(продолжение. Начало в № 3/2017)
Юрьевец, небольшой городок на правом берегу Волги, ниже Плёса и выше Нижнего Новгорода. 1995 год. Приватизация в разгаре. Лето – впрочем, в моих заметках почти всегда лето: лучше всего путешествовать, и световой день длиннее, и осадков мало, и ландшафт наиболее проходим и проезжаем, видна непосредственно, невооруженным глазом сама поверхность Земли; география-то вся наука летняя и дневная. Городок – некогда, до революции цветущий и состоятельный – да какой же город на матушке-Волге не был торговым, купеческим, не цвел, не был богат – просто вымирает. По пустынным улицам ветер несет мусор. Все казенные здания – мягко говоря – требуют ремонта или хоть просто покраски; даже одноэтажные частные домишки – им-то что казенные здания – выглядят поникшими. А городок-то был красив, и рельеф отчетливый, селение в двух уровнях, как Плёс… Раннее утро, жду дальнего автобуса в Нижний Новгород, запас времени есть – водное пассажирское сообщение даже по Волге всё сокращается и сокращается — а грузового сейчас практически уже нет (а электроэнергии избыток – чем же тогда сейчас оправдать Волжские ГЭС, создавшие водохранилища, улучшившие-де условия судоходства (лишь для перегона военных судов и перевозки военных негабаритных грузов) — но затопившие лучшие земли России?). На крошечной площади возле автостанции моложавый старик ищет пустые бутылки и сокрушается, что на деньги от одной сданной бутылки буханки хлеба «как при советах ни купишь»; но советы он явно не жалует, и очень – «а за что их любить!?!». Но при том это был совсем не опустившийся человек, бедно, но аккуратно и чисто одетый, и взгляд твердый; не с похмелья. Конечно, поговорили; конечно, именно с такими вояжирущие москвичи не разговаривают; вот как раз и от этого тоже Москва не знает страны, и в частности – даже и меры своего отторжения от страны. Запомнилось среди прочего следующее (севши в автобус записал, пока он стоял). «Да что эти бумажки, ваучеры (произносит правильно) выдумали? Не было ничего поровну и ведь и не делают поровну (как мы знаем официально, главной задачей приватизации было отнюдь не возвращение имущества страны, отнятого силой и обманом коммунистической властью у всех её жителей, её населению, — и не легализация фактической и отчасти уже легитимизированной в народном сознании собственности — но «создание эффективного собственника»). Вот у нас, чужим фабрику продали(единственное градообразующее предприятие), они раскрали всё, продали станки куда-то, фабрику потом ещё продали и ещё и ещё… И так фабрика встала, работы больше нет… Город чуть жив, одни бандиты живут(видимо, это именно они поздно вечером кутили в единственном на весь город кафе (впрочем, весь-то город я и не обошел, но маленький центр, безусловно пообходил целиком) в подвале под местным судом (архив же суда выбросили, как мне сказали)… Надо было отдать фабрику своим, она ж их и была, кому-что-чьё – мы ж знали, что чьё, что директору, что главному инженеру, ещё там завцехом был толковый еврей, и ему пай побольше, на нём много держалось. Известно ведь каждому было, что кому дать. Они ж местные, не управились бы, мы ж на них-то бы управу нашли, и живут здесь, и вся родня». Произносилось горько и устало. Потом мы покурили – каждый свои (моими не угостился), поматерились, пожали руки и разошлись… Сколько я слышал такого горького народного либерализма…
* * *
Лето 1996 года. Кировская область, дорога «Уржум – Советск», движение очень слабое. Раненько утром я выехал автобусом из Уржума, где ночевал (примечательный, хорошо сохранившийся дореволюционный городок с ужасной гостиницей), поднялся до коренного берега и сошел полюбоваться замечательными видами на долину небольшой, но очень глубоко врезанной реки Уржумки — внизу ходят туманы, они на глазах прореживаются солнцем, цвета ландшафта меняются и проч. Налюбовался власть и стал голосовать, идти уже нет смысла, дорога идет по плакору (ровный водораздел), обсажена деревьями, вида никакого. Прошло немного времени, навстречу мчит могучий джип и проезжает мимо меня, потом резко тормозит, разворачивается с визгом и подъезжает ко мне. Вываливается могучий толстоватый бритый парень с толстой желтого цвета цепью на шее, в кожаной куртке, подходит ко мне. Вид у него чуть ли не смущенный, некоторая заминка, он откашливается и спрашивает – «Мужик, извини, тут такое дело, ты интеллигент? – (Я и интеллигенту-то не всегда могут внятно объяснить, что я отнюдь не интеллигент, а интеллектуал. Но тут случай иной). – Интеллигент. – Слушай, помоги, пожалуйста, у меня там баба моя новая, молодая совсем, городская, тоже интеллигентка, … такая вот тут … вот посрать никак не может, в поле ей стыдно, хоть ведь ну никого нет, в лесу что-то ей мерещится, всё шуршит, … ну не может никак. Ну, помоги, делать-то что, срать-то ей очень хочется? – (Думаю — в гостинице в Уржуме сортир ужасный, в городе общественных туалетов нет; но откуда ж такая местная? Спрашиваю) — Да она местная? – Да какое, приехала тут к родне из самого Питера, и я вот тут её, … так уговаривал, сколько бабок потратил, а сейчас вот мне по делу смотаться надо, а её оставить не мог. – Езжайте в Уржум, тут рядом – Да знаю я – Там идите в администрацию или лучше сразу ищите бывшую райкомовскую гостиницу, там все должно быть с сортиром нормально. Ну – выдохнул — спасибо тебе, брат; бабок дать? – От замешательства я отказался. (Подходя к машине). – Сейчас, Катенька, потерпи минутку….»
* * *
Лето 1997 года. Гостиница в Красноярске, в центре, некогда лучшая из средних, но ныне в упадке и разрухе, частично и в ремонте, много номеров занято офисами (это вполне обычно). Но притом и недешевая (локальная монополия, как почти везде в гостиничном деле нынешней РФ). Деньги еще-то есть — путешествие только в самом начале (и на грант), но гостиница получше в самом центре – вся занята, новая же хорошая частная гостиница – далеко, в лесу, на выезде из города, рассчитана на автомобилистов – а мне нужен самый центр города, близость речного вокзала (с него теперь ходят автобусы именно туда, куда прежде ходили речные суда – и они все в одном общем расписании), вокзалов, музеев, учреждений, да и сам город нужен, то есть центр города, в Красноярске это резко различается. Приходится остановиться. В воскресенье с раннего утра ломается унитаз, совсем, он совершенно непригоден для использования. Дежурная долго раздраженно объясняет, что выходные и сделать ничего нельзя: в гостиницах России – почти везде – в выходные ничего не чинят (лампочку не поменяют) и часто даже и не убирают, впрочем, если остановишься на короткий срок – тем более не убирают. Давлю и давлю на дежурную. В ответ – «Мужчина, Вы что, сюда из самой Москвы срать приехали?»
* * *
Лето 1998 года, Калининградская область, бывшая Восточная Пруссия. Еду, нанявши частника – относительно недорого – посмотреть западное побережье, по возможности подойти к знаменитому янтарному карьеру; подошел и по нему бродил и спокойно вышел, в прорехи в ограде может въехать грузовик – а судя по следам … — но я сейчас не об этом. Дороги узкие в обрамлении старых дубов, на современное движение уже не рассчитаны, тем более что в регионе много машин, стоят — стояли – дешево до дефолта, когда импорт при сильно завышенном курсе рубля был дешев. Небольшая пробка. Вышел из малолитражки размяться и наблюдал следующую сцену. Иномарка, за рулем сидит офицер, в форме, возле машины толстая женщина с ребёнком, солдат монголоидного облика всё колотит и колотит палкой по дереву, на котором в гнезде сидит аист, вопит ребёнок «Хочу, чтоб птичка полетела»…
* * *
Весна 1999 года. Прилетаю поздно вечером в Оренбург; это крайне неудобно, но рейс-то только один; Москва очень слабо связана с Россией. Таксисты-частники берут до Орска – 300 км – и до собственно города – 30 км – почти одинаковые суммы; пассажиров не объединяют в компании, это – увы – обычно; искусственные «естественные монополии» – удел не только олигархов и государственных корпораций. Ну да ладно, доехал на случайном автобусе. По дороге – уже начало ночи — на освещенном бойком месте вижу кучку крупных, плечистых, плотных и даже толстых мужчин, очень увешанных разной амуницией, какими-то нагрудными знаками, ремнями, дубинками, папахами, ещё какими-то шнурами, в звенящих бляхах на пестрой одежде – ну вот, думаю, и здесь карнавал, ряженые – нет, это оказались такие «казаки». (Я и в Приморье видел «казаков» Уссурийского казачьего войска – хотя оно всё, целиком, до единого человека в своё время ушло через границу в Манчжурию, а дальние остатки его — просто были целиком уничтожены…). Неплохая новая гостиница «Оренбург», милая дежурная не требует ничего заполнять (обычно и до сих пор требуют, да и то бывает что и в двух экземплярах независимо от компьютеризованности), сама быстренько заносит все данные в компьютер (но какая же связь между правом воспользоваться платной услугой гостиницы и нигде не записанной обязанностью иметь с собою паспорт). Увидев московскую прописку, восклицает – «я доллары не возьму — у нас доллары не ходят… ».
* * *
Лето 2002 года. Патриархальнейшее большое многокилометровое многоуличное башкирское селоСтаросубхангулово, вытянутое вдоль реки Агидель (Белая) и её притока, центр Бурзянского района Башкортостана. Подлинная, настоящая глубинка, реальнейшая внутренняя периферия — асфальт далее совсем кончается, население сплошь местное, башкирское, русской речи совсем не слышно, самое настоящее село с деревянными избами-срубами (в таком срубе моя гостиница, редакция единственной местной газеты «Тан», мечеть и даже банк), все друг друга знают, по улицам бродят коровы и куры (овцы тоже есть, но они далеко на пастбищах, а свиней, понятно — нет), дети со мною здороваются и явно ожидают ответа – и первыми словами, с какими ко мне обратился по-русски незнакомый человек, подвыпившая опустившаяся женщина — был вопрос:Тебе баб надо? Разные есть!
* * *
Место то же самое, башкирское село Старосубхангулово. Районная (городская, региональная) библиотека – ценнейший источник знаний о местности, даже – и о самом культурном ландшафте. Заведующая библиотекой –обашкиренная русская (это такой термин, такие группы населения есть, они ведут общий с башкирами образ жизни в сельской местности и двуязычны), женщина лет под сорок, местная интеллигентка с большими и очень неудовлетворенными духовными запросами. Поговорить всерьёз ей здесь просто не с кем, командировки в Уфу крайне редки и очень кратки; но её потребность в содержательном общении огромна. После деловой беседы – она сообщила мне немало интересной информации (сидя на рабочем месте в рабочее время и ежеминутно отрываясь) — предлагаю ей вечером просто побеседовать, поговорить уже о том, что ей интересно. Вначале она вся загорается, благодарит, расцветает, умнеет и хорошеет кряду. Но мне вот-вот уезжать – время, силы и деньги заканчиваются почти одновременно (плохо – когда кончается только что-то одно, возникает синдром недопутешественности). И тут она с ужасом восклицает – Но ведь ко мне же придут сегодня резать кабанчика!(в таких местах интеллигенция без собственного сельского хозяйства не выживает). Однако я или такие как я появляются здесь куда реже, чем режут кабанчиков…
* * *
Шоссе вдоль восточного берега Сахалина. 1998 год. Остановившись в Южно-Сахалинске (здесь все зовут его Южный), путешествую несколько дней налегке по острову. Ловлю попутку уже возвращаясь в Южный. Скромная с виду японская машина (японка), но идет шустро, крепкий самостоятельный человек за рулем, уверенно ведет. Принимаю его за частного предпринимателя, но он оказывается офицером СОБРа в оперативной поездке; он, кстати, сразу определяет, где у меня тайная заначка денег (она зашита в укромном месте) и сколько примерно там денег. Спрашивает, кто я и разговор как-то сразу кидается на русских философов – он жадно читает Розанова, Бердяева, Флоренского, Вернадского и проч. – всех я не запомнил. Но вот поговорить об этом ему совсем не с кем – жена же от этакой жизни от него ушла. Запомнилась мне одна фраза и запомнилась точно, произнесена она была со вздохом – «Очень я людей убивать не люблю».
* * *
1998 год. Сахалин. Сделавши все, что можно в Южно-Сахалинске (включая поездки по окрестностям и сложные маршруты с посещением Корсакова, Холмска, Невельска – поэзией это звучит для географа, не правда ли?), пересекаю Сахалин с юга на север по железной дороге до самих Ногликов; единственная в России (и бывшем СССР) и чуть не единственная узкоколейная железная дорога в мире, по которой регулярно курсируют полноценные поезда со спальными купейными вагонами (дорога и поезда построены японцами). К упоминанию Ногликов в списке маршрутов путешествий в моей книге почему-то прицепился один мой рецензент, совсем уж на склоне лет только начавший вглядываться в Россию и ездить по ней – но не поглядевши (не говорю уж – изучивши) как следует её географических карт; да как же можно не знать Ногликов – даже если только тысячу мест в России знаешь (а знать их меньше – значит не знать России вовсе), их-то знаешь обязательно – всё же северный конечный пункт самой длинной в мире узкоколейной железной дороги. Но вот одно важное дело осталось у меня в Южном (так здесь все называют Южно-Сахалинск) несделанным – я так и не потолковал с крупнейшим местным специалистом по коренным (малочисленным и вымирающим) народам, никак его не достал, ну никак. Еду, от окна не отрываюсь, на столике купе карта и дневник, попутчиков нет, всё пью чай, чай и чай (благо кипяток есть), мне бодрость и ясность нужна – такое пересечение только раз в жизни (а спал накануне мало и встал в полпятого). Чтоб ехать только днем, засветло, ночую в Тымовске. Утром опять сажусь в поезд, уже на другой (их только два), ищу купе посвободнее. Такое только одно, сидит один мужчина с огромным псом – и это именно нужный мне человек. Беседуем плотно – но начиная лишь с того самого места, докуда я все увижу в окно на обратном пути, при возвращении из Ногликов еще засветло (откуда я еще успею проехаться сколько можно на север по еще более узкой узкоколейке – 600 мм – до Горячих Ключей) … .
* * *
Православный храм на окраине Нового Изборска (сознательно не поясняю, где же это – общеизвестно). 2005 год. Сижу на скамеечке после полевого маршрута, отдыхаю. Сделал переход от Старого Изборска со всякими отходами, заходами, зигзагами и разговорами по умирающей сельской местности. Тут же старое скромное кладбище. Тихо, тенисто, прекрасная древняя звонница (они появились раньше колоколен), изумительная асимметричная волнистая надвратная арка ограды храма (все узнал из путеводителя, действительно хороша). Попил своей минеральной воды, пописал дневник, глядя на карту (атлас Псковской области хорош только тем, что в нем отдельно крупномасштабно даны все выдающиеся ландшафтно места). Подсаживается местная уютная старушка, ходила здесь на кладбище. Тихий разговор о том, о сём, всё вполне разумно и здраво, она многое хорошо помнит – даже девочкой жизнь в Эстонии; этот край был в Эстонии между войнами — весь Печорский (Петсери) район – Печорский монастырь потому-то и уцелел — и ясно всё рассказывает. Потом вдруг – «Да ты москвич? – Москвич. – Бедные вы все там, у вас же там совсем переворот, власть другая, а американцы взяли на ихний паспорт отпечатки рук. Ты уж им не давайся. Но уж мы-то им не дадимся».
* * *
2005 год. Медленный пригородный поезд из Пыталово (это бывший – между войнами – латвийский уезд Абрене, но с преобладанием русского населения). В окно гляжу непрерывно – но ландшафт уныл, однообразен и скучен, все молодое мелколесье да заброшенные поля. Пожилые соседки (в Москве они бы так не выглядели и не вели себя, им лет примерно всего пятьдесят – то есть они мои ровесницы, но в Москве и России человеческое время течет совсем по-разному) мешают мне своим громким разговором. Вынужденно прислушиваюсь и понимаю, что после долгого перерыва, после нескольких лет встретились две некогда приятельницы, да и жили рядом и вроде даже и работали какое-то время вместе. Бурный разговор – кто, где, кто с кем, как да что, кто жив – кто умер, где что по чем, мужья и дети. Наконец совсем оживленно – зятья. Одна с гордостью: «Хороший попался, ну такой хороший попался, хозяйственный, всё умеет, всё в дом тащит, всё для дома. Раз в командировку съездил – сразу квартиру купил. Иной раз съездил – всю обставил. Еще раз поедет, Бог даст – наверно машину купит. Да и дочери всё новое, и дочку ихнюю так любит». Что-то меня тут отвлекло, но довольно громкий разговор настиг меня опять. Я постепенно понял, что обсуждаемый зять — десантник (в Псковской области их целая дивизия), а в командировки он ездит в Чечню. Тут мне стало интересно, и я встрял, женщины откликнулись вполне спокойно. «Что – спрашиваю — такие командировочные большие? — Да командировочные-то хорошие наверно, не знаю я, но разве на них… (Тут и подруга присоединяется, с мелким смешком) – Что, трофеи берет? — Ну я-то не знаю, какие им там положены трофеи на войне – говорит первая. — Ну ты вот сама посмотри, вот они в село где эти там бандиты черные прячутся вошли – вошли. Бандитов – ну понятно. Дома-то ихние заняли – заняли. Один-другой взорвали. Да тут они что-хочешь дадут, чтоб им дома отдали» …
* * *
Киров, все ждущий возвращения имени Вятки, но по всему остающийся Кировом. 1996 год. Толкучка на железнодорожном вокзале у справочной, она ещё и продает какие-то билеты (или принимает, не помню). Никак не пробиться с пустяковым вопросом, всё и все отталкивают. Пытаюсь взять на голос, — ничего. Наконец и сам проталкиваюсь и слышу – Ну куда ты прёшься, морда ты московская? Автоматически переспрашиваю – морда жидовская? Да это-то само собой, а московская – само собой. Свой вопрос на время забываю и отхожу; немедленно и точно высказывание о морде записываю в малый полевой дневник — он всегда при мне с карандашом, даже когда я всего лишь выхожу из гостиницы в шортах и футболке за сигаретами. Потом про морду московскую слышу не раз (московский говор сразу выдает в России москвича, как берлинский — жителя столицы в Германии). Часто к этому присовокупляются бранные словеса про московскую регистрацию.
* * *
Какое-то село в Средней России. Бывало такое не раз. Разговор со старушкой – стариков-то в селах уже почти нет, умерли все. Беседуем мирно, тихо, приятно. Рано или поздно заходит разговор о том, кто я да что, что делаю, откуда. Темы родителей и их (и моей) национальности не миновать. Всё говорю, правду – мать-де русская, отец-де еврей. «Да сынок, ты такой уважительный, хороший, солидный – да как же тебе не повезло-то…».
* * *
Гостиница в Томске. Вечер. Как и всегда в это время, сижу, обрабатываю полевой дневник, поглядывая на карту области и города и сверяясь с малым полевым дневником (блокнот, носимый с собой прямо в кармане). Одновременно жду звонка новых знакомых. Звонит телефон «Добрый вечер (милый женский голосок с характерными сибирскими интонациями, вкрадчиво). Сервисная служба. Вам услуги девушек не нужны? — Спасибо, нет. — А москвичам у нас скидка…». И такое бывало не раз. В гостиницах России, если не выключать вечером телефон – да не только вечером – непременно будут звонить проститутки.
* * *
Государственный университет одной из наших суверенных республик. Здание впечатляет, отремонтировано заново; порядок и цветники перед входом. Строгие вахтеры. Шустрые студенты – по внешности и языку обрывков разговоров почти лишь одной титульной нации; она в республике составляет менее половины населения; в Пединституте же разговорный язык и сам вид студентов – даже на расовом уровне – совсем иной. Географический факультет, кафедра экономической географии России. Номинально коллеги, кто-то обо мне даже и слышал, что-то и читал. Интереса ни малейшего – не соглашаются ни побеседовать, ответив на мои вопросы (это обычно принято, с отказами я до того ни разу не сталкивался), не хотят «взамен» даже моей лекции на одну из нескольких предложенных тем… А ведь если и не обычно, то иногда обычно охотно соглашаются (иногда и деньги платят – но небольшие) и с огромной благодарностью, начальство дозволяет и само только радо; иногда и уговаривают и даже продавливают, а иногда и торгуются «мы Вам всё расскажем о регионе, всё что хотите, только Вы уж выступите перед нашими студентами» – всегда соглашаюсь по двум разным – но понятным причинам. Материалы о республике, учебные пособия – лежат пачками на столах – продать или подарить отказываются. Наконец, с досадой уже достаю с самого начала предложенную и обещанную в качестве подарка пару книг – свою и своего старшего, гораздо более почтенного и известного коллеги… Заминка, не берут. Потом застенчиво просят пройти к начальству (ранг начальства запоминать не стал), без согласия которого они «не могут ничего принимать от посторонних лиц». Начальство миную, а место не упоминаю – может быть, «коллеги» еще одумаются…
* * *
Миасс, центр полуострова территории Челябинской области в Башкирии. После суверенного Башкортостана здесь просто бросается в глаза обилие частной рекламы – в Башкирии же только реклама полугосударственных (региональных) крупных корпораций вроде Башкирнефтепродукта. И вот перетяжка через главную осевую улицу, я даже зарисовал её в свой блокнот (он был всегда со мной наготове), воспроизвожу с подобием шрифта и указываю, что нижняя строка – ярко розового цвета.
КОЛЮЧАЯ ПРОВОЛОКА
ЕГОЗА
* * *
Обычный полевой сезон. Областной центр N. В каждом таком городе есть университет или педагогический институт (часто уже номинально тоже университет или академия), на нём географический или смешанный биолого-географический факультет или еще какой-то (есть где-то даже и химико-географический факультет, но вот нигде нет историко-географического факультета (до революции были…). На таком факультете, если он не чисто географический, есть, по крайней мере, одна кафедра географии. Вот на такую кафедру я и пришел, там работал знакомый мне по публикациям, одобрительно цитировавший меня человек, молодой профессор, немало пишущий про Россию, делающий именно на её материале попытки крупных обобщений; – но я его никогда не видел. Пришел, вошел, спросил, подошел, представился. «Я – Каганский. – Ах! … Вы!… Сами!…» Поговорили, но как-то малоинформативно. Пытаюсь все же расспросить о современном состоянии культурного ландшафта региона, главных процессах, ключевых местах и проч.. – «А я не знаю – я ведь по России давно уже больше не путешествую. Неинтересно, тяжело. Я – только за границей».
* * *
Осень 2005 года. Въехали со знакомым в Рыбинск. Времени мало, дело к вечеру, город нам новый, схема движения не очень простая – мы на машине, стареньком – но бодром и ещё очень приличном с виду кадиллаке. Ищем уникальный музей Мологи – целого края, затопленного водохранилищем Рыбинской ГЭС; он явно где-то неподелёку. Спрашиваем, спрашиваем – никто не знает. Наконец спрашиваем у молоденьких смазливых девиц – молчат; отъезжаем и слышим «Мужики ещё вполне, да на х-й им музей, если у них такая тачка?!?»
* * *
Прекрасный историко-этнографический музей в Уфе. Большое главное здание с основной экспозицией, но есть еще и целый блок кварталов в самом центре, оставшийся от музея В.И. Ленина; потому даже сохранили и восстановили целые кварталы конца XIX века. Музей интересен и содержателен (сотрудники, с которыми потом беседовал, еще интереснее), но, как и всегда карты могли бы быть лучше. Все экспонаты – великое обилие и разнообразие – ровно по теме музея. Почетное, центральное, позиционно главное место в экспозиции занимает огромный цельнометаллический оплавленный метеорит…
***
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer5-kagansky/
