменной. На медицинском факультете я прочел одну лекцию по вопросам реабилитации, а другую – сотрудникам и студентам факультета искусств. Даже объявление о лекции оттуда привез! После Умани мы перебрались в Черкассы, где в Черкасском художественном музее открывалась выставка картин, переданных ему в дар Объединением профессиональных художников Израиля. Кстати, часть из работ вошла в основную экспозицию музея.
- Я знаю, вам доводилось лечить и арабское население ближних к Иерусалиму селений – как они в качестве пациентов, не буйные?
- Да, я довольно долго работал среди арабского населения, в поликлинике «Шейх Джирах» на территории больницы «Кфар-Шауль». Пациенты как пациенты, скажу я вам ... Поначалу, может быть, ощущается даже повышенная степень уважительного отношения к себе, к "дохтуре". Но арабский сектор жителей Иерусалима изучен нами очень плохо с точки зрения их потребностей в психиатрической помощи. Мы-таки умудрились провести научное исследование, но наш статистический срез остался недостаточно репрезентативен. Арабское население вообще очень динамично. Трудно сказать, сколько жителей автономии проживает в Восточном Иерусалиме. Это – как сообщающиеся сосуды, перетекающие из одного в другой. Я, конечно, не владею полной информацией, не являюсь специалистом в области организации здравоохранения и статистики, а говорю больше на уровне впечатлений.
К тому же, проведение исследований в Восточном Иерусалиме очень затруднено. Связь с коллегами из автономии более чем условна. Если мужская часть Восточного Иерусалима в большинстве своем знает иврит, а мужчины обычно могут читать и писать и на арабском, и на иврите, то у женщин всё с точностью до наоборот. Большая часть владеет лишь разговорным арабским, писать и читать почти не умеют, включая и свой родной язык. Это крайне затрудняет организацию исследований, ведь любая анкета оказывается бесполезной, если человек не умеет ее прочесть и заполнить. Разве что врач (увы, не я) в совершенстве владеет арабским или есть переводчик, который будет читать вопросы каждому анкетируемому и заполнять за него опросник. А это очень трудоемко и дорого. Еще один нюанс – арабская женщина очень зависима в решениях от мужчины. Родственники далеко не всегда разрешают женщине принимать участие в анкетированиях. Даже начальное исследование заняло у нас несколько лет, хотя работа завершена и результаты вот-вот должны быть опубликованы в Израильском психиатрическом журнале.
- Расскажите о проекте этакой неординарной художественной выставки – десятки талантливых израильских художников нарисовали вашу больницу «Кфар-Шауль» (даже в снегу – мне это особенно понравилось). Где и когда выставка, наконец, откроется?
- Ориентальный облик больницы «Кфар-Шауль» живописен и самобытен. Дело в том, что стационар расположен на месте бывшей арабской деревни «Дир-Ясин». История места интересна и неоднозначна с точки зрения политических коллизий, но речь о другом. С годами внешний вид больницы всё больше меняется, утрачивает свою самобытность. На территории построили новый современный корпус, делаются достройки, зимы стали более снежными, хрупкие иерусалимские деревья не выдерживают, ломаются и сохнут после каждой зимней «стужи», если это применимо к израильским зимам.
Нам захотелось как-то оставить в памяти прежний «Кфар-Шауль». Возникла идея обратиться с предложением к Объединению профессиональных художников Израиля нарисовать то, как они видят место, а потом передать картины больнице в дар. Откликнулись не все, но достаточно. В результате в каталоге представлено сорок четыре работы двадцати израильских художников. Часть картин «де факто» уже подарено Центру психического здоровья «Эйтаним – Кфар-Шауль», и они украшают стены наших отделений. Другая часть еще находится у художников и ждет своего часа. К сожалению, дата предстоящей выставки всё откладывается и откладывается, так как мы намерены (и это было оговорено с самого начала), приурочить её к торжественному открытию нового лечебного корпуса. А его сдача в эксплуатацию задерживается. Известный израильский постулат – «леат, леат».
- Вы прошли непростой путь в Израиле – начинали с азов изучения древнего языка, сдавали груды экзаменов, работали врачом в тюрьме Беэр-Шевы – кстати, постоянное, гарантированное место. И надо было рискнуть, чтобы уйти в никуда и снова пробиваться в конкурсах… Не жалеете, что пришлось (да и сейчас приходится) так тяжело работать – сидели бы до сих пор благополучно каким-нибудь главврачом в Астрахани?
- История не имеет сослагательного наклонения, нам не дано знать, что было бы «если бы»… И там, в России, и здесь я работаю по своей любимой специальности. И там, и здесь не было легко. Вероятно, есть кто-то, у кого-то жизнь складывается исключительно гладко, но лично я таковых не встречал.
- Ваш дом, куда вы возвращаетесь вечером, ваши близкие – это ваша крепость?
- Пожалуй. Я ведь основную часть дня провожу на работе. Она предполагает непрерывный самоконтроль, много общения со многими людьми, По большей части, общения непростого. Поэтому, добравшись до дома часиков этак в семь – восемь вечера, хочется отдохнуть, расслабиться, отвлечься, просто помолчать и побыть одному. Совсем как в моем рассказе «Снег выпал только в январе…» – выйти на балкон, сесть, понаблюдать за последними лучами солнца над усеченной верхушкой Иродиона, поглазеть на сумеречные зеленые огни минаретов. Живем мы довольно-таки непублично, непрошенных гостей не принимаем, а вот прошенным – всегда рады.
- Кстати, как вы относитесь – пусть со стороны – к «сверхновой алие»? Эта вольная, нахлынувшая из Москвопитера румяная волна не похожа на нас, былых бледно-растерянных репатриантов. Лично мне, берложно живущему в своем языке («Мишкина ниша»), чем больше русскоязычья окрест – тем лучше. А вам?
- В моем круге общения представителей «сверхновой алии» пока не случалось. Отношусь нормально, но со стороны. Из того, что я об этом читал, могу даже сказать – мне она симпатична. Свободномыслящие, не замутненные догмами и ура-патриотизмом современные люди, так или иначе осознававшие заранее трудности перемен в их жизни. В них, мне кажется, есть потенциал, есть готовность перестроиться, сменить профессию, если надо. Они открывают для себя наш совершенно несовершенный новый мир. И что плохого в том, что они видят и чувствуют этот мир иначе, чем мы? Что порочного, если они хотят просто жить в Израиле и зарабатывать своим умом и умением, пусть даже за пределами «Земли Обетованной»? В нашей замечательной стране на всех хватит положительного и прекрасного. И в то же время, немеряно серьезных, глобальных проблем, действительно способных в одночасье повлиять на наше будущее. Так зачем еще между собой жить по законам пресловутой «Вороньей слободки»?! Ну, как-то так…
- И напослед, пожелайте, пожалуйста, что-нибудь читателям – так сказать, советы врача.
- А вот, не мудрствуя лукаво, оттолкнусь-ка я от второй части вашего предыдущего вопроса – о жизни «в Мишкиной нише». Работая по своей специальности, я неоднократно замечал, что человек, обращающийся со своими переживаниями, чаще предпочитает общаться с врачом на том языке, который он выучил с детства. Если он с детства одинаково хорошо знает несколько языков, это может не сработать. А если, например, с рождения общался только на русском (Россия ведь огромна и самодостаточна в языковом отношении) – то предпочтет в беседе именно его. Даже если в Израиле «с времен очаковских и покоренья Крыма», даже если иврит или английский на высоком уровне.
Думаю, это не случайно. В кризисной ситуации всякий старается как можно точнее обрисовать врачу свои ощущения, вольно или невольно обращаясь к тому языковому инструменту, который ему ближе. Ну, как у Юлиана Семенова в «Семнадцати мгновениях весны» - радистка Кэт во время родов кричит по-русски!
Без всякого сомнения, хорошо бы вылезти из берлоги и учить языки. Без них в наше время просто никуда. Но каким бы адским ни был ваш личный «плавильный котел», отказываться от «великого и могучего», впитанного, можно сказать, с молоком матери, пренебрегать им, сознательно подавлять – большая ошибка. Вот такой вот совет.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2017/Zametki/Nomer2_3/Judson1.php
