Людмила Дымерская-Цигельман: Томас Манн о еврействе, евреях и еврейском государстве. Евгений Беркович: Послесловие редактора0

  Светлой памяти Евгении Фрадкиной

 

  Евреи, еврейство и еврейское государство – это разные реальности, и, понятно, отношение к ним писателя тоже было различным. Каждая из них изучалась, трактовалась и изображалась в своем контексте – историческом и ситуационном, художественном и публицистическом. В художественном изображении еврейских персонажей и описании тех евреев, с которыми жизнь сводила Манна, порой  встречались эмоциональные и ситуационные оценки, которые иногда могли включать  и распространенные во все времена негативные клише и стереотипы. Свои представления о евреях как народе и о еврейском государстве Томас Манн представил в контексте своих  философских, исторических и художественных концепций, своего понимания роли евреев в становлении и существовании европейской цивилизации, своего понимания нацистского антисемитизма как орудия, направленного на разрушение этой цивилизации.

Представления, взгляды и концепции писателя менялись во времени и пространстве, но при этом сохранялись основополагающие константы. Сам он неоднократно утверждал, что, как и Гете, меняя мнения, всегда оставался верен своим убеждениям. В письме Герману Гессе от 8 февраля 1947 года, обозревая пройденный им путь, Т. Манн утверждает: "...за тридцать лет я весьма существенно менял свои мнения, не ощущая в общем-то никакого перелома, никакого разнобоя в себе."(1)  Это полностью относится и ко всем трем аспектам еврейской темы. Она всегда рассматривается в контексте меняющихся мнений писателя и остающихся в своей основе гуманистическими его концепций – философских,  исторических  и художественных*).

 

 

  Глава 1 

Томас Манн  О  еврействе  и его  роли в  духовном становлении европейской  цивилизации

"Диктаторско-террористические режимы" – ее  разрушители  

  

1. Нацистский антисемитизм – орудие разрушения европейской цивилизации  

а) "Диктаторско-террористические режимы" – нацизм и большевизм. Т. Манн о противостоянии им и переходе от аполитичности к политике.

Свое понимание исторической роли евреев как народа Томас Манн противопоставляет нацизму, тоталитарную сущность которого он разглядел с первых его шагов, то есть с начала 20-х годов. Именно это стало основанием для радикального изменения его мнения о политике и аполитичности. Публицистические работы тех лет и прежде всего эссе "Гете и Толстой" дают достаточное представление о духовной эволюции Т. Манна в период отхода от провозглашенной им ранее доктрины "аполитичности". В годы Первой мировой войны Томас Манн прошел трудный путь самопознания. Именно так он оценивал продолжавшуюся более трех лет (1915-1918) и стоившую ему "мучительных усилий" работу над книгой "Размышления аполитичного". «Ту книгу, - вспоминал он, - я написал, страстно отдаваясь самопознанию и пересмотру всех основ моего мировоззрения, всех унаследованных мною традиций – традиций аполитичной немецко-бюргерской духовной культуры». (2)  Во имя этой культуры Т. Манн, по его словам, всеми силами сопротивлялся тому, что он называл "демократией", имея в виду политизацию духовной жизни.

Демократия представлялась Т. Манну продуктом западной утилитарно-рассудочной цивилизации, которую он, следуя за Ф.Ницше, противопоставлял духовной культуре Германии.  Чуждые немцам идеи равенства и всеобщего избирательного права, считал тогда Томас Манн, исходят от евреев и французов – носителей "того галльско-еврейско-интернационалистского интеллектуализма, который заставляет немецкую душу смириться под его тиранством". (3) Так выглядела "аполитичность аполитичного" в 1920 году. Но уже с 1921 года  "свободное музицирование" Манна сопровождается совсем другим "писательством". "Свободным музицированием" в отличие от "писательства" – публицистика, эссеистика – он называет художественное творчество. Тогда продолжалась работа над "Волшебной горой", и две наиболее значимые "писательские" работы тех лет – эссе "Гете и Толстой" (его подзаголовок: "Фрагменты к проблеме гуманизма") и речь "О немецкой республике" –  Томас Манн назвал впоследствии "прозаическими ответвлениями романа". Он работал над ними, по его собственным воспоминаниям, в то "терзаемое проблемами и нещадно понуждавшее думать время", когда "требования со стороны внешнего мира неминуемо должны были множиться, и автор "Размышлений аполитичного" менее чем кто-либо другой из его собратьев был тогда вправе от них уклониться."(4)

"Нещадно понуждавшими думать" событиями были: революции, падение двух империй и появление на политической карте Европы двух новых республик. Российская советская республика приняла свою конституцию 10 июля 1918 года, конституция Германии, провозгласившая республику, была принята в Веймаре 31 июля 1919 года.

Опыт первых лет существования этих республик и зарождающихся за их фасадом новых диктатур подводит Томаса Манна к новой постановке традиционного для него вопроса – о взаимоотношении духа и жизни, духовной культуры и социальной  действительности. Именно тогда снимается противоположение духовной культуры и цивилизации, духа и политики, и он заключает: "Культура стоит перед лицом грозной опасности, если ей недостает политического инстинкта и воли."(5) В какую форму должны воплотиться "политический инстинкт и воля", дабы создать благоприятные для развития духовной культуры рамки? Ответ однозначен: республика. Но не всякая, а только демократическая. Демократия и только она определяется как "политический аспект духовного, как готовность духа к политике".(6)  

б) Убийство нацистами министра еврея Вальтера Ратенау. Демократическая республика – государственная форма противостояния "диктаторско-террористическим режимам".

Свою аргументацию в пользу демократии Т. Манн, еще недавно ратовавший за авторитарное государство, изложил в речи "О немецкой республике", произнесенной 15 октября 1922 года на вечере, посвященном 60-летию Герхарта Гауптмана. Но юбилейные торжества вряд ли были тем главным, что волновало докладчика. "Конец Ратенау, - писал он Э. Бертраму вскоре после убийства министра иностранных дел Веймарской республики, - был для меня тяжелым шоком. Какой мрак в голове этих варваров! Я собираюсь придать статье ко дню рождения Гауптмана вид некоего манифеста, взывающего к совести молодежи, которая ко мне прислушивается."(7)

 Вальтер Ратенау – ученый, экономист, писатель, политик, сыгравший огромную роль в поддержании экономики Германии в годы войны и в особенности при переговорах о послевоенных репарациях. Он был убит 26 июня 1922 года по дороге в свое министерство. Это было первое открыто антисемитское политическое убийство, совершенное сторонниками Гитлера. Спекулируя на реваншистских настроениях немцев и приспосабливая к ним антисемитскую интерпретацию деятельности Ратенау, Гитлер распорядился поставить памятник убийцам с надписью: "Делай то, что ты должен сделать".

Еврей Ратенау был объявлен одним из "сионских мудрецов". "Протоколы сионских мудрецов" к тому времени широко использовались в нацистской пропаганде: первое их издание на немецком языке вышло в 1919 году, второе – в 1920; третьим изданием и распространением миллионнов экземпляров на немецком и других языках занялся переехавший из России в Германию в конце 1918 года А. Розенберг. Он стал официальным идеологом и философом нацистской партии и именно ему принадлежит один из ее манифестов – книга "Миф ХХ века". Изложенной в ней нацистской мифологии Томас Манн противопоставил своего "Иосифа и его братьев", замысел которого начал складываться с 1923 года.

О действенности нацистской пропаганды свидетельствует реакция аудитории на манновскую речь о республике. Молодежь, которая к нему "прислушивается, внимает голосу совести", – одна из иллюзий Томаса Манна, стремившегося своим уроком, своей исповедью приблизить превращение должного в сущее. Речь "О немецкой республике", построенная на искусной интерпретации идей немецкого романтика ХVIII века Фридриха Новалиса, прерывалась топотом и выкриками всякий раз, когда докладчик говорил о пагубности романтизации войны, "сентиментального обскурантизма", открывшего дорогу террору и запятнавшего страну "отвратительными и безмозглыми злодеяниями".

Не только присутствовавшие на докладе, но и многие другие, в их числе и близкие друзья отнеслись к выступлению Томаса Манна как к "предательству, измене самому себе, отречению от собственных поступков". Так писатель оценил реакцию на его речь  Иды Бой-Эд  в письме ей от 5 декабря 1922 года. (8)  Возражая, Манн утверждал, что его "Речь о немецкой республике" – прямое продолжение "Размышлений". Ибо при изменении мнений, утверждал он, сохранялись его убеждения.

 Существенное, относящееся к убеждениям, - это гуманизм в его универсальности и в его немецком воплощении – духовной культуре бюргерства. Во имя немецкой гуманности он отрекался от политики, во имя  той же гуманности он считал теперь своим долгом отречься от позиций аполитичного, ибо ему стало ясно: не сама по себе гуманистическая культура, а ее государственно-политическое воплощение – демократия – может выстоять против "фашистско-экспресионистского бушевания", против обскурантизма, "привораживающего уставшее от релятивизма и жаждущее абсолюта человечество".(9) Томас Манн уже тогда прозревает универсальность "порожденного депрессией антигуманизма", считая наиболее очевидными его проявлениями большевизм в России, фашизм в Италии, реакцию в Венгрии, распространение националистических идей во Франции. Томас Манн объясняет, почему большевизм, "хоть он и проникнут революционным и радикалистским духом", относится к формам проявления депрессии. "Большевизм, как бы ни расценивать его и его значение, во всяком случае не является ни свободой, ни гуманностью, а диктатурой и террором". Это утверждение прозвучало в речи "Дух и сущность немецкой республики", произнесенной 28 июня 1923 года на вечере, посвященном годовщине убийства Вальтера Ратенау.(10) Анализируя смысл и значение этой открыто антисемитской акции нацистов, Томас Манн разъясняет, в чем опасная привлекательность диктаторских тенденций, что можно и должно противопоставить нарождающейся фашистской диктатуре. Можно и должно это сделать, избежав "русского соблазна", поняв, почему русский пагубный путь – это не путь для немцев.

Но немецкий фашизм обнаруживает опасное родство с русским большевизмом – писатель видит в них части того "мирового движения", для которого в целом "характерна диктаторско-террористическая тенденция".(11)

Но в Веймарской республике эта тенденция лишь набирала силу, что же нужно сделать, чтобы она  в Германии, как и в России, не стала доминирующей? Для этого важно понять, как и почему это получилось у русских и как и почему немцы могут и должны пресечь силы, вовлекающие Германию на такой же "диктаторско-террористический" путь. 

в) "Немецкий фашизм – это националистическое язычество,... это этническая религия, которой ненавистно не только международное еврейство, но явно и христианство – как человечная сила"

  Томас Манн не политолог и не социолог, он в ранге тех, кто творит культуру. Политическое и социальное в жизни личности и народа он рассматривает, прежде всего, как гуманист – с точки зрения сохранения и приумножения человеческого в человеке. Его занимает не то, как и какими силами был осуществлен "большевистский переворот в стране Толстого", для него важнее всего духовные истоки русского утремления к Абсолютному, к обскурантизму – "опасности любого времени, которое вожделеет Абсолютного". (12) Томас Манн основательно и с большим пиететом изучал русскую литературу и, сравнивая русских мыслителей с немецкими, приходил к выводу, что глубокое духовное родство, сближавшее Россию с Германией, во многом определяется одинаково критическим отношением германо- и славянофилов к Западу, к его политической культуре, к его духовным ценностям.  Духовная близость обоих народов, та популярность, которой пользовались в обеих странах антизападные почвенно-народнические воззрения, - именно это и родило у него опасение: немцы, подобно русским, презревшим при большевиках гуманистические ценности своей культуры, тоже могут под влиянием нацистов пойти "диктаторско-террористическим путем".

И Томас Манн обращается к тем свойствам немецкого духа, к тем гуманистическим традициям, которые могли бы стать на пути "русского соблазна". Надежду на то, что Германию не постигнет участь России, Томас Манн основывает на принципиальных различиях во взглядах двух равных по рангу наставников своих народов – "небожителя" Гете и "великого писателя земли русской" Толстого, который "для своей страны и своего народа имеет примерно то же значение, что для нас автор "Фауста" и "Вильгельма Мейстера".(13)  Какова роль идей  "великого писателя земли русской" в совершившемся в его стране "большевистском перевороте"? Оценивая значение "европейски-прогрессистской идеи", т.е. марксизма, с одной стороны, и толстовства – с другой, Томас Манн пишет: "Западно-марксистский чекан, озаривший ясным светом великий переворот в стране Толстого (подобно всякому свету, озаряющему покров вещей), не мешает нам усмотреть в большевистском перевороте конец Петровской эпохи – западно-либеральствующей  е в р о п е й с к о й (курсив Т.М.) эпохи в истории России, которая с этой революцией поворачивается лицом к Востоку. Отнюдь не европейско-прогрессистская идея уничтожила царя Николая.  В нем уничтожили Петра Великого, и его падение расчистило перед русским народом путь не на Запад, а возвратный путь в Азию". (14)

В поисках того, что может роднить нарождающийся нацизм с большевизмом, Томас Манн явно переоценивает роль толстовства в идеологическом оснащении русской революции. На деле ее вожди в своей политике и пропаганде пользовались фальсифицированной версией марксизма, приспособленной Лениным к захвату власти и созданию "диктаторско-террористического" режима.  И это лежало на поверхности, т.е. так выглядел "покров вещей".

Тогда почему Толстой и именно в противопоставлении Гете?  Почему же все-таки толстовство как нечто роднящее нацизм с большевизмом? В толстовстве, считал Томас Манн,  "выражен  протест  русского   народничества  против  гуманистической  цивилизации:  в нем проявляется враждебное классической культуре язычество Толстого" (курсив Т.М.)(15) ЯЗЫЧЕСТВО – вот ключевое слово. Антигуманизм, пронизавший все сферы жизни в стране Толстого, в Германии воплощался в немецкий фашизм, определяемый Т. Манном как "националистическое язычество, культ Вотана, это, говоря враждебно (а мы хотим говорить враждебно), - романтическое варварство... Фашизм – это этническая религия, которой ненавистно не только международное еврейство, но явно и христианство – как человечная сила".(16) В "националистическом язычестве" и "романтическом варварстве фашизма" Томас Манн видит явное родство с философией жизни, освятившей тягу к Абсолютному, ради достижения которого в стране Толстого дозволенным теперь было все.

И Томас Манн стремится убедить своих соплеменников: "Сейчас для Германии не время выступать против гуманизма, брать за образец... педагогический "большевизм" Толстого... Наоборот, для нас наступил момент со всей силой подчеркнуть и со всей торжественностью восславить наши великие гуманные традиции". (17)

 Эти традиции Томас Манн возводит к Гете. "Гуманистическая божественность Гете, - пишет он, - совершенно явно принимает какие-то иные черты, чем глыбистая первобытно-языческая божественность Толстого..."  "Европейский гуманист" Гете отличается от "апостола восточного мира" Толстого своим преклонением "перед нравственной культурой христианства, иначе говоря, перед его гуманизмом, его просветительской антиварварской тенденцией". (18) 

В завершающей части эссе "Гете и Толстой" ("Последний фрагмент") Томас Манн излагает свое понимание "серединности" немцев – той особой черты немецкости, которая делает немцев "образцом для других". Он стремится убедить своих современников, что немцам – "этому серединному народу – гражданину мира" - пристали пафос и мораль, соответствующие его положению".(19) За год до публикации эссе в своей статье "О еврейском вопросе" (1921 г.) Томас Манн одобрительно отзывается о молодежи, "которая сегодня решительно ищет немецкое, не считая истиной ни Рим, ни Москву. Но такое проявление немецкости, как срыв лекции Альберта Эйнштейна, "потому что этот человек – еврей", Томас Манн назывет отвратительным позором, и он желал бы "не быть в этом замешан".(20) 

Мысль о неприемлемости для немца антисемитизма, который есть проявление варварства, была   сформулирована еше в первой статье на еврейскую тему в 1907 году.  И там тоже Германия противопоставлялась России. "Помощь в решении еврейских дел, - писал Т. Манн, - видится мне неразрывно связанной с общим прогрессом культуры, и если этот вопрос в России является нам в гораздо более страшном и кровавом облике, чем у нас, то мне кажется это объясняется просто тем, что Россия вообще гораздо ближе к варварству, чем наша западная половина Европы". (21) Мысль эта кристаллизовалась на протяжении всего творчества писателя. "Немец, воспитанный на Гете, для которого, по словам его учителя, имеет значение только вопрос "культура или варварство", не может быть антисемитом, он должен отказаться от какого бы то ни было участия в этом низменном народном развлечении, ибо чувствует, что это вопрос его мировоззрения, его основ, христианско-античного фундамента западной цивилизации вместе со всем тем, что связано с европейской идеей и любовью и что от этого зависит: идеи свободы, истины, права и человечности". (22)  

2. Томас Манн: "Христианство – духовный плод иудаизма". Очеловечивание и расчеловечивание. Теология романа "Иосиф и его братья"

 1. "Серединность" и благочестие немцев, их связь с "учением  народа Священного писания"

 Что же в немецкой духовной культуре делает неприемлемым для немца всякий экстремизм и уж подавно антисемитизм?  В  заключительной части эссе "Гете и Толстой" Томас Манн пишет о "серединности" немцев – их уникальной способности сочетать в себе природное начало с духовным, их органической чуждости всякому экстремизму – философскому, политическому, националистическому.  Роль "серединости" в школе национального воспитания – особая тема в романе "Волшебная гора". "Немецкий дух, - писал Т. Манн, объясняя главную идею этого романа, -  значит то же, что "середина, а "середина то же, что бюргерство..." Принимая на себя роль наставника, писатель стремится свое собственное постижение идеи серединности превратить в общенациональное достояние. Он верит, что своим примером, примером героя своего романа - простодушного Ганса Касторпа – может приблизить превращение должного в сущее, разумного в действительное. И до тех пор, пока нацизм существует как некая идеологическая доктрина, как политическая потенция, т.е. до тех пор, пока не выявлены реальные масштабы его укорененности и сила его влияния на немцев, Томас Манн стремится убедить себя и других, что единственное подлинно немецкое – это гуманность, В этом смысле истинно немецкое равнозначно общечеловеческому. Но общечеловеческое – это и истинно еврейское, которое формировалось на заре европейской цивилизации. Как это происходило, как шла кристаллизация человеческого в человеке?

Об этом роман-эпопея "Иосиф и его братья".  

2. Танахическое понимание "серединности". Антинацистская предназначенность романа

 "Серединный путь" – это путь соединения национального начала, сущность которого всегда лежит в природе, с общечеловеческим, сущность которого – в духе... Торжественная встреча духа и природы, страстно стремящихся друг к другу, –  это  человек". Так афористично завершает писатель главу "Природа и нация" своего эссе "Гете и Толстой" (курсив Т.М.). (23)

Путь, который ведет к "торжественной встрече духа и природы", путь к человеку становится основным мотивом "поэмы о человечестве" – романа об Иосифе. Здесь он символизируется библейским "двойным благословением". "Настоящий и тайный мой текст есть в Библии, в самом конце истории, – пишет Т. Манн  Э.Бертраму. – Это благословение, которое оставляет Иосифу умирающий Иаков: "От всемогущего благословен ты благословениями небесными свыше, благословениями бездны, лежащими долу" (курсив Т.М.) (24) (Бытие, 49:25. Привожу этот стих полностью: "От Бога, отца твоего, который и да поможет тебе, и от Всевышнего, который да благословит тебя благословениями небесными свыше, благословениями бездны, лежащей долу, благословениями сосцев и утробы").

Замысел романа об Иосифе в общих чертах складывается к 1923 году. Но еще раньше в эссе "Гете и Толстой", разъясняя общечеловеческий смысл серединности своего народа, вознося хвалу оговорке и иронии, - которая и есть "пафос середины", Томас Манн прибегает к языку Библии.

"...Я слышал, - пишет он, - что в еврейском языке слова "познание" и "уразумение" от того же корня, что и слово "между". Действительно, эти и родственные им слова – однокоренные (Даже не знакомый с ивритом читатель увидит общее в корнях слов בן  (бейн) - между и ב'נא  (бина) – мудрость, разумение. В раввинистической литературе "срединность" трактуется как важный принцип поведения человека: "Дорога зрячих проходит посредине, слепые бродят по краям" (Вавилонский Талмуд)". "Не следуй, человек, тропой ни огненной, ни снежной, а выбирай дорогу посредине" (Иерусалимский талмуд")."Срединный путь" – понятие, вошедшее в иврит. В словаре синонимов современного иврита, кроме других выражений,  упоминается идиома "золотая тропа", соответствующая русскому "золотая середина").

 Понятно, что Т. Манн "услышал" об этом лишь потому, что посчитал нужным адресовать некий вопрос еврейским авторитетам.

Но и сам вопрос вряд ли возник случайно: писатель много размышляет о библейских истоках общечеловеческой морали, ищет и находит то общее, что объединяет мудрость, свойственную народу Священного писания, и благочестие, присущее его собственному "серединному" народу.

"...Мне не случайно захотелось почитать Библию..., – говорил  о возникновении замысла романа его автор в докладе "Иосиф и его братья". – Я был предрасположен чувствовать и мыслить в общечеловеческом плане..., а эта предрасположенность была, в свою очередь, продуктом  нашеговремени, эпохи исторических потрясений..., поставивших перед нами вопрос о человеке, проблему гуманизма во всей ее  ш и р о т е..." (курсив Т. Манна) (25)

"Что есть человек?" – в поисках ответа на этот вопрос, в поисках смысла бытия, своего назначения и места во вселенной пребывает Ганс Касторп, главный герой "Волшебной горы", а потом и Иосиф.  "Волшебную гору" Томас Манн называл "предшественницей" "Иосифа". Эта книга, говорил он, "представляла собой попытку пересмотреть всю совокупность проблем, волновавших Европу на заре нового века".(26) Той же "заинтересованностью в человеке, которая не замыкается в рамках индивидуального, а распространяется на общечеловеческое",  внушены и романы об Иосифе, в которых сам автор видел "окрашенную юмором, смягченную в своем звучании иронией... поэму о человечестве". (27)

Трактовка мифа в "Иосифе" по самой своей сути отлична от современных приемов его использования, "приемов человеконенавистнических и антигуманистических". (28) "Ведь слово "миф" пользуется в нашн дни дурной славой, - пишет Т. Манн,  –  достаточно вспомнить о заглавии ("Миф ХХ века" – Л.Д), которым снабдил свой зловещий учебник присяжный философ германского фашизма Розенберг, этот идейный наставник Гитлера". (29)

В романах об Иосифе миф радикально меняет свои функции. Т. Манн уподобляет его захваченному в бою орудию, которое разворачивают и наводят на врага. "В этой книге, - говорит писатель, –  миф был выбит из рук фашизма, здесь он весь... пронизан идеями гуманизма, и если потомки найдут в романе нечто значительное, то это будет именно гуманизация мифа" (курсив Т.М.) (30) 

3. Теология романа как толкование танахической истории становления человека-личности

 Был ли роман об Иосифе книгой о евреях? Обращение к материалу Ветхого завета, конечно, не было случайностью, пояснял Томас Манн. Его выбор стоял в тесной связи с современностью, шел наперекор тенденциям, внушавшим ему "глубочайшее отвращение" и "особенно непозволительным для немцев". "Я имею в виду, – говорил писатель, – бредовые идеи расового превосходства, которые являются главной составной частью созданного на потребу черни фашистского мифа. Написать роман о духовном мире иудейства было задачей весьма своевременной, - именно   потому, что она казалась несвоевременной". (31)  

Вместе с тем Томас Манн поясняет, что "все еврейское составляет в романе лишь его передний план". И далее: "...все мифологии мира – еврейская вавилонская, египетская, греческая – сплетаются в такой пестрый клубок, что читатель, полагавший до сих пор, что он держит в руках книгу библйских легенд о народе Иудеи, теперь вряд ли вспомнит об этом".(32) Может быть И все же... Как соотносятся между собой еврейская и другие мифологии, намечается ли по крайней мере какая-то субординация в этом "пестром  клубке"? Поясняет сам автор: "...сфера иудейских преданий и легенд, – пишет он, –  повсюду покоится на подведенных под нее опорах в виде элементов других, взятых безотносительно ко времени мифологий, так что они видны сквозь эту прозрачную среду."(33) Опоры – важная часть строящегося здания, но ясно, что они не оно само. Они могут проглядывать сквозь него как проглядывает сквозь формирующееся "дневное", "солнечное" самосознание человека, познающего единого Б-га, "лунное", "сумеречное" сознание, точнее, предсознание тех народов, которые продолжают поклоняться разным богам, творя себе кумиров и принося им человеческие жертвы. И потому, читая не только роман, но и доклад о нем, невольно приходишь к выводу, что в сказаниях об Иосифе прежде всего воплощены манновские представления об иудаизме как о "культурной основе бытия". И бытия, прежде всего, европейского, духовным фундаментом которого, писал Томас Манн, было иудеохристианство. При сходстве некоторых сюжетов в мифах разных народов все-таки возникает вопрос: какова роль египетской, вавилонской и даже греческой мифологии в формировании христианства, точнее, его нравственных максим? Сам Томас Манн неоднократно утверждал, что, дав миру единого Бога и десять заповедей, евреи заложили основы человеческой нравственности, духовную основу западноевропейской цивилизации, основы ее христианской культуры, ибо "христианство является не чем иным как духовным плодом иудаизма".

Эти его представления об иудаизме нашли свое выражение в теологии романа, которая, по словам Т. Манна, выводится из "трактовки присущей Ветхому завету идеи союза между Богом и человеком" (курсив Т.М.). (34)  Думаю, стоит чуть подробней рассмотреть теологию романа и манновскую  интерпретацию  религиозности

Специалистам хорошо известны источники, на которых Томас Манн строил художественно-философскую и историческую концепцию романа, его уникальную теологию. Доскональное изучение истории, археологии, фауны и флоры, языков, образа жизни и верований населения древних Палестины и Египта он органически сочетал с освоением и своим собственным толкованием текстов Торы. "...В изложении событий мой роман, – писал Т. Манн, – придерживается Книги Бытия, с неизменно шутливой серьезностью стараясь оставаться верным этому первоисточнику, и многие его места весьма напоминают толкование и комментарий Пятикнижия Моисеева, написанный каким-нибудь ученым раввином мидраша." (35)

Израильский исследователь рав Михаил Ривкин, анализируя ряд мидрашей Томаса Манна, демонстрирует читателю их адекватность первоисточнику, глубокое постижение смыслов Торы, их мудрую актуализацию. Более того, он полагает, что "все произведение Томаса Манна в целом построено по тому же принципу "гипертекста", что и традиционный еврейский мидраш." При этом писатель не только мастерски воспроизводит основные идеи и логику традиционных комментариев к текстам Торы, но существенно дополняет их собственными интерпретациями, вплетенными в сюжеты романа и выраженными в побуждениях, сомнениях, ошибках и праведных действиях его персонажей. Обновление религиозных текстов в мидрашах Т. Манна обусловлено приведением их в соответствие, во-первых, с теми научными знаниями, на которых основано его повествование, и, во-вторых, с запросами современной автору эпохи. Такой синтез обновляемой теологии с наукой, ее связь с запросами времени Михаил Ривкин считает главной особенностью Нового Интегративного Сознания, которое, по его мнению, нашло свое удивительно полное воплощение в романе Томаса Манна. (36) На примере недельных разделов книги Брейшит, приведенных в статье, М.Ривкин показывает, как "работает" такой синтез, как он обеспечивает значимость и актуальность манновских мидрашей. Все эти тексты в его статье состоят из трех частей: а) сам недельный раздел Торы, б) мидраш Томаса Манна к нему, вплетенный в соответствующий сюжет романа, в) комментарий М.Ривкина, в котором акцентируется непреходящая актуальность текста Торы и мидраша Томаса Манна. Рассмотрим один из этих мидрашей.

Выше уже шла речь о том, что теологию романа Томас Манн выводил из главной танахической идеи – идеи союза, договора между Б-гом и человеком. Именно об этом недельный раздел книги Брейшит "Лех Леха", в котором Б-г открывается Аврааму и между Б-гом и Авраамом, пишет Томас Манн, заключается "вечный завет, этот многообещающий для обеих сторон договор, к которому Господь относился настолько ревниво, что требовал от своего народа безраздельного, без какого бы то ни было заигрывания с другими богами, которых был полон мир, поклонения. Это было примечательно: с Авраамом и его заветом в мире появилось нечто такое, чего прежде в нем не было и чего народы не знали – проклятая возможность нарушать завет, отпасть от Б-га."(37) Но вместе с "проклятой возможностью" появилась и ее благодатная альтернатива, отличающая Авраама и его потомство от  других народов, – возможность хранить верность единому Б-гу. "Авраам собрал разные силы в одну силу и назвал ее Г-дом – пишет Т. Манн, – ее одну и раз навсегда, а не только для праздника, когда в льстивых гимнах приписывают всю силу и отдают все почести какому-то одному богу..., чтобы на следующий же день и в соседнем храме пропеть другому богу это же самое."(38) М. Ривкин показывает, что это новое – единобожие, верность и служение одному богу привели и к новому в отношениях людей друг к другу – в семье (переход от полигамии к моногамии), в  общении (верность в дружбе) и обществе, в отношениях людей и общества с властью.

Стремление к высшим целям ведет к развитию и совершенствованию обеих сторон союза – и Бога, и человека. Подобно тому, как Бог не может без помощи человеческого разума пойти вперед, так и разум человека не может развиваться без Бога. Отсюда начатый с Авраамом и с тех пор непрекращающийся диалог между Б-гом и человеком. Но уже при самом начале этого диалога человек формируется как личность, как "Я", и только с таким человеком возможен диалог, в  котором вторая сторона выступает как "ТЫ". Вот как это видит Томас Манн, комментируя соответствующий раздел Торы. "Бог существовал и Авраам ходил перед ним, освещенный в душе объективной Его Близостью ... Он был и в Аврааме, который познал Его благодаря Ему. Но это-то и придавало силу и вес собственному "Я" праотца; это веское, сильное Б-гом "Я" отнюдь не собиралось исчезнуть в Б-ге, слиться с Ним и перестать быть Авраамом, нет, оно очень смело и твердо противостояло Ему, – разумеется, на огромном расстоянии от Него, ибо Авраам был только человеком, перстью земной, хотя и связанной с Ним познанием и освященным существованием Б-га в качестве "ТЫ". На такой основе Б-г заключил с Авраамом вечный завет..." (39)

Начатый с Авраама и с тех пор непрерывающийся диалог между "Я" и "ТЫ", между человеком-личностью и Б-гом и есть основа религиозности, которую автор "поэмы о человечестве" понимает как  "вдумчивость  и  послушание; вдумчивое внимание к внутренним изменениям, которые претерпевает мир, к изменчивой картине представлений об истине и справедливости; послушание, которое немедля приспосабливает жизнь и действительность к этим изменениям, к этим новым представлениям, и  следует таким образом велениям разума" (курсив Т.М.). (40)  

Так интерпретируется иудаистский принцип ответственности человека, который должен уметь распознавать "дурное, устаревшее, все то, из чего человек уже внутренне вырос, что стало нестерпимым, невыносимым или, на языке Израиля, "скверной".(41) Становление человечества, человеческого в человеке совпадает с формированием "Я" – суверенной, ответственной, способной к самостоянию и одаренной самоосознанием и религиозным сознанием  л и ч н о с т и. Личность кристаллизуется в длительном процессе круговращений, точкой отсчета которого Томас Манн избирает "рождение из первобытного коллектива Авраамова "Я". "Притязания человеческого "Я" на роль центра мироздания являются предпосылкой открытия Бога". (42)

Но и внук Авраама, Иаков, хотя и видит в себе "подлинного героя драматической повести своей жизни", тоже еще пребывает "в плену нерасчлененности коллективного бытия". И лишь сын Иакова Иосиф – "освобождающаяся человеческая индивидуальность" – уже не только герой своей жизненной драмы, но и ее режиссер.

Если человеческое в человеке равнозначно его формированию как суверенной личности, то расчеловечивание есть процесс и результат уничтожения личностного в человеке. (43)  И Т. Манну ясно, что растление суверенной личности, ее возвращение в "нерасчлененность коллективного бытия" ("массы"), расчеловечивание – это именно то, что несут с собой "диктаторско-террористические" режимы – нацизм и большевизм. И все, что происходило уже с самого начала противостояния им, – отказ Томаса Манна от аполитичности в пользу демократии, его защита разума против обскурантизма, его защита личности от расчеловечивания, его борьба против обретающего ужасающие формы истребительного антигуманизма – все это нашло опору в "поэме о человечестве", которая создавалась в течение двадцати лет – с 1923 по 1943 годы. "Большой эпический труд, прошедший со мной через все годы изгнания и придавший целостность моему бытию".  Так определял для себя значение тетралогии об Иосифе ее автор. (44)  

Глава 2

Катастрофа европейского еврейства и падение  Европы

Томас Манн: евреи – "самый упорный народ на земле – он был, он есть, он будет..."

 

1. Томас Манн о сущности тоталитарных систем. "Массовый человек" – опора антисемитской и милитаристской политики нацизма. Противодействие писателя нацизму в предвоенные годы

 За годы, прошедшие от замысла романа до его публикации, завершилась краткая история Веймарской республики, нацисты пришли к власти, установив всеохватывающий "диктаторско-террористический" режим, острие которого было направлено против евреев, развязали Вторую мировую войну. При попустительстве западных демократий, которое нередко переходило в содействие, начали и продолжали технически организованное поголовное уничтожение "народа Священного писания".

 Томасу Манну было ясно, что так и не воплотилась в сущее преподанная им как исконно национальная и одновременно общечеловеческая идея "серединности", связывающая благочестие немцев с учением народа Священного писания. Напротив, становились реальностью социально значимые процессы расчеловечивания, которых он так опасался.

17 октября 1930 года (семь лет спустя после речи "О немецкой республике", в том же Бетховенском зале) Томас Манн выступил с речью " Немецкая речь. Призыв к разуму", где анализировал причины "сенсационного волеизъявления народа" –  во время выборов в рейхстаг в 1930 году. Нацистская партия получила 6,4  млн. голосов и 107 депутатских мест, в то время как в 1928 году за нее голосовало 810 тысяч немцев, и она получила всего 12 мандатов. Что обеспечило успех доказавшего "свою огромную притягательную силу национал-социалистического движения"? Мощная пропагандистская кампания, считает Т. Манн. Разрушалась вера в разум, славилось возвращение к язычеству, "к радикально враждебному гуманности вакхическому культу природы", шло "восхваление животворных сил бессоознательного". Все это Томас Манн относит к духовным источникам нацизма, явным образом противостоящего христианству. К особо действенным идеям нацизма Томас Манн относит усиленно пропагандируемую нацистами "нордическую веру", которая "еще опаснее и еще страшнее затопляет и парализует мозги". Не используя этих разрушительных идей, нацизм вряд ли приобрел бы такую власть, какой он достиг, "став выразителем продиктованных чувством убеждений масс". И писатель заключает: в Германии (как и в России, реализующей "пролетарское учение о конце света",) "фанатизм становится принципом спасения, восхищение – эпилептическим экстазом, политика – массовым наркотиком... Разум отвратил свой лик от людей..." (45)

За год до этого выступления в новелле "Марио и волшебник" Томас Манн, наблюдая предвыборную кампанию нацистов с активным участием в ней Гитлера и Геббельса, показал, как можно умело просчитанной пропагандой гипнотически подчинять превращенную в покорную  м а с с у  толпу людей. (46) Речь "Призыв к разуму", как и "Речь о немецкой республике", прерывался топотом ног, воем и руганью. От расправы докладчика спас его друг, дирижер Бруно Вальтер, который вывел его через запасной выход к машине.

30 января 1933 года при еще более "сенсационном голосовании" народа к власти в Германии приходит Гитлер. 11 февраля Томас Манн отправляется в кратковременное лекционное турне по Европе. День отъезда стал первым днем "полудобровольного-полувынужденного" изгнания из Германии, ставшего пожизненным.

Покинув Германию, Томас Манн напряженно следил за тем, что происходило в его злополучной стране. Его ужасает то, что кроется за "чудовищным и подлым обманом с пожаром рейхстага".(47) Писатель считает, что "поджег с одинаковым успехом могли совершить как нацисты, так и коммунисты, авторство может быть приписано и тем, и другим, ибо граница между ними в духовном и личностном отношении столь же размыта и нечетка, как граница между национал-социализмом и коммунизмом вообще. Я склонен усматривать подспудный смысл процесса в выявлении близости, родства и даже идентичности национал-социализма и коммунизма. Его результатом будет доведение ad absurdum ненависти и идиотской страсти к уничтожению друг друга. По существу же этого вовсе не требуется, они лишь различные, – как различаются между собой братья, –  выражения одного и того же исторического явления, одного и того же политического мира..." (48)

Такое сходство объясняется общим для обеих стран государственным устройством – и в Германии, и в советской России восторжествовало тоталитарное государство, которое "не только является основой власти, но подчиняет себе все, также и культуру, и прежде всего ее, командует ею, знает, какой она должна быть, диктаторски беря себе исключительное право руководства, и, не допуская противоречий, сокращает ее до своих понятий...".  (49)  Прежде, напомню, речь шла о сходстве, подобии, родстве идейных источников антигуманизма в стране Гете и в стране Толстого. Теперь же Томас Манн приходит к выводу о тождественности политических форм его воплощения в обеих странах: тоталитарного типа государство в равной степени враждебно западной цивилизации, идее свободы, истины и права как в провозгласившей диктатуру, антикоммунизм и истребительный антисемитизм фашистской Германии, так и в декларировавшем демократию, интернационализм и антифашизм Советском Союзе.

Различия существовали таким образом в идеологическом оформлении тоталитарных режимов, в содержании и методах их пропаганды. Нацистская отличалась полной откровенностью, открыто провозглашала цели рейха – мировое господство арийской расы, тотальный антисемитизм, нацеленный на евреев как народ, полное подчинение "новому порядку" других народов, славянских - прежде всего.

Активное сопротивление надвигавшемуся варварству отличало позицию Томаса Манна от позиции тех, кого он называл "ренегатами культуры". К ним он прежде всего относил Освальда Шпенглера, принимавшего без сопротивления предсказанный им "Закат Европы".

Призывая к действию, Т. Манн анализирует природу "массового человека" и разъясняет, почему именно этот "человеческий тип" становится опорой тоталитарных режимов, почему ему достается власть, как это "блестяще показал Хосе Ортега-и-Гасет в своей книге "Восстание масс". Искореняя культуру, эти режимы предоставляют полный простор антидуховному резонерству "массового человека", его смешанному с суеверием "мировоззрению", его стереотипам и предрассудкам. Провозглашая истинным все, что служит их "абсолютным принципам", подменяя истину мифом, а воспитание пропагандой, тоталитарные режимы вполне импонируют "взбесившемуся обывателю", который "кроме насилия верит только в ложь, и в ложь еще истовее, чем в насилие". Вожделенную свободу от своего "я" и "избавление страха перед жизнью массовый человек находит в коллективистском опьянении", освящаемом идеологическими приманками, такими как величие государства, господство высшей расы, беспощадная борьба с врагами.

В противоположность Шпенглеру Томас Манн убежден: вторжение "массового человека" в цивилизацию не означает неизбежного конца европейского мира. "Европу ждет гибель в том и только том случае, если она продолжит свое отступление". Томас Манн предупреждает: если не избавиться от гипноза, если и дальше дать эксплуатировать принципы свободы и толерантности, если гуманизм не станет воинственным, "Европа сохранит свое имя только в истории."(50) 

Обращение к Европе прозвучало в апреле 1935 года в Ницце. Но решение об открытом и адресном выступлении против нацизма вызревало с самого начала эмиграции. В сентябре 1934 года Манн пишет: "Национал-социализм – явление, которое совершенно выпадает из того, что мы называем европейским и цивилизованным... иногда мне становится стыдно, что я занимаюсь пустяками и уклоняюсь от долга сказать миру то, что следует ему сказать..." ("Пустяками" Т. Манн называет свою работу над романом "Иосиф и его братья"). (51)  То, что "следует сказать", фактически говорилось с 1922 года, то есть одним из первых, если не первым, из немецких интеллектуалов. Но против победившего нацизма оно первоначально формулировалось в дневниках и письмах. Публично же оно прозвучало в письме Эдуарду Корроди  от 3 февраля 1936 года. "Твердая каждодневно питаемая и подкрепляемая тысячами человеческих, нравственных и эстетических наблюдений и впечатлений убежденность, что от нынешнего режима нельзя  ждать ничего хорошего ни для Германии, ни для мира – эта убежденность заставила меня покинуть страну, с духовными традициями которой я связан более глубокими корнями, чем те, кто вот уже три года никак не решается лишить меня звания немца на глазах всего мира" (курсив Т. Манна).  (52)   В письме Герману Гессе от 9 февраля 1936 года Т. Манн разъяснял свою мотивацию. "Я должен был однажды ясно заявить о своей позиции ради мира, где распространены неопределенные, двусмысленные представления о моем отношении к Третьей империи, а также ради самого себя, потому что мне душевно давно это было необходимо". (53)Вскоре после публикации письма Корроди Т. Манн был лишен германского гражданства –  2 декабря 1936 года, а 19 декабря ему было сообщено о лишении его звания почетного доктора философии Боннского университета. 31 декабря Т. Манн шлет ответ "Господину декану философского факультета Боннского университета". Ответ был опубликован уже в январе 1937 года вначале в газете "Нейе Цюрхер Цейтунг", а затем – в виде брошюры, 10-тысячный тираж которой разошелся в течение нескольких дней. (54) Письмо, в котором автор показывал всю преступность милитаристского режима, способ существования которого – война, вызвал поток откликов.

 

2. Томас Манн об отступничестве западных стран и их предательской политике в отношении уничтожаемого европейского еврейства. Нацизм – цивилизационное Зло

 После краткого пребывания в Швейцарии в 1938 году Т. Манн переезжает в США. И там свое слово, свой авторитет он ставит на службу тем силам, которые "казалось, могли еще возвести плотину, преграждающую путь фашистской войне" (55) Его, однако, глубоко удручает отступничество этих сил. Западные демократии, целенаправленно следуя принципу невмешательства, обнаружили полное равнодушие "к судьбе немецкого народа, зверствам в концентрационных лагерях, пыткам и убийствам, преследованиям евреев и христиан..., к изгнанию всего духовного, к террористическому, потрясающему основы западной цивилизации господству в центре Европы невежественного большинства". (56) В том же 1938-м году, что и цитированный сборник его политических статей, Томас Манн пишет доклад "О грядущей победе демократии", с которым объездил 15(!) городов Америки, подобно тому, как в 1921-м он объездил главные города Европы с докладом "Гете и Толстой".

Раскрывая исторические преимущества демократии, Томас Манн и тогда, и теперь видел разницу между "должной" и "сущими" демократиями. В канун войны он подвергал резкой критике "близорукую, слабую и бестолковую политику западноевропейских держав", предоставившую "национал-социалистическому режиму такую полноту власти, которая дает возможность этим людям творить, ничего не таясь и ни с чем не считаясь, решительно все". (57) 

Пацифизм Запада был маской фашистских симпатий, он обернулся Мюнхеном 1938 года и стал "отчаянием всего мира". И хотя он знал всегда, пишет Т. Манн, что "всякая война, даже та, что ведется за человечество, оставляет после себя много крови, великую деморализацию, огрубление, оглупление", - тогда он "страстно мечтал о войне против Гитлера и подстрекал к ней". (58)  

Война против фашизма была борьбой против "упразднения всех нравственных достижений человека". (59)  И Томас Манн прилагал все усилия, чтобы не восторжествовал "циничный взгляд будто война была всего лишь борьбой держав за власть и закончилась победой  лишь благодаря перевесу в силе".(60) Томас Манн стремится довести до сознания современников: нацизм – не просто военный противник, он последовательно и неуклонно уничтожает все устои цивилизации, он – ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ЗЛО. Пробное отравление газами четырехсот молодых голландских евреев Томас Манн оценивает как "сознательное и демонстративное историческое действие", которым нацисты хотят войти в историю. Между тем, к этому сообщению в Америке отнеслись как к "устрашающей выдумке".(61) Антисемитизм в руках нацистов – "не что иное, как средство, гаечный ключ для того, чтобы разобрать на части весь механизм нашей цивилизации". Миф о зловредности евреев используется, чтобы завладеть миром, подтачивая его изнутри, привлекая "маленького человека эрзацем аристократизма: "может быть я никто, но, по крайней мере, не еврей!" Удар по евреям – "народу Священного писания" – был сигналом к началу общего похода против основ христианства. То, чему мы сегодня свидетели, не что иное, как еще одно восстание непобежденных языческих инстинктов против установленных десятью заповедями ограничений.  ...  Тем самым то, что происходит с евреями, – не только еврейский вопрос". (62)  

Это должно было быть непреложной истиной для немцев, верных своим культурным традициям. Но должное и на этот раз не стало сущим. Слишком массовым было немецкое участие в антиеврейских "народных развлечениях", чтобы можно было воздержаться от собирательного понятия "немцы" и обобщающего – "Германия".  Сущим для них стало иное, миру до того неведомое, – методичное, индустриально организованное истребление миллионов мужчин, женщин, стариков, детей, преданных мучительной смерти лишь потому, что они евреи. "Другие народы, – писал Т. Манн, – также испытали на себе безжалостность нацистов... Но только евреи были приговорены к истреблению".(63) В годы, когда многие продолжали верить или изображать веру в то, что из Европы поступают всего-навсего "устрашающие выдумки", Томас Манн делает все от него зависящее, чтобы довести до сведения и сознания современников масштабы и суть Катастрофы европейского еврейства. В сентябрьской радиоречи 1942 года (одной из 55 речей, регулярно выходивших в эфир в годы войны) он сообщает: "Сегодня дошли до уничтожения, до маниакального решения полностью стереть с земли европейское еврейство". В подтверждение цитируется радиоречь Геббельса: "Наша цель – уничтожить евреев. Победим ли мы или будем побеждены – мы должны достичь нашей цели, и мы ее достигнем".  Как нам теперь известно, Геббельс озвучивает решение состоявшейся в январе 1942 года Ванзейской конференции, на которой нацистским руководством был принят рабочий план "окончательного решения еврейского вопроса". План приводился в действие, и Томас Манн, опираясь на данные польского правительства в изгнании, оповещает своих слушателей, что только "в Варшавском гетто гестапо замучило до смерти семьсот тысяч евреев, из одного только Минска – семьдесят тысяч. Знаете ли вы об этом, немцы?» Немцы и весь мир должны были также знать, что "тысячи евреев из Франции отправляются в товарных вагонах на Восток..., что есть точный отчет о том, что не менее 11 тысяч польских евреев в течение четверти часа были превращены в трупы". (64)

Летом 1943 года Томас Манн доводит до сведения цивилизованного мира, что число погибших, уже исчисляемое миллионами, "поскольку эти страшные акции проводятся во все больших размерах", продолжает возрастать. "Из них более всего евреев из Восточной Европы, то есть тех людей, кого изобретатели германской расы господ считают вредными насекомыми и потому заявляют, что призваны очистить от них землю. В действительности же восточноевропейское еврейство – резервуар культурных сил и почва, на которой выросли гении и таланты, обогатившие западную науку и искусство". И Томас Манн обращается к окружавшим его столпам демократии: "... мы, которые хвастливо считаем себя борцами за гуманизм и человеческое достоинство, должны спросить себя, делаем ли мы хотя бы все, что в нашей власти, чтобы смягчить неописуемые страдания, которые обесценивают всякий гуманизм."(65) Писатель напоминает о корабле с еврейскими беженцами, "который в 1939 году как призрак  блуждал по морям, и ни один порт его не принимал, пока наконец эмигрантов не приютили маленькие страны, Голландия и Бельгия.  М и р  в   л е н н о с т и  с е р д ц а  своего  р а з р е ш и л  Г и т л е ру  н а с м е х а т ь с я  н а д  э т и м" (разрядка моя. Л.Д.)  (66)

Томас Манн говорит о корабле "Сант Луис" с 930 еврейскими беженцами на борту. Полгода спустя после "хрустальной ночи", в мае 1939 года он взял курс на Кубу. По прибытии оказалось, что все визы пассажиров аннулированы и в Кубу им въезд запрещен. Корабль простоял на рейде несколько дней, в течение которых шли переговоры о разрешении на въезд с правительством США и других стран. Отказ был повсеместным. Правительство Кубы потребовало немедленного отплытия корабля, в противном случае он будет атакован силами военного флота, В июне корабль с истощенными и отчаявшимися людьми вернулся к берегам Европы. Капитан Густав Шредер приложил невероятные усилия, чтобы хоть часть его пассажиров взяли европейские страны. Англия приняла 287 человек. Франция – 224, 214 – Бельгия, 151 – Голландия. Спаслись принятые Англией, остальные разделили судьбу евреев оккупированных нацистами стран.

Томас Манн задается вопросом: "Почему евреям не было предоставлено убежище, когда еще было на это время, в странах, где было достаточно места и где могли пригодиться рабочие руки, хотя бы временное убежище, без обязательства оставить их там навсегда?" (67) Причина ему известна. "...Кровавая расправа с евреями вызывает всеобщее одобрение, в лучшем случае наталкивается на равнодушие", - признается он себе. (68) Других же он убеждает: "Но и сегодня (1943 год) еще не поздно. Иммиграционные законы в крупных демократических государствах установлены для нормального времени... С бюрократическим равнодушием придерживаться их в сегодняшних условиях..., – разъяснял истинный смысл злокачественного бездействия "демократов" Т. Манн, - значит показать фашистским врагам ахиллесову пяту вместо того, чтобы, изменив на время эти законы, доказать, что  война действительно ведется во имя гуманности и человеческого достоинства". (69)

Похоже, подобные соображения вообще не приходили в головы руководителей демократических государств, прибывших на конференцию в Эвиан (Франция). в июле 1938 года. Конференция, на которую прибыли представители 32 государств, была созвана по инициативе Рузвельта и посвящалась одному вопросу – о предоставлении убежища политическим беженцам. Речь, прежде всего, шла о евреях, положение которых резко ухудшилось после оккупации Австрии (аншлюс) нацистами в марте 1938 года. Конференция длилась почти две недели (5-16 июля), успели выступить представители всех стран трех континентов – Европы, Америки, Австралии. В результате были приняты решения, которые продемонстрировали, что НИ ОДНА СТРАНА В МИРЕ не хочет впускать евреев. Понятно, такие решения окончательно развязали Гитлеру руки. Об этом и пишет Т. Манн, вероятно, имея в виду Эвианскую конференцию: "Гитлер бросил вызов миру: "Если вы такие гуманисты, почему же вы не принимаете евреев? Но вы не готовы это сделать, ни одна страна не готова". (70)

Многие трактуют, и не без основания, БЕЗ-действие свободного мира как его СО-действие Гитлеру.  Во всяком случае, спустя всего четыре месяца после Эвиана, в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года в Германии прошли ужасающие погромы, известные как "Хрустальная ночь". Началось повальное бегство евреев из подвластных Гитлеру территорий. Но бежать было некуда – корабль Сант Луис и другие подобные истории тому доказательство.

Отступничество "демократов" показало, что истинные цели войны – сохранение человека и человечности, то есть гуманизм, требуют своего дальнейшего разъяснения. И Томас Манн продолжает свою работу. Он организует подготовку и издание сборника, каждый из десяти авторов которого интерпретировал одну из Заповедей Декалога применительно к событиям того времени. Манн написал предисловие к сборнику, оно было названо "Закон".

Закон гуманности – это Декалог, полученный Моисеем на горе Синай. Рассказ о даровании Торы и законодательстве, которое, как писал Т. Манн, "я представляю как некий микеланджеловский труд скульптора над необработанной глыбой – народом". (71) Рассказ этот был закончен 13 марта 1943 года одновременно с завершением цикла романов об Иосифе.  Отвечая на письмо израильского писателя и теолога Шалома Бен-Хорина, Томас Манн разъяснял: "...специфически-еврейское не было в моем сознании на первом плане... Важна была для меня идея цивилизации, человеческой нравственности, символ которых – десять слов Закона, полученного с горы Синай". Это письмо составители сборника "Томас Манн о немцах и евреях" получили из рук адресата, но его письма к Т. Манну у него не сохранилось. В своем письме Томас Манн благодарит израильского ученого за "трогательную, приведшую меня в смущение статью ко дню рождения, которая в человеческом и литературном отношении принадлежит к лучшему из дружеских одобрений моей жизни, полученных за эти недели".  Далее он пишет: "...Как хорошо я понимаю, что у Вас внутренне есть возражение по поводу тона, в котором я позволил себе рассказать историю Моисея, Туда вторгся, неожиданно для меня самого, вольтеровский элемент, которого еще нет в книгах об Иосифе, хотя и они – нечто вроде юмористической песни о человечестве. Не случайно я перечитывал "Кандида", когда писал "Закон", что, учитывая традиционную еврейскую чувствительность, может произвести плохое впечатление". И он повторяет: "Но специфически еврейское не было в моем сознании на первом плане, точно также, как "Моисей" внешне совершенно не похож на еврея, скорее он выглядит как Микеланджело (не как его "Моисей", а как он сам)". (72) (В сборнике  письмо публикуется впервые и сразу на русском языке в переводе Е.Фрадкиной).

Томас Манн придавал большое значение сборнику о "Декалоге". В радиоречи о  публикации  он говорил, что все его авторы показывают "кощунственное осквернение,, которому подвергся основной закон человеческой порядочности со стороны сил, против которых после долгого промедления поднялся с оружием мир, еще приверженный религии и гуманности. Другими словами, в книге речь идет о войне и о том, во имя чего она ведется". (73)

Естественно, что каждый из народов, вовлеченных в бойню, сражался в первую очередь за свое сохранение и свою свободу. В этой борьбе участвовали и более полутора миллиона евреев, воевавших в составе союзнических армий, и только часть из них думала о спасении евреев как народа.

Томас Манн считает своим долгом показать, что кроме ясной для каждого цели – защиты себя и своего народа, война ведется и во имя общих целей. Именно потому, что целеустремленное истребление еврейства – и по замыслу, и по исполнению, и по результатам – означало крах духовных устоев цивилизованного человечества, защиту и спасение евреев оно должно было осознать как одну из своих общих задач, как задачу общечеловеческую.

Должное, однако, снова - и в разгар Катастрофы, и в послевоенном мире – продолжало далеко отстоять от сущего.  

3. Западные державы и их отношение к евреям в послевоенном мире

Война еще не кончилась, но Томас Манн выражал сомнение в способности Организации Объединенных Наций создать после войны лучшее, достойное человека общество, если ООН "окажется виновной в несправедливости и в измене достойному уважения людскому племени, которое под властью общего врага, его презренной одержимости творить зло, с самого начала испытывало страшнейшие страдания". (74)

Статья "О Белой книге" была написана в 1944 году. "Белая книга" – так назывался отчет британского правительства парламенту о деятельности в подмандатной Палестине. С 1922 по 1939 гг. было выпущено шесть "Белых книг". Последняя, 1939 года, резко ограничивала еврейскую иммиграцию, а по истечению пяти лет, то есть с марта 1944 года, въезд евреям должен был быть запрещен, "если арабы будут возражать против иммграции".  "Английская "Белая книга" от мая 1939 года, - писал Т. Манн, - превращает обещанный в 1917 году Национальный очаг в Палестине в ограниченное сроком убежище и тем самым уничтожает его смысл и ценность".  Что касается арабов, то они "более всего выиграли от созданных там евреями новых промышленных, сельскохозяйственных, агрокультурных, гигиенических предприятий, их численность увеличилась вдвое... А если арабы другого мнения, то в их распоряжении территория, в сто раз большая, чем Палестина". Исходя из всего этого, Томас Манн настаивал на отмене английской "Белой книги" и обращался к правительству Соединенных Штатов с просьбой "подтвердить свою постоянную заинтересованность в мандате на Палестину и в развитии Еврейского Национального Дома... В отношении к еврейству держав, обладающих правом решать, можно усматривать своего рода пробный камень – честно ли они воевали, по праву ли победили, действительно ли представляли лучшую часть человечества против худшей, дано ли им выиграть мир". (75)  Надежду на настоящий мир, основанный на справедливости и человеческом достоинстве, Томас Манн связывает с решением еврейского вопроса, "который, конечно, не есть единственная проблема нашего времени, но он... может считаься пробным камнем нашей цивилизации и ее желания служить Добру". (76) "Пробный камень" сработал не в пользу нашей цивилизации. Иммиграция евреев в Палестину пресекалась со все большей жестокостью. А в Европе, констатировал Т. Манн: "ядовитые семена, посеянные Гитлером, глубоко запали в сбитые с толку европейские умы". Антисемитизм, который, казалось бы, должен быть отвергнут всем миром, продолжает существовать, и народ, обреченный принести самые страшные жертвы,"вынужден еще и сегодня вести в Европе жизнь парий и терпеть тяжелейшую нужду". (77)

Народ, оказавшийся в очередной раз в роли парий, точнее, часть его уцелевшей части с полной определенностью заявила о своем решении самим и на своей земле распоряжаться своей судьбой. Это стремление, как можно видеть по цитированной выше статье "О "Белой книге", встретило полную поддержку Томаса Манна. 

4. "Самый упорный народ на земле, он есть, он был, он будет..."

Евреи, понесшие самые страшные жертвы, воспринимались большинством как пассивная масса, покорно шествующая на казнь. На самом же деле какие  евреи "добровольно" собирались в "массы" (говорили нередко "в стадо, как овцы"), далее гонимые на "коллективную плаху" (Василий Гроссман, "Треблинский ад")?  В подавляющем большинстве это были женщины, старики, дети, немало и мужчин, обманутых нацистскими  грозными приказами о переселении, за невыполнение которых – расстрел.  Но и в среде этих обреченных зрело сопротивление. Сейчас известны многочисленные восстания в гетто и даже в лагерях смерти. И недаром мемориал в Иерусалиме Яд ва Шем называется музей памяти и ГЕРОИЗМА. Еще в годы войны стало известно о восстании в Варшавском гетто. Томас Манн высоко оценил героизм его организаторов и участников. Выступая весной 1944 года на выставке документов, приуроченной к памятному дню – 19 апреля 1943 года, годовщине "незабываемого героического восстания евреев Варшавского гетто против их мучителей", Манн выражает уверенность, в том, что "еврейскому духу и его освященному религией пониманию действительности уготована еще важная роль при созидании социального мира, черты которого постепенно начинают обозначаться". (78) В том же 1944 году, в сборнике, посвященном семидесятилетию Хаима Вейцмана – "естествоиспытателя высочайшего ранга..., мудрого и влиятельного руководителя еврейского народа", проявившего такое воодушевление и такой характер, что его "можно считать звеном в неразрывной цепи – от Амоса до Иезекиля", – Томас Манн  называет евреев древним, талантливым и необходимым миру народом. "Нет равного еврейскому народу, – пишет он, – в самостоятельности, твердости, храбрости... Он самый упорный народ на земле, он есть, он был, он будет..."(79)

Томас  Манн – и это очевидно – не ограничивает вклад евреев в мировую культуру их духовным творчеством в древности. Ему абсолютно чуждо отношение к евреям как к историческому реликту, представление о том, что их живая история давно исчерпалась. Представление, которое на протяжении двух тысячелетий культивировалось христианской церковью и которое нашло также поддержку у некоторых ученых. (Так, например, считал французский историк раннего христианства Эрнест Ренан).  Еще в довоенном 1937 году Т. Манн говорил о принципиально важном участии еврейской части населения Германии в немецкой культуре, и более того, – о "важности, необходимости существования еврейского духа для современности и для будущего нашего континента".

 Мир нуждался тогда и нуждается теперь "в еврейской нации и ее своеобразии так же, как он нуждается для своего существования и прогресса во всяком другом варианте и оттенке человеческого и национального характера". Стойкость еврейского народа, его "живое внимание к новому, несущему в себе будущее, окажутся необходимыми и обязательными во все грядущие времена".

 

Глава 3

 

Евреи  в   жизни  и  в  творчестве Томаса  Манна

 1. Евреи гетто, их будущее - европеизация

Столь высокие оценки духа еврейского народа и его вклада в историю, бескомпромиссное "нет" антисемитизму отнюдь не означали манновского "да" всем и всякого рода евреям. Томасу Манну чуждо абсолютное, легко переходящее в свою противоположность юдофильство,  когда  о евреях, как о покойниках, говорят хорошо или никак. "Нет", как "и да, и нет" могло относиться к современным евреям, которых писатель хоть и считал потомками их древних праотцов, но относился к ним иначе, чем к евреям библейских времен. Различие в оценках древнего и современного еврейства – явление довольно распространенное, прежде всего в сионистских кругах, но не только. Сионисты, как известно, стремились радикально порвать с еврейским бытием в диаспоре и прежде всего с жизнью и жителями гетто. И Томас Манн тоже отличает евреев гетто от современных ему европеизированных немецких евреев. Но, в отличие от сионистов, в начале века, в статье 1907 года он видит решение еврейского вопроса не в репатриации в Палестину, а в европеизации. Даже не столько в ассимиляции, подчеркивает он, "сколько в европеизации", ибо именно она, "равнозначна облагораживанию, достижению более высокого положения в обществе расы, несомненно, выродившейся и обнищавшей в условиях гетто, в  возвращении к возвышенному и облагороженному типу еврея..."  (Курсив Т. Манна).  (Во время написания статьи понятие "раса" часто употреблялось наряду и вместо понятий "нация", "народ") (80).

Хотя в этой статье Т. Манн говорит о себе: "я  убежденный и непоколебимый "филосемит"" (беря, впрочем, это понятие в кавычки), его отношение к "евреям гетто" явно отличается от отношения к европеизированным евреям.  "Две тысячи лет позорной замкнутости" привели к появлению такого типа еврея, который порождает представление о нем "как о существе горестном и одновременно беззастенчивом, чужеродном и нечистоплотном, ... физически антипатичном". Но за последние сто лет среди экономически процветающего еврейства все больше появляется молодых людей, "с детства приученных к английскому спорту, выросших в условиях во всех отношениях благоприятных, таких стройных и привлекательных, что каждой милой немецкой девушке или каждому юноше должна показаться вполне приемлемой мысль о смешанных браках"(81).

 

2. Новелла "Кровь Вельзунгов" и ее роль в жизни и формировании убеждений Томаса Манна

 Томас Манн и есть тот самый немецкий юноша, для которого, впрочем, не просто была приемлема  мысль о смешанном браке, а который почти год добивался согласия еврейской девушки на этот брак.  После долгого  периода неопределенности, для него и тягостного, и, возможно, его уязвляющего, Томас Манн женился на очаровательной Кате Прингсхайм, дочери крупного ученого, профессора математики Альфреда Прингсхайма, очень богатого человека, владельца музейной ценности  и красоты дома, собирателя ценнейших коллекций произведений искусства, одного из основателей вагнеровских  фестивалей в Байрейте. Мать Кати, дочь писательницы Хедвиг Дом, сама не чуждая литературных интересов, в описании зятя, "красавица в ленбаховском вкусе".  Брат-близнец Кати Клаус – музыкант, старший брат – ученый. Сама она была первой девушкой, допущенной в Мюнхенский университет для изучения математики. Как можно видеть, все в доме и семействе Прингсхаймов вполне соответствовало манновскому представлению о европеизированных евреях.

Но... спустя всего несколько месяцев после свадьбы, состоявшейся в феврале 1905 года, счастливый брак мог развалиться. Виной тому была новелла "Кровь Вельзунгов", подготовленная к печати в январском номере 1906 года в журнале "Нойе Рундшау". Писалась она по следам томительного ожидания решения Кати, и не исключено, что некоторые из переживаний того времени отразились в пародийности фабулы новеллы и в обрисовке ее персонажей. Сам автор назвал ее в письме брату Генриху от 28 февраля 1905 года "историей на еврейскую тему". (82)

Герои новеллы - члены богатой еврейской семьи Ааренхольдов. По составу она такая же, как и семья Прингсхаймов, однако все ее персонажи, как будто имевшие своих прототипов в семье Прингсхаймов, были абсолютно на них не похожи. Но сам дом-музей Ааренхольда и своей архитектурой, и своим изысканным убранством, и наличием художественных коллекций был почти копией дома Прингсхаймов. Это подобие также как некоторые общие черты семейной истории герра Ааренхольда и профессора Прингсхайма детальнейшим образом описаны в статьях Евгения Берковича, одного из самых основательных исследователей еврейской темы в творчестве Томаса Манна, в частности, в новелле "Кровь Вельзунгов".(83) События, происходящие в доме Ааренхольдов, тоже в чем-то подобны тому, что происходило в доме Прингсхаймов.  Заканчивается время помолвки дочери Ааренхольда Зиглинды и близится день ее свадьбы с фон Бекератом – чиновником, "из хорошей немецкой семьи". Единственный немец среди действующих лиц, он не менее пародиен, чем еврейские персонажи. "Маленький, желтый, как канарейка, с остренькой бородкой и усердно учтивый" он явно нелюб невесте, и вместе с братом-близнецом Зигфридом она откровенно потешается над ним во время изысканной семейной трапезы. Зигфрид просит у незадачливого жениха разрешения пойти вдвоем с сестрой в оперу – дают "Валькирию" Вагнера. Близнецы после спектакля возвращаются в свой нагретый горящим камином будуар, и здесь, на расстеленной перед камином медвежьей шкуре происходит инцест. После чего возникает вопрос: "а как же Бекерат?" Были два варианта концовки, подробно рассмотренные Е.Берковичем во всех изданиях новеллы. Первый вариант авторский – Манн специально консультировался у тестя, как на идише сказать "обмануть", "уворовать". Получив ответ, он, неправильно используя глагол на идише, завершает новеллу так: он  "обманут" или, точнее,  "обворован" - "Беганефт мы его – гоя!". Редактор журнала доктор Оскар Би запротестовал против такой концовки как "оскарбляющей чувство стиля". В результате  появился второй вариант: "Ну, он должен быть нам благодарен. Теперь у него жизнь будет менее тривиальной".

Доктор Би к своему обоснованному аргументу мог бы добавить еще один.  Авторская концовка не только не соответствовала стилю всего рассказа, но и нарушала цельность образов близнецов. Вряд ли они знали идиш и тем паче использовали его. Как пишет Т. Манн, "они презирали отца за происхождение, за кровь, что текла в его жилах и которую они от него унаследовали, за способ, каким он достиг богатства, за его пристрастия, которые ему не подобали... Он знал это и считал их в какой-то мере правыми: он не был свободен от чувства вины перед ними".(84) При этаком национальном самопрезрении, которое, кстати, претило самому Манну, кто бы стал обучать детей идишу?! Языку гетто, где по признанию самого Ааренхольда, он ощущал себя "червяком, вошью, но именно способность ощущать это так глубоко и презирать себя стала причиной упорного и никогда не удовлетворенного стремления, которое сделало его большим человеком". (85)  И такой еврей стал бы обучать своих детей языку гетто, то есть как бы возвращать их в свое жалкое исходное состояние? Это бы никак не соответствовало реальности – известно, что в семьях, устремленных к ассимиляции, родители, знавшие идиш, при детях на нем говорили в тех редких случаях, когда что-то нужно было  от них скрыть.

Герр Ааренхольд принадлежит к первому поколению евреев, вышедших из гетто, то есть он принадлежит к тем восточным евреям, которых Т. Манн противопоставлял европеизированным немецким. Богатство профессора Прингсхайма досталось ему в наследство от деда, тоже выходца из восточных евреев, который нажил свое огромное состояние путем, похожим на путь герра Ааренхольда, то есть, как сказано в новелле, "благодаря смелым и умным операциям, великолепным махинациям с рудниками и разведкой каменного угля". (86) На том подобие семейных историй литературного персонажа и считавшегося его прототипом профессора Прингсхайма исчерпываются. И никакого национального отступничества, тем более национального самопрезрения у такой самодостаточной личности как Альфред Прингсхайм не было и быть не могло. Он категорически отказался креститься, хотя было хорошо известно, насколько такой шаг способствовал бы укреплению профессионального статуса еврея-ученого.  И у других персонажей новеллы с членами семейства Прингсхаймов никакого подобия не наблюдается. Также как единственный немец в новелле, жених Зигмунды, не мог быть хоть в чем-то похож на жениха, а потом  многолетнего спутника жизни Кати Прингсхайм.

Первый перевод новеллы "Кровь Вельзунгов" на русский язык был сделан светлой памяти Евгенией Семеновной Фрадкиной, превосходным германистом, моей коллегой по составлению сборника публицистики Томаса Манна, названного нами "Томас Манн о немцах и евреях". Перевод публиковался в 1995 году в израильском журнале "Зеркало" (№ 124) в сопровождении статьи Е.Фрадкиной "Человеческий материал", в которой было показано, как Томас Манн решает проблему связи, соотношения прототипа и художественного образа, в чем необоснованность претензий "прототипов" к писателю.

Отношение Томаса Манна к евреям было темой остро дискуссионной, и после одного диспута в Еврейском университете нам стало ясно, что необходим не только перевод новеллы, но и подробный комментарий к ней. Один из докладчиков рассуждал об антисемитизме Томаса Манна, основываясь в первую очередь на новелле, но и приводя примеры негативных образов евреев из других произведений писателя… Он даже назвал чуть ли не позорным решение посвятить одну из рощ возле Хайфы памяти Томаса Манна.  При этом, говоря об антисемитизме Томаса Манна, докладчик основывался лишь на характеристике негативных персонажей в художественных произведениях писателя, не касаясь концептуального контекста этих произведений и, применяя обобщенное понятие "антисемитизм", даже не упоминал  таких важнейших сфер творчества и деятельности Томаса Манна как его борьба с тотальным, т.е. с нацеленным на уничтожение евреев как народа  нацистским антисемитизмом, как  отношение писателя  к еврейскому народу, его роли в истории,  как его отношение  к еврейскому государству. Это грубая методологическая ошибка, с ней можно столкнуться и у других исследователей творчества Т. Манна.

А сейчас вернемся к новелле. Ее, как и все произведения Томаса Манна, нельзя рассматривать вне тех концепций, которые в то или иное время были в центре размышлений писателя. Декаданс как особенность эпохи – вот что концептуально объединяет "Будденброки" и "Кровь Вельзунгов". Но декаданс разных, хотя и сосуществующих, и сопряженных друг с другом миров. И декаданс еврейской семьи, сами его стадии – от дееспособности отца к сибаритству и вседозволенности детей (инцест) существенно отличаются от стадий декаданса немецкой семьи. И отношение к ним писателя тоже совершенно иное: в немецком варианте – это печаль, глубокое сопереживание, в еврейском – акцент на его неэстетичности, но главное – это его пародийность по отношению к истинно трагичному немецкому. Вторичность всего еврейского, прежде всего в творчестве, - один из основных мотивов в антисемитской брошюре Вагнера "Еврейство в музыке". Близнецы, Зигмунд и Зиглинда (так звали и близнецов, персонажей оперы Вагнера "Валькирия") отправляются слушать эту оперу перед пародийным воспроизведением ее либретто. Вместо урагана в лесу –  будуар с натопленным камином, вместо звериной шкуры – одеяния оперного Зигфрида –   медвежья шкура перед камином, вместо стихийной и неподдельной страсти вагнеровских близнецов –  безвольный  инцест  манновских.

Так на кого же пародия у Томаса Манна? Как и у Вагнера, евреи вторичны по отношению к  немецким реалиям, именно их они пародируют. Это общее с Вагнером, но гораздо важнее то, что их разделяет принципиально. Вагнер от вторичности евреев в музыке переходит к еврейству как таковому и, "доказывая" его вредоносность, призывает к борьбе с ним на уничтожение. У Томаса Манна негативизация образов евреев строится на его импульсивном, эмоциональном непринятии того, что ему неприятно в них. В новелле это относится к выходцам из гетто, знакомым ему, скорее всего, понаслышке, образы которых включали в себя и расхожие стереотипы, вероятно, в чем-то созвучные его эмоциям.  Пародийное противопоставление изнеженности еврейских близнецов "истинным" страстям немецких, к тому же изображенных Манном в не менее пародийном ключе в спектакле, вряд ли тянет на противопоставление двух народов. И манновское обобщение, в отличие от вагнеровского, относится лишь к евреям гетто, противопоставляемым не немцам и всему человечеству, а европеизированным, хорошо знакомым Манну немецким евреям, с одной из семей которых он породнился. Но и у евреев гетто есть будущее – оно в европеизации. Однако в новелле она выглядит пародийно и, главное, приравнивается декадансу.  У евреев Европы, особенно Восточной, большинство которых все еще пребывало в гетто, нет будущего? Таким ли было кредо автора?

Свое кредо Томас Манн изложил в уже цитированной статье "О решении еврейского вопроса". Она была написана в 1907 году, то есть по следам  разразившегося и связанного с новеллой скандала. Именно тогда пошли слухи об антисемитизме ее автора, якобы избравшего объектом своей сатиры семью евреев Прингсхаймов.  Возможно, поэтому Томас Манн посчитал своевременным заявить о своем понимании вопроса, который "вызывает у него жгучий интерес". Именно здесь он заявляет: "...я убежденный и непоколебимый "филосемит" и абсолютно уверен, что такой исход, о котором мечтают бескомромиссные сионисты, означал бы, пожалуй, самое большое несчастье, которое могло бы постичь нашу Европу. Оспаривать еще сегодня необходимость этого незаменимого в Европе культурного стимула – имя ему еврейство – да к тому же в Германии, которая в нем так остро нуждается, дискутировать об этом, придавая дискуссии недоброжелательный, враждебный смысл, я считаю такой бесцеремонностью и бесвкусицей, что не чувствую себя подходящим для роли ее участника и не собираюсь в нее вступать". (87)

Тем не менее, Т. Манн в эту дискуссию вступил. Ее начало связывают с появлением статьи весьма известного преподавателя истории берлинского университета профессора Генриха фон Трейчке.  Статья появилась в ноябре 1879 года под названием "Наши перспективы". В ней автор "научно" доказывал несовместимость "людей восточного происхождения и культуры" – евреев – с европейцами и прежде всего с немцами. Тезис из этой статьи "Евреи – это наше несчастье" стал лозунгом антисемитов в Германии и не только там. Дискуссия, вызванная публикациями Трейчке и других дипломированных антисемитов, предшествовала дискуссии во Франции, связанной с делом Дрефуса. В берлинском заявлении за подписью 75 человек решительно осуждался антисемитизм Трейчке и иже с ним. "Неожиданно и глубоко постыдным  образом в различных местах империи, в частности, в больших городах, вновь возбуждается средневековый фанатизм и расовая ненависть, направленные против наших еврейских сограждан". (88) Профессор Люкс, анализирующий немецкую дискуссию, считает, что это обращение предшествовало написанному в 1898 году письму Эмиля Золя "Не могу молчать", также, как и вся дискуссия предваряла спор дрейфусаров с антидрейфусарами. Среди 75 подписавших обращение, опубликованное в ноябре 1880 года, были и знаменитые коллеги Трейчке – Теодор Моммзен, Иоган Дрейзен, Рудольф Фирхоф, Рудольф фон Гнайст.

Томас Манн, полагаю, знал об этой дискуссии и других, подобных ей. Чью сторону он занимал?  С апреля 1895 по декабрь 1896 года он вместе с братом Генрихом работал в журнале "Двадцтый век". Журнал был явно антисемитский, и Генрих, тогда главный редактор, полностью разделял его позиции. Томас, по свидетельствам, придерживался более умеренных взглядов, но само его участие в работе такого журнала было достаточно красноречивым. Но относились ли взгляды двадцатилетнего Манна, пользуясь его же понятиями, к "мнениям" или к "убеждениям"? Судя по всему его дальнейшему творчеству, впервые он выразил свои убеждения (не исключено, что они кристаллизовались во время семейного кризиса, связанного с "еврейской" новеллой,) в статье "О решении еврейского вопроса". Как бы возражая против основополагающего тезиса немецкого идеологического антисемитизма "Евреи – наше несчастье", нацеленного не на отдельных евреев, а на народ как таковой, он пишет о будущем  еврейства – оно в его европеизации, которая началась "всего сто лет назад" и охватывает максимум три поколения. Но этот процесс нельзя рассматривать в изоляции, ибо "еврейский вопрос – это вопрос общего развития культуры. Мы не решим его, не сможем ответить на него, если будем рассматривать его как отдельный вопрос. Мы работаем над его разрешением, служа, каждый по-своему, цивилизации". (89) Видимо, понимая антисемитизм как негативное отношение ко всему и всякому еврейству, Манн удивлялся обвинениям его в антисемитизме, появившимся в связи с новеллой. В письме Генриху от 17 января 1906 года он пишет: "Вернувшись из декабрьской поездки, я застал здесь слух, будто я написал какую-то резко "антисемитскую новеллу". Правда, тут же он самокритично добавляет, что она "не очень-то способна подавить этот слух". Именно по этой причине Томас Манн возражал против включения "еврейской новеллы" в последующие издания его работ. 

3. Хаим Брейзахер в контексте романа "Доктор Фаустус". Национальные ренегаты – "пораженцы рода человеческого"

 Толки об антисемитизме писателя шли и в связи с появлением негативных еврейских персонажей в других его произведениях. Были ли для этого основания? Важно, по-моему, помнить, что Манну было чуждо всепринятие всего и всякого в современных ему евреях. "Евреи слишком разные, чтобы я мог назвать себя филосемитом", - писал Томас Манн в 1936 году. (90)

Человек, глубоко приверженный своей национальой культуре, "страдавший Германией", но никогда не отрекавшийся от нее, Томас Манн  понимал  стремления некоторых евреев бежать от собственного "я", не любил  "гениев с подавленными комплексами", готовых видеть антисемитизм уже в том, что "кто-то не оставляет без внимания такой яркий феномен как еврейство и не отрицает его существование в мире".(91)

В сионизме он видел процесс еврейского национального возрождения. И его, немецкого писателя, с готовностью подписавшего воззвание немецкого Палестинского комитета и вошедшего в его состав, глубоко поразили резкие антисионистские выступления евреев из либеральных кругов Германии.  "Мне совершенно непонятно, как могут евреи выступать против еврейских национальных идеалов", - искренне недоумевал Томас Манн. (92) Со своей стороны, он считал, что "для еврея, даже если он не соглашается отказаться от своей современной западной формы существования, национальная основа, которую ему предоставляет сионистское возрождение Палестины, должна быть благословением, укреплять и развивать его самосознание". (93)

Томас Манн писал, что его связывает с евреями, – "и связывает навсегда" –  их любовь к интеллекту, "их природная чуткость ко всему, в чем есть изысканность, дерзание, утонченность и свобода". Но он отмечал также и то, что интеллектуальный дар евреев и их особая чувствительность к новому, которое они "были склонны приветствовать безоговорочно, просто как новое", – ставили их порой "во главе греховных и пагубных движений". (94)  

Уже после прихода нацистов к власти он много думал, пишет Томас Манн, "о нелепости того, что евреи, которых в Германии лишают прав и изгоняют из страны, принимают большое участие в событиях духовной жизни, находящих свое выражение, – в известной мере, разумеется, и очень искаженно, – в политической системе". К тем, кто участвовал в  духовной  подготовке антилиберального поворота, Томас Манн относил востоковеда и теолога Оскара Гольдберга, который "явно принадлежит господствующему духу времени своей книгой "Действительность евреев" – антигуманистической, антиуниверсалистской, националистической, в религиозных выражениях восхваляющей технику. Давид и Соломон для него религиозные вырожденцы". (95) Оскар Гольдберг стал прототипом Хаима Брейзахера – одного из двух еврейских персонажей романа "Доктор Фаустус" – произведения, о котором Томас Манн писал, что, "будучи от начала и до конца исповедью и самопожертвованием", оно "выходит за рамки искусства и является подлинной действительностью". (96)

"Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом," – таков подзаголовок книги, которую Томас Манн назвал "романом моей эпохи". Серенус Цейтблом, друг и биограф Леверкюна, начинает его жизнеописание в тот самый весенний день 1943 года, когда Томас Манн, упаковав "мифологические и востоковедческие материалы к "Иосифу", приступил к своему роману "Доктор Фаустус". В повествовании совмещены два времени – то, когда оно ведется, – годы военного разгрома нацистской Германии, и то, когда подготавливалось торжество нацизма и осуществлялось его господство. Автор передоверяет "тишайшему" учителю Цейтблому свою горько-ироническую хронику завершающего этапа "той чудовищной катастрофы", в которую Германия вовлекла мир, и вместе с тем ищет разгадку "характера и судьбы народа, принесшего миру столько неоспоримо прекрасного и великого и в то же время неоднократно становившегося роковым препятствием на пути его развития". (97)  

Томас Манн отвергает существование двух Германий – доброй и злой. Весь роман – это повествование о том, как лучшие свойства немецкого духа и национального характера – стремление к внутренней свободе, самоуглубленность, романтизм, исконный универсализм и космополитизм, – как все эти достоинства "под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла". (98)  Но "дьявольская хитрость", она же черт, покупающий душу Фаустуса-Леверкюна и всего "злополучного народа", – не потусторонняя сила, он не вне, а внутри него самого. Томас Манн шаг за шагом прослеживает внутренний процесс перерождения доброй Германии в злую. В центре его внимания те интеллектуалы, на совести которых готовность нации пойти "по пути бедствий и преступлений", те, кто непосредственнно участвовал в процессе перерождения национально-гуманистического духа в расистско-каннибальское варварство. Томас Манн устами Цейтблома рассказывает о немецких салонах кануна Первой мировой войны и 20-х годов, об их участниках – генераторах, интерпретаторах и распространителях концепций, восхваляющих язычество, возвращение к радикально враждебному гуманности культу природы, отвергающих дух как убивающее жизнь начало – словом, исповедующих именно то, что было освоено национал-социализмом и без чего он вряд ли смог бы "угасить разум" и стать выразителем "продиктованных чувством убеждений масс". (99).

 В салонах разыгрываются судебные процессы, в которых апологеты "нового", сами "люди науки"  подвергают разгрому и осмеянию "доводы критицизма и разума,  доводы честной объективной истины".  "Правосудию, за которым было последнее место и окончательный приговор, повеселевшие участники  диспута  не замедлили приписать такое же с а м о о т р и ц а н и е, каким они занимались сами". (Разбивка моя – Л. Д.-Ц. Т. Манн. "Доктор Фаустус", стр.474)

САМООТРИЦАНИЕ гуманистической культуры проникает и "святая святых" национального духа – в немецкую музыку. Преображение претерпевает творчество гениального композитора Адриана Леверкюна. Судьбоносные изменения происходят в процессе тяжкой болезни  – его мозг поражен "бледной Венерой".  Так черт, покупающий душу музыканта, называет бледную спирохету. Он является в 1922 году к уже зараженному бациллой Адриану и предлагает контракт на двадцать четыре года, то есть до 1946 года. Начальная дата совпадает с первыми публичными проявлениями нацизма, вторая – с его полным разгромом и ужасающей трагедией народа в разрушенной стране.  Таким образом в повествовании синхронно разворачиваются две истории: 1) история болезни гениального музыканта, сокрушаемого болезнью мозга и совращенного чертом, спекулирующем на страданиях больного и соблазняющим его творческим всесилием; 2) история болезни народа и страны, сокрушаемых болезнью духа, то есть душевной болезнью, и совращаемых нацизмом, спекулирующим, как и черт, на страданиях народа и соблазняющим массы манией величия –  призраком мирового владычества

Болезнь композитора проходит те же стадии, что проходит и болезнь немецкого народа и Германии, совращаемых нацизмом Это процесс САМООТРИЦАНИЯ, то есть изживания самыми больными накопленных их историей гуманистических ценностей. Пик отрицания в творчестве Леверкюна приходится на 1929 и 1930 годы, и, по свидетельству Серенуса, он совпадает "с возвышением и самоутверждением зла, овладевшего нашей страной и ныне гибнущего в крови и пламени". (Т. Манн "Доктор Фаустус", стр. 623).

В эти годы Адриан завершает работу над своим последним творением – симфонической кантатой "Плач доктора Фаустуса". Доскональная музыковедческаая оценка этого творения, проделанная Манном-Серенусом, убеждает в том, что разрушительный заказ дьявола был выполнен. У них "нет ни капли сомнения в том, что кантата была задумана и записана как антипод бетховенской Девятой симфонии, в самом трагическом значении этого слова". (Т. Манн. "Доктор Фаустус", стр.633).  Речь идет о самом оптимистическом творении Бетховена, в финале которого звучит  могучий хор "Ода к радости".

Замысел кантаты вызревал по мере гибели тех, кого любил Адриан, – такой  ценой осуществлялся договор с чертом, нацеленный на концентрацию разрушительных сил и эмоций творца. После  ммучительной смерти любимого малыша племянника Адриана Серенус услышал:

–"Я понял,  э т о г о  б ы т ь  не  д о л ж н о.

– Чего,  Адриан, не должно быть?

– Доброго и благородного, - отвечал он, – того, что зовется человеческим, хотя оно добро и благородно. Того, за что боролись люди, во имя чего штурмовали бастилии и о чем, ликуя, возвещали лучшие умы, этого не должно быть. Оно будет отнято. Я его отниму.

– Я не совсем тебя понимаю, дорогой. Что ты хочешь отнять?

– Девятую симфонию, - отвечал он."

Так происходило самоотрицание и саморазрушение самого духа нации, угасание ее разума. Так шло превращение доброй Германии в злую.

"Хорически-симфоническое" творение Адриана никогда не исполнялось. Сам он по завершении работы пригласил на прослушивание лишь близкий круг людей, в большинстве завсегдатаев "новаторских" салонов. Музыкальную часть Адриан предварил своей исповедью, в которой раскрыл дьявольский источник разрушительного самоотрицания немецкой музыки в его творения, Исповедь завершилась роковым припадком, после которого Леверкюн уже не оправился. Разум его угас в 1930 году. Именно тогда произошло "сенсационное голосование" в пользу нацистов, и именно тогда Томас Манн произнес свою знаменитую речь "Призыв к разуму". Окончательный уход из жизни Адриана Леверкюна происходит в 1940 году.  Это второй год развернутой нацизмом Второй мировой войны, губительной не только для Германии, но и ставшей угрозой всей европейской цивилизации.

О последних этапах жизни своего великого друга Серенус пишет в апреле 1945 года. Тогда были "взломаны стены застенка, в который превратила Германию власть..., и наш позор предстал перед глазами всего мира...  И увиденное  по мерзостной жестокости превосходит все, что может вообразить себе человек".  И Манн-Серенус произносит проклятие – "проклятие погубителям, что обучали в школе зла некогда честную, законопослушную, немного заумную, слишком теоретизирующую породу людей". (Т. Манн. Там же, стр. 622).

Проклятие должно пасть на тех интеллектуалов и пропагандистов, на совести которых готовность нации пойти "по пути бедствий и преступлений".

Видное место среди подобного рода деятелей  предоставляется доктору Хаиму Брейзахеру – "человеку ярко выраженной расы, интеллектуально весьма развитому, даже смелому, впечатляюще безобразной наружности, который – явно не без злорадства – играл роль чужеродной закваски". Вместе с другими "разношерстными элементами", заполнявшими немецкие салоны, Брейзахер исповедует ультрареволюционный консерватизм и фрондирует против буржуазно-либеральных ценностей и вкусов. Культурфилософ, "настроенный, однако, против культуры", он не видел в ее истории ничего, кроме процесса упадка. В культурно-критических разглагольствованиях Брейзахера о Ветхом Завете – "сфере личного происхождения оратора" – Томас Манн воспроизводит основные идеи Оскара Гольдберга, не скрывая того возмущения. которое вызвал в нем еврей интеллектуал, демонстрирующий "злобный консерватизм в отношении своего народа и его духовной истории", интеллектуал, для которого "почитаемые каждым христианином библейские цари Давид и Соломон" – не более чем "либеральные вырожденцы". "Вырожденцы" именно потому, что они причастны к "проповеди абстрактного единого Бога" – идеи, которая, согласно культурфилософу, знаменовала деградацию истинно народной религии с ее осязаемым – "шествующим в огненном столпе" и требующим "жертвы из крови и мяса" богом. Томас Манн, точнее, его "доверенное лицо" Цейтблом, оценивает эти "козыри атавизма", эту апологетику язычества как "охранительный радикализм", который благодаря своей революционности, сочетаемой с "похвально консервативной личиной", подрывал устои опаснее, чем всякий иной революционизм. Разоблачая поклеп культурфилософа на духовную историю его народа, Томас Манн, считавший высшим вкладом евреев в цивилизацию идею единобожия и десять заповедей, устами Цейтблома утверждает, что "не только у пророков, но уже в самом Пятикнижии, а именно у Моисея", во главу угла ставится не жертва (языческий анахронизм), а "послушание Богу, исполнение его заповедей". Вспомним, что под религиозностью сам Томас Манн понимает "вдумчивость и послушание", позволяющие распознать "скверну" и избежать ее.

Томас Манн не исключал возможности "превратного антисемитского толкования" еврейских персонажей его романа и – более того – признавал, что то, как описан "гнусный Брейзахер, этот хитроумный сеятель великой беды", дает повод заподозрить его самого в юдофобстве.(100)

Отвергая подобного рода предположения, Томас Манн объясняет, что и выведенные в романе немцы – "настоящая кунсткамера диковеннейших созданий отжившей эпохи", – дают такие же основания упрекать его в антинемецкости, как отрицательные еврейские персонажи – в антисемитизме. Эти пояснения, а также заверение в том, что Саул Фительберг (еще один еврейский персонаж, коммивояжер от музыки) ему "куда милее чистокровных немецких масок, дискутирующих о капризах своего времени", видимо, далеко не всем казались достаточно убедительными, Это видно из того, что писал Томас Манн израильскому исследователю его творчества Курту Левенштейну: "Я вполне сознаю, что не воздал должного еврейству и его часто столь высокой и серьезной духовности и что упустил – должен был упустить – в качестве противовеса Фительбергу и Брейзахеру вывести в книге образ другого еврея (я думаю о пророческом типе Бубера). Опасность, что это может быть воспринято как антисемитизм, по крайней мере, людьми более простыми, нельзя вовсе отбросить, и хорошие друзья указывали мне на это еще во время работы над романом". Томас Манн повторяет, что "арийцы" в его книге тоже "отнюдь не заслуживают самого большого доверия". Далее, переходя от частного к общему, он формулирует свой главный аргумент: "Общий дух книги дает слишком мало пищи для обвинения автора в антисемитизме". (101)

И тем не менее такие обвинения продолжают звучать. К ним нередко еще добавляют, что Томас Манн в книге о войне не пишет о Катастрофе европейского еврейства. Но его роман – не историческая хроника. Авторская концепция в другом – изучить, показать, как просходит перерождение "доброй" Германии в "злую", какую роль в этом злокачественном процессе духовного самоотрицания играли интеллектуалы страны. Такой подход строится на принципе имманентности. Сущность его в том, что любой феномен как исторический, так и личностный объясняется прежде всего особенностями его собственной природы, ходом и направленностью внутренних  процессов его изменения и развития.

Этот принцип лежит в основе всего исповедального творчества писателя. (102) Оценивая свой роман как пример немецкой самокритики, Томас Манн выражает увренность, что ни на каком ином пути он не мог бы сохранить большую верность немецкой традиции. Возводя ее к Гете, Гельдерлину, Ницше, Томас Манн отказывается видеть первопричину зла в некой сторонней силе, совращающей на путь бедствий и преступлений беспорочных индивидуумов и добродетельные народы. Он на собственном опыте познал "таинственную связь немецкого национального характера с демонизмом". "Черт Лютера, черт Фауста представляется мне, – пишет Томас Манн, - в высшей степени немецким персонажем. И договор с ним, прозакладывание души черту, отказ от спасения души во имя того, чтобы... владеть всеми сокровищами, всею властью мира, подобный договор, как мне кажется, весьма соблазнителен для немца в силу самой его натуры". (103)

В мире Томаса Манна, в мире, где почитаются "вдумчивость и послушание", где разум и критический дух, отвергая мистику и идолов, постигает истинную связь причин и следствий, нет места мифам о злокозненном и всесильном, устремленном к всемирному владычеству еврействе. Привнесение в мир зла, совращение и покорение народов – так представлена в антисемитских мифах роль евреев в мировой истории.  Привнесение в мир идей, заложивших основу гуманистической европейской культуры, – в этом видит вклад еврейства в историю человечества Томас Манн. Быть евреем – значит сохранять и приумножать этот вклад, не уходить из еврейской истории и уж, конечно, не осквернять ее, а способствовать ее продолжению. А персонаж его романа – "хитроумный сеятель беды" Хаим Брейзахер – не только не следует еврейско-гуманистической традиции, но подобно своим арийским собеседникам, сеющим беду вместе с ним, изменяет своему народу и его культуре. Брейзахер – наглядное подтверждение всеобщности "дьявольского парадокса – порождения зла добром", парадокса, воплотившегося в трагедию перерождения "доброй" Германии в "злую". Брейзахер являет собой пример того же перехода в свою противоположность высших свойств еврейского духа, какой происходит в сфере метаморфоз немецкого духа. Так же, как немецкий романтизм, опустившись до жалкого уровня черни, до уровня Гитлера... выродился в истерическое варварство, безумие расизма и жажду убийства" ("Германия и немцы"), так и в случае Брейзахера "вдумчивость и послушание", "чуткая иудейская восприимчивость к новому и грядущему" вырождаются в суетное приспособление к "господствующему духу", в апологетику исподволь возникающего старо-нового, революционно-архаизированного мира, где "ценности, связанные с идеей индивидуума... переосмыслены, поставлены в связь с куда более высокой инстанцией насилия, авторитета, основанной на вере диктатуры". (104)

Брейзахер принадлежит к тем, кто, прорицая будущее, ничего не делает, чтобы предостеречь от него и предотвратить его. Более того, он относится к грядущему с интересом и даже, может быть, с сочувствием. "Раз оно новое, не наше дело ему препятствовать".  На его примере продемонстрирована самоубийственность непротивления варварству в его зародыше. Именно Брейзахеру – еврею, народ которого шестью миллионами жизней оплатил "гигиену арийской расы", Томас Манн предоставляет слово о "гигиенической точке зрения". Без признаков страха и озабоченности, ничего не противопоставляя предрекаемому, Брейзахер уведомляет, что "если когда-нибудь приступят к устранению больного элемента в широком плане ..., то и под это подведут такие основания, как гигиена народа и расы, хотя в действительности ... дело будет идти о гораздо более глубоких преобразованиях, об отказе от всякой гуманной мягкотелости..., об инстинктивной самоподготовке человечества к суровой и мрачной, глумящейся над гуманностью эре". (105)

Столь покорное принятие мира, избавленного от "гуманной мягкотелости", отвращает Томаса Манна и от немецкого прорицателя заката Европы Освальда Шпенглера, и от еврейского апологета революционно-архаизированного мира Оскара Гольдберга. Для него они оба пораженцы рода человеческого именно потому, что отступаются от гуманистических принципов своих народов, сдают без всяого сопротивления ценности своих национальных культур – немецкой и еврейской. 

Глава 4

Томас Манн  о  еврейском  государстве

 

1. Диалектика универсального и  национального  в  еврейской  истории и сионизм

 Отвращение к национальному отступничеству, как и к тупо-апологетическому, построенному на ненависти к инородцам агрессивному национализму, сочетается у Томаса Манна с уважением гуманистических начал и принципов любой национальной культуры, будь то немецкая, русская или еврейская. В развитии национально-духовного он видел путь к служению универсальному – общечеловеческому.

Такое понимание диалектики национального и универсального объясняет отношение Томаса Манна к сионизму. В мире, писал он, наблюдаются две мощные тенденции: устремленность к универсальному и устремленность к национальному. Евреи много сделали в первом направлении, и пришло время заняться собственными национальными проблемами. Таким путем "еврейский гений сможет лучше всего служить универсальному", ибо "мировая культура – мозаика, в которую каждый народ вносит свою собственную краску". (106)

"Свою собственную краску" евреи вносят в мировую культуру, превращая Палестину – "колыбель современного человечества" –  в еврейский национальный дом, где, считал Томас Манн, еврейский народ сможет "жить свободно и беспрепятственно и создавать для себя и для всего мира великие человеческие и культурные ценности". (107) Не входя сейчас в оценку осуществимости этих надежд и прогнозов, отмечу, что еще в 20-х годах Томас Манн видел в сионизме "культурный фактор большого гуманистического значения" и от этого своего убеждения  не отказывался никогда.

Но в отношении сионизма как способа решения еврейского вопроса, его роли в жизни и судьбе современного еврейства оценки Томаса Манна претерпели явную эволюцию.  Он принимал как факт исторически сложившуюся двойственность еврейского существования – жизнь одной части еврейства в диаспоре и другой (численно значительно меньшей) – в своем национальном доме. До Первой мировой войны Томас Манн считал господствующей тенденцией в жизни еврейства его европеизацию – процесс, совпадающий с общим культурным развитием народов Европы. Но уже в 20-х годах Томас Манн признает историческую значимость сионизма, оценивая его как "важный исторический процесс национального возрождения одного из культурнейших и древнейших народов мира". (108)

 Приехав в Палестину в связи с работой над "Иосифом" (март – апрель 1930 года), Томас Манн, по его словам, убедился, что у этой страны есть будущее. "Тот, кто видел эту страну, знает, что это не романтическая мечта, а живая человеческая реальность, – суммировал он свои впечатления. – Эксперимент возрождения языка иврит превзошел все ожидания, и молодые люди, которые говорят на иврите, как французы по-французски ...сильное, деятельное, прекрасное поколение..." (109) Томас Манн высоко оценил созидательную работу евреев, превращающих свою "историческую родину" в цветущую страну. Особый интерес вызвал у него Еврейский универитет в Иерусалиме. "Он проникнут деятельным научным духом, научные исследования во многих областях сочетаются с постижением иудаизма". (110) 

Томас Манн считал, однако, нереальным массовое возвращение евреев в Палестину. "Такое требование противоречило бы здравому смыслу, – писал он –  ибо большинство евреев слишком глубоко укоренено в западной циилизации и культуре стран их проживания, чтобы оторваться от них и суметь прижиться в стране их праотцев". (111)  Этой же позиции он придерживался еще и в 1944 году, полагая, что идея национального объединения встречает сопротивление "главным образом из-за ошибочного представления, будто сионизм намеревается репатриировать всех евреев в Палестину!" Повторяя, что "репатриация в Палестину не соответствует желаниям многих евреев, столетиями укоренявшихся в западном мире", Т. Манн одновременно заверяет что она и не в интересах тех стран, где евреи проживают. "Я не сомневаюсь, – утверждает он, – что если после войны евреи не вернутся в Германию, она очень пострадает от отсутствия своих еврейских граждан, как ранее Испания веками страдала от последствий изгнания евреев и арабов". (112) 

Пережившим войну очевидно, что и на этот раз должное не стало сущим. Наставничество, стремление изменить реальность, показать, какой она должна стать, все же не помешало Томасу Манну трезво оценить послевоенную ситуацию. В речи на митинге в Нью-Йорке (октябрь 1945 года), проходившем под лозунгом "Спасите евреев Европы", Томас Манн заявил, что "после военного краха европейского фашизма ... надежда на настоящий мир, который должен быть основан на справедливости и человеческом достоинстве, может быть осуществлен лишь при условии решения еврейского вопроса, который, конечно, не есть единственная проблема нашего времени, но  именно он может стать пробным камнем зрелости нашей цивилизации и ее желания служить Добру". (113) Свою солидарность с такой трактовкой еврейского вопроса выразили присутствовавшие на митинге Трумэн, Альберт Эйнштейн и многие другие политические и общественные деятели Америки.

 

2. Еврейское государство – гарант сохранения народа и продолжения его истории. Томас Манн об отношении  западных держав  к  государству  Израиль

Антисемитизм, "глубоко запавший в европейские умы", отступничество западных держав, отказавших евреям в убежище, их преступное бездействие в годы Катастрофы, а также преступные действия англичан по недопущению выживших в Катастрофе евреев в подмандатную Палестину – все это приводит Т. Манна к переоценке роли сионизма в жизни современного еврейства. Под влиянием Катастрофы европейского еврейства, не только укорененного в Европе, но и погребенного в ней, Томас Манн приходит к выводу о необходимости создания еврейского государства как силы, гарантирующей выживание и дальнейшее существование еврейского народа. Можно сказать, что эволюция взглядов Томаса Манна на сионизм как бы повторяет этапы общей эволюции его мировоззрения. И здесь он от аполитичности (игнорирование политического аспекта национального возрождения) приходит к идее национального государства как единственно возможной в современных условиях формы самозащиты нации. Сущность этого государства – демократия, ибо лишь она создает условия для сохранения и приумножения главного достояния народа – его духовности, его культуры.

Решение Англии ограничить, а с 1944 года практически пресечь еврейскую иммиграцию в Палестину Томас Манн оценивает как измену, как отказ от тех обязательств, которые приняла Англия вместе с мандатом на Палестину. "Английская "Белая книга" от мая 1939 года превращает обещанный в 1917 году национальный очаг в Палестине в... ограниченное сроком убежище и тем самым, – утверждал Томас Манн, – уничтожает его смысл и ценность". Так обстояло дело с принятием "Белой книги" в мае 1939 года. "А сегодня? Спустя пять лет после начала гитлеровской войны против евреев Европы? После освобождения из-под нацистского ига от семи-восьми миллионов, которые там жили, останется еще кто-то, кто не "ликвидирован", не погиб от голода, не отравлен газом, – все-таки кто-нибудь еще останется. Они будут лишены корней, имущества и крова, и разгромленная, обедневшая после войны Европа вряд ли будет для них подходящим местом... Настоящим местом для них будет Палестина, древняя и, согласно декларации Бальфура, новая обетованная земля. Но как раз в этот момент установления "Белой книги" должны свести на нет эти обетования". (114) Америка, убежден Томас Манн, должна была сказать свое слово.  Слово протеста. Но, как известно, этого не произошло. Своекорыстное отношение ее руководителей к возрождению "еврейского дома" вполне рельефно выразилось после принятия решения ООН от 29 ноября 1947 года о разделе Палестины на два государства -  еврейское и арабское.

Томас Манн приветствует это решение. Он глубоко убежден в созидательных устремлениях евреев: еврейское государство в Палестине, писал он, "будет демократией людей, которые полны желания работать и строить свою культуру". (115)  В 1930 году во время своей поездки в Палестину Томас Манн сблизился с доктором Иехудой Магнесом, возглавлявшим Еврейский университет в Иерусалиме. Доктор Магнес ратовал за создание двунационального государства в Эрец-Исраэль и активно выступил против раздела страны на два государства. При знакомстве Томас Манн во многом разделял взгляды Магнеса – сторонника духовного сионизма. Но, как мы знаем, ко времени решения ООН о разделе позиция Т. Манна радикально изменилась. Магнес же по-прежнему был против раздела, полагая, что, не проводя его, можно было бы избежать межнациональных столкновений. Возражая доктору Магнесу в письме к нему Томас Манн выражал уверенность в том, что "создание еврейского государства в крайне скромных границах могло быть осуществлено без особых конфликтов, если бы маленькая территория не стала очагом борьбы великих держав за нефть и базы". (116)  На основании данных, "точность которых не подлежит сомнению", Томас Манн утверждал: арабское восстание, начатое сразу же после принятия решения в ООН, разжигалось англичанами, заинтересованными в восстановлении своего мандата на Палестину.

19 марта 1948 года, в критический период, когда до истечения срока мандата оставалось менее четырех месяцев, американская делегация в ООН заявила о своем отказе от согласия на раздел Палестины. "Последнее решение США никак не связано с Палестиной, а только с военными планами против СССР", – писал Томас Манн. (116) Еще не родившееся еврейское государство становилось разменной монетой в "большой политике". Решение американской делегации Томас Манн расценил как "самое возмутительное политическое событие со времени предательства Чехословакии в 1938 году... Это способствует деморализации мира, что раньше или позже, – предупреждает Томас Манн, – приведет к всеобъемлющей катастрофе". (117)

В статье "Призраки 1938 года", опубликованной 26 марта 1948 года, – неделю спустя после оглашения решения США об отказе от раздела Палестины, писатель призывал американскую общественность выступить против этого решения. "Почему мы осуждены поддерживать везде отвратительную грязную реакцию, ненавистную народам, – в данном случае арабских шейхов, – и разрушать демократию, изображая дело так, будто мы ее защищаем?" (115)

 

Глава 5

Томас  Манн  и  наше  время

 

1.Томас Манн: Израиль – еврейское демократическое государство. Почему не "государство всех граждан"?

 В одной из дневниковых записей в переломные двадцатые годы Томас Манн пишет о своей "сейсмической чувствительности". Она и вправду у него была и проявилась уже тогда, когда при первых же толчках цивилизационного землетрясения, то есть при первых же шагах "диктаторско-террористических режимов" он предсказал, какими цивилизационными обвалами такие режимы чреваты.  Эта же "чувствительность" проявилась и тогда, когда он писал о Европе, допустившей Катастрофу, как месте, ставшем губительным для еврейского народа, и утверждал, что гарантом продолжения его истории и самого его существования может быть собственное государство.

Возрождение еврейского государства знаменовало начало нового этапа в истории еврейства и его взаимоотношений с другими народами и государствами. После двухтысячелетнего пребывания в качестве бездомного и беззащитного пришельца, ОБЪЕКТА действий и воздействий "народов-хозяев", завершившегося Катастрофой европейского еврейства, с возрождением собственного государства еврейский народ возвращает себе статус СУБЪЕКТА истории.  Вследствие гибели европейского еврейства центр еврейского существования перемещается из Европы на Ближний Восток. Им становится государство Израиль.

Т. Манн считал, что Израиль  должен быть национальным государством, основанным на демократических принципах европейских государств и США. Это будет, как было определено при его создании, еврейское демократическое государство. Но ведь такие показательно демократические страны как Франция и донацистская Германия после реформ Наполеона строились как политические нации, в которых национальность всех уравненных в правах граждан определялась государственным подданством с возможностью сохранения своих культурно-религиозных подданств (евреи определялись как французы или немцы Моисеева  закона). Почему же Израилю тоже было не стать "государством всех граждан"? Известно, что горячие дискуссии на этот счет продолжаются и поныне. При этом многими не берется в расчет то, что две  трети ХХ-го и тем паче ХХI века не равны ХIХ-му и первым десятилетиям ХХ-го века, когда осуществлялась идея политических наций. Речь тогда шла преимущественно о евреях и других меньшинствах, не имеющих своих собственных государств и не только вполне лояльных, но и готовых к частичной, а нередко и полной ассимиляции. В случае же Израиля (а сейчас и многих нынешних европейских государств) речь идет о меньшинствах, государства которых не просто существуют, но относятся враждебно, а чаще еще и агрессивно к  стране, принимающей их соплеменников и единоверцев. Меньшинствах, склонных к созданию и создающих национально-религиозные компактные анклавы, из среды которых выходят асоциальные элементы и все чаще террористы. Какой процент они составляют по отношению к лояльной части анклава при наблюдающейся динамике роста подобных анклавов определить трудно, но ясно, что при сохранении иммиграционной политики, сложившейся в послевоенные десятилетия, возникает вероятность увеличения этого процента. Это подтверждается и ростом террористических актов, совершаемых выходцами из иммигрантских анклавов, все чаще уроженцами, то есть полноправными гражданами принимающих их западных стран.

Инерционная приверженность западных деятелей принципам и моделям, сложившимся в другое время и при других обстоятельствах, говорит о забвении правил продуктивного мышления, остающихся нормативными во все времена. Их, напомню,  Т. Манн,  определял как "вдумчивость и послушание, вдумчивое внимание к внутренним изменениям, которые претерпевает мир..., послушание, которое немедля приспосабливает жизнь и действительность к этим изменениям... и следует таким образом велениям разума". (40) Вряд ли можно считать "следованием велениям разума" применение к изменившейся действительности принципов и моделей, сложившихся при других, ныне радикально изменившихся обстоятельствах. Но именно так поступают западные деятели, когда: 1) хотят сохранить у себя модель политической нации при совершенно изменившихся особенностях иммиграционных потоков, национальных меньшинств и их анклавов; 2) пытаются перенести модели западных демократий в страны с совершенно другой культурой, другой историей и другими традициями.  Такие попытки явно способствовали арабским "веснам" с их разгулом насилия и терроризма. А с перерастанием "арабских весен" в "исламистские зимы", с разрастанием религиозных войн всех против всех, порождающих постоянно растущие иммиграционные потоки,  религиозно-этнические анклавы усиливаются настолько, что грозят  утратой национальной идентичности принимающих стран.

Такой участи стремится избежать умудренная часть руководства и общества Израиля в своем противостоянии оппозиции внутри страны и "благожелателям" извне.  

2. Томас Манн о противостоянии США и СССР. Советский нацифицированный антисионизм и делегитимация Израиля – путь к обновлению "окончательного решения еврейского вопроса"

Со второй половины ХХ века после гибели евреев Европы центром еврейского существования становится Израиль.  С этого начинается новый этап не только в самой истории народа, но и в его взаимоотношениях  с другими народами и государствами. Формируются и принципиально новые идеология и политика тотального, то есть направленного на народ как таковой, антисемитизма. Это идеология и политика антисионизма и антиизраилизма. Их главная мишень – центр существования современного еврейства – Израиль. Они разрабатывались в СССР, но получили широкое распространение и на Западе,  и на Востоке.

 Израиль, возвращаясь в историю, должен строить себя в контексте взаимоотношений больших и малых государств. При этом формируется щирокий диапазон отношений – от союзнических до смертельно враждебных. Среди государств были и те, кто сохранял  свои утилитарные своекорыстные интересы, экономические и политические, которыми они руководствовались прежде. Томас Манн и тут проявляет свою "сейсмическую чувствительность", сразу же отмечая эту ново-старую тенденцию, определявшую отношение к Израилю при его создании и сохраняющуюся поныне.  Т. Манн утверждал, что нападение арабских стран на новорожденный Израиль (Война за независимость) во многом было спровоцировано "борьбой великих держав за нефть и базы". Решение же США об отказе отсвоего согласия на раздел, писал он, "никак не связано с Палестиной, а только с военными планами против СССР". (116)

И мы снова видим, до какой степени неприемлем для Т. Манна манипуляционный своекорыстный подход к евреям, на этот раз к их государству со стороны других государств.  Отмеченное  им особо в этой связи  противостояние двух держав – США и СССР - становится определяющим политическим контекстом всей последующей истории Израиля.

СССР из кратковременного союзника (проголосовал в 1947 году за раздел Палестины) превращается в самого ярого противника Израиля. Во всех арабо-израильских войнах он снабжает арабов оружием, организует им военное обучение и руководство,  разрабатывает стратегию и тактику  террора как нового вида войны, превращающейся в гибридную, обеспечивает арабским представителям  политическую поддержку во всех возможных инстанциях, и главное - создает нацифицированную идеологию антисионизма, нацеливающую на уничтожение Израиля – жизненного центра современного еврейства.  Иными словами, именно СССР нацеливает на обновление "окончательного решения еврейского вопроса" и в этом наследует нацистскому истребительному антисемитизму. Это ясно далеко не всем. Часто говорят, что антисионизм не более чем легитимная критика Израиля, подобная критике других государств. Еще чаще можно услышать, что антисионизм – это маска, которой прикрывают прежний "классический" антисемитизм. Это не так. В ряде работ специалистов показывается, чем отличается современный политико-идеологический антисионизм от легитимной критики государства. Он нацеливает на  делегетимацию Израиля, то есть на ликвидацию самого права на существование еврейского государства. При этом важно понять, что он никакая не маска, а принципиально новый вид тотального антисемитизма, хотя, понятно, преемственно связанный с ранее существовавшими его разновидностями, прежде всего с нацифицированной советской. 

Антисионизм, разрабатываемый в СССР в ходе антисемитских кампаний времен позднего сталинизма, прежде всего, отличался своим объектом, своей трактовкой врага – это не только народ как таковой, а созданное им "преступное государство" Израиль, его "человеконенавистническая" идеология – сионизм, его "подрывная политика".  Таким образом, вместе с объявлением Израиля главным врагом СССР, а затем и всего "прогрессивного человечества" кардинально меняется антисемитская идеология, правда, с сохранением главной парадигмы тотального антисемитизма – парадигмы "всемирного еврейского заговора". Сообразно этим изменениям разрабатываются новая политика, стратегия и тактика борьбы с новым врагом.  В дополнение к террору разрабатывается также и пропаганда, рассчитанная не только на советские массы, но и на вербовку союзников за рубежом, используемых в холодной войне с США. Таким образом, в необъявленной войне с Израилем именно в СССР  воссоздается синтез террора, идеологии и пропаганды – этого типового отличия тоталитарных режимов, который становится и главной особенностью их модернизированных последователей. (118)

Ханна Арендт, довоенная соотечественница Томаса Манна, крупнейший политический философ и историк ХХ века, в своем анализе восьми послевоенных лет сталинского тоталитаризма заключала, что институт террора, сложившийся в 30-е годы, оставался и после войны органической частью режима. Но на этом этапе, подчеркивает она, происходит "кардинальный переворот в идеологии". В чем его сущность? Он выразился, считает Ханна Арендт, в признании "существования всемирного заговора евреев". Идеологический поворот воплотился в цепь судебных процессов – Райка в Венгрии, Анны Паукер в Румынии, Рудольфа Сланского в Чехословакии. Все эти евреи  руководители компартий обвинялись в сионизме, и в то же время все сионисты объявлялись "наемниками американского империализма". Того же рода обвинения предъявлялись и советским евреям и должны были стать обоснованием смертного приговора "врачам-вредителям". И Ханна Арендт резюмирует: "Открытое, бесстыдное принятие того, что весь мир считал существеннейшим отличием нацизма, было последним комплиментом Сталина его покойному коллеге и сопернику в деле тоталитарного господства, с которым он, к своему великому сожалению, не смог достичь долговременного соглашения". (119)

О сталинских антисемитских кампаниях Томас Манн не писал – они пришлись на последние нелегкие годы его жизни, омраченные потерей близких и собственным нездоровьем. Но внимания к интересовавшим его всю жизнь вопросам – родство нацизма и русского коммунизма – он не утрачивает и тогда. В этом сходство позиций его и Ханны Арендт. В 1948 году он пишет о разительном сходстве разгромных кампаний против творческой интеллигенции  в нацистской Германии и в СССР. И там, и там эти кампании служили прологом главного действа – тотальных репрессий против евреев.

В феврале 1948 года  в письме Гансу Майеру Томас Манн  рекомендует ему  прочесть статью в журнале "Штиммер", автор которой "потрясенный показывает, что московские оценки искусства и предписания искусству в точности  совпадают с оценками нацистов и что русская революция клевещет на тех же ведущих представителей современного искусства, которых изгнал и запретил Геббельс – от имени народа".

От себя он добавляет: "Когда я вижу, как русские композиторы стоят на коленях, и слышу, как  пустыми голосами они каются: да, да, мы были формалистами, и наше искусство было диссонантно, мы грешили, батюшка, и раскаиваемся, мне становится жутко". И заключает: "От московской политики на меня веяло ужасом".  (120 )

В июне памятного 1953-го  Томас Манн приходит к выводу о проводимой в СССР "тоталитарной политике, которой там присягнули, которой силой  добивается коммунизм". (121)

Разгромные идеологические кампании, целенаправленная травля композиторов и литераторов, генетиков и физиков плавно переросла в борьбу с "безродными космополитами", истинный объект которой обозначил чуткий фольклор: "чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом". Советский антисемитизм, существовавший ранее латентно, в ходе кампаний 1948-1953 годов становится широко пропагандируемой государственной идеологией. Антисионизм, инициированный Сталиным, продолжал служить средством внутренней и в особенности внешней политики на всем протяжении существования СССР.

Особенно злокачественный нацифицированный характер он обрел в период стагнации ("застой") советской империи – период, наступивший после разгрома советского оружия в Шестидневной войне (1967г.), после попыток репрессивного подавления диссидентского движения внутри страны и вооруженного подавления восстаний в странах-сателлитах, апогеем которых была Пражская весна 1968 года. В поисках средств спасения империи обновляется мобилизационная идеология, изобретается новый фашизм, на этот раз "под голубой звездой". В борьбе с его "притязаниями на мировое господство в союзе и под патронатом США" СССР самочинно возвращает себе роль Главного антифашиста эпохи, наследуя таким образом фантомный нимб Сталина. Тот же СССР создает обновленную "антифашистскую" коалицию, вербуя туда арабские страны и другие страны третьего мира. Поднаторевшие советские специалисты создают многомиллионные тиражи книг и периодики, насыщенные нацифицированной пропагандой, в которой сионизм представляется как идеология, нацеленная на растление и покорение народов. Эта продукция переводится на арабский и европейские языки и массово распространяется на Востоке и Западе. Сионизм, как известно, появился  в ХIХ веке,  в советской же пропаганде он насчитывает три тысячи лет, так что злодейства  евреев и их враждебность всему роду человеческому - это их родовая неменяющаяся сущность. Такова советская модификация нацистского биологического расизма. Именно благодаря изобретению еврейского расизма-сионизма Израиль объявляется государством апартеида, угнетающим арабов, ему приписывается ведущая роль во всех "подрывных" движениях как в СССР – его главном враге,  так и в других странах. Стоит ли удивляться, что  пподобной аргументации было достаточно, чтобы в ООН в 1975 году решением большинства, состоящем из членов руководимой СССР «антифашистской коалиции» была утверждена резолюция, приравнивающая сионизм расизму.(122) Напомню, что и в отношении ООН проявилась "сейсмическая чувствительность" Томаса Манна. Еще при ее создании в 1944 году он выражал сомнение в ее "способности создать лучшее, достойное человека общество, если она окажется виновной в несправедливости и в измене достойному уважения человеческому племени, которое под властью общего врага, его презренной одержимости творить зло, испытало страшнейшие страдания". (74)

  

3. "Брейзахеры" наших  дней

Благодаря ооновской резолюции антиизраильский террор получил статус легитимной и морально оправданной борьбы с современным, пришедшим на смену нацистскому и родственным ему расизмом-сионизмом. Распад СССР и прекращение его существования, а вместе с ним – государственного продуцирования советского "неоантифашизма" никак не снизили накал советского антисионизма. Сфабрикованная на стадии стагнации империи эта предсмертная доктрина  не только не ушла вместе с СССР, но переживает все новые и новые реинкарнации. И не только на Востоке, но и на Западе. В борьбе с "фашизмом под голубой звездой" единым фронтом выступили не только арабские страны и страны третьего мира. Начиная с 70-х годов прошлого века, к ним последовательно присоединялись и обитатели западных стран – "новые левые", всех оттенков зеленые, антиглобалисты и ставшие ныне самыми многочисленными – "борцы за права человека". По их утверждениям, эти права более чем где-либо в мире, нарушаются и попираются в "государстве апартеида" - агрессивном Израиле.

Как ни печально,  немалую часть таких "борцов" составляют евреи. Не только в странах диаспоры, но и в самом Израиле. Это члены некоторых организаций, понятно, "миротворческих". Они стремятся подтвердить обвинения Израиля, продуцируемые ими же вместе с соратниками за рубежом,  и вместе с ними призывают к бойкоту страны своего проживания. Что это, как не  "суетное приспособление к господствующему духу", присущее брейзахерам разных времен и разных галутов.  Томас Манн писал о немецком еврее Брейзахере –  в его "разглагольствованиях" воспроизведены идеи его прототипа Оскара Гольдберга, явно приспосабливающего свою "культур-философию"  к язычеству нацистов.

"Суетное приспособление" к нацизму заходило намного дальше приобщения к язычеству. Брейзахер спокойно, без какого бы то ни было протеста, скорее даже "с интересом" рассказывает "об отказе от всякой гуманной мягкотелости", в связи с необходимостью  "устранения больного элемента". Такое "устранение", сообщает он, будет объясняться соблюдением  "гигиены народа и расы". Речь идет о "гигиене", оплаченной миллионами жизней соплеменников Брейзахера. (105) 

Брейзахер не случайность и не казус, он – тип, он – феномен, и отнюдь не только еврейский.  Для Томаса Манна еврей Брейзахер-Гольдберг такой же "пораженец рода человеческого", как и немец Освальд Шпенглер. Прозревая "закат Европы", европеец ничего  не делает, ничего не предлагает для его предотвращения и тем самым способствует тому, чтобы имя Европы "осталось  только в истории". Брейзахер тоже  ничего не делает хотя бы для предупреждения о смертельной угрозе "гигиены народа и расы". Он, как и разглагольствующие вместе с ним немецкие интеллектуалы, просто приспосабливается к "господствующему духу", тогда нацистскому, и тем самым способствует его усилению.

"Господствующий дух" со временем меняется и порой самым радикальным образом. На кровавое полновластие тоталитаризма Европа, точнее, ее молодежная часть, идейно вдохновляемая молодящимися интеллектуалами (Сартр и др.), ответила оголтелой борьбой за неограниченные "права человека" и такие же неограниченные свободы – личные и всякого рода меньшинств – социальных, национальных (мультикультурализм), сексуальных (однополые браки, гейпарады и т.п.) К концу 60-х годов прошлого века социально-магнитная стрелка, оттолкнувшись от тоталитаризма с его "каннибализмом без берегов", с его истреблением европейского еврейства, остановилась у противоположного полюса – "гуманизма без берегов».

Ревнители такого "гуманизма" с готовностью  поместили в стан своих врагов Израиль. Сразу же после победы в Шестидневной войне еврейское государство стало фигурировать в западной прессе  как "расистское и экспансионистское государство, не имеющее право на существование", а сионизм нередко определялся как «религиозный фашизм». 

4. Исламизм – цивилизационное Зло нашей эпохи. Уроки Томаса Манна по преодолению цивилизационного Зла и его пособников

 Исламизм, наследующий тоталитаризму, определяется, как и он, синтезом мессианской идеологии, мобилизующей на священные войны, и террором. Его враг – западная цивилизация, для которой он, в свою очередь, предстает как современное цивилизационное Зло.

Первоначальной мишенью исламизма был Израиль, хотя на первых этапах террористическая война с еврейским государством велась преимущественно под флагом "национально-освободительной борьбы палестинского народа". Флаг этот в пользовании и поныне.  Арабский антиизраилизм, курируемый из СССР, становился одной из реинкарнаций советского "неоантифашизма." Второй  реинкарнацией советского антисионизма стал западный антиизраилизм,  парадоксальным образом связанный с арабским и исламистским. Почему парадоксальным? Да потому что для исламизма Израиль – лишь первая мишень и лишь ЧАСТЬ  того враждебного  западного мира, на тотальную террористическую войну с которым он нацеливает своих адептов. В то время как антиизраилизм как часть западного "гуманизма без берегов", нацеливая своих адептов на противостояние Израилю, лишает их понимания истинной угрозы и тем самым дезориентирует и разоружает  в борьбе за свое сохранение. Более того. Он вредит Израилю, который от начала находился на передовой в борьбе с исламизмом. Между тем, убийства и калечение людей, разрушение не только материальных, но главным образом еще и культурных, и социальных достижений послевоенного Запада – такова стратегия и тактика исламизма в его  войне, нацеленной на уничтожение западной цивилизации. Повторю: лишь первоначально эта война велась преимущественно против Израиля – тогда ее идеологическая оснастка и террористическая тактика  были изготовлены в СССР. С течением времени идеология и мотивация борьбы  против Запада обретала фанатнорелигиозный мессианский характер. В исламистском контексте возрождалась идеология священной войны, формировавшая мотивацию суицидного  и всех других видов террора, все чаще осуществляемого в странах Запада. Мега-теракт 11 сентября 2001 года показал, какие человеческие жертвы и какие разрушения несет исламистская религиозная война – джихад – всему западному миру.  Главной же мишенью исламизма стала Европа, опасности для которой многократно возросли с началом ближневосточного хаоса (арабские"весны" переросли в исламистские "зимы") и массовой иммиграции жителей мусульманских стран.

Парадоксально, но факт – антиизраильская пропаганда в это время усиливается. Ее накал наблюдается с начала второй вооруженной интифады, с сентября 2000 года, причем не осознается, что разделенные всего одним годом два сентября, израильский и американский, – звенья одной цепи. Религиозная мотивация израильских террористов  (интифада Аль-Аксы)  сближала их с организаторами и исполнителями американского мега-теракта. Это прекрасно понимала страстная поборница европейской культуры Ориана Фаллачи. Сразу же после 11 сентября она взывает к европейцам: "Очнитесь, люди, очнитесь! Ослепленные глупостью и близорукостью политкорректности, вы не понимаете или не хотите понять, что война религии уже ведется". Итальянская писательница и журналистка предупреждает политкорректную Европу о возможном поражении в войне, "если мы не прибегнем к самозащите". Для этого нужно осознать, кто и что представляет главную и смертельную опасность "для нашей цивилизации, нашего образа жизни и смерти".  Инерционная приверженность безоглядной критике Израиля, конфликт которого с палестинцами  будто бы является главной причиной исламистского террора, маскирует истинного врага и по существу становится  пособничеством исламизму. Между тем, писала Фаллачи, его  целенаправленная экспансия уже сейчас  превращает Европу в «Евроарабию».

Голос Орианы Фалаччи был не единственным. На протяжении всех этих лет было много публикаций и выступлений западных (и не только) деятелей,  доказывающих, что антисионизм такой же грозный симптом цивилизационного заболевания ХХI века, как и европейский антисемитизм века двадцатого. & Можно было бы привести довольно обширную библиогафию таких работ, но я сошлюсь только на одну – программную речь Джонатана Сакса, произнесенную в Европейском парламенте 27 сентября 2016 года, Тема: "Мутирующий вирус: понимание антисемитизма". Не называя советского первоисточника версии "нового фашизма под голубой звездой" (он, как правило, незнаком или забыт), Джонатан Сакс сказал: "Абсолютное оружие нового антисемитизма поражает своей простотой... Холокост никогда не должен повториться. Но израильтяне – новые нацисты, палестинцы – это новые евреи, все евреи – сионисты. Поэтому настоящими антисемитами нашего времени являются ни кто иной, как сами евреи. И это не маргинальные взгляды Они широко распространены в мусульманском мире, в том числе в их европейских общинах, и они заражают крайне левые круги, крайне правые, академические круги, союзы и даже некоторые церкви". Указав на другие очаги заражения, Джонатан Сакс заключает: "Если Европа позволит втащить себя вновь на дорогу антисемитизма, придет время, когда она станет воспоминанием о прошлом". (123)

Таких предостережений было немало. Но "призраки 1938 года" оказались на редкость живучими. С той разницей, что теперь роль искупительной жертвы, задабривающей истинного агрессора, предназначается Израилю. "Сейсмическая чувствительность" позволила понять это Томасу Манну в момент воссоздания еврейского государства.  Напомню: тогда в письме  доктору Иехуде Магнесу в связи с решением США отказаться от раздела Палестины он  утверждал: "По-моему мнению, это решение – самое возмутительное политическое событие с тех пор, как имела место измена по отношению к Чехословакии в 1938 году. Это способствует деморализации мира, что раньше или позже приведет к всеобъемлющей катастрофе". (116)

Не находимся ли мы на пути к ней? Ведь и сейчас, как и тогда, предательство осуществлялось не только в отношении Чехословакии, но и в отношении европейского еврейства, о чем тогда же во весь голос заявлял Томас Манн. И тогда трагедия, начавшаяся с жертв предательства, стала всеобъемлющей, И одоление  цивилизационного Зла – нацизма – досталось невероятно дорогой ценой, а не иссеченные корни тоталитаризма дают побеги и в наше  время.

Великий провидец Томас Манн с самого начала постиг, насколько тесно переплетены судьбы еврейские с судьбами общечеловеческими. Он одним из первых продемонстрировал цивилизационное измерение не только еврейского вклада в культуру, но  и Катастрофы  европейского еврейства. Тот "закат Европы", который начался с уничтожения и предательства ее еврейства, с развязывания "каннибализма без берегов", продолжается и в нынешней  Европе с ее «гуманизмом без берегов».

Великий  мыслитель, великий  писатель и художник, великий европеец Томас Манн своей жизнью и своим творчеством показал, как можно и нужно активно противостоять цивилизационному  Злу и его пособникам – «пораженцам рода человеческого».

Найдутся ли среди нынешнего и последующих поколений мыслители ранга Томаса Манна, способные освоить и преподать своим современникам его уроки, найдется ли среди их современников достаточно тех, кто последует этим урокам, и, наконец,  ннайдутся ли среди этих поколений политики ранга Черчилля, способные сделать так, чтобы имя Европы, да и всей европейской цивилизации не осталось только «именем в истории"?

 

   Примечания

*. Эта статья во многом основывается на моем предисловии "Томас Манн. Уроки гуманизма" к сборнику "Томас Манн о немцах и евреях. Статьи, речи, письма, дневники". Составители сборника  Л.Дымерская-Цигельман и Е.Фрадкина. Иерусалим, "Библиотека-Алия", 1990. Примечания и перевод  Е.Фрадкиной.  В дальнейшем в примечаниях сборник "Томас Манн о немцах и евреях " будет называться сокращенно "Сб." Все переводы в нем выполнены германисткой Евгенией Семеновной Фрадкиной. Во всех ее переводах указаны немецкие источники. Выходные данные по цитатам из работ Т. Манна, опубликованных в разных изданиях на русском языке, будут приводиться в соответствующих примечаниях.

1.  Т. Манн. "Письма". М. "Наука", 1975, стр. 220. Перевод С. Апта

2.  Т. Манн. "Культура и политика", 1939 г. Собр. соч., т.10, М., 1960, стр. 288-296.. Перевод Е.Эткинда

3.  Т. Манн. "Письмо Гансу Йосту", 1920. Э.Келлер. "Национализм и литература". Берн. 1970. стр.222

4.  Т. Манн. "Очерк моей жизни". Собр. соч., т.9, стр. 128-129. Перевод  А.Кулишер

5.  Т. Манн. "Культура и политика", стр.288-296

6.  Там же

7.  Т. Манн. "Письмо Э. Бертраму". Цит. По: С.Апт. Томас Манн. М., "Мол. Гвардия",1972, стр. 200

8.  Т. Манн. "Письма". М., "Наука", 1975, стр.32

9.  См. то же письмо

10. Т. Манн. "Дух и сущность немецкой республики". "Сб.", стр. 77-83

11. Там же

12. Там же

13.Т. Манн. "Гете и Толстой".  Т.9, 1969, гл. "К вопросу о рангах", стр. 489-494. Перевод Е.Закс

14. Там же, стр. 598

15. Там же

16. Там же, стр. 602

17. Там же

18. Там же

19. Там же, стр.604

20. Т. Манн. "О еврейском вопросе". "Сб." стр. 368

21. Т. Манн. "О решении европейского вопроса".Там же, стр. 361

22.Т. Манн "К проблеме антисемитизма". Речь, произнесенная  в 1937 году, в Цюрихе в клубе "Кадима". Там же, стр. 192

23. Т. Манн. "Гете и Толстой". Соч., т.9, стр. 571

24. Т. Манн. Письмо Э.Бертраму от 28 декабря 1926 г., Т. Манн. Письма. М., стр. 43

25. Т. Манн. Доклад "Иосиф и его братья", прочитанный в Библиотеке Конгресса США 17 ноября 1942 г. Собр. соч. т.9, стр.172-198

26. Там же

27. Там же

28. Там же

29. Там же

30. Там же

31. Там же

32. Там же

33. Там же

34. Там же

35. Там же

36. М.Ривкин. Толкование недельных разделов книги Брейшит с позиций Нового Интегративного Сознания. "Заметки по еврейской истории" №№ 1, 2, 3 (189, 190, 191); 2016 г.

37. Т. Манн. "Иосиф и его братья". Москва, 2000,  стр. 373

38. Там же, стр. 369

39.  Там же, стр. 373 

40. Т. Манн. Доклад "Иосиф и его братья"

41. Там же

42. Там же

43. "Расчеловечение" - так назван раздел в книге "В стране зэка" Юлия Борисовича Марголина, русско-израильского писателя и философа, отбывшего шестилетнее заключение - 1939-1945 гг. – в советском концлагере

44. Т. Манн. "История "Доктора Фаустуса". Роман одного романа". Соч., т.9, стр. 207. Перевод С.Апта

45.  Т. Манн. "Немецкая речь. Призыв к разуму". "Сб.", стр. 122-127

46. Об универсальности такой пропаганды и соответственно о непреходящей актуальности работ Томаса Манна см. Михаил Эпштейн "Марево и волшебник. Томас Манн и Russia Today". «Новая газета», 19.01.2015

47. Т. Манн. "Из дневников", запись от 24 октября 1933 г. "Сб." стр. 143-144

48. Там же

49. Там же, запись от 8 сентября 1933 г., стр. 143

50.  Т. Манн "Внимание, Европа!" "Сб." , стр. 158-172

51 Т. Манн. "Из дневников", запись от 2 сентября 1934 г. "Сб.", стр.150

52. Т. Манн.  Письмо Э. Корроди от 3 февраля 1936г. Письма. М., 1975, стр. 79-85

53. Т. Манн. Письмо Г.Гессе от 9 февраля 1936 г. "Сб.", стр.341

54. Т. Манн. "Письмо г-ну  декану философскоо ф-та Боннского университета". "Сб.", стр. 180-188, 341 

55. Т. Манн. "Вступит. статья к сб. "Внимание, Европа!", 1938 г. "Сб." . стр. 241-244, 346

56.  Там же

57.  Т. Манн. Письмо Анне Джекобсон от 39 ноября 1938 г. "Сб." 244-246

58. Т. Манн. Письмо Г.Гессе от 8 февраля 1947 года. Там же, стр.322

59. Т. Манн. "Сб.", "Немецкие слушатели", 1942. Там же, стр. 275-277, 350-351

60. Т. Манн."О нюрнбергских процессах", ноябрь 1945. Там же, стр. 317-318, 355

61. Т. Манн.  "Немецкие слушатели", там же, стр.275-277

62. Т. Манн "Опасности, грозящие демократии". Там же, стр. 271-273, 348

63. Т. Манн "Упорный народ",1944. Там же, стр. 425-428

64. Т. Манн "Немецкие слушатели", радиоречь 27 сентября 1942 года. Там же, стр. 412-414

65. "Гибель евреев Европы", 1943. Там же, стр.417-419

66. Там же

67. Там же

68. Т. Манн "Из дневников". Запись 20 апреля 1943 года. Там же, стр.415

69. Т. Манн. "Гибель евреев Европы". Там же, стр. 418-419

70. Там же

71. Т. Манн. Письмо к А.Мейер от 17 февраля 1943 г. Там же, стр. 428-429 

72. Т. Манн. Письмо Ш.Бен-Хорину от 10 августа 1945 г. Там же, стр. 431

73. Т. Манн "Немецкие слушатели", радиоречь 25 апреля 1943 г. Там же, стр. 415-416

74. Т. Манн "О Белой книге". Там же, стр. 419-424, 446 

75. Там же, стр. 422-424

76. Т. Манн. "Спасите евреев Европы". 1945 г. Там же, стр. 432

77. Там же

78. Т. Манн. "Еврейскому рабочему комитету". Там же, стр. 428

79. Т. Манн "Упорный народ". Там же, стр.425-427

80. Т. Манн "О решении еврейского вопроса". Там же, стр. 361

81. Там же, стр. 361, 362

82. Манны Генрих – Томас. Цитируется по статье Е.Берковича "Томас Манн глазами математика". Журнал "Семь искусств", № 12(69), 2015г. 

83. Е.Беркович "Томас Манн глазами математика". Журнал "Семь искусств", 2015,  №№ 7-12

84. Т. Манн "Кровь Вельзунгов". Журнал "Зеркало", Тель-Авив, № 124, май 1995, стр.45. Перевод Е.Фрадкиной

85. Т. Манн. "Кровь Вельзунгов". Там же

86. Там же

87. Т. Манн "О решении еврейского вопроса". "Сб.", стр. 359

88. Цитируется по: Л.Люкс. Два облика тоталитаризма. Сравнительные очерки об истоках и характере большевизма и национал-социализма. Исторические исследования. Книжное приложение к журналу "Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры". Том 1, Айхштетт, 2014.Стр.19

89. Т. Манн.  "О решении еврейского вопроса". "Сб.", стр. 363

90.Т. Манн. Почему еврейскому народу не надо отчаиваться, 1936г.  Там же, стр. 385

91. Т. Манн  "О еврейском вопросе", 1921. Там же, стр. 367-368

92. Т. Манн. "Интервью польской газете "Ционистише Вельт", 1927. Там же, стр. 371

93. Т. Манн. "Живая человеческая реальность", 1932 г. Там же, стр. 380

94. Т. Манн. "О еврейском вопросе", 1921 г. Там же, стр. 367

95. Т. Манн. "Из дневников", 1934. Там же, стр.382

96. Т. Манн. "История "Доктора Фаустаса". Собр. соч., т.9, стр.259

97. Т. Манн. "Германия и немцы." Доклад, прочитанный Т. Манном  в Калифорнийском университете в мае 1945 года. Т. Манн. Собр. соч., т.10, стр.103-126. Перевод Е. Эткинда

98. Там же

99. Т. Манн. "Немецкая речь. Призыв к разуму". "Сб.", стр. 123

100. Т. Манн. "История "Доктора Фаустуса", Роман одного романа." Собр. соч., т.9, стр. 142

101. Т. Манн. "Письмо К. Левенштейну от 24 сентября 1948г. "Сб.", стр.62

102. Подробнее об этом см.: Дымерская-Цигельман Л. "Томас Манн и Василий Гроссман: уроки исповедальной литературы". Интернет-журнал "Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры", № 1, 2008.

103. Т. Манн. "Германия и немцы". См. прим. 97

104. Т. Манн "Доктор Фаустус", Собр. соч. т.5, М., 1960, стр. 475, 476

105. Там же, стр. 478

106. Т. Манн. "Интервью польской газете "Ционистише Вельт"  1927г.  "Сб.", стр. 371

107. Там же

108. Там же

109. Т. Манн "Живая человеческая реальность". Речь, произнесенная Т. Манном в феврале 1932 года. "Сб.", стр. 380

110. Там же

111. Там же 

112. Т. Манн. "Упорный народ". Там же, стр. 427 

113.  Спасите евреев Европы". Там же,  стр.432

114.  Т. Манн. О Белой книге. 1944г. Там же, стр. 419-424

115. Т. Манн "Призраки 1938 года". Там же, стр. 433

116. Т. Манн. "Письмо И.Магнесу от 1 апреля 1948 г." Там же, стр. 435. Перевод с английского Симы Векслер. Оригинал письма на английском языке хранится в архиве И.-Л.Магнеса при Иерусалимском университете

117. Там же

118. Л.Дымерская-Цигельман. "Советские корни  современного антисемитизма" Интернет-журнал "Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры", № 2, 2006

119. Х.Арендт. "Истоки тоталитаризма". Киев, 2002, стр.28-29

120. Т. Манн. "Письмо Г.Майеру". "Сб.", стр.329

121. Т. Манн.  "Письмо Д.Эйнауди". "Сб.",стр.330

122. Л.Дымерская-Цигельман. "Советские корни  современного антисемитизма"

123.  Джонатан Сакс. "Мутирующий вирус: понимание антисемитизма". Программная речь в Европейском парламенте 27 сентября 2016 года. Перевод Б.Дынина. Е Журнал-газета. Мастерская, 2016, октябрь. 

***

 

Евгений Беркович

 

Послесловие редактора

Предлагая читателю «Еврейской Старины» обстоятельную и хорошо документированную статью доктора Людмилы Дымерской-Цигельман о Томасе Манне, я как редактор испытываю гордость. Безусловно, эта работа украсила бы любой журнал, публикующий статьи по истории литературы и культуры. Я благодарен уважаемой Людмиле за доверие и хочу отметить огромную работу, проделанную ею в последнюю четверть века по изучению жизни и творчества великого немецкого писателя. Особенно дорог мне сборник «Томас Манн. О немцах и евреях», составленный Л. Дымерской-Цигельман и Е. Фрадкиной и выпущенный в свет «Библиотекой-Алия» в 1990 году. Экземпляр этого сборника с дарственной надписью составителя постоянно на моем рабочем столе.

Я уверен, что читатель, интересующийся непростыми отношениями Томаса Манна с еврейским миром, найдет в предлагаемой статье много интересных фактов, глубоких мыслей, полезных цитат... Но так как я тоже последние лет десять вплотную занимаюсь этой темой, считаю необходимым сделать несколько замечаний, которые помогут читателю лучше разобраться в этой сложной и многогранной проблеме. Чтобы не делать послесловие более длинным, чем сама статья, ограничусь лишь некоторыми примерами.

Досадные мелочи

Начну с неточностей в тексте. Их немного, но они бросаются в глаза. Я не исправлял их в статье из уважения к научным заслугам автора, который может иметь свое мнение по каждому из обсуждаемых вопросов.

Итак, начнем. В статье написано: «Богатство профессора Прингсхайма досталось ему в наследство от деда». О Хаймане Прингсхайме, деде профессора, известно мало, но он не был богачом. Сказочно разбогател его старший сын Рудольф, отец Альфреда. Рудольф Прингсхайм заработал свое немыслимое богатство, создав в Верхней Силезии сеть узкоколейных дорог, которая потом была национализирована Прусским государством.

В другом месте Людмила Дымерская-Цигельман пишет: «это обращение предшествовало написанному в 1898 году письму Эмиля Золя "Не могу молчать"». Здесь, скорее всего, путаница авторов и названий. Письмо Эмиля Золя называется "Я обвиняю". А статью "Не могу молчать" написал в 1908 году Лев Толстой совсем по другому поводу.

Много внимания уделяется в статье роману Томаса Манна «Доктор Фаустус». Автор статьи упоминает «одного из двух еврейских персонажей» этого романа. Еврейских персонажей в романе, по меньшей мере, три: Хаим Брейзахер, Саул Фительберг и Кунигунда Розенштиль, про которую рассказчик, Серениус Цайтблом, говорит, что она, «как почти все евреи», очень музыкальна.

По поводу убийства Вальтера Ратенау автор статьи пишет, что «это было первое открыто антисемитское политическое убийство, совершенное сторонниками Гитлера». Слово «сторонники» тут требует уточнения. Убийство совершено членами террористической организации «Консул», которую создал и возглавлял Герман Эрхардт. С Гитлером у Эрхарда возникли идейные разногласия, Герман отказался участвовать в гитлеровском «Пивном путче» 1923 года, известны и другие конфликты между ними. Фактически, организация «Консул» конкурировала с национал-социалистической партией Гитлера, хотя в Третьем рейхе убийство Ратенау было оценено как акт «национального сопротивления». Но считать членов организации «Консул» сторонниками Гитлера можно лишь с оговоркой.

Это, конечно, мелочи, и они легко исправимы. У меня есть более серьезные претензии к отдельным положениям статьи.

«Еврейская новелла»

В работе Людмилы Дымерской-Цигельман обсуждается знаменитая новелла «Кровь Вельзунгов», которую я тоже подробно разбирал в специальной статье[1]. Сначала о концовке новеллы, которую переводили на русский язык три переводчицы: Евгения Фрадкина (1995), Елизавета Соколова (1997) и Екатерина Шукшина (2011). Все они перевели концовку новеллы по варианту, подготовленному Манном для «Neue Rundschau». На этом «смягченном» варианте настаивал редактор журнала Оскар Би. Не желая с ним конфликтовать, Томас Манн придумал такой конец:

– А как же Беккерат?

– Ну, он должен быть нам благодарен. Теперь у него будет менее тривиальная жизнь

Но Томас Манн рассматривал такой вариант лишь как уступку журналу, а для книжного издания новеллы конец должен был звучать с двумя словами из идиша: ««Бегáнэфт мы его, ‑ гоя». В оригинале последняя фраза новеллы звучит так: «Beganeft haben wir ihn, - den Goy».

Для писателя здесь важен был не конкретный смысл отдельного слова на чужом языке, а именно его «чуждость», «ненормальность». Последняя фраза Зигмунда звучит явным диссонансом к его правильной, изысканной, местами вычурной немецкой речи. Такого диссонанса и добивался Волшебник, как называли Томаса его дети.

В письме брату Генриху от 5 декабря 1905 года Томас пишет: «То, что ты говоришь о конце, очень укрепило мою веру в этот конец – в его возможность и внутреннюю оправданность. Я и решил оставить его в книжном издании»[2].

Когда в 1921 году Томасу Манну попал в руки один из роскошных экземпляров новеллы, отпечатанных в мюнхенской типографии Dr. C.Wolf &Sohn, писатель был огорчен: концовка текста осталась той же, что была подготовлена для «Neue Rundschau», без «грубых» еврейских слов[3]. В дневнике от 13 апреля 1921 года Томас признается:

«Пришли экземпляры люксовского издания «Крови Вельзунгов», к сожалению, не с оригинальным концом. Я должен был об этом позаботиться»[4].

Через три дня писатель дарит экземпляр книги другу Эрнсту Бертраму и собственноручно исправляет последнюю фразу на первоначальный конец текста с еврейскими словами.

Попытку Людмилы Дымерской-Цигельман оправдать переводчиц и объявить журнальный вариант новеллы окончательной авторской редакцией надо признать неубедительной. Она пишет:

«Авторская концовка не только не соответствовала стилю всего рассказа, но и нарушала цельность образов близнецов. Вряд ли они знали идиш и тем паче использовали его. <…> При этаком национальном самопрезрении, которое, кстати, претило самому Манну, кто бы стал обучать детей идишу?!».

О том, что авторская концовка не соответствовала стилю всего рассказа, Томас Манн догадывался. Более того, он сам стремился к этому эффекту, это был его писательский замысел, литературный прием. В письме Генриху он прямо говорит, что «чувствовал потребность всё еще раз перевернуть вверх дном какой-нибудь репликой»[5].

Пассаж об обучении идишу звучит наивно. Родному языку не обучают, дети впитывают его сами, буквально с молоком матери. И даже если в дальнейшей жизни они не говорят на материнском языке, отдельные фразы и обороты прочно впечатаны у них в подсознание и могут в экстремальных состояниях сорваться с языка.

Самым полным и научно обоснованным собранием сочинений Томаса Манна является еще не законченное Полное комментированное франкфуртское издание (GKFA). «Кровь Вельзунгов» опубликована в томе 2.1 «Ранние рассказы». Концовка текста здесь та, которую придумал автор, т.е. с «грубыми» еврейскими словами. Так же поступили издатели французского перевода 1931 года, заменив, правда, еврейские слова французскими.

Русский читатель получил перевод «Крови Вельзунгов» в том виде, на котором настаивал редактор «Neue Rundschau». Томас Манн был согласен с такой концовкой только в виде исключения, обещав брату Генриху, что в книжном издании обязательно вернется к оригинальной фразе. Увы, переводчики на русский язык (Е. Фрадкина, Е. Соколова и Е. Шукшина) желание автора проигнорировали. Оправдание такого решения в статье Людмилы Дымерской-Цигельман явно неудачно.

Не согласен я и с общей оценкой новеллы «Кровь Вельзунгов», автора которой упрекали в том, что он отомстил семье своей молодой жены за год ожидания, на который обрекла писателя строптивая невеста и ее несговорчивый отец. Автор обсуждаемой статьи в «Старине» пишет про новеллу: «Писалась она по следам томительного ожидания решения Кати, и не исключено, что некоторые из переживаний того времени отразились в пародийности фабулы новеллы и в обрисовке ее персонажей».

Несмотря на сходство домов Прингсхаймов и Ааренхольдов, мысль о том, что Томас Манн нарисовал злую карикатуру на семейство своего тестя, в том числе, и на свою жену, представляется абсолютно неверной. Этому противоречит и желание прочитать новеллу теще и шурину, и просьба о помощи, с которой Томас обратился к Альфреду Прингсхайму. Да и на фон Бекерата, подвергавшегося постоянным насмешкам и уколам со стороны родственников его невесты, автор «Будденброков», сватавшийся к Кате, не похож. Так что местью автора за год неопределенности и страха получить от невесты отказ новелла «Кровь Вельзунгов» явно не является.

Тем не менее, связь между домами Прингсхаймов и Ааренхольдов существует, только она немного сложнее, чем просто злая карикатура на реальную семью. Выдуманное семейство Ааренхольдов есть образ того, чем представлялись Прингсхаймы Томасу Манну в его страхах перед неведомым доселе еврейским домом. Вместо Прингсхаймов писатель должен был бы встретиться с Ааренхольдами, если следовать антиеврейским клише и стереотипам, которыми руководствовался писатель.

К счастью для автора новеллы, его страхи не оправдались, Прингсхаймы оказались нормальными европейцами, «ничего, кроме культуры», как выразился Томас в уже цитированном письме брату. Это объясняет свободу, с которой писатель рисует жизнь богатой еврейской семьи, безуспешно стремящейся стать немецкой. Чем злее показаны пороки Ааренхольдов, тем больше славы и почета непохожим на них Прингсхаймам. Так полагал автор, но просчитался.

«Германия без антисемитизма, евреи – без Холокоста»

К Томасу Манну не подходит ярлык банального антисемита. Для аристократа духа, каким считал себя и каким на самом деле являлся Манн, «антисемитизм – это аристократизм черни», как чеканно выразился автор «Иосифа и его братьев» на встрече с членами сионистского общества «Кадима» в Цюрихе в марте 1937 года. Антисемит, утверждал тогда Манн, руководствуется простой формулой: «Я ничто, но зато я не еврей». Человеку, который что-то собой представляет, у которого сохранилась хоть капля самоуважения, нет необходимости прибегать к такому сомнительному утешению.

В том же выступлении перед членами «Кадимы» Томас Манн заявил, что антисемитизм ведет к варварству, возврату к тем временам, когда немцы еще не стали культурной нацией Европы, а были доисторическими германскими племенами.

При этом писатель уверен, что антисемитизм в Германии практически отсутствует. Даже в 1943 году, когда гитлеровский режим полным ходом уничтожал евреев Европы, Томас Манн утверждал:

«Никогда интеллигентный, образованный, европейски ориентированный человек в Германии не может быть антисемитом… Абсолютно неверно приписывать антисемитизм подавляющему большинству немецкого народа, что могло бы выдаваться за народную основу преступлений нацистов против евреев»[6].

Политическая слепота автора этого суждения удивительным образом сочетается с необыкновенной политической прозорливостью. Именно Томас Манн первым увидел опасность поднимающего голову нацизма, во главе которого встал в Мюнхене будущий фюрер немецкого народа. Пророческое заявление было сделано за несколько месяцев до гитлеровского путча, который произошел 9 ноября 1923 года, в июне того же года. Вот слова провидца Манна:

«Мюнхен – это город Гитлера, немецкого вождя фашистов, город свастики»[7].

Нужно отдать должное проницательности писателя: он точно описал развитие событий задолго до того, как они в реальности произошли. Летом 1923 года Гитлер был руководителем мелкой маргинальной партии, не способной набрать хоть какой-то заметный процент голосов на выборах в рейхстаг. Вряд ли кто-то мог тогда предвидеть, что он станет всевластным диктатором, фюрером немецкого народа, а Мюнхен будет объявлен столицей национал-социалистического движения. Диагноз Томаса Манна, поставленный в июне 1923 года, оказался точным. Но когда речь заходят о евреях, зрение писателя теряет остроту.

В художественных произведениях Томаса Манна часто встречаются евреи, но практически не показаны антисемиты. Только в конце «Волшебной горы» на короткое время возникает комический персонаж антисемита Видемана, которого читатель вряд ли принимает всерьез. Антисемитизм при этом не осуждается, рассматривается как ребячество и занятие нездорового человека. Даже в позднем романе «Доктор Фаустус», вышедшем в свет в 1947 году и показывающем в художественной форме трагический путь Германии к катастрофе нацистского господства, ничего не говорится про преследование евреев. Германия показана без антисемитизма, а евреи – без Холокоста.

«Антисемитизм, от которого он никогда полностью не избавился»

В книге «Моя жизнь» патриарх немецкой литературной критики Марсель Райх-Раницкий признался:

«Если мне приходилось с помощью двух имен обозначать, что же, собственно, я понимаю под «немецким» в нашем столетии, я отвечал без колебаний: Германия в моих глазах — это Адольф Гитлер и Томас Манн»[8]. Эта оценка предполагает, что все хорошее в немецком характере воплотил в себе Томас Манн, а все плохое – Адольф Гитлер. Эти две персоны в глазах Райх-Раницкого – антиподы, между ними нет ничего общего, их позиции противоположны во всем.

Статья Людмилы Дымерской-Цигельман является хорошей иллюстрацией к мнению Райх-Раницкого. Множеством цитат из речей, дневников, статей Томаса Манна рисуется портрет убежденного демократа, гуманиста, решительного противника любых «диктаторско-террористических режимов». Правда, в качестве примеров используются высказывания уже зрелого писателя, вставшего на защиту демократии после создания Веймарской республики. Но если присмотреться к творчеству Томаса Манна до 1922 года, мы увидим другого человека.

Совсем молодым литератором Томас Манн принял участие в редактируемом старшим братом журнале «Двадцатый век», последовательно развивавшем националистические идеи. Антисемитским считали журнал «Двадцатый век» сами антисемиты. Например, в опубликованном в 1893 году журналом «Немецкие социальные тетради» перечне печатных изданий Германии журнал «Двадцатый век» попал в рубрику «Издания обще-антисемитского направления». Тот же орган регулярно публиковал аннотацию статей очередного номера журнала «Двадцатый век» с настоятельным советом своим читателям основательно с ними ознакомиться. Журнал вошел в составленный известным антисемитом Теодором Фричем «Катехизис антисемитов».

Главным редактором «Двадцатого века» Генрих работал с апреля 1895 по март 1896 года, хотя печататься там начал с 1893 года. Соответственно недолгим было и участие в издании Томаса Манна. Но оно предельно четко показала его взгляды в то время. Известный социолог Штефан Бройер (Stefan Breuer) так оценил участие братьев Манн в журнале «Двадцатый век»:

«В таком идеологически заряженном окружении человек находится не потому, что не понимает, что он делает, и не потому, что ему нужны деньги, и не потому, что хочет попробовать себя в разных ролях. Кто работает в таком журнале, делает это по принципиальным соображениям, в полном согласии с тем, что лежит в основе профиля такого издания»[9]

Людмила Дымерская-Цигельман считает, что это – лишь «грехи молодости», временное мнение, которое тогда разделял Томас Манн, и которое впоследствии поменял на другое, не изменив главному – своим гуманистическим убеждениям. В качестве примера изменившегося мнения Манна о евреях автор статьи в «Старине» приводит знаменитое и многократно цитировавшееся эссе «Решение еврейского вопроса», опубликованное в 1907 году.

Я с этим не согласен. И это эссе, и многие последующие работы писателя показывают, что настороженное, иногда предвзятое и неодобрительное отношение к евреям сохранилось у него до конца жизни. Для обоснования этого утверждения потребовалось бы гораздо больше места, чем отведено для послесловия, поэтому ограничусь лишь словами сына писателя Голо Манна, который рассказывал Марселю Райх-Раницкому о своем отце:

«...он по рождению провинциал, и от этого никогда полностью не отошел. Моя мать имела обыкновение говорить: „Будденброки – это не господа!“ Не то, что обитатели дома на улице Арси; просто добрые буржуа. Добрые буржуа в маленьком городе. Отсюда происходит и его антисемитизм, от которого он никогда полностью не избавился (его брат тоже нет). Как мог юный патриций маленького городка не быть антисемитом?»[10].

«Какого черта он полез на эту галеру?»

В годы Первой мировой войны писателя уже не назовешь начинающим – в 1915 году ему исполнилось сорок лет. Признанный негодным к строевой службе, Томас сам себе поставил личное боевое задание: оправдать позицию Германии в начавшейся «глубоко порядочной» войне. И писатель, отложив все остальные литературные дела, с жаром взялся за это не просто трудное, но, скорее всего, невыполнимое поручение. В автобиографии он вспоминал: «я был «призван» не государством и не военным командованием, а самим временем».

Первым результатом его усилий стал очерк «Мысли во время войны», написанный между серединой августа и началом октября и опубликованный в ноябре 1914 года в журнале «Die neue Rundschau». Потом последовали эссе «Фридрих и большая коалиция» с подзаголовком «Очерк на злобу дня и часа» и «Размышления аполитичного».

Писатель далеко не уверен, что принял правильное решение, пожертвовав «чистым сочинительством» ради исповедальных размышлений о войне и мире. Не случайно первым эпиграфом новой книги выбрана фраза из «Проделок Скапена» Мольера: «Какого черта он полез на эту галеру?».

Позицию автора «Будденброков» в отношении мировой войны немедленно заметили в Европе. Ромен Роллан сравнил его с «разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора». В России А.В.Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то психом: «В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими».

Вряд ли тогда Райх-Раницкий противопоставил бы Томаса Манна и Адольфа Гитлера. В то время они не выглядели антиподами. Многое из того, что писал Томас Манн в «Размышлениях аполитичного», повторит через 7-10 лет Адольф Гитлер в книге «Моя борьба». Манн и Гитлер использовали одну и ту же лексику, характерную для националистов. То и дело в «Рассуждениях аполитичного» встречаются слова и обороты, которые потом войдут в лексикон нацистов: борьба, оружие, величие, вождь, национальный дух, немецкая душа…

Националистическая идеология фёлькиш, с которой Томас Манн столкнулся еще в журнале «Двадцатый век», заполнила целые страницы в «Размышлениях аполитичного». Иногда по вырванной из текста цитате невозможно определить ее автора, с равной вероятностью ее могли написать и Томас Манн, и будущий немецкий фюрер.

В плену стереотипов

На жизненном пути Томаса Манна не раз встречались евреи. Это были разные люди. Кого-то он ненавидел, как Теодора Лессинга или Альфреда Керра, кого-то ценил и уважал, как Самуэля Фишера и Самуэля Люблинского. О значении евреев в творческой жизни писателя Манн говорит в эссе «К еврейскому вопросу», написанном в 1921 году по следам эксклюзивного издания новеллы «Кровь Вельзунгов»:

«Евреи меня „открыли“, евреи меня издали и продвигали, евреи поставили мою невозможную театральную пьесу; еврей, бедный С.Люблинский, был первым, кто моим «Будденброкам», встреченным вначале с кислой миной, предсказал в одной леволиберальной газетке: „эта книга будет расти со временем, и будет читаться все новыми и новыми поколениями“»[11].

Когда Манн пишет «евреи меня издали», то подразумевается не только Самуэль Фишер, но и его редактор Оскар Би, который, как вспоминал писатель в «Очерке моей жизни», «проявил интерес к моей работе и предложил мне прислать издательству Фишера все, что только у меня имелось». Под «невозможной театральной пьесой» имеется в виду единственная пьеса Манна «Флоренция», поставленная в 1910 году Максом Рейнгардтом.

Несмотря на все многообразие человеческих типов среди еврейских знакомых Томаса Манна, в его художественных произведениях, как правило, еврейские образы откровенно отталкивающие. Если еврей – чиновник, то карьерист, если торговец, то хитрый мошенник, если художник, то оторванный от жизни упаднический эстет. Создается впечатление, что те евреи, которые «открыли, издали, продвигали» писателя, ему не интересны. Они не давали ему материала для социальной сатиры, не вписывались в устоявшуюся систему еврейских клише и стереотипов, в плену которой Томас Манн находился, работая над «Кровью Вельзунгов». Из этого плена писатель окончательно так и не освободился.

***

Двадцатый век показал, что мы живем в очень сложном мире. Многие явления невозможно упростить, приходится принимать их такими, как они есть, со всеми их противоречиями и запутанностями. Как, например, уложить в голове тот факт, что электрон – это одновременно и волна, и частица с точно измеренной массой? Нам очень хочется, чтобы имело место только одно – волновое или корпускулярное – описание элементарной частицы. Но это невозможно, и приходится принимать трудно вообразимую волновую и корпускулярную картину мира.

Столь же сложным является и мир такого выдающегося писателя, как Томас Манн. Одного словечка из пары – антисемит или филосемит, демократ или реакционер, космополит или националист – для его характеристики явно недостаточно. Он не поддается такому упрощению, и попытка написать его портрет только одной краской, пусть даже самой яркой, обречена на провал. Портрет, может, и выйдет красивым, но окажется далеким от оригинала.

Примечания

[1] Беркович Евгений. Новелла Томаса Манна «Кровь Вельзунгов» и проблемы литературного антисемитизма. Нева, № 5 за 2016 г.

[2] Генрих Манн - Томас Манн. Эпоха. Жизнь. Творчество. Переписка. Статьи. М.: Прогресс, 1988, стр. 85.

[3] Утверждение Евгении Фрадкиной, будто «“Кровь Вельзунгов“ не была опубликована на языке оригинала при жизни автора», следует признать очевидной ошибкой.

[4] Mann Thomas. Tagebücher. 1918-1921. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. Frankfurt a.M. 1979, стр. 504.

[5] Генрих Манн - Томас Манн. Эпоха. Жизнь. Творчество. Переписка. Статьи. М.: Прогресс, 1988, стр. 84.

[6] Mann Thomas. The Fall of the European Jews. In: Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 494-498. S. Fischer Verlag 1974, стр. 496.

[7] Mann Tomas. Briefe aus Deutschland [III]. Große kommentierte Frankfuter Ausgabe, Werke - Briefe - Tagebücher, Band 15.1, Essays II. 1914-1926, 686-696. S. Fischer Verlag, Frankfurt a.M. 2002, стр. 694.

[8] Райх-Раницкий Марсель. Моя жизнь. Новое литературное обозрение, М. 2002

[9] Breuer Stefan. Das „Zwanzigste Jahrhundert“ und die Brüder Mann. In: Dierks Manfred; Ruprecht Wimmer (Hrsg.). Thomas Mann und das Judentum. Die Vorträge des Berliner Kolloquiums der Deutschen Thomas-Mann-Gesellschaft. (Thomas-Mann-Studien 30). Verlag Vittorio Klostermann. Frankfurt a. M. 2004, стр. 90.

[10] Mann Golo, Reich-Ranicki, Marcel. Enthusiasen der Literatur. Ein Briefwechsel. Aufsätze und Portraits. S. Fischer Verlag. Frankfurt a. M. 2000, стр. 76.

[11] Mann Thomas. Zur jüdischen Frage. In: Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 466-475. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M. 1974, 470.

 

Оригинал: http://berkovich-zametki.com/2017/Starina/Nomer1/Dymerskaja1.php