* * *
Не проехать, не перейти: широка река,
Ибо имя ей «долг» и вода ее глубока.
А в ветвях деревьев, что по брегам ее,
Откричало смердящее воронье:
«Вон отсюда, враже, не замути реки,
Ибо воды ее чисты и волны легки,
Ибо то, что чужое, – ведомо, не твое,
Ибо песня умрет во реке, на волнах ее.
Что ты хочешь – прихоть, а то, что ты любишь, – ложь,
Будет тяжким игом то, что так долго ждешь,
Будет тяжкой долей выбор, пойдет отсчет».
А река играет, но мимо река течет…
* * *
Словно тысячу лет простоявши в гнилой воде,
Отплываешь на волю, но точно не помнишь, где
Север-юг, и без компаса – не у дел.
А борта пробиты, вода затопляет дно,
Ни ведра, ни ложки радеющим не дано,
Что в болоте, что в озере – все утонуть одно.
Позволяешь течь предательскому ручью
Слез соленых, просить у судьбы «ничью»
И счастливой быть этой го-речь-ю.
* * *
В доме булки делали с лебедой,
Пахло гарью, въевшеюся бедой.
Мчали кони – чашки падали со стола,
И горели мертвым золотом купола.
Бесы вились, бесы чуяли: будет бой,
Мчались ратью половцы на разбой.
На реке на Стугне да быть беде –
Князь при темном береге пал в воде.
Вздулась речка паводью, канул он,
В водах старца-инока слышен стон.
Плач стоял в селениях и домах,
Тосковал в Чернигове Мономах.
* * *
В Замоскворечье храмов купола,
В Замоскворечье явь совсем иная.
Мне чудится здесь старая Москва,
Стою в смятенье странного родства,
Московских улиц старины не зная.
Я – только гость, не ведавший корней,
Не помнящий селения и рода.
Каких времен, каких чужих кровей,
Без ориентиров выхода и входа.
Я – так, я просто в щелку поглазеть
И выдохнуть огромный шумный город –
Котел амбиций, горечи газет.
Но вновь вдыхаю, обжигая горло.
* * *
Намотает пряди на ладонь,
Дернет с силой.
Схлынут с дождевой водой
Слезы.
В спину
Не ударю, не толкну с холма:
Мирный ослик.
А скитаться по чужим домам,
Кухням,
После…
После ливней, снега, пустоты,
Зимней комы
Мне твои покажутся черты
Незнакомы.
Запах тлена, талого гнилья,
Марта вопли.
Мне судьба покажется моя
Где-то возле…
* * *
Ложью ты не спасешься от нелюбви,
Но и со всею правдой в чаду не выстоять.
Кликай, аукай, на ощупь иди, зови,
Ноги сбивая о тверди тупые выступы.
Тело израня, выберешься жива.
О, оболочка, в ней тишина звенящая.
И облечешь безликость свою в слова,
Веруя только в прошлое, в настоящее
Не допуская мысли о том, что свет,
Лившийся в сердце, волосы и ладони, –
Это всего лишь люстра, а солнца нет.
Солнце – это иллюзия тех, что кроме.
* * *
Когда долго-долго бьют тебя по глазам,
По нежнейшим пальцам, натягивающим струну,
Вспоминаешь, что где-то есть освещенный зал,
И резной паркет, и десятки миров-зеркал,
И вступаешь снова в нелепую эту войну.
Мчится глупое время, а мудрое – вдаль течет,
Ты межуешь жизнь, и кажется: вот – рубеж.
Но кружатся пары под ровный и мерный счет,
И ты левую руку кладешь ему на плечо.
И теперь только музыка в парке, и воздух свеж.
* * *
Узкотелое лето в темных лихих веснушках
Настигает тебя, нагое, вешается на шею.
Колокольчик звякает, а оно шелестит на ушко:
«Помни, помни меня!»… А я и так не умею
Забывать, обиды копить, чувства прятать.
Скрип уключин, брызги, тяжелый и влажный шепот.
Легких бабочек стайки и дыни янтарной мякоть,
Слов чужих и колючих немолчный хохот.
* * *
Ты укрой меня, грусть-печаль мою дотемна,
Напои меня черной ноченькой допьяна,
Убаюкай, согрей, укутай в полотна сна,
Дай сомненьям моим названия – имена.
А наутро пойдем к колодцу, натопим печь,
Будет в горнице свет струиться и литься речь,
Будет запах хлеба, хвои и резеды.
Ни печали, ни слабости, ни беды.
* * *
До месяца волка – месяца тишины –
Мне нужно еще дожить, доползти, добраться.
Я в самом начале долгой седой зимы,
Еще плюс восемь, а кажется – минус двадцать.
Серобородый туман приник к моему окну,
Этот старик с утра безмолвствует в серой вате.
Тело мое немеет, подвластное белому сну –
Этой синичьей спячке в выстуженной кровати.
А если вдруг дотяну до месяца бурь и ветров,
Руку протянет Герда – рыжеволосая дева,
Ладони мои согреет, и, верно, оттает кров,
Истает узор со стекол – льдистый, заиндевелый.
И можно уже без страха – довольно! – идти во двор
Приветствовать нити солнца улыбкою-ликованьем.
И в месяц веселый зайца услышать нестройный хор
Ушедших моих любимых – дыханию в оправданье.
