Детский сад
Будто сосланы в сад на работы,
Все в слезах и соплях, и в тоске,
Утром строятся детские роты
И работают долго в песке.
И в игрушечном том Магадане,
Где судьба их с утра решена,
Хором «Мама!» кричат они маме,
Будто мама у роты одна.
Дети с гномами строили дамбы,
Помогали им птица и крот
… Я тебя в детский сад не отдал бы
Исправительных этих работ.
ххх
Мир дует в щелочку, в какую-то прореху,
в зазор, оставленный меж прошлым и пустым,
не в пустоту – во всякую помеху,
не только в форточку, когда мы ночью спим.
Нужна акустика, нас изнутри продуло.
Наверно, боли скучно взаперти.
Дыханье трудное. Но ты уже заснула
с такою флейтой маленькой в груди.
Не ведаешь, а выдуешь обиду –
а музыка до завтра заживет.
И ты молчишь, не подавая вида,
но что болит, то хорошо поет.
ххх
Наш двор состязается с Ветхим Заветом,
И «око за око» мы помним пока.
Но вот начинается новое лето,
Другие событья, иные века.
Яснее и проще становятся лица.
Темнее семьи родовые дела.
На ваши расспросы: «А дома блудница?» –
«На юге, – ответствуют, – отпуск взяла».
Дворовый народ на баяне играет,
Накрасил яиц, куличей прикупил.
А был ли ты, Господи, бог тебя знает!
… Мне жалко Иосифа, жалко Рахиль.
ххх
А мы все в том же захолустье
На той же станции метельной,
Где так же царственно и грустно,
Как в государстве сопредельном.
И те же трещины в асфальте,
Такое же по вкусу пиво,
И заживает все до свадьбы,
И дует, дует от залива.
Мы слишком долго здесь стояли,
И в ожидании движенья,
Как будто лозы, прозябали,
И выясняли отношенья.
ххх Одежда ночью просыпается, на время тело потеряв, как будто души обнимаются, – за ворот тянется рукав. И как бывает в сказках Андерсена, у нас без них свои дела: любовь безрукая, безадресная, крахмала больше в ней, чем зла. В гостях, в шкафу, в фойе на вешалке – ну не Набоков, так "Бобок"... Не поправляй, не надо вмешиваться, Ведь два пальто на номерок! ххх О горе нечего рассказывать. Так глубоко сидит, так тихо, такими проникает лазами, невидимыми, как кротиха. Такое маленькое, хваткое, настойчивое и простое. Такое же слепое, с лапками – все время роющее горе.
ххх
Окажется важным на старости лет,
Чего никогда добровольно не делал, –
Отслеживать в ванной оставленный свет,
Наличие в сумочке дочери денег.
Газеты читать и мечтать о стране,
Лет двадцать назад затонувшей в болоте,
Решить на катушки смотать мулине, –
Полмесяца занятость, как на работе, –
И внуку рассказывать, как о себе,
О том человеке, которым ты не был…
И путать реальное с бывшим во сне.
И долго, подробно рассматривать небо.
ххх
«Пустее стало…» – как сказал нам Плюшкин,
Повсюду смерть прошла, как вор,
Посредством паутины, а не пушки,
И дверь оставила открытой в коридор,
И души умерших почтительно скупая,
слывёт помещиком в неведомых краях…
Нет-нет, да и слеза скупая
Появится, как птичка на полях.
Умру, хочу, чтоб по-другому было.
Не возвращаться. Вряд ли это месть.
Хотелось бы, чтоб ты меня забыла.
Я весь умру, не продаваясь, весь.
ххх
Всё время громко радио играло.
Оно в ушах эфир прилежно пашет.
Нам из Колонного транслировали зала
«Скажите, девушки, подружке вашей...»
И звали штурмовать далёко море.
Мы поднимались с пионерской зорькой.
Родителей ссылали в санаторий,
А деток - в лагерь, с аппаратом «Зоркий».
Порядок был из цéмента и стали,
И в мае на фасадах эти лица…
Им «сверху видно всё», мы это знали,
Но Моцарт был за нас, как говорится.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer4/Grigorin1.php
