I
Поэтический сон… Рифмы-крыши от сна встрепенулись,
разложили проспекты листы городских площадей.
Шпили башен в чернила Невы, не спеша, окунулись…
и стихи потекли - про несчастья и счастья людей.
Их читали мосты, сокрушаясь и радуясь вместе
с куполами церквей, отражающих внутренний свет.
Летний сад рассказал своей Зимней канавке-невесте
о прекрасной любви… по прошествии тысячи лет.
Зазвонили трамваи, с ночными собаками споря,
кони вздыбились, им не впервой отбиваться от рук.
Зашептал Эрмитаж, строкам слышимым истово вторя,
зазвучал над садами высокий таинственный звук.
Бриз балтийский его, не сумев заглушить, увеличил…
до небесных высот вознеся, чтобы слышали все.
Поэтический сон Петербург воспевал и величил,
над землею по взлетной стараясь взлететь полосе.
II
Не взлетел, опоздал… Амальгама зеркальных каналов
удержала в себе отражения будущих встреч.
Завязалась игра между ритмами строгих порталов
и катренов стихов, предназначенных время стеречь.
Заигрались поэзией мытые ливнями плиты
мостовых, в перекрестках меняющих векторы снов.
Парапетов и набережных молодые граниты
собрались в ожидании метко расставленных слов.
Чистота вдохновения пересеклась с перспективой
не уставшего Невского всех выводить на простор
главной площади города, необъяснимо красивой,
разрешающей давний - барокко и классики - спор.
Разлетелись огромною стаей поэзии ленты
голубей… На карнизах расселись, вдали от земли.
Поэтический сон, из реальности выбрав моменты
Петербург с невозможным смешал… и растаял вдали.
III
Чтобы где-то соткаться из нитей смещенных событий,
побывав от земли на седьмом временном этаже…
Петербург не родился бы без отвлеченных наитий.
Вот родился… и вырос, и молча стареет уже.
Он как опытный мэтр зарифмует дожди с облаками,
если нужно добавит в строку ассонансной воды.
Он на стрелке Васильевского, обращенными к небу руками
оставляет Ростральных колонн световые следы.
Здесь кривая подковы, спасающей воду от суши
спит и видит во сне наводнений подводную суть.
Два гранитных мяча, сохранив обреченные души,
покорили Неву, чтобы вдруг на волне не уснуть.
Поэтический сон, пробежав полукругом газона,
словно хрупкая девушка утром в спортивном трико,
подвязал на трезубец Нептуна, у Биржи фронтона
ожидания вечной любви, унесенные сном далеко.
IV
Два не могут египетских сфинкса, давно полюбив,
отвести в сиените застывшие намертво взгляды.
Прикоснулись к грифонам, традиции императив
исполняя, влюбленные чувств испытав перепады.
Он пришел проводить угловатые льдины в века,
ледоход на Неве - календарного пика примета.
Под мостом исчезали прохладного дня облака,
Петербург открывался и ждал не прохладного лета.
Стометровый собор, опрокинутый вниз головой
под фасады Английской, смущенные дерзостью века,
заглянул… покачал на волне золотою главой
и уснул среди дня, позабыв про дела человека.
Проносились машины, художества силясь разъять,
под Минервой на куполе грелась в искусстве весна.
Бородатый художник с этюдником хост разлучать
передумал внезапно… когда появилась Она.
V
Постояла на каменной пристани Невских ворот,
непохожих совсем на Петровские арку-ворота.
По ступеням спустилась, прошла под стеной поворот
бастиона Нарышкина, друга Петра. Начиналась суббота.
Поэтический сон длился долго – до пушки, до дня.
Просыпались, желая уснуть, крепостные фракталы…
Пушка бахнула ровно в двенадцать, добавив огня
в неактивную жизнь, испугав городские кварталы.
И взметнулся над крепостью чаек пронзительный крик,
и волна понеслась между небом и рябью воды.
По пустынному пляжу навстречу красивый старик
к Ней шагал, оставляя на белом песке запятые-следы.
Разминулись… Она засмотрелась на парусный бот,
огибающий стены под гюйсом крестовым Петра.
Он узнал… приоткрыл в изумлении радостном рот,
чтобы что-то сказать… Гюйс трепали морские ветра.
VI
Что птицы пьют зимой, когда вода замёрзла?
Об этом думал мокрый Он, под зонт, не прячась от воды.
Над городом весна с утра туч недра черные развёрзла
и поливала, не скупясь, проспекты, площади, сады.
Лес ионических колонн в продольных, мелких каннелюрах
под музыку небесных струй играл в линейный водопад.
Кутузов и Барклай-де-Толли, навек застывшие в скульптурах,
отечество собой хранили, не жаждали больших наград.
Собор Казанский обхватил раскрытой в небо колоннадой
огромную пространства часть, в слезах заснувшую вчера.
Дом Зингера с большим орлом, с прозрачной башнею-громадой
был озадачен лишь одним – продажей книжного добра.
Он озабоченно искал знакомый образ на канале,
заглядывал в метро, в такси, в дом Зингера с угла зашел.
Хотел Её увидеть вновь - на улице, в торговом зале…
Ходил-бродил, искал-грустил… Надеялся… Но не нашел.
VII
БКЗ упразднив разнесли, как недавно «Россию» в Москве,
город истово ждал перемен, возрождения Греческой церкви.
Он по Лиговке медленно шел, предаваясь весенней тоске,
фонари у вокзала на Знаменской медленно меркли.
Наступающий день не сулил исполнений мечты,
у метро беззаботные слёзно просили на грех.
Облысевшая площадь, устав от машин и людской суеты,
не хотела Восстания зваться и с утра обижалась на всех.
Ленинградский в Москве и Московский вокзал - близнецы по отцу,
между - кроме железной дороги - секретная связь.
Не вождя - оказалось - Петра бюст Московскому больше к лицу…
Гомонили таксисты, приезжих везти торопясь,
о прибытии голос, железом скрипя, объявил,
сигаретный окурок с искрой полетел из окна.
Он еще никогда никого - как Её - не любил,
не Её ждал сегодня… а вышла навстречу Она.
VIII
Он признался… Она, не присев на пустую скамью,
поплыла в направлении, заданном жестом поэта.
Голубей распугав шумно-крылых большую семью,
Он за ней поспешил, не дождавшись прямого ответа.
Пушкин снова читал, вдохновенно, не зная границ
вдохновению… как бы читал поэтический Бог.
Лицеистского гения свет озарил уже тысячи лиц…
Площадь снова плыла под его поэтический слог.
За деревьями Русский музей желто-белым парил,
перед ними гремели движками машины-ракеты.
Клоун в маске, с детьми забавляясь, прохожих дурил,
из «Бродячей собаки» толпой выходили поэты.
Кто-то начал читать про надежных друзей и подруг,
кто-то слушал восторженно, радостью рифмы встречая.
На огромной длины поводке чей-то преданный друг
бороздил по кустам, как обычно маршрут помечая.
IX
Когда под утренний туман пробился миг восхода солнца,
и невский воздух распрощался с гудком последним корабля,
Он отворил в огромный мир свое мансардное оконце
и обнаружил в перспективе, как белым светится земля.
Когда верхи торцовых стен, труб и коньков мазнула краской,
за ночь сгустившей колер рыжий, Санкт-Петербургская заря,
Он после водной процедуры сумел мускулатурной тряской
взбодрить себя от сонной неги, чтобы восход прожить не зря.
Позавтракав в кафе омлетом, коврижкой и горячим чаем,
Он в чисто вымытый троллейбус на первой линии влетел.
Три поливальные машины, все понимания за краем
оставив… мыли мыльной пеной асфальт до блеска - он блестел.
Кораблик на Адмиралтействе поймал нитеобразный лучик
под парус, золоченым боком его искусно отразил.
Сломался луч, на правый берег, используя удобный случай,
перелетел, вскочил в троллейбус… Его внезапно ослепил.
X
Она кораблик развернула, во сне кружась над острой шпагой,
луч переправила к фонтану, разбила в радугу над ним.
Спустилась… сон с себя стряхнула, умылась разноцветной влагой
и стала молча ждать свиданья… как договаривалась с Ним.
Он из троллейбуса на Невском вышел на первой остановке,
у Александровского сада купил букет колючих роз.
Её заметил у фонтана, в той самой тихой обстановке
которая полночи снилась… И вновь, в уме задал вопрос.
Они гуляли по дорожкам… Он не решился громко ставить
вопрос под сенью сна деревьев… Остановились у Петра.
Могучий конь терзал копытом змею, готовую ужалить
Петр руку простирал над ними и суетой забот утра.
- Тому, кто смог в меня войти, обратно в жизнь уже не выйти!
Готов пожертвовать свободой не на день, год… на все года?
Он без смущения, спокойно, остерегаясь мыслей прыти,
ответил, взглядом улыбнувшись: Готов, конечно!.. – Значит, да!
XI
Кто пережил мгновенья счастья, тот знает, как это бывает…
как убыстряется ток крови, и частым делается пульс.
Как над землей, забыв про тело, душа распахнутой взлетает
и где-то там, под облаками трепещет на ветру, как гюйс.
Кто без сомнений согласился на путь труднейший и тревожный,
готов в неведомом, далёком искать поэзий жемчуга…
тот должен помнить - из историй - закон, как будто непреложный:
играя в неземное счастье, жди козней на земле врага.
Он не заметил, как злорадство преобразило глаз змеиный,
как камень-гром заколебался, и Петр привстал на стременах,
как изменились птиц движенья и говор сонный голубиный,
как задрожали в окнах тени, во всех – всё слышавших – домах…
Они взлетели над Сенатской, достигли высоты зенита,
вниз с восхищением всмотрелись - в любимый городской простор.
Их окружала, не рифмуясь, свободных рифм большая свита…
Он записал на тверди неба любви жестокий приговор.
XII
Мятежный, беспокойный город, спал внешне тихо, но тревожно,
судов входили караваны под разведенные мосты.
Найти свой слог в литературе, порою, кажется не сложно…
Порою кажутся находки - стереотипны и пусты.
Санкт-Петербурга эволюций не обойти вниманьем прессе.
То он лиричен, то логичен, то театрально смешноват,
То эксцентричен, то трагичен, то легок в самом легком весе…
И скромен до уничиженья, когда ему кричат: Виват!
Всю ночь под рынды караванов хор иностранных интонаций
ему пытался под давленьем чужие воли навязать.
Он на Неве профессионально провел за триста навигаций
и не боялся быть собою… и никому не подражать.
Мост Большеохтинский под утро, свой разводной пролет устроив
в горизонтальном положении, собой два берега связал.
Хрусталь воздушных ожерелий, в воде пространственно удвоив
мост слово – не учтя советов – своё о городе сказал.
XIII
Он на хрустальный мост смотрел, свои в уме слагая строки,
свои слова в них заплетая, шлифуя швы заподлицо.
Она сидела рядом с ним, жгла время, изменяла сроки,
играла городским пространством, смеялась крайностям в лицо.
Он написал стихотворение – Она перечитала дважды,
сказала – что не так, где плохо… что нужно править, что менять.
Он, одержимый вдохновением, томимый стихотворной жаждой
писал еще – она читала… Как в этом состоянии спать?
А город спал, перед рассветом совсем по-детски безмятежно…
Лишь огоньки такси мелькали, день к ночи приближая… Не
спалось десятерым атлантам, держащим небеса прилежно,
уже не первое столетие, не в первой победив войне.
Он, наконец, устал… сложились листы фантазий, ночь сомлела,
с пера в чернильницу слетели две капли призрачных чернил.
Она теплом Его накрыла, и все стихи его согрела,
заснула тоже… На востоке в полоску неба день светил…
Продолжение следует
