Дело было в начале весны, погожим днем, и Нижний Угил выглядел, против обыкновения, чуть ли не беззаботно и одновременно немного напоминал переводную картинку, постепенно проступая из-под толщи зимы и то и дело меняя облик в рваных пятнах бегущих облаков.
Это светопреставление добавляло радостную ноту в суровый производственный пейзаж города: вот даже и заводские корпуса, и серые заводские трубы, выплевывающие клочья грязного оранжевого дыма, казались по весне не такими мрачными и угрюмыми. Груды не расчищенного чернеющего снега кое-где поблескивали хрустальной корочкой, а с сосулек срывались капли, умножая солнце и весенние звуки. Вид парковки на подъезде к городской площади, впрочем, возмутил и одновременно позабавил Игоря Фролова, прибывшего в Нижний Угил в новом статусе гостя. Теперь родной город его почти умилял – не претерпевший перемен, с вывесками, прибитыми к домам на центральной улице Ленинской, кривыми, косыми и кое-где покрытыми ржавчиной… А ремонтные работы? А подновление жилого фонда? Из каменного забора, перегораживающего въезд на территорию их бывшей школы (теперь филиал чего-то там крутого), торчали ржавые прутья угрожающего вида… «В наше время на такой прут насадили бы голой жопой».
При этом за десять лет отсутствия Фролова в Угиле кое-что все-таки поменялось. Границы бывшего китайского квартала – прежде обыкновенной свалки дешевого барахла, двух торговых рядов и полутора десятков палаток – сейчас приобрели более культурный, цивилизованный вид. На въезде в квартал теперь горела в лучах весеннего солнца красная изогнутая крыша. Новый ресторан, что ли? Так и есть, по ходу, ресторан… Ого, и ростовая кукла имеется – толстый китаец в расшитой блузе… Санта-Клаус, блин! Вообще улица, это нельзя было не признать, стала чище и словно шире. Слава тебе господи, хоть до этого руки дошли…
Кое-как припарковав свой «нисан», Фролов на короткую минуту глянул на себя со стороны, словно в зеркало; вот он выбирается из машины, прикид слава богу такой, что не стыдно показаться добрым людям… Ботинки в особенности хороши – штучный пошив, на минуточку… Хотя – хрен отличишь от нормальной итальянской обуви… Впрочем, выбравшись из машины и оглядев площадь, заключил Игорь, в дорогой обуви тут делать нечего. Засрешь в пять минут на родных просторах.
Игорю Фролову было тридцать семь лет, ровно десять лет назад он унес из Нижнего Угила ноги, потому что, если бы не унес, сейчас лежал бы на угиловском кладбище, и даже не факт, что на кладбище; да и нечего ему было в городе делать, разве что слушать уговоры отца и причитания матери, перемежаемые крепкой матершиной – оба пожизненно работали мастерами в одном из трех местных профтехучилищ и как-то смутно представляли, чем может прокормиться человек без образования, без работы и без зарплаты. Но Игорь в ту пору не только усвоил, делать жизнь с кого; он уже и делал эту самую жизнь, да еще как. По законам военного времени, как говорится, но при этом не попадаясь под руку вконец очумевшим ментам… Да, было дело. И малиновый пиджак, уже изрядно к тому времени вышедший из моды, но такой, блин, крутой… не хуже, чем у ребят из старенького сериала… Настоящий малиновый пиджак. И хрен его знает, какие еще причиндалы – все было на месте, и все было один к одному. Однако было да сплыло, много воды утекло, погулял, потом свалил восвояси… Питер, затем полгода в Финляндии – но там больше тусовались жена с дочкой… Дерьмо, а не страна, правду сказать, хотя жратва первый сорт, особенно по тем полунищим временам… Но и жена с дочкой были да сплыли. Игорю не хотелось об этом вспоминать, тошно было и обидно.
В особенности теперь, под летящими облаками, посредине оттаивающего родного города, вдыхая запах талой воды, перемешанной с помоями, – Господи Боже мой, неужто они все еще выкидывают из окон бутылки из-под пива и остатки жратвы? Ну, тут можно не напрягаться и не спрашивать. Выкидывают, а то. И правду сказать, куда их больше-то девать? Захаркали, засрали родной город окончательно. Невзирая, как говорится, на отрадные перемены…
В Нижнем Угиле Фролова никто не ждал, родители померли – один три года назад, а мать спустя еще сколько-то… На похоронах Игорь отсутствовал, да и узнал про смерть отца случайно, повстречав знакомого на улице чужого города. Так же вот парковался, и нате вам: вылепился милый человек из Игорева детства – Фролов едва признал знакомца, кое-как вспомнил имя… Выслушав новость, молча пожал плечами, сохранив на лице глуповатую, чуть растерянную улыбку. Ну, помер отец; помер, и в землю врыт – что же теперь поделать? Ниточки, связывающие с родным домом, были оборваны уже больше пяти лет. Да и что сулили ему эти связи? У родителей имелась пенсия, так что насчет помощи вроде бы можно было не потеть… И вообще. Ему-то кто помогал? Короче говоря, узнав о батиной смерти, Фролов кивнул и удалился, опутанный, будто паутиной, посторонними и неприятными мыслями. О кончине матери, собственно, узнал тоже случайно, через «одноклассников», куда последние годы и нос не совал. А заглянул – и пожалуйте. Сыскался бывший ученичок матери, что ли, и Игорь прочитал «пусть земля ей будет пухом»… Ну, пухом так пухом, не много мать и потеряла, если вдуматься. Чем так жить, лучше в самом деле…
Нынешняя поездка была чем-то вроде командировки. «По делам фирмы, ну?» Однако и не совсем командировка, а выдалось вот свободное время, и – одновременно – в голову вошла идейка: открыть в Угиле точку торговли живым пивом. А что? Город на триста тысяч, а живого пива не видывали… Короче говоря, идея была толком не оформлена, бюджет еле маячил – по совести говоря, призрак, а не бюджет – но хотелось вот закатиться в любимый город на собственной машине, не оборванцем, перессавшимся от страха за свои тогдашние проделки, а вполне состоявшимся человеком… Ре-спек-та-бельным. В общем, наши вам респект и уважуха.
Чемоданчик Игорь уже закинул в гостиницу «Колос» - вот название тоже… Так называлась хрен знает когда бакалея на ихней улице Интернациональной крови. Мда – короче, вещи были пристроены, и, по совести, машину можно было не брать, а пройтись по городу пешком. Но не удержался вот, попер на машине, и едва не увяз на площади… Ладно. Все одно воскресенье, так что ничего не остается, как прогуляться, перекусить в ресторанчике, взять пива и обратно в гостиницу. А дела делать завтра.
Тем временем медленно вечерело. Солнце догорало на подтаявшем снегу, и вечерние облака скользили уже сплошной чередой; вдобавок заметно похолодало. Покинув довольно людную Ленинскую, Игорь неторопливо направился в глубь города, попутно узнавая родные городские территории. Вот путник очутился на Свердлова (магазины еще были открыты); затем свернул в проулок, соединяющий Свердлова с заросшим бульваром имени Сян Мина – был, оказывается, в незапамятные времена такой большевик китайской национальности, резавший врагам пролетариата горло, как свиную колбасу… Лет двадцать назад бульвар переименовали в Городской, но имя не прижилось и сохранилось как Китайский. Теперь, как убедился Фролов, бульвар имел настолько запущенный вид, что нечего было и думать совершить тут променад. Полудохлая облезлая псина вышла навстречу путнику и остановилась, то ли ожидая чего-то, то ли намереваясь растерзать пришельца. Неожиданно для себя Игорь отчаянно струсил, приняв, по непонятной причине, несчастного пса за бешеного. Почти не двигаясь и отчаянно потея, Фролов ждал, и пес ждал. Наконец, животное затрусило мимо, обдав гостя города влажным запахом истлевшей шкуры.
С огромным облегчением Игорь пересек пустой бульвар, очутился перед магазином «хозтовары» (сохранившим имя и вывеску), обошел каменное облупленное двухэтажное здание и попал во двор, где в прежние времена был, помнится, прием стеклотары. Теперь двор представлял из себя пустую бетонную площадку, на которой стояли две машины – обе «жигули» двадцатилетней давности. Не особо задумываясь, куда держать путь дальше, Игорь прикинул, что – так или иначе – он вынырнет (сделав предварительно небольшой крюк) на Комсомольскую, а там и обоснуется в каком-нибудь заведении, благо еще не поздно, и, надо надеяться, все открыто…
Погруженный в эти размышления, Игорь Фролов шел и шел, и постепенно его фигура слилась с густеющими сумерками, пока в конце концов путник не остановился и вынужденно не огляделся. Куда занесли его ноги? А главное – зачем? Довольно скоро, впрочем, выяснилось, что Фролов не заблудился в родном городе (вот смеху-то было бы). Нет, не заблудился, и стоял напротив новенького китайского ресторана – того, что вырос на границе квартала в его отсутствие. Пожав плечами и чему-то усмехнувшись, Игорь вступил на территорию бывших торговых рядов и палаточного городка, решив пересечь квартал и наконец найти приличное место, чтобы перекусить и отдохнуть (поужинать в ресторане под красной крышей ему и в голову не пришло. «Пусть сами свою лапшу жрут!») …Да, нечего и говорить, китайцы народ ушлый; живучий народ, а главное – многочисленный… Взять тот же Нижний Угил… Китай ихний хрен знает где, а пролезли и в нашу глухомань… Пролезли, обосновались… Каких-нибудь десять лет назад был весь квартал с гулькин хрен – а ныне гляньте-ка: тут вам и ряды магазинчиков («косят под приличные бутики»); и реклама; даже растяжка вон с иероглифами колышется над улицей… Что, интересно знать, рекламируют? Лапшу быстрого приготовления?
Фролов шел медленно, окруженный сумерками и запахами тающего снега. Одновременно до него доносились сладковатые ароматы еды, памятные еще по прежним временам, которые не больно хотелось вспоминать… Дело в том, что Игорю доводилось бывать тут, и не случайным прохожим, забредшим в китайский квартал, он был… То есть тут как сказать… С одной стороны, все было именно что случайно: зарулил в одну палатку, в другую – а китаезы в те времена торговали на вес майками с Эйфелевой башней и с этими еще… с цаплями длинноногими. Короче, зашел и зашел. А время было не то чтобы позднее, но девка в халате, из-под которого выглядывали синие шаровары, на своем птичьем языке все твердила, что они закрываются. Кланялась, дура, и повторяла: спать, спать, позне… Ему еще тогда стало смешно, но при этом он разозлился. Выпил предварительно, вот и взяла его злость (а с Игорем такое случалось, спиртное действовало на него, как красная тряпка). И как на грех, эта дура подошла к нему близко, чуть не вплотную, пахло от нее еще мятой, что ли, или каким-то другим растением. Ну да, мята, плюс запах сладкой какой-то дряни, которая так шибанула Игоря, что он временно ослеп, затем запустил руки китаянке под мышки и прижал девушку к себе. У нее, как обнаружил с некоторым удивлением пришелец, почти не было костей – так ему, во всяком случае, показалось… И тут же, сжимая девушку и толкая ее к стене, он вспомнил: звали китаянку Тонкий Тростник – вот как. Ну, тонкий или нет, но сила в девице была. Прижав маленькую китаянку к стене и запустив руку в ее шаровары, Фролов получил крепкий удар коленом в пах, взвыл, согнулся и озверел. В общем, разобрался он тогда с этим тонким тростником… Хотя и пришлось побороться. Сломал, кажется, этой дуре руку – но ведь действовал-то в плане самозащиты… А все остальное – ну, тут зоология, как сказали в одном кино. Он мужик, в конце концов, вот и не совладал с собой…
На улице между тем окончательно стемнело, и тут и там вспыхнули гроздья разноцветных фонарей. Крутясь между строениями, павильонами и минуя пустынный торговый ряд, Игорь Фролов вдруг затосковал: какого хрена, спрашивается, он погрузился в глупые столетней давности воспоминания? Зачем вообще надумал идти через китайский квартал? Тоскуя и злясь на себя, путник вдруг остро захотел вернуться – пусть не домой, дом его теперь далеко – а просто в гостиницу. Плевать, с пивом или без пива… Смешно признать, но в эту одинокую минуту отель с нелепым названием «Колос» показался Игорю Фролову чуть не пределом мечтаний: прийти, растянуться на простыне… пожрать, само собой, предварительно – хотя бы в гостиничном буфете…
Крутясь по китайскому кварталу, Игорь Фролов вынужден был признать, что тот не только обновился, но и существенно вырос. Небольшие улочки разветвлялись, как реки, на дополнительные ручейки и притоки. И вот, когда путник облегченно вздохнул, решив, что наконец-то вынырнул за границу квартала, ему пришлось испытать острое разочарование. Китайский район растянулся несколько дальше, и даже намного дальше, чем он мог предполагать; об этом свидетельствовали красные иероглифы на низком каменном здании – судя по зарешеченным окнам, каком-то учреждении… И на здании рядом, и на крошечном, в человеческий рост, киоске, или будке – сортир, что ли?
Игорь Фролов вдруг почувствовал, что вторично за вечер вспотел. Натурально покрылся потом с головы до ног… Это не было простое осознание того, что человек сбился с дороги и, вероятно, придется потратить какое-то время, чтобы отыскать выход, дойти до остановки троллейбуса или автобуса. Это был темный, безотчетный страх, слепой животный ужас, когда ты готов со страху обделаться и даже этого не заметишь…
Нельзя сказать, что китайский квартал был совершенно пуст. Тут и там в сумраке мелькали фигуры – кто-то выскальзывал из магазинчика, другие просто торопливо и бесшумно шли навстречу Игорю Фролову или обгоняли его. Путник раз или два, хотя и без особой охоты, предпринял попытку остановить кого-то из пешеходов, чтобы спросить дорогу – но все было безрезультатно. В свете мерцающих огоньков он видел лишь удивление на плоских темных лицах; вдобавок вдруг с удивлением обнаружил, что те, кажется, вообще не понимают русского языка, хотя вроде бы внимательно вслушиваются в его речь. А это уж было что-то новенькое, как хотите. Прежде вся эта публика отлично понимала по-русски, хотя, само собой, коверкала родную речь… Что же теперь-то сделалось? Живут, понимаете ли, чуть не в центре города, а по-русски ни бельмеса?!
Однако погружаться в патриотические думы было некогда. Игорь изрядно продрог, к тому же дико, видать из-за непривычки к пешим прогулкам, у него заболели ноги. Но делать было нечего: изо всех сил вглядываясь в непонятные надписи, пытаясь отыскать знакомые приметы пейзажа, Фролов продолжал свой путь в нескончаемом лабиринте квартала. На часы смотреть не хотелось – осознание того, что уже поздно, очень поздно лишь усиливало внутреннее напряжение заблудшего путника. Да и без часов было ясно, что беднягу обступила глухая и холодная весенняя ночь.
Неожиданно впереди что-то заблестело, и Игорь ускорил шаг. Ему подумалось, что это блестит освещенная фонарями новая трасса – а такой, уж точно, быть не могло в путаном китайском квартале. Короче говоря, перед путником замаячила надежда вырваться, наконец, из проклятой ловушки и попытаться посигналить на дороге… Или уж пойти пешком, куда угодно, лишь бы прочь? Куда-нибудь да приведет дорога…
Однако довольно скоро Фролову пришлось убедиться, что он ошибся. Не трасса блестела под бледными звездами и показавшейся луной – это был, представьте себе, пруд – довольно обширный, гладкий, как стекло, с высокими растениями по берегу - на толстых стеблях и с крупными, будто фарфоровыми бутонами. Короче – картинка, пропади оно все пропадом…
Пруд доконал путника. Медленно, едва передвигая ноги, приблизился он к низкому берегу, залитому лунным светом. Машинально наклонился над фарфоровым цветком, убедился, что тот не пластмассовый, не восковой, а живой, хотя и немного скорчившийся, будто схваченный морозом. Скривив лицо и сжимая в карманах кулаки, Фролов, сам не зная зачем, пнул растение, но то лишь немного согнулось, однако устояло.
- Суки вонючие, - громко выговорил Игорь.
Сердце колотилось, мешая дышать. И тут, не успел Фролов покинуть лунный берег, чья-то рука легла ему на плечо.
Помещение, в котором очутился Фролов, было пустым, исключая небольшое деревянное возвышение – лежанку, не прикрытую ни одеялом, ни даже обычной тряпкой. К этому моменту, надо сказать, сопротивление Игоря Фролова было окончательно сломлено, он заметно отупел и помертвел, будто находился в плену не несколько часов, а месяц или даже год. Минимум два раза пленник терял сознание и поэтому толком не мог восстановить последовательный ход событий. Коротким нечувствительным движением неизвестные выводили его из строя и в конце концов запихали в поганую камеру с деревянным ложем – тут-то он с горем пополам и понял, что его, по-видимому, взяли в плен – заложником он сделался, что ли? Очень возможно, человек Игорь не бедный, и, вероятно, бандиты скоро выйдут на связь с какими-нибудь близкими Игоря, потребуют выкуп. Вот только с кем, интересно знать? и найдется ли в целом свете человек, готовый заплатить за него хоть сто рублей?
Помрачнев от сложившегося положения дел, Фролов, преодолевая головную боль, принялся напряженно соображать, что делать дальше, какую линию поведения избрать. Пригрозить, быть может, этим сволочам какими-нибудь высокими связями? А что? Развести уродов не так-то трудно, если поднапрячься и не паниковать…
Думал пленник довольно долго, так что едва не заснул. Но не заснул, поскольку в камеру – в вонючую каменную комнату – вошли один за другим три человека, трое одинаковых, как показалось Игорю, китайцев с широкими невыразительными лицами, но главное – говорящими по-русски. Последнее обстоятельство, впрочем, не особенно добавило ясности – во всяком случае, если Игорь что и понял, то – возможно, и к счастью для себя – уловил не сразу. Один из вошедших объяснил, что Фролову придется некоторое время подождать, поскольку по закону его судьбу не может решить уездный судья – на это существуют более высокие инстанции.
- Инстанции, - с трудом разлепив губы, пролепетал пленник.
Все трое согласно кивнули, а один счел нужным пояснить:
- Твой приговор обсуждают в Трех Верховных дворах.
Фролов облизал губы. Что за бред, что за новости такие!
На короткую минуту Игорю почудилось, что он – как это иногда случается во сне – позабыл собственный язык и не может вымолвить ни слова. Между тем судьи принялись вполголоса переговариваться между собой, и Фролов, волей-неволей, напряженно прислушался.
Что мелькало в этом медлительном, как текущая вода, и полу-понятном разговоре? Главным образом, судьи (а если верить этим ряженым, они возомнили себя судьями!) говорили по-китайски; но то и дело проскальзывали русские слова и целые фразы. Среди них вдруг выскочило: тонкий тростник.
Фролов вздрогнул. Он, конечно, не позабыл имени маленькой китаянки из своего давнего приключения. Ее звали Тонкий Тростник – такое вот идиотское имя… «Но что за бред… сколько лет прошло… Да и велико, в самом деле, преступление – прижать девку…»
- Тонкий тростник, - повторяли китайцы, - тонкий тростник, - и Игорю – вот чудеса – вдруг померещился шелестящий звук, словно он плыл на лодке сквозь заросшее тростником озеро.
То и дело впадая в полумертвое бессознательное состояние – от страха, от усталости, – Игорь все-таки разобрал кое-что еще. Услышанное показалось настолько диким, что ему, пожалуй, не стоило и верить… Но Фролов, хотя и не отличался прежде особой доверчивостью, как ни странно, поверил, даже можно сказать, уверовал, и после этой минуты уже не предпринимал никаких действий, а знай себе проверял – шевелится ли еще у него во рту язык или прирос к небу, как кусок окаменевшей раковины, которые, было время, они находили на разоренной стройке неподалеку от дома – можно было подумать, что там, где в их времена что-то строили, а затем растаскивали по кирпичику, когда-то плескалось бесконечное первобытное море…
Игорь Фролов был приговорен к смертной казни, которая сохранила традиционное название – мясной барабан. Эта медленная и одна из самых жестоких казней Империи заключалась в том, что с приговоренного, кусочек за кусочком, ежедневно вырезали живую плоть – причем мастерство палача требовало, чтобы жертва прожила как можно дольше – в этом, по-видимому, заключалось не только представление о справедливости наказания, но и определенный шик. Надо ли объяснять, что эта казнь, требовавшая от исполнителей незаурядного мастерства, а потому достаточно дорогостоящая, проводилась публично и, как всякая казнь в Империи, служила назиданием зрителям: за преступлением неизбежно последует справедливое жестокое наказание.
Остается добавить, что к тому дню, когда казнь была одобрена в высшей инстанции – Трех Верховных дворах – осужденный совершенно утратил не только надежду, но и способность говорить. Он не плакал и не жаловался – эти возможности также покинули его – но тихо и равномерно мычал, будто рассчитывал, что, настанет час, и его мычание распространится по бесконечным просторам Империи и зажжет, как знать, искру участия в каком-нибудь человеческом сердце. Последнее, впрочем, маловероятно; да и можно ли разобрать глухое мычание человека, которого привели на городскую площадь, заполненную неисчислимой толпой, издающей нарастающий гул? Этот гул все рос и рос, и конечно, перекрыл остальные звуки.
Франция, Версаль
Тамара Ветрова, 1955 г.р. Филолог (Уральский государственный университет), педагог, автор многочисленных эссе, посвящённых детскому литературному творчеству. Автор детективной и иронической прозы. Книги: «Кремлёвские звёзды», «Смерть в редакции». Постоянный автор журналов Урал, Человек и закон, Магазин Жванецкого, Искусство в школе и Литература. Публиковалась в: Мир образования, Искусство и образование, Уральский следопыт, Сетевая словесность, Стетоскоп, Textonly, Зарубежные задворки, Знание-сила: фантастика, Зеркало (Тель-Авив), Крещатик, Изящная словесность, Кольцо-А, Семь искусств и др. Лауреат премии ж-ла «Магазин Жванецкого» (1999). Шорт-лист премии ж-ла «Урал» (2011). Шорт-лист Международной премии «Русский Гофман» (2016).
