Она спала крепко, на правом боку по привычке, сохранившейся с детства, но проснулась рано. Она еще немного полежала, свернувшись в клубок, совсем крохотная под широким одеялом. Дверь в комнату была приоткрыта: видимо, ночью дежурная сестра заходила ее проведать. Это была новая сестра – быстрая говорливая женщина с крашеными волосами. Она приходила знакомиться несколько дней назад, и Рита рассказывала ей о своем единственном сыне, который часто ее навещает, несмотря на занятость.
Сегодня к обычному завтраку из овсянки, неровно нарезанных ломтей хлеба и молока добавили творожную запеканку, которую давали обычно три-четыре раза в год к большим праздникам, и старики были взволнованы неожиданным изменением привычного меню. Уже несколько лет руководство настаивало на необходимости ремонта здания, что приводило в смятение старых его обитателей, опасавшихся любых перемен, но ремонт все как-то откладывался ввиду нехватки средств. И вдруг неожиданно нашлись деньги, по дорожкам между корпусами из красного кирпича стали ходить строители в комбинезонах, а в кладовых на этажах рядом с полотенцами и стопками одеял появились первые банки со шпаклевкой и лестницы-стремянки. Затем строители вдруг разом исчезли. Почти три недели они не появлялись, и о них как-то сразу и с удовольствием забыли. Но несколько дней назад стало известно, что ремонт все же случится, и на время обитателей переселят в другое здание.
День ожидался пасмурный. Плотные тучи неохотно пропускали на землю серый скучный свет, падавший на красные здания на горе. После завтрака все собрались у высоких, от потолка до пола, окон на нижнем этаже: кто мог передвигаться - на стульях, остальные в инвалидных креслах. Начался дождь. При полном безветрии струи воды протянулись между землей и небом и словно застыли в воздухе. Снаружи не доносилось ни звука из-за толстых стекол. По аллеям потекли мутные ручейки. Затем подул ветер и стал разгонять капли по стеклу. Рита сидела рядом с высокой старухой, которая спала в своем кресле, завалившись вперед, и тихо вскрикивала во сне. Последние три месяца она спала почти все время, натягивая теплый платок на голову, и просыпаясь только к еде, да и то не всегда.
Рита любила смотреть на дождь. Когда-то она прочитала, что вода собирается очень высоко на небе в разноцветные облака, которые свободно гуляют над землей, а потом проливаются дождем, а иногда и стучат градом. Дождь был прекрасен. В иные дни она часто задремывала под него и просыпалась приятно отдохнувшей, но сегодня она была взволнована мыслями о переезде в соседнее здание; от этого у нее заболела голова и она расстроилась еще сильнее.
Ближе к полудню Рита вернулась в свою комнату, где за время ее отсутствия заботливые няни упаковали одежду и белье с именными бирочками, которые нашили, когда она въехала в этот дом, в два небольших чемодана. С годами бирки полиняли, на одной осталась только буква «И». Несколько ее книг (Рита предпочитала романтические истории с несложным сюжетом и радостной развязкой) и две фотографии в рамочках аккуратно сложили в коробку.
Ее любимая фотография, где она в розовом муслиновом платьице и черных лакированных башмачках стояла на табурете и пела песенку, была в темной рамке. Когда она тогда закончила петь, Риточка склонила головку и попыталась поклониться. Родители потом часто вспоминали это единственное выступление, ругали выскочкой, и ей действительно было стыдно за себя. Поскольку она собиралась в дом престарелых второпях и сын ее все время подгонял, опасаясь опоздать к указанному времени заезда, она не сумела толком разобрать фотографии и у нее оказались с собой только его детские портреты. Один из них, на котором он высоко поднял лист бумаги со своим рисунком и радостно улыбался, Рита вставила в светлую рамку.
Сын тогда быстро попрощался и, сославшись на срочные дела, уехал. Не стал ждать, пока оформят ее документы, что заняло около двух часов. Рита потом вспоминала выражение его лица в момент прощания и, кажется, сын испытывал облегчение, хотя она не была вполне уверена и не хотела думать, что была ему обузой. С той поры прошло несколько лет. Она уже забыла сколько, да это было ей неважно, потому что дни были похожи один на другой и табличка с распорядком дня, что висела возле лифта, не менялась никогда, ее лишь иногда протирали от пыли. Менялись только времена года, и она становилась старше. Несколько раз она пыталась вспомнить свой прежний адрес или телефон сына, но ничто не приходило на ум. Сначала ее это сильно огорчало, и она даже собиралась спросить у Киры, но вскоре забывала, что искала, и совершенно успокаивалась. Изредка сын звонил ей, но, ссылаясь на занятость и усталость, так ни разу и не приехал, а самостоятельно передвигаться по городу Рита уже не могла. О сыне напоминала бывшая его жена Кира, когда приезжала навестить Риту один-два раза в месяц и привозила ее любимые палочки с маком. Кира часто с видимой радостью говорила о бывшем муже плохо, и после ее ухода Рита иногда плакала, но все равно ждала ее визитов как единственную возможность поговорить о нем.
Когда она въехала, был жаркий летний день. Двое рабочих налаживали поливку молодых саженцев берез у входа. Струя воды облила одного из них и он засмеялся и махнул ей рукой. Рита почему-то запомнила, что он был в зеленой футболке. Березы окрепли, вытянулись. Когда месяц назад с них осыпались листья, из окна ее комнаты на третьем этаже было видно, какие у них теперь мощные стволы вместо прежних тонких прутиков и как высоко они поднялись. Теперь их уже подстригали каждый год.
День оказался дождливым. От этого сильно разболелся старый перелом руки, но Кира не останавливалась, пока не выполнила свою дневную норму бега на тренажере. Если бы она была человеком, верующим в зависимость судьбы от неземных могущественных сил, она попросила бы у них только долголетия. Однако в неведомое Кира не верила и убедила себя, что ежедневные физические нагрузки - это ее путь к долгой богатой жизни.
Когда они встретились, его имя уже становилось известным серьезным коллекционерам. Будучи трудолюбивым от природы, он работал с утра до вечера, прихватывая порой и ночи, и вся мастерская была завешана его пронзительно-яркими пастелями. Спал он там же, в комнате, прилегавшей к мастерской, и, поскольку курил непрерывно, окна не закрывались ни днем ни ночью. По ночам он пил с друзьями, становился шумным, часто грубым. Он был очень хорош тогда, с вьющимися кудрями до плеч и яростными темными глазами, но сторонился долгосрочных отношений, и женщины не задерживались подле него. Кире это удалось, потому что она умела сосредоточить веселье вокруг себя, обладала связями в мире ценителей постмодернистской живописи, была стройна, дерзка на язык и прекрасно готовила его любимые блюда.
Достаточно вскоре они съехались. За его работами охотились и деньги в доме не переводились, хотя он и тратил, не считая. Ее попытки как-то упорядочить их быт не удавались. Он мог купить ей дорогую шубу и отправить в поездку по Испании, чтобы потом собирать медяки на сигареты. Сам он никуда не ездил, потому что панически боялся самолетов и не хотел отрываться от работы. Как всегда, он часами стоял у мольберта босиком, оставаясь нечувствительным к жаре или холоду.
Зимой ветер из открытых окон студии выдувал сигаретный дым, и Кира часто простуживалась. Когда к нему приходили покупатели, будь то поздняя ночь или день, он выставлял ее на улицу, и она часами бродила в своей шубе по спящим улицам, гадая, каким он ее встретит: озлобленным или весело-пьяным после удачной продажи. Затем она принималась собирать пустые бутылки, сметать пепел и разбросанные окурки, ждать нового дня, дающего ей возможность ощущать себя музой артиста, в то время как он строил планы новых серий рисунков, выставок, знакомств с ценителями его творчества. Иногда ей даже удавалось почувствовать себя богатой и счастливой.
Обычно те работы, которые предполагались к продаже, он переставлял в длинный узкий коридор. В лучшие дни коридор быстро пустел, но со временем интерес к его творчеству начал быстро сокращаться, и непроданные картины заполнили и студию, и спальню. Несколько раз она предлагала свою помощь, так как он все чаще бывал пьян, порой уже по нескольку дней кряду, и груб с коллекционерами, но он отказывался от помощи и даже бил ее. В иные дни он вдруг без удержу восхищался ее терпением и преданностью его таланту, чтобы наутро смотреть на нее с плохо скрываемым отвращением и обвинять в том, что она своим тяготением к деньгам вредит его искусству. И все же она верила, что сможет остановить его саморазрушение, и не оставляла его до той поры, пока он в приступе пьяной ярости не сломал ей руку и не выгнал из квартиры.
Она тогда тяжело заболела и долго лечилась. К началу третьей недели после их ссоры он появился у нее и, присев на кровать, долго путанно рассказывал о своих планах, забыв спросить о ее состоянии. От его дыхания и одежды пахло дешевым вином, а в кудри вьюном вошла седина. Как бы отрешенно глядя на него, Кира заметила, что пальцы правой руки у него начали подрагивать, и впервые пожелала ему зла, сказав себе: «Ты мне за это заплатишь». Она уже более не надеялась на воссстановление его творческих возможностей, решив, что созданного им будет достаточно для реализации ее планов, которые теперь неизбежно обретали характер долгосрочных надежд на его будущий печальный исход.
Она уже более не вернулась к нему, и все же они не расстались полностью. Она сохранила у себя комплект ключей и оставила в студии тапочки с меховой отделкой для холодных вечеров и зубную щетку. Теперь он уже пил каждый день, часто с самого утра. Иногда на него нападал страх открытых пространств, когда он боялся выходить из квартиры на людные улицы, и Кира привозила ему еду. Постепенно, по мере ухудшения его состояния, Кира приобрела над ним большую власть, чем в то время, когда они жили вместе. Изредка, превозмогая отвращение, она позволяла ему обнять себя, скорее для того, чтобы не допустить вторжения какой-нибудь неожиданной женщины в его жизнь. Впрочем, его потребность в женском теле становилась все слабее.
И все же что-то останавливало ее, хотя она понимала, что на той фазе болезни, к которой он быстро приближался, достаточно было небольшого усилия, и его, возможно, бы не стало. Но сознание, что она этого не делает, что продолжает терпеливо ждать его угасания естественным образом и не переступает в себе черту, отделяющую непротивление злу от активного ему содействия, сохраняло ей ощущение нравственной целостности. Порой она думала, что продолжительность его жизни во многом в ее власти, и наслаждалась этой мыслью.
Пять дней в неделю перед обедом, который всегда начинался в час пополудни, часть столовой становилась музыкальной комнатой. Молодой человек с копной волос, стоящих дыбом, равнодушно играл десяток или полтора мелодий прежних поколений. Изредка он вдруг позволял себе некоторые вариации этих мелодий, но старые слушатели не всегда понимали его. Полная женщина, которая носила тренировочный костюм и часто возмущалась в столовой из-за диеты, сердилась и быстро ездила в проходах между столами, чтобы шорох колес ее инвалидного кресла заглушил звуки пианино. Впрочем, музыкант не раздражался и не обращал внимания на подобные помехи. Рита обычно занимала место ближе к инструменту и старалась подпевать мелодиям. Когда пианист бывал в хорошем настроении, он старательно хвалил голос Риты, и щеки ее румянились от радости.
Соседка Риты по столу, которая носила пенсне и всегда рассказывала одну и ту же историю о том, как ее любила покойная сестра, засыпала под звуки пианино. Ждали обеда. Молодой человек смотрел на часы, закрывал крышку инструмента, потягивался и, махнув неопеределенно рукой на прощанье всем, уходил до следующего дня. Наконец приносили обед. Многие старики ели неопрятно, жадно. Рита была сухонькой и ела обычно немного. Иногда она подпевала своим грезам и так увлекалась звуком своего голоса, что забывала об обеде, и соседка торопливо доедала за ней. Несколько раз Рита начинала вдруг громко петь в коридоре, но потом смущалась, уходила к себе в комнату и забиралась под одеяло.
В этот день после обеда Рита легла отдохнуть, чтобы затем продолжать готовиться к переезду, и задремала, приоткрыв рот, слушая, как ветер усилился за окном, радуясь, что ей тепло и уютно, и опасаясь волнительных перемен на новом месте, пусть даже в соседнем здании.
Когда несколько дней назад Кира отвозила его в больницу, он уже не мог спуститься по лестнице. В этот раз она не видела его более трех месяцев. За это время он потерял еще несколько килограммов, а с ними, казалось, ушли и некоторые социальные навыки. Он сидел на краю дивана, покрытого рваным одеялом без простыней, в грязной нательной рубахе и громко стонал:
- Плохо мне, плохо.
Наклонился вперед, уперся руками в колени. Спутанные седые волосы повисли вдоль щек. Сквозь волосы просвечивала кожа головы:
- Я не могу встать. Помоги же мне.
С огромным трудом она подняла его на ноги. От него исходил запах красок, грязи и пота, смешанный с духом алкоголя, который его организм уже отказывался перерабатывать. Никогда бы ей не спустить его по лестнице, но на удачу им встретился жилец с верхнего этажа, веселый и равнодушный, который, сажая его в машину Киры, сказал:
- Ну что, совсем допился, художник? - И сыто засмеялся, уходя.
По дороге он немного пришел в себя и стал требовать, чтобы Кира закрыла окна в салоне:
- Мне холодно. Ты что, не понимаешь? Плохо мне.
И сразу забыл об окнах, открытых для того, чтобы хоть немного перебить запах его тела и дыхания.
- Ты меня сгубила, сука. Все из-за тебя. Я знаю, надеешься до работ моих добраться. Все выжидаешь.
- А что мне толку от твоих работ? Тебя уже забыли – нет тебя.
- Врешь, все ты врешь. Вот он я, меня не забыли. И не помру я так скоро, не надейся. – Он засмеялся криво, страшно, открыв свои черные зубы.
«Когда я слышу его смех, - думала она, - хочется вытолкнуть это вонючее злобное животное из чистой машины. Прямо здесь, на мостовую». Но сказала лишь:
- Мы уже приехали, успокойся. – Выйти из машины он уже не смог и, лежа на носилках, потерял сознание.
Ранее она опасалась, что волна самоуничтожения, исходившая от него, могла затянуть и ее, женщину сильной воли. Иногда она даже думала, что эпизод со сломанной рукой оказался в чем-то полезен, выведя ее за пределы его разрушительной силы, которая вследствие этого сконцентрировалась на нем самом.
Через два дня пополудни, когда свет ясен и просторно глазу, Кира подходила к его квартире. Потеплело, после нескольких дней скучного дождя вышло на волю солнце. Приближался момент, которого она ждала все годы с той поры, как во время ее болезни она окончательно поняла, что бессмысленно ждать возвращения его былой известности, и всею душой пожелала ему зла. Однако, думала она, не следует спешить и сейчас. После его ухода необходимо будет подготовить несколько статей о его творческом пути. Затем осторожно выпустить две-три наиболее яркие работы на Christie’s с достаточно высоким лимитом, чтобы не допустить продаж в случайные руки. Постепенно цены поднимутся и тогда она продаст все, все! Или почти все, и останется наконец богатой женщиной без обременительных привязанностей в отблесках его будущей возрожденной ею славы, как муза ушедшего артиста. С этим новым чувством близкого обладания она переступила порог.
Перед нею лежала сиреневая площадь. Над площадью по проволоке к звездам уходил гибкий канатоходец. За ним вслед в свете луча, идущего из верхнего левого угла картины, медленно поднимались снежинки. Он остановился, балансируя руками, и стал внимательно смотреть на Киру.
У костра грелись три клоуна. Один из них смеялся безумным смехом, и над его головой в красно-зеленом колпаке поднимался пар от дыхания. Он повернул голову и посмотрел на нее. Его товарищи молча глядели в огонь.
По полю, где сено уже собрано в стога, пыль, слепни и жара, торопливо шли беспорядочной толпой дети и усталые солдаты. Последним брел пьяный и веселый сатир. Когда он подошел ближе, она узнала в нем художника в молодости, но он засмеялся ей в лицо и стал похож на себя нынешнего, с бессильным оскалом черных зубов.
Торопились куда-то плоские, как сухие листья, деловые люди с портфелями в одинаковых темных костюмах; тихо переговаривались повешенные на рее английского брига пираты, над которыми летали черные грифы; неслись под откос скорые поезда; молодые девушки бросали цветы в течение рек. Линии их жизней пересекались и расходились в разных веках, но он повсюду успевал за своими героями. Делил с ними хлеб и мясо, пел их песни где-то в пространстве времени между землей и дальними кометами, в замках и в коммунальных квартирах, избранных его фантазией для той или иной реальности. Все уже было там: его веселая юность, и сгорание от пьянства, и даже та жизнь, что случится с ним после жизни, потому что ему ненадолго открылись письмена будущего, скрытые от людского любопытства. Даже ее он щедро впустил в свои работы юной жрицей любви с обнаженной грудью, сидящей у огня, разожженного для нее зимней ночью двумя патрициями в грязных тогах.
Если еще поискать, думалось ей, можно будет найти и его, лежащего на койке под голубым больничным одеялом, с которой ему уже не судьба встать, и услышать, как он весело, молодо, как когда-то, смеется над ее сокровенными планами жизни без него, уже зная, что ее ожидает неудача. И ее охватило бессильное отчаяние и злость и жалость к себе.
По пути Кира остановилась у дома одной из своих многочисленных приятельниц, выбрав самую глупую и болтливую и пообещав ей забавное зрелище.
Они нашли Риту в музыкальной комнате. Вскоре после раннего ужина на кухне уже гасили свет. Пахло остатками еды и старостью. Рита аккомпанировала себе одним пальцем, подбирая мелодию из старого фильма.
- Ой, какие дорогие гости! Кирочка пришла. И подруга такая хорошая с тобой. А что ты мне принесла сегодня?
- Что это вы здесь одна сидите, Рита? Нашли в себе скрытые таланты?
- Ах что ты, Кирочка, я просто так, чтобы не было скучно.
Рита убрала руки с пианино, собрала их в кулачок на коленях.
- А-то я уж подумала, что вся ваша семья такая талантливая. Яблоко от яблони все откатиться не может. Ну что, появлялся у вас этот гениальный сын?
- Да-да, Кирочка, - ответила неуверенно Рита, – как раз завтра обещал придти помочь мне с переездом. Мне так неспокойно.
- Так прямо завтра и придёт любящий сын? Ну что ж. А хотите я вам поиграю, а вы нам споете? Все волнения забудутся. Ну же – смелее.
На неожиданные энергичные аккорды в комнату стали заглядывать старики из коридора. Пришли сестра и няни, сменившиеся с дневного дежурства. Прикатила даже любопытствующая противница диеты. Рита с эмалево-гладкой кожей, глазами немного навыкате, с тяжелой челюстью на её детском 90-летнем личике осторожно сложила руки и пыталась петь что-то легкое, счастливое. Кира уверенно перешла к следующей мелодии, поощряя Риту:
- Ну а теперь потанцуем немного, верно? Вы ведь так красиво танцуете и поёте.
И, повернувшись к зрителям, предложила:
- Давайте вместе попросим нашу Риту. – Несколько человек негромко похлопали.
- Ну вот, видите: все уже собрались и ждут. Давайте станцуем для них что-нибудь веселое.
И Рита действительно стала двигаться быстрее, чтобы попасть в такт быстрой музыке. Всю жизнь ей говорили, что петь она не умеет и двигается, как деревянная. Но в этот момент она вдруг освободилась от всех страхов и смущения от окружающих. Ей видится, она вновь молода, прекрасна и к ней торопятся через весь зал кавалеры. А потом её просят ещё петь.
Подруга шепнула Кире:
- Слушай, давай уже пойдём. Повеселились и хватит.
- Ничего. Ещё немного, пусть ещё попрыгает. Она крепкая.
Рита покачивалась, переступала с ноги на ногу, пыталась петь, задыхаясь от усилий. Вот она взмывает на возвышение сцены, и сначала осторожно, потом всё яснее, с глубиной и сердечностью, её голос крепнет. Он радостен и звонок, он напоминает о том, как недолга, но прекрасна может быть жизнь, пусть даже в наших воспоминаниях. Все замирают при звуках ее пения: и соседка по столу, и новая няня, и даже спящая старуха открывает глаза и с изумлением смотрит на сцену.
- Нет, я уже не могу больше на это смотреть. Хватит на сегодня, еще случится с ней что.
– Потешная бабка! Да ничего с ней не будет. Должна же у меня быть какая-то радость от этого семейства.
И Рита все танцевала, танцевала там, где у стены стояли складные стулья и экран кинопроектора, а потом остановилась, и как-то боком упала на стул. В музыкальной комнате стало тихо. Было слышно только ее хриплое дыхание. Потом она обвела глазами сидящих, медленно, опираясь на стул, встала. Застенчиво оправила широкую юбку, кокетливо склонила голову, благодаря своих слушателей, и уже окончательно без сил, вновь опустилась на стул, прислушиваясь к аплодисментам.
Не был глубок ее сон. Виделось ей, что сын пришёл к ней в тот же вечер, незадолго до закрытия дверей для посетителей.
- Вот и я, мама. Я у тебя давно не был. У меня были проблемы, я был очень занят. Но ты не волнуйся, теперь у нас всё будет просто здорово: скоро у меня будет такой заказ – все помрут от зависти.
Она натянула простыню на голову.
- Мама, проснись же. Я купил тебе всякой вкуснятины – поешь, ты же это любишь.
Он наклонился, чтобы услышать её ответ:
- Нет-нет. Не надо меня уговаривать, я устала. Приходите к нам завтра.
Рита счастливо улыбалась во сне, ведь завтра она вновь будет петь и слышать аплодисменты, которых ей так не хватало всю жизнь.
Живу в США уже три десятилетия – первые четыре года в Нью-Йорке, остальные в Сан-Франциско. Последние пятнадцать лет преподаю в режиме онлайн финансы и экономику в университетах США и в Европе. Тем немногим, что написал, и тем, что, надеюсь, еще напишу, я обязан моей жене – моему строгому редактору, ревнителю чистого русского языка.
