***
Валентина нахлобучила на голову Ивана пушистую шапку, надела на руки толстые (вязаные еще бабушкой) сибирские варежки, осмотрела мужа довольным взглядом.
- Теперь тебе не страшна и Антарктида.
На улице лютовал мороз, стекла окон покрылись наледями... Двери скрипели, металлические провода злобно гудели, а свет автомобильных фар казался пустыми ледяшками-кометами, летящими в космосе. Иван взглянул на небо, полное колючих звезд, вспомнил теплое и сытое тело жены, тихо проклял главного режиссера Ракитного (чтоб тебе так по сцене ходилось, как мне по этим мерзлым улицам), перебежками двинулся в сторону метро.
Поезд в Москву отходил в десять вечера, а сейчас была лишь половина девятого. Но по такой морозухе надо было выходить пораньше.
- Мало ли что, - наставляла Валентина.
Что значило это «мало ли что» в такой незаурядный мороз Иван мог только догадываться. Город вымер. Странно было видеть его без пробок. Быстро мчались такси, какие-то запоздавшие грузовики пытались убежать подальше в теплые места.
Поезд стоял на одиннадцатом пути.
Это было странно. Обычно московские уходили с первого, в крайнем случае, с третьего пути. Наверное, дали дополнительный. И виду он был не лучшего - оброс льдом, внизу откровенно туалетного цвета. Из труб на покрытой морозной моросью крыше едва вился дымок, будто кто-то неспешно курил.
Толстая баба в мятом костюме железнодорожника (сложно ее было назвать проводницей) осмотрела билет с двух сторон, приблизила его к своему гулеобразному носу и даже, казалось, понюхала. Иван подхватил увесистый чемодан и забросил его, как будто устанавливал рекорд в соревновании богатырей, на высокую площадку тамбура. Валя напихала туда все, что могла, ведь ехал он на месячные съемки, а жена была перестраховщицей.
Иван двинулся по выстуженному коридору вагона. И хотя на полу лежала вытертая сотнями ног до грязной белизны красная с белыми полосками по бокам дорожка, казалось, что идет он по выгнутым тонким листам железа, гулко хлопающим при каждом шаге.
Дверь в купе была открыта, и там кто-то возился. Иван увидел фигурный зад женщины, нагнувшейся в поисках чего-то упавшего из раскрытого чемодана. Женщина стыдливо выпрямилась.
- Ничего себе, - сказал про себя Иван и вспомнил жену.
Тяжелый вздох вырвался наружу. Женщина приняла его на свой счет.
- Извините, пожалуйста, я кольцо уронила.
Иван неловко взгромоздил свой сундук на пыльное дерматиновое сиденье и начал осматривать пол. Кольцо он увидел сразу. Оно лежало в самом углу под приставным столиком.
- Разрешите, - мягко отстранил Иван коленку женщины и чуть задержал руку, словно в раздумье (там было тепло и хорошо).
Быстро нагнулся и достал обручальное колечко.
- Такими вещами нельзя разбрасываться, - сказал знающим голосом.
- Оно еще не вросло в палец, недавно надела, - ответила женщина и быстро посмотрела на Ивана.
Иван понял, что ему надо менять купе, или блокировать все мужское, что в нем было. Обреченно сел и начал думать. Тащить в соседнее купе чемодан, разговаривать с толстой неряшливой проводницей категорически не хотелось. Оставалось отдаться судьбе.
- Вы недавно вышли замуж? - спросил Иван.
- Знаете - вышла. - Женщина вдруг рассмеялась. - Какое дурацкое выражение «вышла замуж», словно вышла в туалет.
Иван тоже рассмеялся. Никогда не задумывался над этим выражением, а ведь ему как актеру полагалось задуматься. Но он обычно не в смысл вдумывался, а слушал звучание слов - производит впечатление или нет. Слово на сцене театра - то же пение. Иначе до зрителя не дойдет. Театр его учитель Зовнер всегда называл домом нервных раздражений. - Ты, - говорил он Ивану, - любыми способами должен раздражить зрителя. А слово надо пропевать, как это делают вокалисты, но тщательно это замаскировав.
- Меня зовут Василина, - прервала мудрые размышления Ивана женщина.
- Иван - просто Иван, а фамилия Московцев.
- Так вы московский - русский Иван?
- Я Иван международный, - развеселился Иван.
- А вы, вижу, тоже обручены.
- Ничего не поделаешь, обручен, - с грустью сказал Иван.
- А почему так грустно, окрутили?
- Да что вы - по любви. По любви, - возвысил он голос и пропел по-актерски.
- Слушайте, а мне ваш голос знаком, вы случайно не певец?
- Не певец я, - забасил Шаляпиным Иван. - А вы слышали меня, наверное, в каком-нибудь телесериале, потому что вот этим голосом я озвучиваю любовников, бандитов, герцогов и всяких прочих пиратов. Последняя моя озвучка - забавный фильм под названием «Шимпанзе рвется в офис».
- В офис? - удивилась Василина.
Разговаривая, Василина быстрыми умелыми руками достала красный халат, спортивные брюки и тут же навела образцовый порядок среди вещей.
Чемодан Ивана мирно подремывал на пыльном диване.
- Точно, я вас слышала в сериале и вообще...
- Что значит вообще?
Иван чувствовал себя все более уверенней.
- Вообще - значит, везде. И по радио тоже.
- И по радио я есть - это факт. Приходится в силу низкой оплаты работать везде.
- Да вы же самые богатые люди! - откровенно возмутилась Василина. - О вас такое говорят!
Василина с силой уселась на скамью и положила на стол пухлые спокойные руки. Тусклый свет облил ее круглое украинское лицо чуть разведенной желтизной вагонного электричества. Сразу стали видны черные, чуть сдвинутые брови, широкий просторный лоб, точка-родинка над левым глазом и удлиненный чуткий нос. А сливовые глаза смотрели на Ивана насмешливо-вопросительно.
- Вот видите, мы поговорили и сразу в вагоне стало теплей. Так всегда бывает, когда встречаются хорошие люди.
- Почему вы думаете, что я хороший человек?
- Мне так кажется. И я хочу, чтобы вы были хорошим человеком.
- Говори мне «ты», - сказал Иван. - А то неловко получается, тем более, нам ехать далеко, так что рано или поздно все равно придется сближаться.
- Это правильно, - одобрила Василина. - Не стоит усложнять отношений.
Сказав это, она взяла спортивные брюки, свитер и вышла в коридор. Но тут же вернулась.
- Туалет закрыт. А в вагоне холодрыга - и никого.
- Переодевайся здесь, я отвернусь.
Иван взялся за свой чемодан, спиной чувствуя и, похоже, даже видя, как Василина начала стягивать с себя куртку, а потом медленней - все остальное.
А ведь действительно стало теплее. Даже пар изо рта не шел. Иван выдул воздух, пара не было.
И в этот момент вагон издал сильный скрежещущий звук умирающего в судорогах и попытался сдвинуться с места. Колеса приросли к рельсам, не иначе, мороз сделал свое дело. Вторая попытка была решительней. Но в результате Василина оказалась на Иване.
Он ощутил женское тело и затаил дыхание. Как это прекрасно! Пусть бы этот замухранный поезд еще раз дернулся. Но замухранный поезд покатил по гулким, тонко резонирующим на морозе рельсам, в вагоне сильно задуло.
- Да тут окна почти открыты! - воскликнула в панике Василина. - Да что это за поезд такой, еще воспаление легких подхватишь!
Иван обернулся и увидел детское перепуганное лицо. И не удержался, решительно перегнулся через стол и впился в губы Василины.
Они застыли на мгновение, потом медленно отодвинулись, как по команде, и с близкого расстояния уставились друг на друга, устанавливая, а что это, собственно, было.
- Это я от переизбытка чувств, - первым пришел в себя Иван. - Со мной бывает. Случается, целую совершенно незнакомых женщин.
- От переизбытка чувств?
Темные сливовые глаза обрели свою насмешливость.
- Такая у меня профессия. Чем больше я отдаю, тем более требуется восполнение.
- Чего восполнения?
- Энергии. Чувств. Жизни.
Ивану нужна была пауза, и он вышел в коридор под предлогом найти проводницу, чтобы та закрыла окно и принесла чай. Сразу попал в холодный, пустой, наполненный металлическим скрежетом мир. Грязные занавески с рисунками-силуэтами Кремля развевались на ледяном ветру. Уже немного обжитое купе стало казаться теплым домом, где тебя с нетерпением ждут.
Иван медленно пошел в конец вагона к месту обитания толстой неряшливой проводницы. Она должна была хотя бы дать ключ от окна, растопить печь, предложить чай, что сейчас был бы весьма кстати. Купе было закрыто.
***
Иван постоял перед обшарпанной дверью, постучал сначала тихо, а потом и ногой ударил несколько раз в озлоблении. Никто не ответил. Оказывается, в этом вагоне едут только он и Василина. А проводница, которая смотрела его билет и которая еще раньше впустила Василину, куда-то делась. И кто это так подгадал продать билеты им с Василиной в одно купе, если вагон совершенно пустой? Это неспроста.
Иван толкнул дверь в тамбур. Закрыто. Жуть стала подниматься в душе. Он был не из пугливых, но этот мороз, обледенелость (внизу у дверей лежала толстая полоска льда), грохот несущегося поезда взвинчивали фантазию. Иван быстро прошел в противоположный конец, куда ходила в туалет Василина. И там дверь в тамбур была на запоре.
Что же это получается? Их закрыли одних в вагоне? И даже если учесть, что проводница пошла по своим делам, например, к бригадиру, разве так делается? Это же поезд на Москву! Иван вернулся в купе и крепко закрыл дверь.
- Проводницы нет, печь едва тлеет, в коридоре стужа, куда мы едем неизвестно, - сказал он, усаживаясь напротив Василины.
У Василины было грустное задумчивое лицо. Иван вспомнил свой поцелуй, и ему стало неудобно.
- Василина, - сказал намеренно бодро Иван. - Этот поцелуй я вам объяснил, а вы уже его объяснили себе?
- А почему бы нам не поужинать? Мы уже поцеловались, познакомились. Все, как в кино. И я чувствую себя в кино, да и вы.
- Ты, - напомнил Иван.
- Вы.
- Ты.
Василина рассмеялась.
- Меня не переспоришь. Я хохлушка вперта, не то что некоторые международные русские Иваны.
- Тогда ужинать. Я кое-что с собой прихватил.
- И я не пустой еду, как предчувствовала.
Каждый выложил свои припасы. Оказалось, что у них просто праздничный стол.
- Это после Нового года осталось, - объяснила происхождение красной икры Василина.
На столе появились: домашняя тушенка, самогонка и водка «Немиров», нарезанная тоненькими кружками сырокопченая колбаса, белая упитанная курица, соленые огурчики и помидорчики... Вскоре купе так пропахло рестораном, что стало еще теплей. Иван поднял стакан.
- Давай за знакомство! Тост старый, но уместный.
- За хорошее знакомство! - добавила Василина.
Они выпили, начали есть.
- Может, свечку зажжем? - предложила Василина. - Я всегда вожу с собой свечи. Очень часто выручают. Да и теплее станет.
- Мне уже тепло. Давай свою свечку. А я под нее тебе Андреева почитаю. Есть такая пьеса у него «Жизнь человека». Там жизнь человека и проходит, как проходит жизнь свечи. Вот появляется огонек, вот он разгорается со всей силой, а вот он начинает гаснуть и гаснет наконец. Точно так проходит и жизнь человека.
Огонь свечи сразу уменьшил размеры купе, сузил их до освещенной площади, в которую попали руки и лица сидящих друг против друга Ивана и Василины. За окном проносилась поземка. Поезд ожесточенно вбивал колеса в рельсы, словно хотел расплющить их и ехать медленней. Иван продул ставшим горячим после выпивки дыханием лунку в окне. Проявились заснеженные одинокие поля, небольшие рощицы, укутанные в снежные шубы, промерзшая река, холм, на вершине которого стоял крест...
- Значит, ты актер. Вот скажи, интересная это работа? Меня ты поцеловал, как актер. И что ты при этом думал, что это был за поцелуй?
- Ты многого хочешь от одного поцелуя. И много вопросов по этому поводу.
- Потому что ты должен быть интересным человеком, ты столько всякого знаешь - перевоплощался в стольких героев, а я согласна тебя слушать, ведь больше некому.
- Да, пожалуй, некому.
Иван вспомнил холодный коридор и поежился. Тепло от замечательного самогона, пахнущего малиной, растекалось по телу. Иван был знатоком спиртных напитков. Одна из актерских скользанок именно эта - не спиться.
После спектакля всегда первая реакция у местного начальства, в городах которого проходили спектакли, - стол. За столом все становились равными. Выпивка, как рукопожатие, единит. Искусство переливалось из душ актеров в души сидящих рядом простых людей - зрителей. Среди бутылок и закусок, как в своей деревне или квартире, можно рассказать о величии профессии актера и о величии себя родимого. Внушить еще большую власть. И в то же время снизойти до тех, кем до недавнего времени являлся сам. Неспроста такие столы открывали чиновники: именно они чувствовали себя хозяевами, которые дали народу такое искусство. Пить следовало в прямой зависимости от культурного уровня самого чиновника. А они были крепкими парнями, актеру ничего не оставалось, как нырять в эту пропасть, в которой многие так и оставались. Иван не избежал искуса - честно выполнял свой долг. Но и его могучий организм мастера спорта по водному поло в обществе таких пиров не выдерживал. И однажды Иван сказал себе - хватит. И стал играть пьющего.
Но сейчас был совершенно другой случай. Он ехал в Москву на съемки сериала «Красавицы», в котором должен был играть не последнюю роль, а главное, работа предстояла как минимум на год. И неплохой гонорар, который они с Валентиной уже распределили. Осенью они едут в Египет, а затем в Париж. Иван так мечтал посмотреть пирамиды, выкупаться в Красном море. Ну, а про Париж и говорить не приходится. Актер, который не был в Париже, не актер. Именно там, а вовсе не в Голливуде, как считал Иван, работали настоящие лицедеи.
- Что я тебе могу рассказать... - задумался Иван.
Но так и не смог сосредоточиться. Сейчас другое больше интересовало его.
- Я вот представился, а о тебе ничего не знаю.
- Я врач-гинеколог, а сейчас консультант в секс-шопе.
- Секс-шоп? - пробормотал Иван. - Ты что - серьезно?
- Я там деньги зарабатываю, и неплохие. И сейчас еду в Москву к нашему основному поставщику, чтобы рассказать ему о нашем рынке.
- Плюх! - сказал Иван. - Я к тебе по-другому начинаю относиться. Секс-шоп я однажды посетил. Интересное заведение, но, как по мне, полная труха. Для инвалидов, наркоманов и извращенцев.
- Я консультант как раз по лечебному сексу.
- Кто бы мог подумать.
Иван вдруг совершенно отрезвел. Он уже давно определил профессию попутчицы. Больше всего ей подходила должность медсестры в районной больнице. Иван представил ее в белом халате - очень шло. В главном он не ошибся - все-таки врач. Но секс-шоп! Иван смотрел на Василину изучающе. А она вдруг развеселилась и вдруг, перегнувшись через стол, как накануне это сделал он, поцеловала его в губы.
- Это поцелуй серьезный, - сказал Иван и взглянул в окно.
Полная луна освещала зеленые луга, а окно — пропыленное и грязное — было свободно от наледей. Иван увидел обыкновенную сельскую дорогу, по которой ехала телега, запряженная волами. Холод исчез. Поезд громко стучал колесами по рельсам, но состояние было иным.
- Тебе все еще холодно? - спросил Иван.
Василина скинула куртку и осталась в сарафане. Откуда у нее сарафан? И вообще все как-то странно. Иван налил немировской водки целый бокал и отпил половину, даже не предложив Василине.
- Я не хочу, - ответила она на немой вопрос. - Все действительно странно.
- Слушай, ты случайно не обратила внимание, нас везет тепловоз или паровоз?
- Паровоз, - сказала уверенно Василина.
Иван вздрогнул, будто к нему подключили ток высокого напряжения. В его мозгу соединились связи памяти. Не тот ли это поезд, о котором он читал в газете, а потом видел в программе «Очевидное - невероятно»? Рассказывалась история (он мог сейчас слово в слово ее повторить) о пропавшем пригородном поезде с тремя вагонами «Симферополь-Севастополь». Поезд, битком набитый пассажирами, ехавшими на отдых, не доехал до конечной остановки - пропал. Но самое интересное, что этот самый поезд видели в Конотопе во время гражданской войны. Он даже сделал остановку, но как только к нему направился станционный смотритель, тут же исчез. Потом поезд видели в Париже. Еще один раз в Крыму - в Джанкое.
- Господи, - перекрестился Иван. - Неужели мы... Ты точно видела паровоз?
- Я и подумала, почему нас повезет паровоз, если их давно отправили на свалку?
- Их не отправили на свалку, они стоят законсервированные на случай войны. У них топка — это же котельная...
Иван почувствовал, как его движения стали замедляться, мыслить он стал буквально по слогам.
- Ты понимаешь, - говорил он, - что произошло? Мы сели не в тот поезд. И едем сейчас неизвестно куда. И точно не в Москву.
- Что ты такое говоришь? - с тревогой спросила Ваасилина.
Она перешла на сторону Ивана и села рядом, положив голову на его плечо.
- Да ты посмотри, когда мы выезжали, была зима, мы ехали в замерзшем вагоне. А сейчас нам тепло, а мне даже жарко, - обнял Иван за плечи Василину.
- Что ты несешь? - замурлыкала Василина. - Посмотри в окно. Там лютая зима.
Иван посмотрел в окно и увидел замерзшее с наледями стекло и лунку, которую он так долго выдувал и чистил.
- Черт, - сказал Иван, крепко прижимая к себе податливую Василину. - Только что я видел телегу, запряженную волами, едущую по вполне летней сельской дороге.
- А сейчас что ты видишь? - сонно спросила Василина.
- Сейчас?
Иван вздрогнул и инстинктивно еще крепче прижал к себе женщину.
- Я вижу тех самых волов. Смотри.
- Нет, не хочу. Я хочу спать. Ложись.
Иван потрогал шелковистую голову Василины и ощутил такую нежность к ней, какой еще не ощущал в своей жизни.
- Я тебя очень люблю, - сказал Иван. - Это ты делаешь из меня какого-то полного идиота. Как ты можешь видеть зиму, если за окном лето. И вон они — волы.
Василина подняла голову, и ее шелковистые волосы покрыли часть головы Ивана.
- Там лютая зима. А в поезде холодно, и я хочу, чтобы ты меня согрел. И ты знаешь, как. Я тебя тоже очень люблю.
Все это был полный бред: какая может быть любовь между актером и консультантом секс-шопа, у которых есть совершенно свеженькие семьи? Черт! Иван хотел решительно прервать все это святотатство и вожделение, но не смог. Он почувствовал, что если сейчас не овладеет Василиной, то просто умрет.
Василина потянулась к нему.
- Не думай ни о чем. Надо думать только о нас с тобой. Такое ведь случается раз в жизни.
- Да, такое случается раз в жизни, - повторил как околдованный Иван.
***
Проснулся Иван от резкого звука. Он открыл глаза. Толстая неряшливая проводница во все глаза смотрела на них.
- Я так и знала, что этим кончится. Стыдоба, хоть прикрыли бы свои...
Дверь захлопнулась, и Иван увидел - действительно стыдоба. Они лежали в совершенно неприличной позе. А за окном (Иван аж подскочил) была станция, по которой степенно прохаживались наряженные девицы в длинных платьях, а их сопровождали мужчины в цилиндрах.
Разнеженная Василина раскинула ноги.
- Еще, - сказала она во сне.
- Вставай! Посмотри, что творится.
Он накрыл Василину одеялом и приник к окну.
Точно. Пушкинское время. Еще не хватало, чтобы Александр Сергеевич собственной персоной. Вокзал был маленький, а станционное здание - в русском классическом стиле - чистенькое и ухоженное. Никаких окурков и урн. У входной двери висел блистающий медный колокол, а возле него стоял жандарм, точно такой, как в исторических фильмах. Вдали, за сквериком с фонтаном посредине, двигались головы лошадей, а иногда мелькали кареты. На портике здания вокзала было выложено из кирпичей название станции - «Михайловское».
- Хутор Михайловский, что ли? - пробормотал Иван.
На спину Ивана легли теплые и острые груди Василины.
- Что это? - спросила она, целуя Ивана в ухо.
- Ты что - не видишь? Девятнадцатый век!
- Это кино?
- А черт его знает. Обожди, Василина, - нежно отвел он длинные и очень красивые руки, тянущие его вниз.
- Мы должны думать только о себе, - засыпающим голосом сказала Василина и улеглась за его спиной, повернувшись к нему кругленькой теплой попкой и даже ею слегка лягнув Ивана.
Он машинально подвинулся, продолжая наблюдать сцены в окне. Вот один господин остановился у окна и посмотрел с любопытством на Ивана. Ивану снова захотелось перекреститься. Перед ним был Гоголь, точно Гоголь, или очень похожий на него. Очень похожий на Гоголя Гоголь еще ближе придвинул лицо; нос, упершийся в стекло, образовал лепешку, а глаза, быстрые и бесстрашные, зыркнули и увидели Василину. По лепешке пробежала улыбка, Гоголь исчез.
Нет, это определенно был не Гоголь, в его времена в России еще не было поездов. Тогда, догадался Иван, они не ехали, а летели. Но поезд не ехал, не летел, а стоял. Еще несколько лиц останавливались у окна, но никто близко не подходил. Может быть, подумал Иван, все-таки это был Гоголь, он ведь был мистиком и думал о будущем? И кто знает, не был ли он экстрасенсом? Эта мысль вылетела из головы Ивана вместе с ужасным грохотом, который издал поезд. Стало темно, Иван увидел лунку в окне и зимнюю ночь.
Поезд несся среди гулкого мороза, на небе светила кругляшка-луна, от которой исходил мерцающий пар. Облитые лунным паром поля матово блестели. Снежный покров напоминал белую наждачную бумагу. Иван был уверен, что если бы он сейчас пошел по этому насту, то шел бы как по асфальту. Вдалеке метнулся в сторону огонек, потом второй, третий. Было непонятно - то ли волчьи глаза, то ли окошки сельских хат. В купе луна лежала на бутылке самогонки и даже не вздрагивала, хотя поезд бросало из стороны в сторону. Василина мирно посапывала. Вот женщины, с завистью подумал Иван, они так любят поспать после этого.
И вдруг до него со всей ясностью дошло: он изменил. Впервые, хотя клялся, что Валентина единственная на свете, и он ее любит и никогда... И вот - пожалуйста! А какая свадьба была! В театре объявили выходной, на сцене расставили столы, половину стульев из зала убрали для танцев. Картина свадьбы живо встала перед Иваном. Сколько именитых гостей было -- первый заммэра, несколько продюсеров, чьи сериалы он так блестяще озвучивал. Не говоря уж об обычной публике - всего более 200 человек! А сколько бабок на это убахали!? Жуть! Еще придется отдавать кредиты в банк. И все это уничтожено одним росчерком пера. Какой-то поезд, какая-то Василина (кой черт дернул ее именно в это же время ехать к своим секс-шоповским партнерам в Москву?). Сколько всякой чертовщины должно было случиться, чтобы он сейчас оказался в этом вагоне наедине с замечательно красивой женщиной, и в каком положении!? Перед газами встала толстая неряшливая проводница и прозвучало ее «Стыдоба!» Стыдоба и есть.
У Ивана на душе стало так плохо, что он взял бутылку самогонки... И тут же поставил ее назад. Луна, уютно устроившаяся на груди бутылки, не сдвинулась с места. Но он все-таки взял бутылку, решив не обращать внимания на всякие сопутствующие их положению дурно пахнущие несуразицы, налил полстакана. Выпил жидкость, пахнущую малиной, пошарил по столу рукой, нашел бутерброд с икрой. На каждой икринке сидело по луне. Он съел бутерброд и почувствовал себя намного уверенней. А спустя некоторое время ему стало совсем хорошо, и он улегся рядом с Василиной, выбросив из головы все мрачные мысли.
Через некоторое время Иван проснулся, рядом сытно и уютно посапывала Василина, которая, очевидно, так и не прочувствовала его очередного прилива любви. Иван встал, натянул спортивные брюки, свитер, вышел в коридор. Оглушительно стучали колеса, пустота отзывалась заполняющим все пространство страхом. Ивану показалось, что проводница затопила, он потрогал радиатор, тот ущипнул его морозом.
Купе проводницы было закрыто, а в печи светилось холодное пепелище. Иван налег на тамбурную дверь, не сомневаясь, что и она закрыта. Но дверь неожиданно поддалась. Хорошо, что Иван был скоординирован, а то бы он просто вылетел на улицу, если то, что он увидел, можно было так назвать.
Вокруг было море, но поезд ехал по рельсам, которые висели в воздухе. Оказывается, на их вагоне поезд заканчивался.
Иван захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и подергал для верности. Не успел он отойти несколько метров, как дверь, скрипнув, словно вскрикнула от смеха, открылась, - повеяло соленым морским ветром. Иван вернулся, снова закрыл дверь, нашел кочергу, стоявшую у печи, сделал из нее засов.
Затем подошел к окну, стал смотреть на море, облитым тусклым безжизненным светом луны. Снова вспомнил пропавший поезд, и теперь не сомневался, что сел именно в него. Это означало, что теперь чудеса будут встречаться на каждом шагу.
Знакомое состояние. Ему часто приходилось проецировать себя в разные времена и образы. Бывало, что не успевал из них даже выходить и иногда в результате попадал впросак. Год назад его пригласили в молодежный театр на роль Ивана Грозного. Спектакль ставил модерновый режиссер, но роль была выписана, текст запоминался сразу, а главное, характер Грозного на удивление подошел характеру и даже фамилии Ивана Московцева. Самым сложным оказалось выйти из роли. В первый раз после спектакля он, что называется, попался. После премьеры состоялся банкет, в котором с речью выступил мэр. Он начал нести несуразицу, будто Иван показал ему, мэру, на примере Грозного, как теперь руководить городом. Все молчали в тряпочку, прибитые примитивной наглостью, а Иван встал и голосом Грозного выдал такое мэру, что потом режиссер лежал в предынфарктном состоянии, а Иван был отстранен от игры на полмесяца.
***
Налюбовавшись на море, Иван зашел в туалет, на радость тот был открыт. Иван нажал ножную педаль, увидел привычную картину всех вагонных туалетов: вода лилась вниз на ребристое кружево шпал рельсов - раздавался усиленный звук ритмичного перестука колес. Вода в туалете гудела, и запах был привычным. Все было на месте. Ивану даже показалось, что за дверями толпится изнывающий от нетерпения вагонный народ, а в тамбуре покуривают мужики в майках и широких пузырчатых командировочных спортивных брюках. Но, выйдя из туалета, ни толпы жаждущих, ни курцов не увидел. Коридор был холоден и все так же пуст. Иван нырнул в свое купе-гнездышко, пахнущее разноцветьем запахов и с уютно посапывающей Василиной.
А вдруг ребеночек будет? - подумал Иван, едва закрыв дверь и для страховки подперев ее стоящей в углу шваброй. С нежностью посмотрел на Василину. Никаких сомнений, он ее любил. Это было совсем другое чувство, чем к Валентине, которую он тоже любил. Но с Василиной было другое, ведь теперь они с ней стали участниками какой-то фантастической феерии и собраны вместе были неспроста, а для проведения какого-то экспериментального действия. Кому-то захотелось повеселиться, но их души действительно стали равными (вот как человек может испоганить первое значение слова - равнодушный).
Василина, словно подслушав его мысли, подняла голову и села на диване. Волосы ее закрывали груди, из густого кустарника торчал только нос.
- Наконец-то. Ты всегда так много спишь? - спросил бодро Иван.
- После этого - да.
Василина встала. И Иван увидел чудо женской красоты. Он хотел сказать Василине, чтобы она стояла так всегда, вечно, что это сокровище надо перевести в музей и всем показывать. Но это сокровище нагнулось и достало из сумки спортивные брюки.
- Отвернись.
- Это еще зачем? - возмутился Иван.
- Я сказала - отвернись.
Иван отвернулся к окну. И то, что он там увидел, заставило его тут даже обернуться.
- Мы в Египте, - сказал он совершенно голой Василине (как же она прекрасна!)
- В Египте? - вмиг забыла о своей наготе Василина и уставилась в окно.
Три пирамиды в закатном солнечном оранжевом тумане парили в воздухе. Ржаво-желтое плато слегка перемещалось из стороны в сторону. Наездники на верблюдах, джипы со стоящими в них людьми смещались то вправо, то влево. Василина отодвинула Ивана, а Иван обхватил ее сзади сильными руками и прижал к себе. Они наблюдали жару и растворяющиеся в ней фигуры и объемы.
- Египтяне поклоняются солнцу, а пирамиды похожи на перевернутые солнечные лучи. Это все, что я помню про эти пирамиды.
- Ты там был? - обернулась Василина и, промахнувшись, поцеловала Ивана в нос.
- Мы там были с Валей в прошлом году.
- С Валей? Расскажи.
- Да я больше ничего и не помню. Я был настолько уставшим от всех подработок для свадьбы, что только и сумел, что поспать на пляже. А когда мы приехали в Гизу, то был просто пьян. Это честно тебе скажу. Там, между прочим, прекрасно действует алкоголь на творческую душу.
- Твоя Валя, наверное, тебя очень любит, - сделала из этого сообщения неожиданный вывод Василина. При этом она еще крепче прижалась к Ивану.
Это были самые настоящие пирамиды. И Иван, считавший, что у него огромная сила воли, он, вот как сейчас, мог заставить себя не удивляться всяким чувствам. И вдруг обнаружил, что Василина абсолютно безо всяких усилий воспринимает происходящее.
- Это же надо, - шептал он ей в ухо, отодвигая носом шелковистую завесу, - то мы замерзали, то изнываем от жары.
- А мне вовсе не жарко, а просто приятно.
- Наверное, в этом все дело. Когда приятно, никакие температуры не страшны. Кстати, туалет работает.
- Да ну! - воскликнула Василина. И ее словно ветром сдуло.
Она долго отсутствовала. За это время Иван передумал много разных мыслей. Все они были одного содержания: что теперь будет с его семьей? Он решил что, как только Василина вернется из туалета, об этом поговорить в первую очередь. Василина не возвращалась. Иван начал беспокоиться. Открыл дверь. В глаза ему ударило солнце, на мгновение он ослеп. А когда начал различать очертания предметов, почувствовал на своем плече тяжелую руку.
- Вы у нас в гостях и прошу не нервничать, - сказала рука и исчезла.
Иван развеселился. Это, наверное, был бригадир исчезнувшего в начале двадцатого века поезда, в который, оказывается, вместе с Василиной он и попал.
Иван вернулся в купе, Василина с аппетитом ела белое слоистое мясо курицы.
- Есть после всего этого хочется, присоединяйся, время обеда, - сказала она, засовывая белый сочный кусок в обведенный розовым контуром рот.
И тут Иван впервые заподозрил, что с Василиной что-то происходит. Но он также помнил, о чем хотел с ней поговорить. Иван сел напротив, взял бутылку самогона и налил себе в граненый стакан малиновый напиток.
- А мне?
- Скажи, ты любишь своего мужа?
- Конечно, а почему ты спрашиваешь?
- Ты не догадываешься?
- А-а-а. Ты про это. Но ведь это естественно. Мы с тобой едем в таком поезде. Мы влюбились друг в друга. А когда вернемся домой, мы будем любить наших мужей и жен.
Иван был потрясен. И это говорит женщина! Да, она ведь работает в секс-шопе, вспомнил он вдруг.
- А ты, между прочим, актер, который ходит постоянно налево и направо, - ласково погладила по загривку Ивана Василина. Она снова оказалась рядом.
За окном переливалась холодным светом звезд ночь, но все эти преобразования природы и ландшафтов не имели для Ивана теперь ровно никакого значения. У него колом стоял в голове вопрос - как они могли себя вот так вести? Верно, у него в каждом городе, где гастролировал театр, как правило, оставалась женская пометина. Его Валентина, доходили до него слухи, также со своим шефом... Но ведь они муж и жена и должны...
И тут Иван понял, что никто и ничего в сегодняшней жизни никому не должен. Люди всегда так жили. И страдали от этого. Но его поколение уйдет от этих старых традиций. Жизнь должна бурлить радостью. И только ею. Василина права: надо заставить себя научиться ощущать жизнь каждое мгновение. Он не знает, чем занимается сейчас Валентина, а Василина не знает, чем занимается ее муж. От этого незнания и появляется желание так жить, как они в данный момент и живут.
- Не думай долго, это вредно, - обняла его Василина. - Давай лучше...
- Подожди, - грубо отстранил ее Иван. - Посмотри-ка в окно.
В окне плескались песчаные волны - настоящее море, даже океан. Так и казалось, что сейчас из-за огромной волны, которая накатывалась прямо на поезд, вынырнет парусник.
- Это пустыня, - констатировала Василина. - Очень красиво, но жить здесь я бы не смогла.
- Здесь никто и не живет.
- Не скажи. Я была в Марокко... там живут, еще и сколько.
В подтверждение слов Василины в окне появились малорослые глиняно-кирпичные постройки, люди, замотанные с ног до головы халатами и в чалмах.
- С одной стороны, хорошо: мы с тобой на шару путешествуем, с другой, - чем все это кончится?
Василина обернулась к Ивану и провела нежно пальцем по его губам, словно запирая их на замок.
- Тут так хорошо, что я бы ехала всю оставшуюся жизнь.
- У нас скоро продукты закончатся, будет тебе хорошо, - пробурчал расслабленный лаской Иван, откидываясь на спинку дивана.
- У нас всего достаточно.
Иван глянул на стол. Это был тот самый стол, с которого они начали путешествие. Никто даже кусочка не съел. Иван намазал икру на хлеб. Икра была свежей, будто только что ее вытащили из брюха осетра.
- Тебе хорошо, а мне плохо, - сказал Иван. - За все расплачиваться придется. Между прочим - скоро.
- Откуда ты знаешь? И не ной. Вот когда я впервые узнала, что я, как и все девушки, обречена рожать и при этом больно будет, а то и умереть можно, мне стало так страшно, что я заревела белугой. А моя бабушка слушала-слушала и говорит: «Реви не реви, даст Бог, все равно рожать придется. Так что, лучше не реви. А если уж очень хочется, то реви в свое удовольствие, хотя бы по поводу плохой погоды». Я и поревела по поводу плохой погоды. И с тех пор не реву из-за страшного будущего. И тебе советую. Все мы умрем - реви не реви.
- У вас, женщин, странная психология. Вы все горазд отдать за сиюминутное удовольствие, а потом хоть потоп.
- Чушь. Вот ты мне сейчас ребеночка сделал, а воспитывать его придется мне, а ты новый поезд такой себе найдешь с новой Василиной.
- Разговорчики, - проворчал Иван, обнимая мягкую и податливую Василину, а сам подумал, что так, наверное, и произошло бы.
И тут же встрепенулся.
- А про ребеночка ты что - знаешь?
- Чувствую. Семя попало в нужное место, будет мальчик.
- Ты ведьма, Василина! Хочешь меня разыграть, хотя от тебя я бы не прочь иметь мальчишку - будет таким же красивым и мудрым.
- Жизнь вас, актеров, делает глупыми. Привыкли к чужим словам и мыслям, а своих нет.
- Это ты к чему? - насторожился Иван.
- К тому, что совершенно прав - еще неизвестно, куда мы едем и доедем ли.
Василина замолчала. Иван ощутил, как в его мозгу кто-то открывает двери и впускает злую темноту. Он ныряет туда, как в прорубь, а там холодный мрак. Ужас охватил Ивана. С ним такого еще не было - мир померк, впереди была черная дыра и окаменелые мерзлые лунные вулканы. Холод проник в него, а в голове стояла мерзлая пустая темная пустота. Иван посмотрел на Василину. Лицо ее было похоже на луну. И вдруг он вспомнил - все, что ни говорила Василина, тут же получало свое реальное воплощение. Василина повалила Ивана на себя.
- Когда у нас будет ребеночек, то тогда уже все одно. Давай, и не так страшно будет.
Всю ночь светила луна и грохотал по мерзлым рельсам поезд. И всю ночь они были вместе, молча доказывая друг другу, что им вовсе не страшно. Иван терял силы, его клонило в сон. Но он не мог заснуть - над головой висела пирамидоподобная тяжелая темная скала, которая, казалась, только того и ждала, когда он сомкнет глаза. Иван не хотел говорить об этом Василине. И чтобы не было так жутко, начал вспоминать свой театр, последнюю репетицию. И тут же рывком вскочил и сел на диване, сдернув с Василины одеяло и обнажив ее тело. Лунный свет вылепил из острых грудей две округлые белые светящиеся горы на фоне лунного пейзажа. Такое Иван видел на снимках американских космонавтов, побывавших на Луне. Иван увлекся этим зрелищем и забыл о поднявшем его с тепло пропахшей женщиной постели ужасе. Но это блаженство продолжалось недолго.
- Я так больше не могу, - сказал Иван, - надо остановить этот дурацкий поезд, или хотя бы выяснить, куда он едет.
- Ты разве не понял? Мы едем одновременно везде. И даже, как мне однажды показалось, в космосе и на Луне. Мы поезд-призрак. Мы с тобой люди-призраки.
- Но мы ведь не были такими, кто нас ими сделал? Уж не ты ли? - подозрительно посмотрел на Василину Иван. - Не к тебе ли меня так влекло, когда я ехал на вокзал? Я это точно помню, потому и на полтора часа раньше вышел из дома.
- Ты вышел раньше потому, что жена тебе сказала «на всякий случай» - не опоздать.
- Тут дело нечисто.
Иван встал и пересел на пустой диван. Он неотрывно смотрел на девушку. И волосы длинные, черные, и глаза сливовые.
- Слушай, - сказал Иван. - Спой. Ты говорила, что участвовала в хоре.
- Я говорила? Не помню. Но я люблю петь.
И Василина запела густым сочным меццо-сопрано. В голосах Иван разбирался, был у них специальный курс в театральном институте, на котором Иван считался одним из лучших вокалистов, отлично читавшим с листа. Чувствуя себя в полете, запел и Иван. Голоса шли то терциями, то расходились квартами. Иван слушал волшебный голос Василины. Голос завораживал, влек к себе. Иван своим голосом соединялся с голосом Василины, как перед этим они соединялись телами. Это было чудесно. За окном мерзлая лунная ночь, а тут теплые, насыщенные весенними запахами, голоса.
- Ребеночек у нас тоже будет петь. Как я хочу от тебя ребеночка, - сказала Василина.
Лицо ее стало еще круглей, а волосы закрывали занавесом обнаженное тело, залитое белым матовым светом. И только два сливовых глаза восторженно-влюбленно смотрели неотрывно на Ивана.
- Я уже не знаю, - растерянно сказал Иван. - Все, что ты со мной делаешь, лишает меня разума. И мне страшно.
- Мы живем в блаженстве - вот как это называется. И если оно долго продолжается, человек начинает страдать, чего-то боясь.
- Боясь его потерять навсегда.
- Навсегда, - эхом повторила Василина. - Ведь человек всю жизнь стремится именно к этому.
Они снова замолчали и тихо опустились в постель. Теперь Иван ничему не верил. Василина сказала о поезде-призраке, и Иван вспомнил заметку в газете, в которой он впервые об этом событии прочитал. Там было три вагона и паровоз. Но у их паровоза почему-то отсутствовали дым и гарь.
Иван хорошо помнил, как он впервые самостоятельно поехал отдыхать после окончания института в Феодосию. Это было великолепно. Стояло молодое лето, пахнущее липами, а ромашки метровой высоты густо росли вдоль железнодорожного полотна. Какие красивые лица у этих цветов! Поезд на Феодосию шел вне расписания и потому часто останавливался на полустанках. На одном из них Иван выскочил из вагона и спрыгнул в море ослепительно белых с желтыми глазками ромашек. Они притягивали, словно живые, к себе длинными стеблями, лезли в лицо. И ему казалось, что он видел глаза девушек - прекрасных и чистых девушек, которых он безмерно любил. Именно в этом длинном поезде, высунувшись из окна, он надышался паровозным дымом - нечто средним между жженым углем и горящей древесиной. Физиономия его сразу стала черной от копоти. То был последний паровоз в его жизни.
А у этого паровоза, который вез их неизвестно куда, не было ни дыма, ни гари. Да и окно не открывалось.
- Знаешь, - поделился Иван с Василиной своим наблюдением, - у нашего паровоза нет дыма.
- Еще чего не хватало, чтобы у призрака был дым, - совершенно спокойно ответила Василина, словно она и придумала эту историю.
С этого момента Иван ощутил полное недоверие к своей избраннице. Она была странной. Он вспомнил, что Василина работала в секс-шопе и ехала в командировку в Москву, чтобы отобрать там что-то такое, что излечивало импотенцию. Она утверждала, что секс-шоп является едва ли не академией медицинских наук, и что с помощью этих искусственных копий человеческих половых органов и прочих прибамбасов можно вылечить человека и сделать его сексапильным.
- А ты давно работаешь в своем секс-шопе? - спросил неожиданно Иван.
- А зачем тебе это? Ты ведь совершенно здоровый мужик, способный довести женщину до последней остановки. Но я поняла - ты хочешь установить какую-то зависимость с тем, что мы с тобой тут встретились, и у нас такие профессии, а особенно моя, которые потворствуют разврату. Я тебе уже говорила и напомню, что мы излечиваем с помощью наших сексуальных игрушек очень многих несчастных мужчин (а следовательно, и женщин, которые имеют с ними контакты), которые не могут жить только талантом и мозгами, как мы с тобой.
- Ничего себе, - рассмеялся Иван. - Это мы с тобой на этом диване жили мозгом и талантами?
- Для нас это не главное, для нас главное душа и обмен энергией.
Иван замолчал. Василина снова устроилась уютно в постели, приглашая лечь и Ивана. Но он сидел столбом и смотрел в окно, где демонстрировался все тот же лунный пейзаж.
- Хотела бы я сейчас оказаться в горах - постоять на краю пропасти. Знаешь, однажды меня пропасть чуть не засосала. Это было в Грузии.
И Василина начала рассказывать о своем путешествии по Грузии и о том, как поразили ее мрачные ущелья, горные реки и горы.
- К горам женщина чувствует особую слабость. Мне все время там хотелось... Наверное, потому что там такая энергетика - свежая.
Василина продолжала говорить, но Иван уже не слушал ее. Сейчас их путешествие не казалось ему забавным. Все когда-то заканчивается, и никто не мог сказать, чем закончится их поездка в Москву на этом странном поезде, несущемся в морозной лунной ночи.
***
Иван смотрел в окно, думая о действиях, которые ему следовало предпринять. И вдруг почувствовал, что что-то царапает его глаз. Фокус сузился, и Иван едва не подпрыгнул. Перед ним стояли похожие на огромную искривленную пирамиду снежные пики гор. Ну да, ведь о них только что говорила Василина. И вот они, пожалуйста.
Иван посмотрел на Василину, она сладко посапывала во сне. Он хотел ее толкнуть и вообще сделать ей наконец больно, но рука не поднялась. Все эти меняющиеся пейзажи за окном, теперь это уже было ясно для Ивана, были каким-то образом связаны с Василиной. Может быть, ее специально к нему подсадили? А может быть, она была космическим магнитом?
Как-то Иван прочитал в «Интересной газете» о том, что люди женятся по любви не потому, что любят друг друга, а потому, что в космосе и, естественно, на земле, как части Космоса, существует закон притяжения частиц для дальнейшей эволюции. Человек-частичка может находиться в Америке, а другая частичка-человек в Африке, но они обязательно друг друга найдут и соединятся.
И действительно, его жена Валентина всю свою жизнь провела в Алма-Ате, а Иван приехал на гастроли в этот город, встретился с ней на фуршете по случаю окончания выступлений и увез с собой. Наверное, и Василина была посажена в поезд, чтобы Иван насытился космической энергией и сделал ребеночка. Особенного ребеночка, который сильно продвинет эволюцию человечества... Неспроста (здесь Иван почувствовал озноб по всему телу) московский поезд стоял на одиннадцатом пути. Точно, обрадовался своей догадке, которая хоть что-то объясняла. А он, идиот, даже не посмотрел на вагонную табличку с указанием маршрута.
Василина неожиданно подняла голову, села и обхватила Ивана за шею. Она начала его жарко целовать, упрашивая лечь вместе с ней.
- Ты лучше в окно посмотри, - сказал Иван, отстраняясь.
Сейчас Василина была ему неприятна.
- Ты меня уже не любишь? - удивилась Василина.
- Не знаю.
Иван взял голову Василины в свои руки и повернул ее к окну. Но Василина тут же вернула голову в прежнее положение. Как она была красива, эта чертова Василина, вынужден был признаться себе Иван.
- Горы, - сказал он. - За окном горы, в которых ты мечтала побывать.
Василина мельком глянула в окно и снова потянула Ивана вниз.
- Ты что же - не видишь?
- Вижу, ну и что? Подумаешь, горы, что я гор не видела?
Но затем она все-таки повернулась к окну и рассмеялась.
- Вот почему я так хочу тебя - горы. Это Гималаи. Там махатмы живут. Очень таинственные горы. А Мулдашев говорит, что это не горы, а сплошные пирамиды.
- А они похожи, - согласился Иван, внимательно глядя в окно.
- Очень похожи.
- Так все горы похожи на пирамиды, дурачок. И мы с тобой таким же образом устроены, и наши... Неспроста ведь символом жизни у еврейского народа являются совмещенные два женских треугольника, ведь треугольник - пирамида. А на пирамидах, если помнишь, устанавливали так называемые бенбены - маленькие пирамидки, похожие на что? Правильно - на фаллос.
- Ты все переводишь в одну плоскость, это вредное влияние твоей профессии.
- Из этого - и только из этого - состоит наша жизнь.
- И ты явилась оттуда, - показал неопределенно вверх Иван глазами, - чтобы мне это объяснить? А вернее, совратить меня и разбить мою семью?
Василина оттолкнула Ивана и встала. Выглянула в окно, несколько минут смотрела, как завороженная.
- Это уже серьезно, - сказала она, усаживаясь в совершенном неглиже на своем законном купейном диване.
- Ты бы оделась, холодно.
- Мне не холодно, а зачем одеваться, пусть тело дышит. И ты заодно полюбуешься, а то мы так близко сходимся, что и не увидеть друг друга. Вот если бы и ты разделся.
- Прекрати! - Иван даже поморщился от своей высокомерности (не он ли любил раздевать девушек?!) - Ты лучше скажи, зачем ты явилась в этом купе и...
- Совратила тебя?
- И совратила меня.
- Я еду в командировку в Москву и продолжаю туда ехать. В Москве я должна заключить сделку с голландской фирмой по вопросу годовых поставок нам предметов интимного обихода, ясно?
- А почему все, что ты захочешь, тут же появляется за окном? Или мы, может быть, смотрим кино, а ты его своими мозгами крутишь и посылаешь в мои мозги?
- Интересная идея. Браво, Ваня! Оказывается, у актеров бывают просветления.
- Не ерничай и отвечай прямо на вопросы. Ты - ведьма?
- Да, - с гордостью сказала Василина.
- Ты красивая ведьма, должен тебе сказать.
- И что будем делать дальше? - с издевкой спросила Василина.
- Я-то знаю, что ты хочешь делать. Но, во-первых, у меня сил нет, а во-вторых, нам пора определиться, что делать дальше. У меня съемки срываются.
- Не сорвутся, ты поспеешь вовремя.
- Откуда ты знаешь? - с интересом посмотрел на Василину Иван.
- Знаю. Я много чего знаю.
- Потому что ведьма.
- Потому что люблю тебя, зануду. А женщина, которая любит, все знает про своего возлюбленного. В этом смысле она действительно ведьма.
- Она точно ведьма, - шептали губы Ивана. - Она меня сюда завлекла, а теперь издевается, да еще и удовольствие получает при этом.
- Ты несправедлив, - сказала Василина. - Ты получал удовольствие не меньше моего. Только вы привыкли получать, а не отдавать. А теперь ты отрезвел и начинаешь искать ответственного.
Иван увидел, что поезд стоит. Странно стоит. Горы не двигались, но перестук колес был слышен.
- Мы стоим, а колеса стучат.
- И это правильно. Поезд-призрак так и должен поступать. - Василина посмотрела в окно и снова улеглась, нахлобучив на себя одеяло. - Лучше всего в таком поезде спать.
Иван сидел и задумчиво смотрел на горы. Внизу глубокого ущелья он увидел точку, которая двигалась в направлении окна. Кто-то явно торопился к поезду. А, может быть, поезд ждал этого кого-то. Фигура увеличилась до человеческого роста. Иван чуть не закричал. Прямо в окно, выглядывая кого-то, посмотрела толстая и неряшливая проводница. И тут же исчезла.
Иван прилег, но долго лежать не мог - слишком был возбужден. Стук колес усилился, звон стоял в ушах. Иван поднял голову - поезд снова мчался в промерзших бело-синих полях, и лунка была на месте.
Иван вышел в коридор. Тоска затопила его. Вдруг он почувствовал сзади движение. Не успел оглянуться, как увидел - мимо проходила совершенно нагая Валентина - жена его. Она даже толкнула его, но была слишком самоуглублена в себя. Валентина подошла к окну и прошла сквозь него.
Иван стоял в столбняке. Он увидел, как высоко в небе что-то озарилось и блеснуло. И затем на этом месте появилась движущаяся световая точка.
Рогинский Александр Иосифович. Печатался практически во всех ведущих газетах Украины и бывшего СССР. В журналах - «Юность», «Смена», «Вітчизна», «Радуга», «Київ», «Україна», «Ранок»... В интернете опубликовано более 20 моих книг.
