1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Уже и не вспомню о причинах прихода в литературу, поскольку всегда считал себя её частью — находился внутри неё. В раннем детстве на правах читателя, а начиная с юного возраста — на правах и читателя, и автора, пусть ещё никуда не годных, но всё-таки уже стихов. Если говорить о первопричине, то, наверное, правильнее было бы назвать любовь к книгам, по большей части поэтическим. Хотя читал всё, что попадалось на глаза, и, можно сказать, запоем.
2. Кого можете назвать своими литературными учителями?
С моим опытом чтения трудно выделить хотя бы десяток имён. Думаю, что обычное перечисление займёт не одну страницу. У каждого автора, с книгами которого удавалось познакомиться, чему-то учился. В детстве преимущественно читал русскую классическую литературу XIX в. и первой четверти XX в. С авторами советского периода знакомился в зрелом возрасте. Последние лет десять-пятнадцать читаю в основном современную литературу, «буквально только-только появившуюся». Переводная литература шла особняком. Что шумело, оказывалось на слуху, то искал и читал.
3. В каких жанрах Вы пробовали себя?
В разных жанрах и видах. Начинал со стихов, ими же, думаю, и закончу, но пробовал практически всё. Писал и продолжаю писать сказки для детей и взрослых, пьесы и драматические миниатюры, тексты к песням, литературоведческие и критические (с уклоном в эссеистику) статьи, предисловия к книгам, небольшие рассказы. Также — в качестве «литературного негра» — пишу мемуары известным людям. Занимался копирайтингом и рерайтингом. Есть наброски романов. Не хватает денег за спиной и земли под ногами, чтобы плотно посидеть над ними, закончить.
4. Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Лирика.
5. Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Здесь могу только высказаться общо.
На мой взгляд, из обязательной школьной программы лучше убирать произведения яркой идеологической и политической направленности. А вот оставлять или добавлять нужно те, в которых делается упор на общечеловеческие ценности.
6. Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
За всю свою жизнь несколько раз менял отношение к творчеству Достоевского. Порой даже на диаметрально противоположное. Это многое говорит о моих внутренних метаниях и масштабе автора. Фёдор Михайлович — велик, а я — нестабилен.
7. Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
К музыке — по настроению. Бог не дал мне абсолютного слуха. Кино люблю, потому что оно отвлекает от собственных мыслей, которые иногда начинают досаждать, мешают концентрироваться. Живописные картины хороши, когда они у тебя дома — можно раствориться и жить внутри них. Бегать по выставкам, чтобы театрально восхищаться, застыв на секунду возле какой-нибудь картины: «Ах, что за прелесть!» — не особенно люблю. Чувствуется в этом какая-то фальшь. Архитектура, скульптура, живопись, да и музыка, в общем, должны быть постоянной частью твоего внешнего мира, ежечасно окружать тебя. Я бы с удовольствием жил (или хотя бы работал) в музее, картинной галерее или, допустим, в Соборе Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву.
8. Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Это дело моей жизни. Поэтому иногда приходится заниматься прикладной литературой или зарабатывать на хлеб (без масла) окололитературным трудом.
9. Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Талант и работоспособность. Социальная и материальная защищённость, без излишеств. Это только красиво звучит, что «художник должен быть голодным». В действительности — страшно. Мысли о еде, когда ты голоден, не вылезают из головы. Ничего путного в таких условиях не напишешь. Автор, по своему типу характера, скорее созерцатель, нежели «хвататель» и «урватель».
Талант — это Богом данное. Работоспособность зависит от силы личности. А вот как добиться социальной и материальной защищённости, откуда у них растут ноги, я не знаю. Пролезть в правильные и нужные дырки — это уже другой талант и другая работоспособность.
10. Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?
«Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» — только без кровопролития.
11. Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
Человек я везучий, несмотря на то, что совершенно несчастный. Если вдруг какому-нибудь кирпичу вздумается сорваться с крыши и упасть мне на голову, я больше чем уверен, он обязательно промахнётся. Максимум — упадёт на ногу. Если я куплю лотерейный билет, то больше стоимости самого лотерейного билета не проиграю. Я два раза тонул. Первый раз меня спасли, а второй раз я неожиданно для самого себя всплыл. Пытался повеситься, но верёвка оказалась слишком короткой, и мне не удалось дотянуться до петли даже при помощи табуретки. Пытаясь отравиться, я выпил две упаковки каких-то таблеток, лег на кровать и уже было совсем собрался откинуться, как вдруг меня жутко пробило на еду. Я сварил килограмм пельменей, съел их и меня тут же вырвало. Но, собственно, не об этом хотел рассказать.
Как-то прогуливаясь по Тверскому бульвару со своей собакой по кличке Платон, я увидел на одной из скамеек прижатую камнем школьную тетрадку. Время было позднее. Я огляделся и, не обнаружив никого, кому бы она (тетрадка эта) могла принадлежать, взял её в руки, открыл и прочитал на первой странице три слова: «Как стать гением». Пока Платон занимался своими делами у ближайшей урны, я решил присесть на скамейку, покурить и полистать найденное мной сокровище. Полез в карман и достал ручку. Потом смешно ударил себя тыльной стороной ладони по лбу, мол, покурить же, засунул ручку назад и вместо неё достал сигареты. Прикурил и начал читать:
1. Внешность.
Гений должен быть похож на гения. У него должны быть соответствующие всем гениям глаза, нос, подбородок и т.д. Пластическая хирургия сможет вам помочь, но она необязательна. Вы замечали поразительное сходство домашних животных со своими хозяевами?
В этом месте я перевёл взгляд с тетрадки на Платона и глупо улыбнулся. Нет, он похож не на меня, а на Андрея Платонова, вернее, на фотографию последнего. Ту самую фотографию, которую я лет десять назад вырезал уж не помню из какого журнала и повесил над тем самым местом, где мой Платон проводит свои мирные часы досуга, находясь дома. Читаю дальше:
Так вот, для скорейшего достижения нужного результата вам необходимо развесить по всей квартире, где вы позволили себе пребывать, жить, сожительствовать, находиться (нужное подчеркнуть), портреты великих мира сего и ежедневно тратить хотя бы полчаса на то, чтобы внимательно рассматривать их. Через какое-то время, взглянув на себя в зеркало, вы увидите, как ваше лицо приобретает сходные с ними черты.
Совпадение с течением моих мыслей доставило удовольствие. Показалось даже, что неведомый автор этой самой школьной тетрадки как бы разговаривает со мной. Именно такое ощущение от чтения всегда нравилось. Поэтому, сделав несколько глубоких затяжек, я не преминул продолжить:
2. Здоровье.
Научитесь с беспокойством рассказывать окружающим о состоянии вашего здоровья. Не стесняйтесь ничего. Помните, что даже Тургенев в письмах к своей возлюбленной частенько жаловался на отсутствие твёрдого стула.
Не вязался Тургенев в моём понимании с человеком, который может вот так, без всяких там обиняков написать своей возлюбленной, дескать, всю ночь думал о тебе, а наутро у меня случилось расстройство желудка. Ведь если вдуматься, то большего неуважение к женщине представить себе нельзя. А Тургенев (в моём понимании) эдакий представитель дворянства. Белая кость. К тому же с бородой. А тут, извиняюсь, понос. Ужас, короче говоря. Я перебрал в памяти свои письма к женщинам. Да-да. Я частенько жаловался в них на приступы депрессии, боли в голове. Но так открыто обо всём, что волновало меня, не писалось никому. Закралось маленькое сомнение: скорее всего, мы с автором тетрадки имеем в виду разных Тургеневых. Я думаю об одном, а он пишет о другом человеке.
Вспомнил отца. Когда-то давно, будучи ребёнком, я у него спросил:
— Отец, а в честь кого ты меня назвал?
Он, дружески похлопав меня по плечу, ответил:
— В честь Македонского…
— Но ведь Македонского звали Александр! — удивился я.
— Просто мы с тобой имеем в виду разных Македонских, — парировал отец, — вот и всё.
Конечно же, я, спустя годы, по ряду причин, о которых сейчас не к месту упоминать, понял, что тогда отец говорил о Дмитрии Донском. Но эта формула из детства мне часто помогала. Помогает и по сей день. Иногда люди говорят об одном человеке, а подразумевают разных. И не потому, что объект внимания их разговора не совпадает, просто они смотрят на этот объект под разным углом. Каждый со своей колокольни. Вот и получаются у них два Македонских. Два Тургенева.
3. Урожай.
Находясь вдали от Родины, не забывайте публично переживать об урожае. Пишите письма, звоните друзьям, родственникам, знакомым и интересуйтесь, как прошли за время вашего отсутствия посевные. Дайте понять людям, что без вас, даже если вы к «посевным» не имеете никакого отношения, ни один урожай не будет таким хорошим, каким он был бы при вас.
Дабы не утомлять голову глупыми воспоминаниями о своих беспокойствах по поводу предстоящего урожая, я сделал небольшую паузу, закурил вторую сигарету, ибо первая уже изрядно подпортила фильтр и начала обжигать пальцы. Платон по-человечески косился на меня и бормотал что-то невнятное. Тверской бульвар практически полностью опустел. Деревья, окружавшие меня, имели вид древнегреческих статуй и как-то неловко отбрасывали тень, будто стесняясь самоих себя. Желтые фонари тому способствовали. Я ощущал единение с окружающим пейзажем и понимал, что он был бы неполным, если бы мне на глаза не попалась эта тетрадка, если бы я не сел на скамейку и не стал бы читать. Если бы я не поднял глаза и не увидел всё то, что окружает меня. Эти до самого верха набитые урны, рельефный забор, часто проезжающие машины и, будто навечно, замершие дома.
4. Тема.
Найдите ту тему, на которую ещё никто не писал. Вспомните Островского. Несмотря на то, что все его пьесы достаточно посредственные, он стал гением, потому что впервые в русской драматургии описал конфликт между людьми, построенный на деньгах. У Островского нет ни одной пьесы, где бы деньги играли второстепенную, незначительную роль. Либо на их наличии, либо на их отсутствии строятся сюжеты его пьес.
То, что я читал, было меньше того, что я представлял себе. Вернее, меньше тех мыслей, которые рождались во мне после прочтения каждого абзаца. Я перебрал в голове названия всех вспомнившихся мне на тот момент пьес Островского, персонажей, сюжетные линии. В моей голове пронеслась биография великого драматурга. Спёртый воздух Тверского бульвара намекал о грозе. Перелистнув очередную страницу тетрадки и, не обнаружив там ничего, кроме цифры пять, я достал ручку и написал:
Лестница.
Научитесь творить, что называется, с лестницы.
Как-то Пешков с Андреевым решили проведать своего закадычного собутыльника г-на Куприна. Подошли к дому, вошли в подъезд, мучаясь отдышкой, поднялись по крутой лестнице и увидели, что возле двери коллеги сидит плачущий навзрыд мальчик. Они его погладили по головке, угостили кусочком сахара и поинтересовались, мол, что случилось, разлюбезный малыш. И тот, потирая сопливый нос, рассказал им, что работает в местной типографии посыльным и что злой хозяин послал его к г-ну Куприну за последней главой «Поединка», и что ему обязательно надерут уши, если не поспеет принести рукопись к указанному времени, и что г-н Куприн пьяный спит дома, и что последняя глава «Поединка» ещё не написана.
Пешков с Андреевым переглянулись, дали мальчику ещё один кусок сахара и попросили подождать их на лестнице.
Войдя в квартиру, они обнаружили совершенно невменяемого коллегу и разбросанные по полу первые главы того самого злосчастного «Поединка». Сели за стол, махнули по стаканчику, перечитали уже написанное и… Через какое-то время они вышли на лестницу к рыдающему мальчику и вручили ему рукопись. На следующий день она была напечатана как последняя глава «Поединка» под именем Куприна. Протрезвевший Куприн, ещё долго удивлявшийся своей способности писать в беспамятстве, впоследствии не исправил ни одного слова в этой главе.
Научитесь творить с лестницы…
Несколько раз перечитал написанное, поставил пропущенные запятые, дополнил:
…или со скамейки.
Не знаю, зачем я это всё вам говорю. Может быть, глупая мысль, дескать, у нас у всех есть возможность написать что-то своё в эту самую школьную тетрадку, лишь бы она попалась нам. Не знаю. А если бы знал, то всё равно не сказал бы. Я положил тетрадку на то место, где обнаружил её, и прижал тем же камнем, которым она была прижата. Платону хотелось домой, и мы ушли.
12. Каким Вам видится идеальный литературный критик?
Образ идеального литературного критика вряд ли возможен. Когда уходил в армию, прихватил с собой здоровенный том Белинского. Первые полгода службы он заменял мне библиотеку, которой в части просто не было. Иногда читать о художественных произведениях интереснее, чем сами эти произведения. Если такое случается, то критика становится самодостаточным литературным жанром/видом, а не прикладным. Критик расширяет читательские горизонты, становится автором или соавтором. Это мне интереснее и ближе набора пустых и малопонятных слов, коими грешат многие начинающие или же именитые критики, достигшие определённого веса на этом поприще. Как человеку с театральным прошлым, область трактовок (творческая) видится мне шире специализированного научного подхода. Хотя и такой подход, безусловно, должен существовать.
13. Каким Вам видится будущее русской литературы?
С русской литературой всё хорошо. И сейчас, и, думаю, так же «всё хорошо» будет в будущем. Как бы навязчиво банально ни звучало, но есть пророки в нашем отечестве. Просто «большое видится на расстоянии». Близость ослепляет. В глаза бросается много лишних и ненужных деталей/частностей. Время снимет шелуху, и проступит необходимый масштаб.
14. Есть ли у Вас рекомендации для молодых студентов-филологов?
Филология — это наука. Создание художественного произведения — творческий акт. Чтение — удовольствие. Не стоит забывать об этом.
15. Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Удачи!
