«Знамя» № 1: Крыса под дождём
Январские литжурналы – будто хмурое посленовогоднее утро: чуда не произошло, всё та же обстановка, всё те же лица.
Первый в этом году номер «Знамени» открылся началом нового романа Георгия Давыдова «Крысолов». Неужели Георгий Давыдов опять написал о «бывших людях», обижаемых большевиками? Вестимо, о них, ведь ни о чём кроме он писать не умеет. Только на сей раз Давыдов вывел «бывшего», который сам кого хошь обидит. Знакомьтесь: Буленбейцер, смешной толстячок, по совместительству руководитель эмигрантско-антисоветской диверсионной сети (и лично практикующий диверсант). Спец по пакостям: порошочка в конверт советскому дипломату подсыпать, авто французского журналиста-большевизана подорвать, подрядить агентов в Совдепию, дабы те глазики комиссарикам повыкалывали. Писан давыдовский роман характерным сыпуче-проказливым слогом Набокова, стилизованным довольно грамотно. Представьте продолжение-допись «Подвига» с Мартыном Эдельвейсом в роли Рэмбо. Не затошнило?
Это усугубляется вот чем: реальные эмигранты испытывали к большевикам разные чувства – но всяко чувства человеческие. Даже Бунин со Шмелёвым, люто ненавидя «краснопузых», не отказывали себе в человеческой сути своей ненависти. Для Буленбейцера (и для Георгия Давыдова) большевики – крысы, и советские люди (коли они не страдающие «бывшие») – тоже крысы, и все, кто сочувствует СССР, – крысы. А с крысами разговор короткий: мори, режь, потроши, сжигай на металлическом листе. Задавит со смаком Буленбейцер очередную красную крыску – и потянутся своим чередом на десятки страниц очаровательные набоковские ностальгические (либо сиюминутные) цветные пустячки: словно рождественская офицерская вечеринка при Освенциме.
Напомню автору: когда одни люди не считают других людей людьми, а считают их крысами (скотами, червями, гельминтами и т. д.), это называется словом «расизм». Не обязательно расизм бывает расовым; расизм Георгия Давыдова – не расовый и даже не социальный, он – идеологический. Но какое место в сём раскладе отводится читателю? Всякий читающий на русском языке, если только он не потомок эмигрантов первой волны, вышел из мира советского. То есть – из мира крысиного. С чем его и поздравляю.
Остальная проза январского «Знамени» – малообъёмная; её можно разделить на «полудетективы» и «разговоры». «Полудетективы» – ловкий рассказ Александра Кабакова «Мне отмщение» (офисная посредственность решает застрелить начальника-увольнителя) и новелла «американской писательницы русского происхождения» Сандры Ливайн «Эплвуд, Нью-Джерси. Будний день» – также о приготовлении к убийству. Текстик Сандры Ливайн, переведённый автором с английского, при всей своей непритязательности производит приятное впечатление: он ироничный и живой. Хотя, конечно, его фабула позаимствована у Буало – Нарсежака…
«Разговоры» – это «Рассказы» Розы Хуснутдиновой из цикла «Семья Баяндур» (воистину «семейное чтение», трогающее не столько тематикой, сколько милым простодушием авторских установок) и подборка Светланы Егоровой «Тринадцатый рассказ». Светлана Егорова рассказывает «байки из жизни» – умело, без многословия; и в финале у неё всегда следует «вывод» – казалось бы, алогичный, но по существу верный. Не застрять бы ей на этом эффектном приёме.
На первых страницах номера «Знамени» – «Три стихотворения» Сергея Гандлевского. Они, как всегда, умны, по-своему (неброско) виртуозны – и снова вызывают горькое чувство иссыхания авторской личности. Далее – подборка стихов Сергея Круглова «колокольчик цимцум», в меру грамотных, в меру чувственных, в меру религиозных, но меня не оставляет любопытство узнать, как относятся к действующему православному священнику о. Сергею (Круглову) его прихожане; слишком уж несвойственные сану темы и интонации проглядывают в его творчестве. Несколько раз перечитал публикацию Бахыта Кенжеева «Глиняные плиты», насладился ею – и вдруг заметил примечание: «ранние стихи». Признаться, я пока не научился отличать ранние кенжеевские стихи от поздних. Есть ещё один поэтический материал «Знамени» – бытописательные зарисовки Григория Медведева «В коридорном тепле».
Во второй половине январского «Знамени» – тёплые, глубокие и обстоятельные воспоминания Олега Чухонцева «В сторону Слуцкого», большой цикл материалов к юбилею Ксении Некрасовой («Опечатала печатью слёз я божий дар из вышних слов»; публикация, предисловие и комментарии Евгении Коробковой), а также несколько разнотематических статей и эссе.
Я долго вникал в трактат Григория Тульчинского «Жизнь как проект»; нелёгкое это было дело – автор размышлял обо всём сразу, и притом словно бы нетрезвым, нетвёрдо-шатким умом. Наконец я уяснил идею текста: Григорий Тульчинский захотел сказать, что если раньше человеческая судьба протекала спонтанно и в ней было много случайности, то ныне она, судьба, всё более программируется самими людьми. Кое-что в речах Тульчинского вызвало у меня улыбку – например, предположение, что когда-нибудь родители будут заказывать себе «ребёнка-поэта» или «ребёнка-математика» (и это может вызвать протесты и судебные иски «заказанного» – а ну как он хотел стать поэтом, а его выродили математиком). Всё же в «научно-атеистическом подходе» есть нечто забавное.
Под рубрикой «Нестоличная Россия» – опыты Михаила Бару «Городки», и они здесь – незаконно, их место – в первой половине журнала, в разделе художественной прозы. Михаил Бару сочинил шуточные «телеги» о маленьких среднерусских городах – иногда смешные, иногда не очень. Боюсь, что обитатели этих городов могут обидеться на такую мистификацию. Провинциалы обидчивы.
Завершают первый номер «Знамени» два обзора литературы минувшего года – по прозе (Наталья Иванова, «Быть притчей на устах у всех. Номенклатура прозы-2011») и по поэзии (Евгений Абдуллаев, «Дождь в разрезе: о поэтах, премиях и манифестах 2011 года и многом другом»). Наталья Иванова опять недовольна «новыми реалистами», а Евгений Абдуллаев поведал, что в поэзии прошлого года всё было, как бывает всегда.
…Где я? Кто я? По Георгию Давыдову я – крысиный отпрыск (ведь я – родом из СССР). А по Евгению Абдуллаеву – пребываю под дождём (ибо рецензирую современные стихи).
Крыса под дождём – вот кто я.
«Новый мир» № 1: Зимний бросок на юг
Странное дело: в январском выпуске «Нового мира» (и «Октября») самые интересные, яркие и качественные публикации – путевые заметки.
Нет, это не значит, что остальная проза первого номера «Нового мира» плоха. И «концерт в 7 частях» Ильи Одегова «Любая любовь» (изящный цикл разнотематичных новелл, иногда соприкасающихся сквозными персонажами), и хуторские «житейские истории» Бориса Екимова «Не забудь» читаются с удовольствием (досадное исключение – рассказ Олега Зоберна «Русский прикид», в котором нет ничего, помимо претенциозности и авторского самолюбования). Однако вся малая проза «Нового мира» как-то затерялась в тени текстища Василия Голованова «Гярб, ветер с востока. Из книги “Тотальная география Каспийского моря”».
Известный писатель, журналист и путешественник впервые приехал в Азербайджан, чтобы повидать артефакты доисторического периода. Новая страна – казалось бы, близкая недавним общим прошлым и вместе с тем уже такая иная. Медленное вживание в чужой космос – прогулка по ночному Баку, молитва у суфийской святыни, пейзажи, встречи, улицы, лица, друзья – всё очень подробно, с отслеживанием малейших душевных изменений. Один раз автору даже довелось – плечом к плечу с новообретённым другом – встретить смертельную опасность (она оказалась мнимой, но ведь ужас был подлинным). Настоятельно рекомендую «Гярб…» Василия Голованова (и в журнальном варианте, и в книжном тоже, – пусть с последним я пока не знаком) – увлекательнейшее и необыкновенно вкусное чтение.
В поэзии «Новый мир» поставил на предсказуемость: в первом номере – исключительно современные классики (или почти современные классики). Простодушно-успокоенный, горацианский (и местами чудесный) Александр Кушнер («Облака в полёте»). Набожно-вдохновенная, орнаментально-иероглифическая, скрипично-волхвующая Светлана Кекова («Зона сияния»). Элегически-музыкальный Бахыт Кенжеев («Ещё поживём»; судя по заголовку подборки, на этот раз кенжеевские стихи – поздние, а не ранние). Среднекокетливая Ольга Сульчинская («Школьное время») и среднезападная Инга Кузнецова («Соло для осенного голоса»). Все равны самим себе, все обаятельны. Вот только некоторые строфы Кушнера побуждают к пародии, а верлибры Инги Кузнецовой – слишком уж выглядят как переводные.
Под рубрикой «Право наций» размещены два разных материала – «Израильские заметки» Александра Секацкого (новомирские авторы скопом бросились на юг) и «Гении против сепаратизма» Александра Мелихова. Секацкий перемежает путевые наблюдения долгими философскими рассуждениями о «цивилизационном смысле феномена обещания», а Мелихов доказывает, что имперская парадигма более благоволит индивидуальности и творчеству, нежели парадигма национальная (националистическая). В принципе, я с Мелиховым согласен.
Святослав Логинов в очерке «Мои универсамы» рассказывает о том, как в советской молодости подрабатывал магазинным грузчиком (притом будучи парнем интеллигентным и непьющим), – изложено это легко, занимательно и не без юмора.
Критик Евгения Вежлян публикует статью «Новая сложность. О динамике литературы», в коей выстраивает (ещё одну, очередную) «опоязовскую конструкцию» на основе «линии Парщикова». «Новая сложность» по Вежлян – это Вадим Месяц, Иличевский, Левкин, Драгомощенко – ученики Парщикова, тяготеющие к эстетике барокко. Ну, Парщиков так Парщиков (хотя мне ближе Иван Жданов, и Вадиму Месяцу он, думаю, тоже ближе; а Драгомощенко я не воспринимаю вообще). В статье Вежлян нет ничего из ряда вон; но одно место этой статьи меня разозлило, поскольку в нём речь идёт о явлении, к которому причастен лично я.
Перечисляя литературные группы девяностых годов, Евгения Вежлян походя бросает: «…“Окрестности” (была в середине 90-х такая довольно многочисленная группа)».
Я понимаю, что литгрупповое поле всяк межует и боронует на свой салтык. Мне доводилось слышать многое – в частности, я слыхал голос из солидного журнала «Вопросы литературы», рекомендовавший вышвырнуть из шестёрки акмеистов Сергея Городецкого и взамен вставить Надежду Хазину-Мандельштам. С такими вещами я сделать ничего не могу; но хотя бы отстоять себя (и своих друзей) мне всё ж по силам…
И потому я заявляю: никакой «довольно многочисленной» группы «Окрестности» в середине 90-х не было! Была группа «Между-речье» из шести человек (ну, пускай из восьми человек, ну из десяти – на крайний предел). Эта группа издавала альманахи – сначала групповой альманах «Между-речье», а затем – альманах «Окрестности». В «Окрестностях» действительно публиковались многие, потому что это были именно «окрестности» («Между-речья»). А коль включить в одну группу меня и, допустим, Стани-слава Львовского (тоже печатавшегося в «Окрестностях»), то это не устроит ни меня, ни (наверное) Львовского.
Коллеги, давайте отделять мух от котлет!
«Октябрь» № 1: Генералы и граффити
Андрей Битов публикует в первом номере «Октября» новое произведение – оно называется «Последний из оглашенных»; определить его жанровые исходные довольно трудно. Автор рассказывает, как приехал в Абхазию и побывал в пещере старца-отшельника Павла. Павел оказался старым другом автора; приятели провели время за бутылочкой в воспоминаниях и в душеполезных беседах; далее началась мелкая мистика разного рода; а на следующее утро Павла нашли мёртвым. А был ли старец? Может, и старца-то никакого не было?
Как ни странно, текст Битова – при всей своей невписываемости в «твёрдые каноны» – чрезвычайно узнаваемый, типичный: исповедальный, стариковский и очень кавказский по интонации (я знаю некоторых адыгских писателей, которые могли бы произвести такое). В Андрее Битове стало проступать кавказское начало. Не удивляюсь: фамилия «Битов» – черкесского происхождения.
Далее в «Октябре» пошла более традиционная проза, и, к сожалению, она не лучшего качества. Вот цикл из двух рассказов Игоря Сахновского «Чем латают чёрные дыры» – это вариация на тему гоголевских «Петербургских повестей»: герой первого рассказа Сахновского – «Акакий Акакиевич Башмачкин наших дней», туповато-серенький журналист, оказавший личную услугу боссу и понадеявшийся на перемены в своей унылой жизни; второй рассказ писан от лица «современного Поприщина» – безумного пенсионера. Оба персонажа воссозданы поверхностно и грубо, особенно топорно сработан сумасшедший старик – он таков, каковы сумасшедшие в общем представлении (а не в действительности).
Но даже опусы Сахновского смотрятся пристойно на фоне «полной хроники» Алексея Андреева «Вторая осада Трои». Когда я с унынием одолевал нескончаемую андреевскую сагу о прекрасной вдове Елене Трояновской и о двух влюблённых генералах, осадивших своими войсками её загородные апартаменты, меня мучил вопрос: к чему вообще открывать сей фельетон – нудный, растянутый, бесцельный (бьющий мимо цели), натужный, суетливый, мелочный и абсолютно не смешной? Телепередачи «Аншлаг» и «Кривое зеркало» я принципиально не смотрю. Но если я не иду к «Аншлагу», тогда, видать, «Аншлаг» идёт ко мне. Я заделался рецензентом – теперь мне приходится читать «Вторую осаду Трои».
Январский «Октябрь» выручили путевые заметки Андрея Балдина «Лёвушка и чудо»; они – о поездке в Ясную Поляну и выдержаны в привычном для Балдина стиле ландшафтно-географического (историко-психологического) расследования. Как выяснилось, русская усадьба полна открытиями и неожиданностями не менее, чем экзотический Юг; разок Балдин даже попал в детективную загадку, получившую красивое разрешение. Впрочем, для него вся жизнь – словно чудо и удивительный детектив. Разве не интригующе – узнать, какой узор на потолке детской видел маленький Лёвушка Толстой, и понять, как это отразилось на его творчестве?
Поэзия «Октября» представлена одной подборкой, да и то поэтической наполовину, – стихами и эссе Марии Ватутиной («Внесение младенца в дом»). В творчестве Ватутиной – при всех плюсах – есть какой-то гендерный нажим, какая-то тяжкая демонстративность ролебытовых моделей поведения. Это вносит неприятный привкус: начинает казаться, что Ватутиной нерадостно быть собою.
В «Октябре» (как и в «Знамени») – материалы к столетию Ксении Некрасовой: неопубликованные стихи и рассказ «Путешествие на край веселья». Судя по всему, Ксения Некрасова была психически нездорова; её рассказ – пример (и укор) Игорю Сахновскому: вот каков он – подлинный (а не выдуманный) «нарратив безумия».
Сопоставив «некрасовские публикации» в «Знамени» и в «Октябре», я нарвался на непонятку: согласно «Октябрю», сына Некрасовой Тарасика в первые дни войны убило осколком на руках матери. А согласно «Знамени», он умер от болезни. Публикатор у разножурнальных материалов, между прочим, один и тот же – Евгения Коробкова. Неужто Евгению Коробкову не смутило противоречие? Почему она не выяснила, как всё обстояло на деле? Понимаю, что Некрасова была фантазёркой и выявить правду сложно. Но ведь можно (и нужно). Я склонен поддержать версию смерти Тарасика от болезни, потому что версия исходит из сторонних свидетельств (а подозрительно литературная версия «осколка» явилась из частного письма Ксении Некрасовой).
Общий заголовок «И раб судьбу благословил» объединил высказывания на непреходящую тему «свобода и рабство». Сразу два участника заочной дискуссии – кстати, очень разные люди – Павел Басинский («Мой маленький русский бунт») и Юрий Буйда («Свобода и воля») – помянули «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова, дружно вписав в него апокалипсические смыслы, – это меня позабавило. Затем были явлены ещё две точки зрения – показательно левая («Век воли не видать» Александра Тарасова) и столь же показательно правая («Офицерский ремень Довлатова» Бориса Минаева). «Левый» Тарасов удручил, продемонстрировав, что он-то сам – и есть несвободный человек, тотальный раб (плоской и чёрствой идеологии); «правый» Борис Минаев – более порадовал, предъявив классическое недоумение русского интеллигента пред русским народом. Искреннее непонимание мне милее самонадеянного всепонимания.
Что ещё есть в первом номере «Октября»? «Апология Кишинёва» Виктории Чембарцевой (эссе о родном городе). Статья Веры Калмыковой «Граффити: почерк на стене» (под вывеской литературной критики – социология, да и то самопальная). Продолжение проекта Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия» – о поэзии Анатолия Наймана, Олеси Николаевой и Алексея Зараховича. Как водится у Бака – хороший поэт (Олеся Николаева) пребывает в одной компании с поэтом плохим (с Анатолием Найманом). Притом баковские укоры достаются Олесе Николаевой, а отнюдь не Найману.
…И так всегда.
