С зоилом спорить не пристало
Любимцу ветреных харит.
И. Иртеньев
Альманах «Илья», выпуск десятый. – Москва, Вест-Консалтинг, 2011
Альманах «Илья» (периодическое литературное издание Фонда памяти Ильи Тюрина) как-то «выламывается» из ряда моих обычных обзоров. Да, он не подходит в сугубо поэтическую рубрику «Поэзия: что нового?» (хотя предыдущие девять ее выпусков были преимущественно стихотворными). Но пройти мимо этого альманаха – десятого, юбилейного, так как издаётся альманах с 2001 года, – кажется немыслимым. И далеко не только по причине солидного повода в виде круглой даты Фонда.
Напомню: Илья Тюрин (27 июля 1980 – 24 августа 1999, Москва) – российский поэт, эссеист, рок-музыкант (под именем Гавриила Семёноффа), автор книги стихов, песен, статей и эссе «Письмо». Утонул в Москве-реке девятнадцати лет от роду. В 2000 году (по инициативе родителей Ильи Ирины Медведевой и Николая Тюрина, единодушно подхваченной всей культурной общес-твенностью) создан Фонд памяти Ильи Тюрина и учреждена Премия памяти Ильи Тюрина в области литературы – так и называемая: Илья-премия. В одноименной книжной серии издаются книги победителей. На основе работ финалистов Илья-премии выпускается ежегодный литературный альманах «Илья». С 2006 года в Пушкинских Горах ежегодно проводится литературный фестиваль памяти Ильи Тюрина «Август». Несмотря на то, что пора активного творчества Ильи Тюрина составляет «всего» пять лет, за этот срок им создано богатейшее наследие. Может быть, не количествен-но – но качественно.
Десятый альманах «Илья» собран не только из произведений финалистов Илья-премии.
Он красиво выстроен по логике «гостеприимного дома»: рубрики называются «Парадный вход», «Холл и лестница», «Гостиная», «Библиотека», «На кухне» и «В саду». На входе традиционно знакомят гостей с хозяином: Юрий Беликов рассматривает Дом Ильи как ПРОСТРАНСТВО литературы (орфография Беликова), а Галина Щекина делится опытом прочтения текстов Ильи Тюрина в вологодской молодёжной студии «Лист». Тринадцать молодых людей представили монологи о своём восприятии стихов и прозы Тюрина; и отзывы эти не пафосно-комплиментарны, не построены по известной поговорке «О мёртвых либо хорошо, либо никак», но отражают подлинные настроения читателей-ровесников.
В «Холле» происходит самое главное. На сей раз в центре внимания редакции альманаха оказались итоги конкурса, проводимого Фондом совместно с журналом «Журналист» и порталом «YOJO.ru» для молодых публицистов. Конкурс назывался «Русский характер: новый взгляд», а название ему дало эссе Ильи Тюрина «Русский характер», законченное буквально за несколько дней до гибели (от чего мистический холодок пробегает по спине). Чтобы обосновать изменение «лирического» формата альманаха, Ирина Медведева и Николай Тюрин написали вступительное слово «Время прозы». Рассказывают о журналистском конкурсе, материалы которого составили «костяк» альманаха, и говорят о том, что ситуация в общественном сознании «поворачивает» от поэтичности к суровой прозе, – так же, как сам Илья некогда пережил переход от стихов и песен к острой публицистике. Но есть и ещё одно основание «сменить тон» и затронуть серьёзную и вечную тему.
Упомянутое эссе Ильи Тюрина поразило меня глубиной историософской мысли. До того, что открылось ему (интуитивно? аналитически? дискуссионно?) в восемнадцать лет, я додумалась в свои намного больше. Возможно, цельности взгляда Ильи на историю и широте его познаний способствовало его обучение в лицее при Российском государственном гуманитарном университете. Хотя позже Илья Тюрин предпочёл профессию врача, пошёл учиться в мединститут. Но он, видимо, сознавал, что культурный человек немыслим без знания – и, больше, понимания – истории, невзирая на спе-циальность.
Наблюдения Ильи над русским характером без промаха бьют по излюбленным национальным установкам о величии и особенной стати: «…тезис о величии России… фактически опирается на… способность народа преодолевать экстремальные ситуации… Побеждать врагов мы умеем – значит, и о себе позаботиться сможем. Но… ни война, ни голод не являются нормальными событиями в жизни народа… Поведение нации в подобных условиях вообще не может быть критерием её жизнеспособности, так как жизнь… состоит из нормального повседневного существования… Этот проклятый “особый путь” на разные лады склоняется всеми, но никто ещё не признал, что особенность этого пути – в его патологичности! Гордиться недугом, с радостью демонстрировать всему миру свою грыжу – это ли настоящий русский характер?.. Главный исход всех исторических и социальных перипетий нашей России в том, что мы очень давно уже не можем почувствовать себя народом, нацией, этносом. Единственная ситуация, когда это ненадолго удаётся, – война». Кстати, думаю, сегодня не потому ли так много россиян с радостью поддержали Путина, громко возглашая необходимость «сильной руки» и, если понадобится, войны, а «предвоенное» настроение и вражеский настрой Америки опять муссируются?.. Илья этого не застал; но он нынешний раздрай предсказал, а такое удаётся немногим… Безусловно, у юноши был незаурядный талант публициста. Но справедливость требует отметить, что эссе «Не фотограф. Реалист ли Достоевский», написанное Ильёй в 1996 году, не так «озарительно» и слабее организовано, чем «Русский характер». Возможно – по молодости.
В жёстком и правдивом эссе о нашем характере были такие слова: «Мы (русские. – Е. С.) живём в то время, когда будет поставлен окончательный диагноз. И в ближайшие десять лет станет ясно – жить нам или умереть».
Спустя десять указанных лет неравнодушных людей – как ровесников Ильи, так и старшего поколения – спросили, что они думают об этом самом характере. Что и дало повод обратиться к публицистике. Венок публицистики в 10-м выпуске альманаха «Илья» – терновый: и славный, и болезненный. Двенадцать публицистов изо всех уголков Руси Великой – Ярославль, Вологда, Пермь, Новосибирск, Тамбов, Новошахтинск – и даже Алматы, столица Казахстана, бывшая русскоязычная и русскокультурная территория, ныне забывающая на глазах русский язык и русские традиции, потому и раздираемая соблазнами всех мировых религий и культур, по свидетельству автора Оксаны Барышевой.
Сергей Баталов ищет ответ на очевидный вопрос: почему мы так плохо живём? Он, юрист по образованию, закономерно приходит к коррупции во власти, создающей натуральный коллапс экономическому и гражданскому развитию страны, а истоки её видит в исконно русском понятии «кумовство» и в установке «свой своего не бросает». Свой – это человек той же социальной страты, по мнению Сергея. Он выступает против национализма, считая, что преступность не знает национальности, а Россия – великая страна благодаря тому, что она «исключительный по своей мощи котёл наций, культур, религий». Особняком стоит, но перекликается с основной мыслью Сергея Баталова эссе «Дао Иванушки-дурачка»: Иванушка, мол, ленив, потому что честен, его недеяние – это недеяние зла; природа за это помогает Иванушке, но вот люди («свои»!) его предают и карают. Александр Дудкин по-новому осмысливает любимые «мифы» нашего характера «лишь бы не было войны», «бунт, бессмысленный и беспощадный», «русский коллективизм». По его мнению, беспощадный бунт – это симметричный ответ жестокой власти на ее «перегибы», а сплачивается русский человек отлично, но – когда ему это самому надо, а не навязано сверху. Константин Иванов прозрит: «Эра народов как уважаемых, полных смысла и содержания сущностей – это уже прошлое… Грядущее земношарное царство, планетарный сверхнарод, общество землян – вот что стучится на повестку дня III тысячелетия». Екатерина Канайкина, надев маску юноши – студента технического вуза, спорит с программными пунктами эссе Ильи, говоря, что ему всё равно, какова большая политика, но лично он жаждет покоя и власти. Это очерк «от противного», то самое зеркало Уленшпигеля. Роман Мамонтов составляет «портрет» русского характера по строчкам из песен – не русских народных, но постсоветских: «Восемнадцать мне уже, и целуй меня везде», «Я просто покажу тебе, что северные девки горячей», «Пьяный угар качает. Прежде чем двигаться дальше, посмотри, чё было в начале», «Всё, что мы имеем, так мало, но зато так надёжно», «Когда бабки есть, тогда всё путём. Значит, снова пьём, значит, снова пьём» – и так далее. Владимир Можегов прямо считает: «Русский – это вообще не национальность. Это призвание. Россия – вообще не страна. Это испытание». Владимир Монахов оглядывается назад: «Как когда-то русские шли в Гуляй-поле, а затем в Сибирь, потому что по славянским представлениям и понятиям эта часть земли была пустынна и не заселена, так теперь европейцы и азиаты идут на Россию…». Тут сложно не согласиться: если в принципе допустимо, что одна нация может быть выше (сильнее, развитее, достойнее) другой, нет никаких гарантий, что завтра твоя нация не окажется в категории «третий сорт не брак», – о чём почему-то склонны забывать националисты. Евгений Писарев ещё менее приятные для русского слуха вещи изрекает: вспоминает, что Иван Павлов считал, будто наш человек не умеет воспринимать действительность как таковую, ибо его условные рефлексы координированы не с действиями, а со словами; и пеняет советской официальной лжи, в полной мере использовавшей это свойство наших людей. Дмитрий Чернышков ждёт спасателя (Спасителя), ибо жизнь в России – тотальная вечная катастрофа. Кристина Андрианова едет в поезде в Питер из Уфы, но ей кажется, что едет по дороге к надежде, ибо только в родимой глуши она видит «какое-то достоинство, какое-то сокровище», праведников и праведниц. Для Вардана Барсегяна Россия – это не территория, а индивидуум, который, однако же, должен теперь осознавать собственную ответственность за себя, семью и страну.
В общем, оптимизма никто из пишущих о русском характере не демонстрирует. Как и Илья. Никто не дал твёрдого ответа на последний вопрос Ильи. Но, кажется, склоняются к тому, что пациент скорее в коме…
Утешение одно: что «респонденты» Ильи ошибаются, несмотря на свой опыт или начитанность, а русский характер, парадоксальный и непредсказуемый, себя покажет, в самой неприятной ситуации открыв в себе неисчерпаемые резервы. Может, даже обратится не к бунту, а к созиданию, почуяв опасный рубеж…
Чтобы гости Дома Ильи передохнули и оттаяли душой, их препровождают в «Гостиную», где член жюри Илья-премии Марина Кудимова впервые за все годы этой работы в красном углу читает большую подборку стихов – тоже очень русских:
«В антракте, в провинции, в зябком углу,
Где плесень не знает о пенициллине,
Хозяйки уже огурцы посолили
И тмином сорили на грязном полу».
«Междурядье железного полотна.
Из купе и из тамбура – в оба окна –
Запустенье окраин глядишь с полусна
Верст за пять до вокзала».
«Не переплюнешь слова покаянья
Через губу…
Эти проплешины, эти зиянья,
Эти табу!»
Далее, в «Библиотеке» Марина Кудимова, как заправский экскурсовод, управится с портретами Достоевского и Мандельштама, найдя множество тонких и прочных нитей, связывающих поэтику первого с поэзией второго (имеется в виду глава из её книги «Мотивы Достоевского в русской поэзии»).
Конечно, редактор выступает здесь как режиссёр, создавая эдакий «хор» голосов на одну и ту же тему, – но тема эта столь всеохватна, что совпадения не становятся повторениями. У Сергея Ивкина «Провинция» не напоминает ни прямо, ни косвенно «запустенье» Марины Кудимовой:
«белое пламя в очах совы
просто завидую, что Всевы
шний отвечает твоим устам
там, где был воздух, звенит хрусталь».
У Алексея Кащеева Россия – это Мос-ква: красная ветка, Беляево, ВДНХ, РУДН, но всё равно:
«Моя земля, моя страна,
от Хатанги до Бреста,
Всегда готовая восстать,
особенно не к месту».
Для Анны Павловской отечество – дом Божий (то ли небо, то ли ясли):
«Потеря речи чавканье и хруст
прости меня что я не златоуст
Помилуешь ли Господи скота
Я вся твоя до кончика хвоста».
В «Гостиной» разворачивается насыщенная культурная программа: «у камина» звучат стихи Игоря Куницына, Дмитрия Морозова, Елены Чач, Дмитрия Шабанова, Дениса Шалаева, рассказы Анастасии Векшиной и Нади Делаланд. В роли званого гостя Дома Ильи – литературный журнал «День и ночь» из Красноярска (велика Россия, а будет прирастать Сибирью; и вот теперь русская литература и текущий литпроцесс неустанно прирастает «Днём и ночью»). Из «Гостиной» ведёт несколько дверей: высоколобый читатель может проследовать в «Библиотеку», где помимо эссе Ильи Тюрина и фрагмента книги Марины Кудимовой о Достоевском стоит на полке статья Георгия Яропольского о «бумажном» альманахе «сетевого» литпортала «45-я параллель» плюс интервью с главным редактором портала Сергеем Сутуловым-Катериничем. А более легкомысленных милости просят в «Сад», где заядлый путешественник Александр Рыбин, маэстро автостопа и обитатель дороги, побалует их путевыми заметками (байками) «Циндао» (о Китае) и «Афганское гостеприимство». Ещё одна дверь выводит на «Кухню». Для человека из СССР само словосочетание «на кухне» рождает конкретные ассоциации. Они будут правильными. В лучших традициях «кухонной демагогии» Николай Тюрин рассказывает по личной памяти, как «умирала» некогда престижная и солидная газета «Социалистическая индустрия». Мемуарный очерк Николая Тюрина построен с толком, написан с блеском, как журналисту мне было интересно и познавательно его читать. И всё-таки… он не из этого альманаха. Диссонанс с прочим содержанием альманаха лёгкий, но отчётливый. Составители и сами это чувствуют, потому что пустились в объяснения, что-де он «прекрасно иллюстрирует ситуацию экономического и духовного коллапса, в котором оказалась Россия на финише 1980-х годов», и что это было с каждым, потому что это было с Россией. Тем не менее здесь, мне кажется, уместно возразить, что газеты кончаются, а литература остаётся. Чему доказательство – сам альманах, который держит в руках читатель. Чему зарок – стихотворение Ильи Тюрина «Вдохновенье», открывающее книгу:
«Когда над миром, пущенным под гору,
Я возвышаюсь и гляжу с высот –
Я вижу новый мир, и он мне впору,
Как время – ходу комнатных часов.
…Я жду угла, где их не слышен голос –
И мой от них настолько вдалеке,
Что стих уже свою не чует скорость
И в чистый лист вступает налегке».
