* * *
Плети же сети, девочка, пока
ты ждешь на пристани чудного рыбака…
Он принесет из тайности глубин
осколок звезд – магический рубин.
Его хранили от людей киты,
он пахнет рыбой, впрочем, как и ты.
Рубин прекрасен, только парень твой
уйдет рыбачить следом за волной.
А ты, запутавшись в тревоге и тоске,
забудешь камень на сыром песке.
Его утащит старый альбатрос,
чтоб закрепить на небе среди звезд.
Плети же сети, девочка, пока
рубины ищет сердце чудака.
* * *
Какая вечность? Смерть да сон
играют в шахматы над нами,
и неба звездного орнамент
вращается, как колесо.
Какие чувства? Это ты
под липами или под кленами
среди тягучей немоты
глядишь глазищами зелеными,
влюбленными, до сей поры.
Это в твоем хрустальном теле
кружат хрустальные миры,
в моем… вращаются пастели.
Какая ветреная скука –
любовь, кровать, чужая блажь.
Здесь темнота рождает звуки –
и в звуках – новый город наш.
Вот там, где эти сон да смерть
не властны более над нами,
я буду рисовать стихами
твои миры, твой взгляд и смех.
Вот там, среди аллей раскрашенных,
под липами или под кленами,
мы будем друг для друга нашими,
а может, даже и влюбленными...
* * *
Слышишь когти собак по асфальту? Светает.
Псы бегут, опустив свои длинные морды.
Я не черт чернорогий, да и ты не святая,
только вот мы пьяны уже долгие годы.
Да и ты не святая – нимб лежит под кроватью,
пропылился давно. И забыла рука
крест трехперстный. Родимая, кстати,
наша вера теперь так легка.
Пропылились давно твои волосы. Пепел
сигаретный кружит на бетонном полу.
Есть ли что-то сложнее и что-то нелепей
двух сцепленных одной гравитацией лун?
По бетонному полу ночные виденья
проскользнут и исчезнут – такая игра.
Помнишь как мы с тобою на прошлой неделе
добровольно сожгли наш двухкомнатный рай?
Ночной почтальон
Погибли все первоисточники,
связист в бреду.
Звоните письма тихим почерком,
авось придут.
А может, пьяный почтальон,
припомнив долг,
приняв для храбрости лосьон,
стучится в дом,
и вы, открыв спросонок дверь,
и сердце в дрожь,
и тишина, и верь – не верь –
всего лишь дождь.
Знаки
Он видел знаки в каждой кошке –
прелюбопытная игра;
как птичка склевывает крошки,
так он приметы собирал.
Примерив незнакомый раньше
трагично-пафосный наряд,
он, не заметив явной фальши,
явился в нем на маскарад
и, в бесовщине хороводясь
среди прелестно-бледных дам,
не видел он, как тени ходят
тихонько по его следам.
Он знаки толковал двояко
и дамам вина подливал
(не мог подвыпивший оракул
котенка отличить от льва).
Все яростней кружились тени,
теснее замыкая круг,
но он в беспутстве песнопений
не понял жуткую игру.
Попавшийся, как рыбка в сети,
на корм болотным вурдалакам,
он умирал при лунном свете,
все так же свято веря знакам...
* * *
Я трезв еще! Раздвиньте стены,
мне так необъяснимы их пути.
Закройте рты – все мысли ваши тленны,
все рифмы ваши мне... не превзойти...
Шептал во тьме, ломая все фаланги,
ломая свой рифмованный мирок.
Пятнадцать строк – мне сердобольный ангел
так напевал: пиши в пятнадцать строк!
Я трезв еще, но птиц тот белокрылый
меня ведет известною тропой
своей небесной хромоногой лирой.
Сомкните стены. Голос его тверже,
он говорит: ведь ты поэт, ты пой,
а протрезвеешь помаленьку позже
(за той пятнадцатой, несказанной строкой).
Кобыла
Мне не хватает кислороду,
мне не хватает строк лихих.
Я вынес на показ народу
коллекционные стихи!
Все ямбы, ямбы, ямбы, ямбы…
Я, как плешивая кобыла,
однообразно и уныло
овес жую и дифирамбы,
о том, как хорошо бы было,
пишу. Воспев хмельную прозу,
то ли икая, то ли блея,
сам от восторга просто млея,
приняв величественно позу,
шепну вам, как под алой розой –
от графоманства панацеи,
быть может, нет; зато как странно,
как бесподобно и пространно
звучат слова, витают строфы,
и тут бы вспомнить о Голгофе…
Да вот она – все ямбы, ямбы…
А в голове нескладный кофе,
тот гадкий растворимый кофе,
отвратный и дешевый кофе
разносит сумрачные дамбы!
О чем пишу, мне, в общем, по фиг.
Искать, надеятся и верить,
придти, сожрать и не сдаваться! –
вот мой девиз, пора признаться,
разбить все окна, выбить двери,
шерстистым, неуклюжим зверем
рычать в толпу: мне скоро …ацать!
я сбросил шкуру, вставил перья!
и научился целоваться!
Мораль проста – аутодафе
мне удался, и к черту пафос –
как престарелая кобыла
жую стихи свои уныло.
Апельсиноспаниель
Рисую круги – я художник от Бога,
по кругу смотрю сумасшедшие сны.
Какая еще, к чёрту, будет дорога,
когда я живу от весны до весны?
Держу ориентир, только циркуль проклятый
кружится, танцует безумный бостон
и чертит, и чертит на жизненной карте,
круги, замыкая реальность и сон.
Часы отмеряют мой жизненный цикл,
да только что толку, беги не беги –
весь мир захватил позолоченный циркуль
и чертит, и чертит, проказник, круги.
Планета кружится, кружатся светила,
Вселенная просто большая юла,
а я все мечтаю, как было бы мило
квадратом кружить от угла до угла.
* * *
Тишиною да звездами синими,
полуночница, награди меня
да другим нареки именем,
грусть-печаль на любовь выменяв.
По лесам, где озера чистые
над водою кружимся листьями,
лишь бы выдержать, лишь бы выстоять,
обменявшись с листвою жизнями.
Я не зверь и не птица дикая,
но владею теперь птичьим криком я
и крылом,
а когда этот день закончится,
расскажи мне, моя полуночница,
о былом.
