Когда в 1950 г. я поступил на Географический факультет Московского университета «с улицы», т.е. минуя Школу юнг и географические кружки и не имея знакомых среди географов, Николай Николаевич Баранский был известен мне, как и миллионам советских школьников, только как автор учебника. Первый кадр моих воспоминаний о нём изображает помещение на улице Герцена [Большой Никитской], возле Зоомузея, где нам читалось «Введение в экономическую географию». Громадный, широкоплечий, усатый профессор расхаживал по аудитории и громко, резко вдалбливал прописные истины, сердясь, раздражаясь, заранее возмущаясь тем, что мы, как и наши предшественники, окажемся дурачками. Нас поражали его манеры, пугал раскатистый кашель, похожий на рёв.
Однажды Баранский начертил на доске два одинаковых круга и приделал к ним какие-то ушки и ножки. То были свинья и фермерша в штате Айова. Свинья питается кукурузой, а фермерша свининой, и потому они обе такие толстые. Этот рисунок сохранился в моей тетради.
Временами лектор поворачивался к одному из студентов и рычал ему в лицо.
— Человек — это что такое? Что такое, спрашиваю я вас?! Жи-вот-но-е!!!
Студент трепетал и впрямь чувствовал себя животным.
Забвение простой истины, что человек — не только носитель «общественной формы движения» и победоносный преобразователь природы, но и вид Homo sapiens, обошлось человечеству дорого. Какими своевременными и важными кажутся эти слова теперь, когда, расшатав биосферу, люди бросились лечить окружающую среду. Понимали ли мы всё это в то время? Вряд ли… Мы были как школьники, не по возрасту рано прошедшие классиков литературы.
На Геофак меня привела жажда путешествий и любовь к географической карте. Тогда, как и теперь [в 1972 г.], первокурсники учились в общем потоке, но при поступлении полагалось назвать будущую специальность. Я выбрал геоморфологию: она казалась самой географичной, манила романтикой экспедиций. Но предстоящий выбор специальности меня пугал. Я любил все географические науки и ни с одной не хотел расставаться.
Мой однокурсник Юрий Макаров познакомил меня с работами Н.Н. Баранского «Страноведение и география физическая и экономическая» и «Больше заботы об искусстве географического описания». Призывы Н.Н. пришлись мне по душе. Я решил стать «единым географом» и искать своё призвание в страноведении. Самой подходящей для этого мне сперва показалась кафедра экономической географии зарубежных стран.
К путешествиям меня приучил отец, часто гастролировавший актёр, а географом сделала крымская экскурсионная практика под руководством Людмилы Алексеевны Михайловой и Юрия Петровича Пармузина. Я полюбил Крым, этот изящный географический музей, и не хотел с ним расставаться; после практики объехал его один на 17 попутных автомашинах.
Я отказался от зарубежной географии в пользу Советского Союза, потому что хотел всегда видеть изучаемую землю своими глазами. Экономическая география была ближе к желанному страноведению, чем физическая. Так я окончательно остановил свой выбор на кафедре экономической географии СССР.
Давно уже добрая Людмила Алексеевна поставила четвёрки всем, кто не сдал отчёта о крымской практике, а я всё писал сочинение о Крыме. И вместо отчёта у меня получилась теоретико-методологическая работа — научная программа комплексной географической характеристики.
В солнечный апрельский день 1952 г. мои товарищи впервые защищали курсовые работы. У меня курсовой не было. Я пришёл послушать.
Председательствовал темпераментный профессор Петр Николаевич Степанов.
— Кто следующий? Вы? Вы? А у вас какая тема?
— Никакая. Нет у меня никакой курсовой.
Степанов подскочил.
— Как нет?
— Да вот, есть у меня одно сочинение, может быть, оно сойдёт за курсовую…
— Скорее несите его Саушкину, а то вас лишат стипендии, исключат!
Я объединил пять тетрадей общим переплётом и вручил их лично заведующему кафедрой. Со свойственной ему лёгкостью Юлиан Глебович Саушкин перелистал мою работу при мне, сразу же окрестил её «Структура географического описания» и передал Н.Н.Баранскому. Вскоре мне сообщили, что Н.Н. моя работа очень понравилась.
В ней уже имелись все основные положения, которые я развивал впоследствии: сочетание районирования с классификацией и периодизацией, показ взаимосвязей при помощи квадратных матриц, точечное, линейное и площадное описание и т.п., только называл я всё это по-своему, излагал непривычным для географов языком, перемежавшимся с лирическими отступлениями.
В мае 1952 г. состоялось моё свидание с Н.Н.Б. в одной из комнатушек НИИ Географии МГУ, на углу улиц Герцена и Моховой.
— Знаете ли вы французский язык? — ошарашил меня Н.Н., и заговорил о Видале де ля Блаше.
Его мнение о моей работе видно из сохранившегося письма и отзыва. Без защиты поставили мне отличную оценку, зачислили на стипендию. С тех пор меня называют «любимым учеником Н.Н. Баранского».
Благодаря Н.Н. я вместо учебной практики попал в Прикаспийскую экспедицию НИИ Географии МГУ. В дельте Волги и в Западном Прикаспии сформировались мои представления о географической зональности — то, что было опубликовано лишь в 1968 г., а вторую курсовую работу, «Типы населённых пунктов в дельте Волги», я писал у Андрея Николаевича Ракитникова.
Н.Н.Баранский меня не забыл. Он предложил мне переработать прошлогоднее сочинение в брошюру или статью и несколько месяцев держал его у себя. Но мне не хватало опыта, да и мешали, как всегда, новые интересы.
Зимой 1952/53 г. Баранский читал нам, группе «экономов» третьего курса, «Методику школьного преподавания экономической географии». Занятия проходили непринуждённо, по-домашнему. Лектор и слушатели усаживались за один стол в помещении НИИГа. Многих из нас Н.Н. уже знал лично. В.С.Варламов, Ю.В.Ласис и Б.С.Хорев писали у него курсовые и тоже были его любимыми учениками.
Однажды Н.Н. Баранский прорычал:
— На Цейлоне все люди дышат воздухом. Что географического в этом факте? Ничего! Того, что есть везде, в географии не должно быть нигде.
Не раз мне потом приходилось вспоминать это высказывание Н.Н. Баранского о географической специфике. Будучи редактором Географгиза, я вычеркнул из рукописей для «Синей серии» не один десяток страниц, на которых авторы сообщали, что трудящиеся данного района объединены в профсоюзы, их дети учатся в школах и т.д.
Когда наше издательство готовило к сорокалетию советской власти серию брошюр о союзных республиках, то написали одну общую главу и включили её в каждую из 15 книжек, подставив только географические названия. Большей насмешки над географией нельзя было придумать! И в дальнейшем попадалось мне немало книг, похожих на заполненные анкеты.
Не далее как осенью 1972 г., выступая на Втором совещании по географическим проблемам туризма и отдыха, я напомнил слушателям: географа и туриста интересуют местные особенности, а не то, что есть повсюду. Классические, прописные истины, навязшие в зубах. Сколько ещё мы будем повторять их?
Раз или два я посещал старую квартиру Н.Н. Баранского в Гагаринском переулке. Помню старую мебель и круглый стол в прихожей; на нём подавали чай с варёной колбасой.
В марте 1953 г., слушая лекции Николая Андреевича Гвоздецкого по физической географии Кавказа, я обнаружил существование двух противоположных видов районирования — индивидуального и типологического. Новая проблема ответвилась от моей методологии географических описаний и стала ведущей научной темой на многие годы. А пока романтические устремления привели меня в Бурят-Монгольскую комплексную экспедицию Совета по изучению производительных сил (СОПС) Академии наук СССР.
Работа в Улан-Удэ меня разочаровала. В то время как почвоведы и геоморфологи, в том числе мои однокурсники, собирались на Витимское нагорье, я шёл на паровозо-вагонный завод с анкетой из 15 вопросов: «Когда основано ваше предприятие? Какую продукцию выпускаете?»
— Какая ещё вам нужна география? — удивлялся мой начальник, учёный секретарь экспедиции Георгий Львович Тарасов. — Возьмите для курсовой любую отрасль, например, стройматериалы, а экономгеографическое введение можете списать с литературы; так все делают.
Я написал письмо Н.Н. Баранскому. Жаловался, что работа в экономико-промышленном отряде меня не удовлетворяет. Стоит ли для таких обследований учиться на Геофаке? Не ошибся ли я в выборе специальности?
Н.Н. тотчас же ответил. Его письмо меня поддержало. Я мысленно отключился от СОПСа. У проходной завода обдумывал «Формы районирования», а осенью принёс план Н.Н. Баранскому. Договорились, что работа будет называться «Районирование и качественный фон». Н.Н. сказал, что способ качественного фона — штука сложная и далеко ещё не всё о нём написано.
Работа — как костёр: разгорается с трудом, а потом нелегко погасить. Растаял снег, кончается апрель. Я перестал ходить на занятия, пропустил зачёты. Сидел дома и писал, не будучи в силах отделаться от охвативших меня идей. Всё, над чем я работал в последующие годы, прошло перед моими глазами в ту весну 1954 г.
Мне помог третий приступ аппендицита. Санитары с носилками вошли в мою комнату в тот момент, когда я ставил последнюю точку. Меня отвезли в больницу, а мою работу — Н.Н. Баранскому.
Заболел я не в начале, а в середине экзаменационной сессии. Как объяснить деканату, почему я ещё до болезни не явился на первый экзамен?
Нередко мы приписываем героям любимых мифов смелые поступки, на которые не решаемся сами. Говорят, что Н.Н. пошёл в учебную часть, стучал кулаком о стол и ругался. Трогательна его «Справка» обо мне, написанная на клочке бумаги. Так или иначе, Баранский спас меня от исключения из университета. Спас меня и мою работу «Формы районирования».
После университета я служил в Географгизе — издательстве, основанном Н.Н. Баранским. Репутация его ученика помогала мне в первые годы.
На моих глазах составлялись и выходили сборники работ Н.Н.Б. Удивительными были их тексты! В то время как остальных авторов переделывали до неузнаваемости, к Баранскому его благоговейные ученики не смели прикоснуться. Порой мне казалось, что он и сам был бы нам благодарен, если бы мы слегка подправили его, убрали повторения. Зато теперь как приятно читать его, не причёсанного! Кажется, что слышишь его голос, представляешь его интонации.
Я пользовался случаем, чтобы зайти к Н.Н. в качестве курьера, занести ему какую-нибудь бумагу из издательства. В те годы Н.Н. Баранский и К.А. Салищев помогли мне опубликовать статью «О картах элементарных, синтетических и комплексных» — главу из курсовой работы на четвёртом курсе.
Не всё, что я писал, Н.Н. Баранскому нравилось. Кое-чего он не понимал. Кое в чём я ему возражал. Так, моё определение районирования казалось ему (да и не ему одному) слишком широким.
— Девушка разрисовала свою физиономию — это, по-вашему, районирование?
Он скептически относился к ландшафтоведению Н.А. Солнцева и физико-географическому районированию Н.И. Михайлова. Я возразил ему, что в их работах есть рациональное зерно, которое меня увлекает. Но Баранский уважал тех, кто идёт своей дорогой и мыслит самостоятельно. И когда наши писания были ему чужды, он говорил:
— Я с этим не согласен, но то, что вы пишете, интересно и заслуживает внимания. По-видимому, возможна и такая точка зрения.
Н.Н. ненавидел приспособленчество и карьеризм. Сколько язвительных слов сказал он о студентах и аспирантах, которым всё равно, чем заниматься, лишь бы получить диплом! Он говорил мне о противоположности двух человеческих типов — настоящего учёного и чиновника.
— Учёный стремится к независимости, а для чиновника это качество гибельно.
Здоровье Н.Н. сдавало, память слабела. Врачи запрещали ему работать. Пустел его огромный стол, раньше невообразимо заваленный книгами и рукописями. В его комнате появился телевизор. Но он продолжал руководить диссертантами, готовил к печати свои прежние работы, писал мемуары.
Баранский принимал близко к сердцу всё, происходившее в географической науке, в университете и в нашем издательстве, заботился о многотомной географии Советского Союза. Но иногда становился грустным.
— Мне-то что? Я-то что больше всех хлопочу? Ведь я, товарищи, скоро сдохну.
Или:
— Мне пора на свидание с девой Марией.
Одна из девушек, присланных к нему из Географгиза, решила, что он имеет в виду редактора Марию Тимофеевну Сперанскую.
Я с интересом слушал его увлекательные истории. Однажды Н.Н. рассказал мне, как на подпольной партийной работе в Томске он убил следившего за ним агента царской охранки. Увлёк на окраину города, ударил кулаком и столкнул труп в овраг.
— Впервые в жизни укокошил человека. И, представьте себе, хоть бы какие угрызения совести были, хоть бы приснился раз! Нет, ничего! Как клопа раздавил.
Кто из учеников Баранского не знает другой истории: как Н.Н., уже больной старик, теми же кулаками защитил от хулиганов юношу и девушку в московском переулке. Потом в изнеможении присел на тротуар.
Меня Н.Н. неизменно встречал одним вопросом:
— Как ваше здоровье? — Наверно, я казался ему хилым, ненадёжным. Он всегда твердил, что занятие наукой требует железной выносливости и особо благоприятной домашней и семейной обстановки. И всё чаще спрашивал:
— Когда вы женитесь?
Сам Баранский был женат пять раз. Браку он придавал большое значение и приводил примеры академиков, которые не могли бы так плодотворно работать без самоотверженной поддержки жён.
Визит в новую квартиру Н.Н., в высотном здании МГУ на Воробьёвых горах, обычно заканчивался чаепитием за круглым столом, вместе с членами его семьи и другими гостями. В 1961 г. я был в числе двух десятков человек, приглашённых в ту же квартиру праздновать восьмидесятилетие Н.Н.Б.
В жаркий полдень 27 июля 1962 г. В.С. Варламов, Н.Н. Казанский, Ю.В. Ласис и я приехали поздравить Н.Н. с днём рождения в санаторий «Узкое», незадолго до того оказавшийся в черте Москвы и ещё окружённый сельской местностью. В чопорном дворце, предназначенном для полных академиков, Баранский, всего лишь членкор, хотя и бывал часто, но ютился вроде бы на птичьих правах. Прислуга, чуткая к социальным статусам, ему грубила. Безделье его угнетало.
Я прихватил с собой девушку, с которой дружил тогда. Увидев её, Н.Н. просиял.
— Как? Неужели вы, наконец, женитесь?
— Да, — ответила за меня моя спутница.
— Кто же из вас кого подцепил?
— Я его подцепила, Николай Николаевич.
— Какая прелесть! Вы разрешите, я поцелую ей ручку?
— Целуйте, ради бога! Целуйте её всю!
Откупорили шампанское. Баранский отпил глоток, захлебнулся и долго кашлял. Мухи залетали с клумб в душную узкую комнату, казавшуюся полутёмной. Люди вроде нас заходили к Н.Н. весь день. Так я в последний раз видел его живым.
Н.Н. Баранский был моим руководителем, но он не вёл меня за руку, не тянул никуда. Он дал мне возможность свободно развиваться и защищал от помех. Разные бывают стили научного руководства, а мне нужен именно такой. И я терпеть не могу, когда студент или аспирант спрашивает: «Что мне писать?» Но если у него есть своя линия, я обязан его поддержать. Учёный должен быть щедрым. Чем больше своих идей раздашь, тем больше их появится вновь.
Я наблюдал верхушку айсберга. Семь восьмых его скрыто в пучине времени, прошедшего до того, как я сам приобщился к географии, восстанавливается по рассказам. Но и того, что я видел, достаточно, чтобы залюбоваться удивительным явлением природы. То был «сибирский самородок», «матёрый человечище», богатырь среди пигмеев.
___
Опубликовано: // Социально-экономическая география. Вестник Ассоциации российских географов-обществоведов (АРГО), 2012, № 1, с. 57 — 63; 0,4 л., 300 экз.
15 марта 2013
От редакции: об основателе московской школы экономической географии Николае Николаевиче Баранском читайте также: А. Левинтов, Б. Родоман «Беседы о недавнем прошлом» (окончание здесь) и П. Полян, А. Трейвиш «История одного географа».
Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer3/Rodoman1.php
