Утром в каптерке старшина обнаружил, что кончились зеленые нитки. Батарея готовилась к строевому смотру, и зеленые нитки были нужны как воздух — чинить противогазные сумки, пришивать деревянные бирки с фамилиями и т.д. и т.п.
Порывшись в карманах он достал мятый рубль. «Кто пойдет в городок за нитками?» — обратился он к присутствующим. Присутствующих было трое — каптерщик Сашенко и мы с Нефедовым. Мы вообще-то зашли по делу — за мастикой и полотером системы «Машка». Сашенко скромно молчал. Из теплой каптерки его палкой не выгонишь. Да и не положено ему по сроку службы. Нам же с Нефедовым, отслужившим по три месяца, сбегать за нитками было в самый раз. Но кому-то одному. Нефедов был тугодум. Прозвище — Членовредитель. Прославился он тем, что еще в карантине послали его, дневального, в штаб за какими-то документами к штабному капитану Федину. Послать больше было некого. Но вид Нефедова не внушал доверия ни командиру карантина, ни его заместителю, ни замполиту, ни старшине...
Длинный, почему-то в короткой шинели, с орлиным носом и вечным насморком, постоянно хромой — так как портянки его не слушались и жили отдельно от него своей портяночной жизнью, он на каждом кроссе сбивал ноги в кровь. И куда бы его не послали, что бы не заставили делать — или он сделает не так, или пойдет не туда, или найдет не того. В общем, клеймо неудачника сияло у него во лбу как путеводная звезда. Поэтому решили упростить задачу — заранее созвонились с капитаном Фединым и попросили его выйти на крыльцо штаба, подождать там хромающего Нефедова и прямо на крыльце отдать ему документы, чтобы хромающий Нефедов не бродил по штабу и не влип в очередную какую-нибудь дурацкую историю.
Когда Нефедов прихромал к штабу, Федина там почему-то не оказалось. Курили командировочный майор с красной папкой в руке и два лейтенанта из нашего дивизиона.
«Чего хромаешь? Рожать, что ли, собрался?» — пошутил один из них, балагур и весельчак, фамилии не помню. Хорошо ему смеяться, был бы я лейтенантом, я бы тоже смеялся. Но, как гласит солдатская мудрость, «хорошо смеется тот, кто смеется без последствий». А последствия настигли незамедлительно. Нефедову было не до шуток. Он выполнял важное и ответственное задание. Оглядевшись на крыльце, он направился прямиком к майору и спросил того в лоб: «Товарищ майор, вы не капитан Федин?». Майор был со стройбата, видавший виды, старой закалки. У них в стройбате кадры водились еще похлеще Нефедова, поэтому он не удивился, не улыбнулся даже, только башкой помотал — не я, мол, капитан Федин, я кто-то другой. Зато лейтенанты попались смешливые — хохотали они так, что один, который балагур, не удержался на скользком крыльце, поехал сначала в бок, потом ушел нырком вниз, на четыре ступеньки. Потянул связки на ноге и ушел на больничный. Последствия настигли. И после этого Нефедов — Членовредитель? Пусть спасибо скажет, что ребра целые остались и голова, которая не для того чтобы шапку носить, а еще ей курить можно, кушать и разговаривать. Но все это присказка — к пачке сигарет и зеленым ниткам Нефедов не имеет никакого отношения. Просто пока он молчал, вызвался я.
— А давайте я схожу?
На то были две веские причины — во-первых, если неторопливым шагом, на КПП минут пять, в магазине — десять, на крыльце покурить — еще десять: итого час. Легкая прогулка на свежем воздухе все-таки намного приятнее, чем возня с «машкой». И во-вторых, там, в продуктовом магазине, продавались сигареты «Памир» по 11 копеек, а своих у меня было всего семь, и я надеялся «отщипнуть» еще четыре со сдачи с рубля и купить себе пачку. Голова у солдата, чтобы думать, а мозг — чтобы соображать. Так-то.
Старшина протянул мне рубль, я надел шинель и пошел. Дневальный на тумбочке засыпал на ходу, ну то есть стоя, но чувство воинского долга и солдатская совесть не давали ему этого сделать. В последний момент, когда подгибались ноги в коленях, он вздрагивал, задирал башку вверх и зорко смотрел осоловелыми глазами на окружающую действительность. «Не спи — замерзнешь», — бросил я ему на ходу. Он моргнул мне два раза обоими глазами и открыл было рот, чтобы что-то ответить, но я уже был на лестнице.
Дежурный по КПП старший прапорщик — лысый, как Котовский, и усатый, как Чапаев, — разгадывал кроссворд в журнале «Огонек». По его виду можно было понять, что горизонталь с вертикалью не сходятся — усы топорщились, а на лысине блестели капельки пота, хотя на КПП было не то чтобы совсем жарко. Посмотрел он на меня оценивающе — спрашивать у меня или не стоит. Но все-таки спросил: «”Горе от ума” кто написал?» — «Кто-кто, Грибоедов, кто же еще?». Он заскрипел карандашом, видимо, сошлось наконец-то, и махнул рукой — проходи, мол.
Промтоварный.
— Здрасьте!
В ответ тишина. Продавщица, тетя лет под сорок, жгучая брюнетка с большой грудью под белым халатом. Судя по отсутствию кольца на руке и слою «штукатурки» на лице, она была не замужем. И именно здесь, в этом уютном царстве ниток, иголок, карандашей, блокнотов, солдатских пуговиц и офицерских ремней, надеялась она встретить своего принца в чине капитана или на худой конец прапорщика. Так что солдаты срочной службы интересовали ее мало. Настолько мало, что она даже не посмотрела на меня, так, глазом шевельнула. Так смотрят на воробья, случайно залетевшего в подъезд — отогреется и улетит, ни вреда от него, ни пользы. Она стояла ко мне полубоком-полуспиной и, нагнувшись, перебирала что-то в картонной коробке. Разрез ее юбки полностью раскрылся, и было видно колено в черном чулке, и сантиметров тридцать выше колена. Ну, может, и двадцать, я же не мерил. Но все равно было красиво. Я смотрел на нее, как смотрит деревенская девочка на индийское кино в колхозном клубе: «красиво, но не наше». А раз не наше — чего и глядеть тогда.
— Дайте катушку зеленых ниток.
— Нет зеленых.
— Как нет?
— Так, кончились.
Такого удара судьбы я не ждал. Весь мой гениальный план по изъятию финансовых средств старшины в сумме четырех копеек разбивался в мелкие дребезги об эти два слова — «нет зеленых». Гитлер так не горевал в 41-м, когда его план «Барбаросса» разбился о стальную броню советских танков. Хоть стой, хоть плачь. В голове крутились различные варианты и их возможные последствия. От целого рубля четыре копейки никак не оторвать. Сказать, что потерял рубль? Как говорил наш замполит — «это вам будет чревато боком». Он вообще любил такого типа афоризмы и вставлял их в разговорную речь к месту и не к месту. А у меня память хорошая, я всякие глупости сразу запоминаю.
На витрине стояли катушки с нитками — черные, белые, синие, красные, коричневые… стоп, коричневые! В цепочке моих умозаключений блеснуло золотое звено.
— Дайте катушку коричневых!
— 37 копеек.
— Возьмите рубль.
— Ваша сдача.
Теперь в продуктовый. Через минуту я уже доставал сигарету из своей пачки. Теперь можно покурить не торопясь.
Дальше КПП.
— Страна в Юго-Восточной Азии — 4 буквы.
— Лаос.
Дальше казарма. Дневальный все-таки договорился со своей солдатской совестью и тихо спал, как индийский йог в трансе медитации. Вытянув одну ногу вперед, за радиус квадрата тумбочки, локтем упираясь в тумбочку, а головой в стенку, он слегка похрапывал и что-то бормотал во сне. Зеленоватая сопля выдвинулась у него из ноздри примерно на сантиметр и застыла, чуть подрагивая при вдохе-выдохе — как холодец, сваренный из свиных ножек. И снились ему, наверное, дом, мамка, блины, пироги и сметана. Будить его было жалко, но служба есть служба.
— Проснись, родной, дисбат проспишь!
Дальше каптерка. Там суета и суматоха слились воедино и составляли общую картину происходящего — это когда собрано много народу в одном месте, все вроде заняты делом, но если приглядеться — никто ничего не делает. Проверяли противогазы, сортировали противогазные сумки, вещмешки таскали в коридор, чтоб не мешались под ногами. Все это сопровождалось таким шумом и гвалтом, с каким на базаре всем миром ловят вора-карманника.
Старшина ссыпал сдачу в карман, а нитки положил на полку. Все вроде нормально, но бдительный каптерщик забеспокоился, он схватил нитки и побежал к окну — посмотреть на свету. От волнения он даже частично перешел на родной язык:
— Та це же коричневые!
Старшина взял у него нитки, посмотрел на них, потом на меня. Он вообще был немногословным, но тут превзошел самого себя. Более короткого вопроса я в жизни никогда потом не слышал. Глядя в мои кристально честные глаза, он произнес:
— Хы?
Глубинную суть вопроса я, конечно, не уяснил, но поверхностно это, скорей всего, выглядело так: «Потрудитесь объяснить, товарищ солдат, в чем собственно дело?».
— Так это, товарищ прапорщик, дальтоник я, спросил зеленых, мне эти дали, ну я и пошел, не различаю я цветы-то, света, то есть.
Старшина собирался с мыслями. Внутри его черепной коробки, кажись, что-то потрескивало, потом щелкнуло, видать пружина включила резервные силы организма, и он разразился такой длинной и складной тирадой, что перевести ее на великий и могучий никак невозможно, потому что цензурными были всего четыре слова: твою, твои, глаза, армия.
Можно было подумать, что я своим поступком подорвал боеготовность всех родов войск нашей великой державы, включая ВМФ и железнодорожные войска, и хищные акулы империализма готовы втиснуться в узенькую щель оборонного щита Родины, созданную мною путем подмены зеленых ниток на коричневые. Вообще-то, я другого и не ждал. Зато теперь — с «Памиром»!
Старшина бросил нитки в угол и пошел в соседнюю батарею занимать нитки у их каптера. Я потихоньку вышел вслед за ним.
Так как меня ничем больше не озадачили, я благополучно проболтался до обеда между курилкой и ленкомнатой. Написал письмо домой, полистал журнал «Человек и закон», сыграл в шашки с художником, который на двух сдвинутых столах творил плакат «Учиться настоящему делу военным образом!». Так сказать, поединок художника с дальтоником. Яркий мир красок против серой пустоты однообразия. Победила дружба. Сходили к нему в кандейку, попили чаю с карамельками, покурили. Его карамельки, мои сигареты. Получился маленький солдатский праздник.
Расплата наступила после обеда. На разводе старшина двинул длинную и пламенную речь:
— Вся батарея готовится к смотру, а дальтоник идет в автопарк на расчистку снега. Снег белый, лопата черная — ошибиться очень трудно. Но на всякий случай все равно поясняю: снег сыпучий — лопата твердая. Чистить от седьмого бокса и до ужина.
Столько слов за один день я раньше от него никогда не слышал, поэтому сильно удивился, настолько сильно, что не очень-то и расстроился по поводу поставленной мне боевой задачи — денек теплый, солнышко светит, снегу немного, да и до ужина всего три часа с небольшим. Зато теперь с «Памиром»!
