Шестое заседание литературно-критического клуба «Гамбургский счет» посвящено обсуждению рассказа Светланы Чураевой, опубликованного в «Бельских просторах» №3, 2012.
Слово обсуждающим
Вадим Богданов:
Кошерный аборт, или Адские роды (квазикопипаста из энциклопедии современной культуры, фольклора и субкультур, а также всего остального).
– Что это у тебя в штанах?
– Я стал матерью…
Анонимус
Название. Чудеса несвятой Магдалины (оно же – инструкция для эмбрионов «Как выжить в окружающем тебя тазу», развивающая книжка-раскраска «Откуда дети плюются», революционный манифест «Яблоки – оружие промискуитета»).
Автор. Светлана Чураева, известная писательница в журнал, сочинительница букв, прозелит романов и поэтон стихов, расшифровщик слогана малой родины Мустая Карима.
О сюжете. История рассказывает о малолетней тян, страдающей умственным рахитом и хроническим раздвигозом нижних конечностей. Родители в нежном возрасте не посвятили героиню, откуда и куда появляются дети, рассчитывая, что для воспитания достаточно запугать ребенка яблоками, как плодом инфернально адским, ведущим к падению здоровья и половой деградации. На этом воспитательный процесс супруги макаренки сочли законченным, что и привело милую лолу к логическому концу по эти самые яблоки, каковые не могли не сказаться на ее содержимом. Увидев, что анис (раковые яблоки) так и не оставляют дочурку уже шестой месяц, родители приняли решение выпилить инородную антоновку из палисада, для чего и обратились в местное отделение женского гестапо(ликлиники), скрытое до поры под вывеской. Все это время тян в промежутках между родительскими избиениями и санитарными издевательствами как бы не понимала, что с ней происходит и чего от нее хотят эти добрые дяди и тети в халатах, заляпанных кровью и детским мозгом. В результате эпического бардака и наплевательского отношения к своим прямым обязанностям больничные ахтунги выпил провалили, что привело к выходу алешеньки в открытый таз. Как следствие неудачной дефенестрации алешенька оказался девочкой чуть более чем полностью и был направлен на принудительное лечение и усыновление государством. Но не тут-то было! Слепой материнский инстинкт открыл матери терезе глаза на происходящее, она как бы все поняла и стала принимать участие. Добрая тян решила оставить покемона себе для прокачки и перехода на следующий уровень, презрев душевные проклятия неравнодушных родителей и медперсонала, в чем ей помогает унылый патологоанатом-женофоб. В финале юная мать удаляется сожительствовать с приемными дедушками – двумя похмельными троллями преклонных годов, что само по себе как бы говорит нам, что кал, угар и содомия в ее жизни не кончаются, а совсем наоборот.
Об идее. Вообще целью данного творения является получение автором лузлов в чуть менее чем промышленных масштабах. Появление сабджа в печати обречено вызвать массовое бурление (говн) магм, с последующим набросом их на вентилятор.
По ходу повествования автор троллит всю половую медицину этой страны от акушера до гинеколога, низводит до точки сборки первичную ячейку общес-тва, сталкивает по гендерному признаку буквы Мэ и Жо, спаррингует крыс терьерами, реально выносит читателю мозг яркостью и пронзительностью мыслеформ и, не сбавляя словооборотов, окунает по самые синапсы в реальный мир. При этом текст вообще не рекомендуется для людей, животных со слабой психикой, кормящих женщин и детей. Написан он с глубоким знанием предмета и таким погружением в суровые будни, что невольно намекает…
Все это не может не доставлять в том числе и удовольствие. Более чем годный текст данного творения изобилует литературным языком чуть менее чем полностью, в чем нельзя не обвинить автора. Кроме того, он как бы негласно голосит о том, что в сабдже есть кроме всего остального «скрытый смысл», который позволяет автору смотреть свысока на воинствующих (хомячков) критиков, ибо, что бы они ни сказали о тексте, автор, надув эго, может всегда заявить – «ничего вы не поняли, амиги». И будет неопровержим.
Чему уподоблю плод сей… По ощущениям в процессе ознакомления и послевкусию сабдж больше всего напоминает фильм Балобанова «Груз 200». И читаешь не отрываясь, и продирает до слез, и страшно, и обидно, и хорошо. А закончишь читать – полдня ходишь с таким ощущением, что дерьма объелся. Я гарантирую это!
Вадим Султанов:
Я не буду говорить, что мне понравился рассказ С. Чураевой «Чудеса несвятой Магдалины» (анонсированный как отрывок из романа), опубликованный в мартовском номере великолепного нашего республиканского журнала «Бельские просторы». Не буду хотя бы потому, что нравятся обычно, допустим, яблоки или, скажем, газировка. А касательно этого рассказа, я думаю, подходят совсем другие выражения. Как-то: шок, ужас, боль, любовь, сострадание, милосердие. В этом отрывке концентрированно проявились все особенности прозы, которую с очевидностью можно отнести к женской. Разумеется, женская проза – это не та проза, которую пишут гоминиды соответствующего пола. Суть ее – этой новой женской русской прозы (три прилагательных, пусть, пусть) – невероятное, противоречивое сочетание (всегда, везде – см. Улицкую, Толстую) повествования о бытии телесного низа, которое было бы раблезианским, если бы не было наполнено такой чудовищной тоской и одиночеством, и – обязательно! – о наличии/отсутствии любви, о попытке связи двух людей и сосредоточенности именно на прочувствовании этой связи, этой вязкой, теплой соединенности. О! Женщины в этом вопросе гораздо глубже и интимнее мужчин (не скажу профессиональнее – обидятся). И если в мужской прозе (использую это выражение намеренно, ибо любая провокация хороша для начала дискуссии) медико-биологические экзерсисы лишь часть повествования (не всегда, впрочем, и используемая), то в женской прозе – они его основа. Почему – не знаю. Но ближайший пример могу привести. А. Кудашев, его повесть «Аперация “Оппендицит”». Действие ее происходит в основном на медицинском факультете города Арска. Казалось бы – вот, препаратов в формалине куча, то тут, то там в аудиториях попадаются мумии, – ан нет, это всего лишь элементы блистательной головоломки, а не главные действующие ее лица. В рассказе С. Чураевой (он же отрывок) подобные моменты, особенно во время нахождения девочки-героини в роддоме, занимают существенно больше времени и места. И производят ошеломительное впечатление, являясь не просто фоном, но тисками, орудиями пытки, уродующими нравственную природу человека. Однако не этим механическим перечислением мерзостей родильного дома потрясает текст, а тем, что люди, их немного, пожалуй лишь злой доктор да мама несвятой Магдалины, умудряются среди них оставаться людьми. В данном случае сочетание двух этих взаимно отрицающих друг друга начал вполне последовательно выливается в их противостояние. Это – особенность рассказа С. Чураевой. Именно она придает всему тексту такую чрезвычайную, такую горькую остроту.
Александр Иликаев:
Рассказ Чураевой написан в суровой стилистике. Автор не скупится на изображения физиологических подробностей родов. Они могут шокировать неискушенного читателя. Вот уж действительно «несвятые чудеса». Однако Чураева не замыкается на анатомии. Местами повествование о грубости, грязи, царящей в рядовом родильном доме, вдруг становится воздушным, метафорическим. Эти переходы от безобразного к прекрасному напоминают скупую, но пронзительную прозу Шаламова. Несомненно, автору присущ талант иронического писателя. Тут и анекдотическая зарисовка с лампочкой во рту, прямо как по Задорнову, тут и подслушанные откровенные женские разговоры про «сизарей» и «лысух».
Элегантны аллюзии, которыми переливается, лучится рассказ. Достаточно вспомнить отсылку к библейской истории, причем не одной, а сразу к нескольким, и просветленный конец, как в «Легенде о Юлиане...» Г. Флобера.
Прелестны и неповторимы портреты персонажей. Зачастую они укладываются в одну фразу, но мы уже видим их. Убедительны картины будней родильного дома, причем с самой неожиданной для мужчин стороны. Здесь, я думаю, мы попадаем во что-то таинственное, глубинное, на какое-то морское дно, сплошь поросшее фантастически яркими кораллами и актиниями.
Я думаю, каждый, кто какое-то время лежал в больнице, отметит то, как Чураевой удалось передать ее неповторимый дух. Больницы, со времен «Палаты № 6» и «Полета над гнездом кукушки», несомненно, особые микровселенные, со своими порядками, обычаями, населением и начальством. Но потрясает то, что мы попадаем отнюдь не в «раковый корпус» или «желтый дом», а в самый истинный храм, в котором рождаются новые люди.
Придирчивый читатель, несомненно, обратит внимание на невероятное превращение дурочки в заботливую и отчетливо здраво соображающую мать. Я предполагаю, что Чураева вначале хотела сделать свою героиню настоящей Марией Магдаленой, но потом поняла, что Магдалина только родилась и еще не сказала ни слова. В этой связи любопытно предположить, что в названии рассказа автор зашифровал ключ к его пониманию. Мария и Мария Магдалена – здесь одно лицо. Мать и дочь взаимозаменяемы, как мать и дочь из новеллы Э. По «Морелла». Впрочем, это только мое предположение. К тому же здесь я ступаю на зыбкую почву теологических споров об истинной природе женской добродетели и греховности – и посему благоразумно замолкаю.
Артур Кудашев:
Светлана Чураева написала очень хороший, умело сделанный и с технической, и с эмоциональной стороны текст. В рамках «Гамбургского счёта» мне уже приходилось говорить, что когда автору удаётся главное – передать читателю и свои мысли, и свои чувства, – то критиковать/анализировать текст не возникает никакого желания. С «Магдалиной» у меня как раз такое ощущение. Зачем это делать, когда главная цель писателя, похоже, достигнута? Только потому, что таков жанр нашего «Гамбурга»? По-моему, разбирать литературный «механизм» в данном случае – это какое-то неразумное баловство. Не хочу обидеть своих товарищей по клавиатуре. У них, разумеется, есть право думать и поступать иначе. И естественно, это исключительно моя собственная точка зрения, применяю её только к себе. Единственное, к чему могу придраться, – это к истории с лампочкой. Это старый и поэтому лишний здесь анекдот. Я лично его впервые услышал, когда работал медбратом в реанимации ГКБ №21, лет двадцать тому назад. Но это всё, по большому счёту, мои собственные гештальты. Потому – кричу «браво» и радуюсь успеху Светланы. На Казаковку-2012 рассказ надо номинировать обязательно.
Салават Вахитов:
Обсуждаемое произведение – рассказ состоявшегося Мастера, обыкновенное чудо обыкновенного гения. Поразила физиология мрачной, убогой жизни, сквозь которую пробивается свет, как песня, полная любви, муки и нежности. И от этого хочется счастливо плакать. Светлана Чураева написала удивительно чувственную «вещь», написала смело и дерзко.
Несомненное достоинство рассказа – динамичность развития сюжета, которая достигается ёмкими лаконичными диалогами и быстро меняющимися, словно эпизоды кинофильма, позициями (ситуациями) действия. Многочисленные детали стремительно следуют друг за другом: стриженый кот, подвал, повесившийся бомж, НЛО над городом… Они больше не появятся в повествовании и не внесут дополнительной смысловой, супертекстовой нагрузки. Будь это другой писатель, я бы, наверное, предъявил претензии, но у Светланы Чураевой на первый взгляд посторонние, лишние детали органично включаются в эмоциональный настрой текста, поэтому читатель верит: да, так оно и было (есть) на самом деле.
Хотя с НЛО я, кажется, погорячился. НЛО оправдано тем, что рассказ насквозь пронизан космосом: подвал, в котором можно снимать космические фильмы; космические двери лифта; космическая чернота за окном и, конечно же, космическое одиночество, сопровождающее человека в рождении и в смерти.
Получаешь удовольствие от авторских находок. Непривычно, но неожиданно красиво зовут героиню – будущая мама Магдалины… Когда появляется ребёнок, она становится матерью будущей Магдалины, а в конце рассказа её имя – мама Магдалины. Разными вариантами наименования фиксируются происходящие с героиней изменения.
Разрешите процитировать несколько строчек, вызвавших у меня восторг, без комментариев. Я думаю, вы их тоже оценили: «…она не слушалась, и теперь у неё рак. Когда девочка упала, рак резко двинулся в животе и пополз!», «Йаубювас! – изо всех сил, как заклинание, прокричала девочка распухшими неудобными губами. – Йатожеубювас! Йаубювас!», «Девочка шла неспешно, в груди у неё пел мужской голос – красивый и сильный, как океан…».
Конечно, есть и замечания по тексту, но они мелки и ничтожны.
«Близнецы побежали домой за фотиком, но их загнали…» «Загнали» – валентный глагол, требующий распространения, иначе получается другой смысл – гнали-гнали и загнали.
«Замерла вся, как опоссум…» Почему замерла вся? Разве можно замереть частично? Лишнее слово.
Написал я эти замечания и подумал: а надо ли вылавливать «блох», боясь показаться необъективным в «Гамбургском счёте»? И больше не стал искать.
Игорь Савельев:
Мы все должны замолкнуть и снять шляпы, потому что Светлана Чураева написала шедевр.
Серьёзно, что сказать об этом рассказе – я не знаю, потому что похвалы обычно неинформативны, а с мудрым видом углубляться в разбор религиозной символики, мол, яблоко, мол, непорочное зачатие, мол, библейские мотивы и т. д., – есть ли вообще смысл?
Интересно было бы проследить, как Светлана развивает магистральную для себя тему, которую трудно даже сформулировать; это что-то близкое к житийной литературе и осмыслению религии. Я намерено не говорю – христианства, потому что интерес Светланы-прозаика мне кажется чуть более... экуменическим, что ли (вспомним её повесть «Ниже неба»). Во всяком случае, кажется вполне естес-твенным, что от жития более или менее классического (я имею в виду повесть об апостоле Павле) автор идёт к новому жанру, к «житийному» изображению (и пониманию) «нежитийного» в традиционном смысле материала. Причём «Чудеса несвятой Магдалины» напомнили мне повесть Светланы, которая выходила в «Бельских просторах» в сентябре 2010 года, название – увы – я вспомнить не могу (а проверить здесь негде, недоступен ни Интернет, ни телефон, ни домашняя подшивка журнала), героиней была слегка чудаковатая сотрудница некой редакции. Светлану явно интересует жизнь юродивых, интересует смещённый угол зрения, оптический обман, когда читатель не до конца понимает, что именно ему показывают (да и герой не вполне понимает – кто он). В «Магдалине» читатель остаётся в заблуждении несколько первых страниц, не сомневаясь, что видит перед собой жизнь ребёнка, и это зазеркалье построено мастерски.
Наверняка будут те, кто скажет о «физиологических ужасах» в описании жизни родильного отделения (да разве не то говорили Горькому после выхода «Рождения человека»?.. или Марианне Плотниковой после «Насекомии»?..), – но такой читатель не увидит самого главного. Эта притча абсолютно жизнеутверждающа. Чернуха жизнеутверждающей не бывает. А значит, это не чернуха.
Мне хочется обнять Светлану.
И ещё, конечно же, прочитать обещанный в подзаголовке роман «Shura_Le», когда он будет создан.
Светлана Смирнова:
В начале рассказа много разговоров про яблоки.
Яблоки – вожделение, яблоки – запретный плод.
«Тебе нельзя! – кричат родители на героиню рассказа.– У тебя аллергия!»
«Можно, можно, – говорит Сашок. – Ешь, они мытые!»
И невольно на память приходит Ева, вкусившая запретный плод.
Далее идёт сплошной ужас. По одну сторону девочка, не понимающая, что с ней происходит. По другую – взрослые, слишком хорошо всё понимающие и судящие ребёнка за собственные грехи.
Она попадает в сущий ад, в больницу, в которой убийство шестимесячного плода – обычное дело. Они даже не считают это убийством. Это девочка плохая! Нагуляла.
«Шлюха!» – презрительно называют её медработники.
Ей не нашлось места в палате, её положили в коридоре у лестницы.
Но случилось чудо! Ребёнок, которого врачи хотели убить, остаётся жить, и в девочке постепенно просыпаются материнские чувства. Они раскрываются как яблоневый цвет.
В конце рассказа ей всё-таки приходится вернуться в общество взрослых, грубое и жестокое, к своему пьянице деду. Что её там ждёт? Неизвестно.
Рассказ написан крепко, профессионально. Дан срез современного общества.
Читается на одном дыхании, хотя всё в нём вызывает ужас.
После прочтения остаётся несколько вопросов: непонятно, сколько лет девочке? Вначале я думала – девять. Но, судя по дальнейшим событиям, она должна быть старше.
Я не знаю, где автор видела такой роддом с огромными крысами, которые поедают котов? С роженицами, которые постоянно сквернословят?
Вызывает лёгкое недоумение название рассказа. Ведь Магдалиной девочка назвала свою дочь. А у самой девочки должно быть другое имя.
Андрей Овчинников:
Рассказ Светланы полностью мейнстримная вещь. Находится в одном ряду с такими произведениями неореалистов, как прилепинская «Черная обезьяна» и «Елтышевы» Сенчина, поэтому интересно будет узнать мнение Игоря Фролова, который данное направление органически неприемлет, но, как мне подсказывает чутье, для коллеги он все же сделает исключение и найдет слова одобрения.
Архитектоника рассказа подсказала лично мне, кто в журнале БП главный протеже салаватского писателя Спартака Басырова.
Завязка рассказа сразу как бы отсылает к сорокинскому «Лошадиному супу», его герой тоже не мог есть другую пищу, но Светлана яблоками и Магдалиной создала легкий флер религиозной мифологии. Несмотря на то, что главные герои рассказа маргиналы: слабоумная девочка, пьяница дед, дебильный пацан с лампочкой во рту, именно им автор сочувствует и, что главное для писателя, заставляет сочувствовать читателя. Да и трудно оставаться равнодушным к одиночеству главной героини, живущей в своем отдельном космосе и окруженной равнодушными и безжалостными людьми – родителями, медперсоналом... Концовка по-библейски хороша, оставляет лучик света – подтверждая народную истину про Мир и добрых людей.
P. S. Мне рассказ понравился, не хватило только одного компонента – оригинальности. Не будь множества подобных произведений, я бы согласился с Игорем Савельевым и отнес бы данное произведение к шедеврам.
Всеволод Глуховцев:
Текст сделан отлично, – именно текст, не рассказ, это ведь отрывок из крупного формата. Если и весь роман создан так же, то, конечно, интересно будет почитать. Структура и темп письма быстрые, четкие, резкие, – именно так, как мне нравится, если бы не физиологические моменты, и если бы я не знал, кто автор, я бы подумал, что написано мужчиной. С диалогами, метафорикой, образами людей полный порядок, притом что о внешности отца и матери, по-моему, ни слова, – а это высший авторский пилотаж. Здорово, словом.
Что не понравилось? То, что автор чересчур сгустил темные краски в описании жизни человеческой, в стиле грязь-мразь-дрянь-срань, – каким-то нарочитым перебором это выглядит, сразу вспоминается классическая фраза Льва Толстого о Леониде Андрееве: «Он пугает, а мне не страшно», и тоже классическое – что отлично описать плохое гораздо легче, чем прилично описать хорошее... Впрочем, не забудем, что это ведь отрывки из романа, и в целом произведении очевидные библейские аллюзии, возможно, играют иными красками.
Алексей Кривошеев:
Итак, яблоко. С единственного древа – Познания добра и зла, – с которого Бог вкушать запретил: «Смертию умрёте».
И у нашего автора – мама с папой запретили.
Главная рабочая гипотеза: «Запретный плод сладок».
Отсюда одержимость матери Магдалины, вслед за Евой поступающей поперёк мужской (Божьей) логике. В Библии тот же диавол «вселился» в змея, обольстил Еву: «Нет, не умрёте», «Будете как боги».
В результате – изгнание из рая. С тех пор женская логика «наоборотна» мужской. Но в Библии ослушание – нарушение заповеди «Не есть с древа Познания», а не близость Евы с Адамом. «Плодитесь и размножайтесь» – грех не в этом. И не в яблоке. Драма Евы: не того послушала.
Фабула у Светы:
1. родительский запрет (завет) есть яблоки;
2. нарушение этого запрета будущей матерью;
3. страдание её, искупление (роды) (было ли прощение – пока не известно);
4. раскаяние, намёк на него: решение, принятое в кабинете врача, перед знаменитой картиной, назвать дочь Магдалиною.
Без дополнений фабула не сработает. Яблоки сами по себе не заиграют. Необходим в застолье у Сашка глоточек чего-то обжигающего. Героиня давится из-за родительского запрета. Внушили, что умрёт. Не внушили бы, не случилось бы беды во время сна? Виноваты родители, какие-то зверски пристрастные. Вряд ли так выражается страх за здоровье ребёнка. Их запрет на яблоки – абсурд. Почему нельзя их есть? Поэтому здесь не следует искать логики. Это – видение ребёнка. Образ матери в девочке. Не реальная мать. Но почему родители не рассказали половозрелой дочери об элементарных отношениях полов? Или она забыла?
Как и в библейской истории, причина не в яблоках, а в непослушании. Но и в странном поведении родителей, и в отсутствии у девушки (сколько ей всё-таки лет?) необходимых познаний. Причина в том, что Сашок и К подпоили де-
вушку и т. д. Об этом в тексте намёк. Зато много о яблоках. Складывается впечатление, что во всём повинен придумавший ненужный запрет (?).
Тяга «новой Евы» к яблокам прямо пропорциональна силе её бесподобной невинности.
Автор спокойно и откровенно даёт физиологическую составляющую. Например, сцена общей истерики и умопомешательства в семье. Все рыдают и орут. Мать душит дочь. Девочка в одурении пускает пузыри, мать тоже осатанела и ничего не хочет замечать. Отец парализован перед женской яростью, бездействует, а наутро одиноко «поскуливает» и плачет от жалости и отчаяния. Яркая экзистенциальная ситуация бессмысленности и бессилия. Победила деструктивная иррациональность, жуткое превращение матери – в ведьму, в злобную жертву-палача. А отца – в окаменелое бесчувственное животное, в плоскую распятую шкуру лося. Сюрреализм. Понимаешь важность запретов. Весь театр жестокости дан в слиянии слов: люблю и убью. «Йаубювас!»
Поэтому бальзам на сердце: «Что же вы творите, бабы, суки, мерзавки! Что же вы за проклятые бабы! Что же вы за сучье племя такое! Да сколько же можно!» и т. д.
Катарсис. Хотя ясно, «можно» – бес предела. Женщина и есть безмерная мера всего самого мучительного и отвратительнейшего для мужчины – именно в силу того, что она же – мера беззаветно желанного для него, прелестного.
Женщины в роддоме: одинаковы («лысые») и строго функциональны. У всех одни и те же на всех застиранные тряпки предшественниц. Героиня трогает наивной глупостью и божественным (внеполоролевым) идиотизмом. Старая бородатая потаскуха медсестра называет её «блудней», а она стесняется даже повторить это слово вслух. Она чиста. Святость в обыденной жизни вне скита и монастыря? Над общим тазом, полным собственного дерьма. И совершенно логично – от Бога – не из задницы же, в самом деле, – появляется младенец.
Яблоки: дочерняя ревность и древняя обида изгнанной Евы. Как иначе объяснить ненасытную, мстительную, самоистребительную страсть – лопать их до кровавого поноса и самозабвения? Только желанием вернуться к Богу Отцу. Ведь как ей одиноко, в сущности, девочке, преданной собственной же матерью. «Я от тебя не откажусь, если ты откажешься от родного ребёнка». Сначала Бог Отец, теперь ещё и мать?
Уходит к таким же отверженным и неприкаянным. Но эфемерно прекрасным и в ничтожестве восхитительным. К бывшим и последним. Хлебнуть полной чашей? Под занавес изумительные, «нереальные» диалоги «деклассированных» субъектов, блистательных маргиналов. Выпивох и пройдох. И смысл диалогов завораживает буквально, будит воображение, интригует.
Игорь Фролов:
Не могу не привести пример из большого спорта. Когда Боб Бимон прыгнул на 8.90, вспоминал наш прыгун Игорь Тер-Ованесян, все его коллеги-соперники подумали, что спортивная жизнь кончена, мол, если они борются между собой за сантиметры, то что им делать с человеком, улетевшим на полметра дальше всех? Говорили даже о порыве попутного ветра, который якобы помог. Вот и в случае с разбираемым рассказом Светланы Чураевой, мне кажется, писатели должны почувствовать нечто схожее с чувствами тех легкоатлетов. Я, конечно, могу наскрести несколько «порывов попутного ветра» – тут и недоступная писателям мужеского пола тема беременности и родов, тут и ужасы наших роддомов, тут и свирепость отношений родителей и детей, – но... Но обо всем этом писали и пишут, однако именно рассказ про маму несвятой Магдалены сделал так, что я после прочтения сидел, чувствуя, как переполнено сердце слезами радости, как волнами ходит во мне что-то похожее на религиозный экстаз (которого я не испытывал, поэтому могу спутать с восторгом спасения, притом не себя, а другого, дорогого тебе человека).
Я говорю это не потому, что Светлана моя коллега и я пристрастен. И сравнивать ее рассказ с какими-то чернушными бездарными – антидарными! – «Елтышевыми» – все равно что сравнивать розу с навозом – рифма есть, да смысл разный. Чернуха пишется от отсутствия у автора таланта или иссякновения оного – грязь и кровь используются как сильнодействующие средства, они вываливаются на читателя под предлогом воспитания – окунетесь в дерьмо и захотите света. А не выходит такой трюк с человеком. Он привыкает, и, чтобы пронять его в следующий раз, требуется поддать грязи и крови. У Чураевой – совсем другое.
Этот текст, конечно, не просто литература, он обладает импульсом такой мощи, что достает до орбит, где обитают боги. Я бы на месте РПЦ попросил Чураеву написать для современной церкви новое евангелие – не важно, от кого и про кого, главное, что истинную благую весть может дать человечеству только женщина, познавшая всю полноту любви человеческой – от счастья ее до горя – и владеющая таким завораживающим Словом. Современные религиозные институты почти все родились из мужских орденов-братств, известных своим отношением к женщине, воплотивших эти страх и ненависть к ней в «священные» тексты и донесших до наших дней. Не пора ли, братия, перестать бояться и начать жить? Тогда, возможно, и наша православная церковь станет, как ей и полагается, институтом веры и милосердия, а не подпоркой власти денежных мешков.
В тексте Светы описано изгнание из рая за непорочное зачатие, – какой тут порок, если она не ведала ни до, ни во время, ни после? И, ради бога, не стоит выражать недоумение по поводу логики текста – сколько лет девочке, она что, идиотка? – и пр. Я же говорю, это экстатический текст, своей художественной силой он выводит, даже выталкивает читателя к пониманию высших истин, минуя рассудок. Тут показано не изгнание из высокого рая на низкую землю, а, мне кажется, почти наоборот – из низкого, дистиллированного неведением о грехе эдема на высокую, полную страданий и радостей жизнь.
Рассказ Светланы – кусочек женского евангелия. Мужчина, игравший в бога все предыдущие тысячелетия, пользуясь физической силой (данной ему родившей его женщиной только для защиты и прокорма потомства), – этот мужчина сегодня выродился, стал ничтожным, но тяжелым довеском, который женщина вынуждена волочить по жизни. Посмотрите на мужское население расска-
за – немощный, скулящий отец героини, повесившийся или повешенный бомж, парень, орущий на девушку, которая не хочет делать аборт, – он же, идиот, на пару с таксистом вывернувший из старого анекдота лампочку (это единственный минус рассказа – не стоит использовать известные анекдоты, – но я превращаю его в плюс, чтобы подчеркнуть неоригинальность нынешних мужчин даже в идиотизме), пара пьяниц-дедов, всю жизнь пропивших, перебираясь от одной женщины к другой… И только злющий врач, оставшийся в этом бабьем мире один, как инвалид в военном селе, который жалеет впрягшихся в плуг бытия женщин и плачет от любви к ним и от бессилия помочь – тогда как остальные давно пали и захлебнулись в собственной блевотине, – только он дает надежду, что мужчина как сущность еще жив и что он вновь станет тем, кем себя
мнит, – богом. Младшим, конечно, потому что старшим была и останется та, кто его породил, – женщина.
Возвращаясь к литературе… Я начал с прыжка Боба Бимона. Он, кстати, сам тоже не смог повторить свой результат, – видимо, тогда его подтолкнул-таки бог. Но писатель Светлана Чураева – не прыгун, а такой же творец, как и Творец, – и я с уверенностью жду Продолжения.
Юрий Горюхин:
Глава «Чудеса несвятой Магдалины» из романа Светланы Чураевой «Shura_Le» – безусловно, одно из самых ярких сочинений, когда-либо обсуждаемых в клубе «Гамбургский счет». Сомневаюсь, что кто-то остался равнодушным или не дочитал ее до конца. Чтобы избежать ничего не определяющих «нравится – не нравится», которых по «гамбургскому» замыслу как бы и не должно быть в наших обсуждениях, сразу перехожу к делу.
Перед нами одна-единственная глава. Может быть, первая, может быть, не первая, но явно не последняя. В представленном отрывке множество линий, столько же персонажей, они красочны и колоритны, но пока либо торчат, либо висят цветными ниточками и веревочками, и никто не знает, будут ли завязаны в тот сюжетный морской узел, который сделает из этого импрессионистического этюда роман. Кстати, про импрессионизм: возможно ли в действительности определить жанр «несвятой Магдалины»? Романтический гипернатурализм? Что это: беспощадный срез жизни или развернутая часовой пружиной метафора? Вопросы возникают не случайно. Действо, судя по всему, происходит в каком-то беспросветном социалистическом прошлом. Автор, если это необходимо для его эстетических задач, волен представлять его таким. Все персонажи, кроме главной героини, «злого» доктора и, может быть, мужа умершей бабушки алкоголика Бороды, не просто резко отрицательные, они еще просторечно грубы и социально люмпенизированы. И вот в этом «оазисе» доросла до половой зрелости главная героиня, которая ни сном ни духом не ведает, откуда берутся дети, что собой представляют алкогольные напитки, даже матерные слова, которыми должны были быть исписаны все заборы в округе, ей почти неизвестны. И вот эта орхидея в чертополохе забеременела, но думает, что она смертельно больна и внутри ее живота растет жуткий «рак» (очень сильный образ!), рожает в абортарии этого «рака» – «лысого, гадкого, очень маленького – с худую курицу, блестящего и черного, смазанного чем-то белым, похожим на воск» – и почему-то сразу осознает, что перед ней ее дитя-кровинушка, а она любящая мать. Напомню, девочка только что освобождалась, прошу прощения за цитату, «высирала» смертоносного «рака»! Откуда взялось благородное материнство?
Склоняюсь к тому, что перед нами все же метафора, иносказание, притча, а значит предъявлять претензии к несоответствию изложения правде жизни смысла нет.
Попробуем подступиться к замыслу автора с другого боку. Героиню никак не зовут: наша если не юродивая, то как минимум не от мира сего девочка зовется матерью несвятой Магдалины – и все. То есть ее образ вторичен, и она должна быть совсем незначительной по сравнению со своей дочерью.
В этом случае не позавидуешь автору: из чего придется ваять Магдалину, чтобы ее мать, на которую потрачено столько красок, оказалась лишь фоном?
Но вернемся к существу дела: кто такая святая Магдалина? Раскаявшаяся блудница, последовавшая за Христом и ставшая его верной последовательницей. Кто такая несвятая Магдалина? Видимо, какая-то АнтиМагдалина, служащая Антихристу?! Натяжка? Может быть. Но вспомним название романа – «Shura_Le», то есть Шурале – что-то вроде лешего в башкирской и татарской мифологии, до Антихриста, конечно, не дотягивающего, но все равно не являющегося ангельским созданием. Тогда получается, что «Чудеса несвятой Магдалины» (так называется глава, если кто успел забыть) – это чудеса сначала зародыша, потом недоношенного младенца, который поскольку подчеркнуто «несвятой», то, видимо, дьявольский или, если угодно, шуралевский.
Подтвердить или опровергнуть мою «дедукцию» сможет только автор, точнее – его оконченный роман.
Напоследок несколько конкретных замечаний.
На достоинствах останавливаться не буду, они очевидны, Светлана не новичок в литературе, сила ее известна всем.
Недостатки. Я бы их определил одним словом – избыточность. Когда цветные сочные картинки очень контрастные, создается впечатление, что все полотно черно-белое. Будут ли в дальнейшем «работать» проходные, но явно спедалированные персонажи: «вумная» женщина в очках и с книжкой, знающая слово «оргазм», или паренек Паша, притащивший на аборт за руку юную подружку, которому, по замыслу автора, недостаточно быть просто козлом, но необходимо быть еще идиотом, затолкавшим себе в рот лампочку? Ну и другие аналогичные герои на вторых ролях?
Не знаю, как Светлана решит задачи, которые перед собой поставила, впрочем, не знаю и самих задач, одно могу сказать с определенностью: с нетерпением жду остальные главы романа.
Слово обсужденного
Светлана Чураева:
Что тут можно ответить, когда сами участники обсуждения так удачно оппонируют друг другу! Кроме слов безмерной благодарности могу сказать только следующее.
Первое. Читая всё написанное выше, я невольно забыла, что речь идёт о моём детище: настолько упоительно было наблюдать, как глубоко – до донышка – раскрылись мои коллеги-писатели, порой с неожиданной для меня стороны. Как так случилось – не знаю. Видимо, это одно из многочисленных чудес, которыми полон наш мир. Оказывается, человек как пишет, так и читает, – что вполне логично, поскольку оба процесса исходят, по-видимому, из одних и тех же желез. Внимательный к деталям сразу подмечает детали в чужом тексте; тот, кто мастерски выписывает вторые и третьи планы, тут же замечает их у другого; плавающий по поверхности не видит глубины… Здорово! Очень рада, что Алексей Кривошеев не только поучаствовал на этот раз в заседании клуба, но и с симпатией отозвался о моих славных бичах, в которых кто-то увидел монстров вселенной. Что медик Артур Кудашев реабилитировал мою компетентность в описании роддома. Что столько прекрасных писателей так внимательно и точно прочитали текст и рассмотрели всё, что мне важно было показать. Спасибо вам преогромное!
Второе. О том, что предложенный рассказ – всего лишь третья глава романа, которым я живу в последнее время. Поэтому из уважения к прочитавшим дам коротенькие пояснения, завяжу, по меткому выражению Юрия Горюхина, одну-две «торчащие ниточки». Глава отсылает в самое начало 90-х годов прошлого века. Как раз когда я сама была довольно частым посетителем роддомов и когда все описываемые «ужасы» были вполне себе нормальным бытом. Мне как автору было важно, чтобы один из трёх главных персонажей романа пришёл в мир именно так, как это сделала Магдалина. Приятно, что сейчас в больницах вежливый и внимательный персонал, полно одноразовых шприцев, бахил, прокладок, белья и ушло в историю из больничных меню такое блюдо, как «плов перловый б/м» («б/м» – это значит: без мяса). Ура прогрессу, и слава правительству!
И последнее. По поводу «дебильности» или «блаженности» матери главной героини. (Ибо, конечно, главная героиня – зачатый, рождённый и выживший младенец, чей приход в этот мир сам по себе сверхчудесен.) Дорогие мужчины! Найдите в своём окружении девочку переходного возраста – которая только что стала или вот-вот станет существом, способным родить, но по сути ещё несколько лет сама будет оставаться ребёнком. Этой барышне лет 11–12 – побеседуйте с ней. Она может оказаться вполне себе смышлёной и даже отличницей, но поместите её мысленно (тьфу-тьфу-тьфу!) в предложенные романом обстоятель-
ства – вряд ли она много поймёт, хотя вопрос взаимоотношения полов освещается сейчас раз в сто активнее, чем лет двадцать назад. Любой задержавшийся в женском отделении вспомнит подобную испуганную ошалевшую бестолочь, у которой насильно вынули из рук куклу, всунув настоящего младенца. Эта юная мамаша воспринимает «взрослые» события через призму своего детского воображения – подобно тому, как всякий из нас видит свой собственный мир и в любой книге вычитывает что-то для себя лично. Так же и я услышала в предложенных отзывах то, что захотела услышать, и авторы отзывов увидели в обсуждаемом тексте каждый своё. Ещё раз всем большое спасибо!
