Стихи
Брошено что-то светлое, брошено прямо в грязь,
вылезло несусветное — подлая, пьяная мразь…
Как под окном примято — след от былых баллад,
многое тут изъято с бесправием на возврат…
Брошенный мир сомнамбул, скинутый прям на край,
месиво старых ампул — страждущий — подбирай!
Полуседой ландшафт, крашенный чем-то серым,
зеркало полуправд — некогда бывшее целым…
Играми всех теней сжаты время и цели,
и темнота темней в видящем всё прицеле…
Кто-то бредёт наощупь, кто-то сливается с серым,
брошена светлая площадь под ноги пьяным мегерам…
Строятся эпигоны — все в антураже и блеске
с привкусом пьяной зоны в пошлом, страшном бурлеске…
Лица зачем-то скрывали, прятались по углам,
в этом смешном карнавале рубят и жизнь пополам…
Бурлеск не изменчив в лицах, фото уже цветные,
пенится в колких шприцах, рёвом ревут пивные…
Ну-ка, за стол пророка, смотрит на нас обалдело,
горло сожмите до срока — доброе это дело!
Пусть пребывает под хмелем, ластятся к вещему бабы,
проповедь сразу поделим, а имя — забыть пора бы…
Кто-то возьмёт гитару, улыбкою озарив,
шумному, пьяному бару выставив в морду гриф,
вспомнит слово — свобода, сквозь давящий горло гнев,
неточности перевода — «Revolution» по-русски спев!
А с уголка угрюмо … ярко сверкает взгляд,
в всполохах пьяного шума вертится циферблат…
Столик налево — софисты и охают праотцы,
на сцене уже нудисты вяжут и рвут Лао Цзы…
Где тут до эйфории — брось колокол, Хемингуэй!
Не слышен ответ Марии в криках — «Скорей налей!»
Что ж ты горло неволишь, не слышишь страждущих душ,
это же жизнь всего лишь, рваная жизнь, к тому ж…
Работа Жени Гершмана
*
Ты живёшь иногда, не имея лица, только голосом ставя пробелы,
наугад, наобум, как руками слепца, понимаешь, что вроде и целы…
Этот мир, как свернувшийся ласковый кот, начеку, наготове, навзводе,
а по мне — настоящ только тот сумасброд, отыгравший ноктюрн на природе…
И не в залах концертных рождается весть, от которой сжимаются души,
справедливость — так это же сладкая месть, ну, а проповедь — фраза всем — «Ну, же!»
Пусть стучатся всегда вразнобой и не в такт, а стучат неумело и глупо,
если кто-то упал, то закончился акт, за кулисами охнула труппа!
И как будто прибита душа наотмашь, навсегда и со знанием дела,
и играешь ты роль и впадаешь ты в раж, значит точно — в душе накипело!
Ну, а там за окном — всё в разводах воды, всё размыто и слёзы на стёклах,
и в миноре настроены капли-лады на щеках твоих нежных и мокрых…
Всё берём, что намечено точно и в срок, всё решаем без спросу, без толку,
всё приходит, как будто послал это бог, а уходит всегда втихомолку…
На подмостках затишье, но это не так, держат паузу, словно винтовку,
просто ищут того, кто подлец, или враг и скомандует — «Наизготовку!»
Этот мир в одиночестве словно застыл, как упрямая серая лава,
в суете и в запале он просто забыл все слова после выкрика — Авва!»
И приходят всегда, не имея лица, по команде, без спросу, чеканно,
и от слов наглеца и от дел подлеца открывается старая рана …
На подмостках играют трагедию-буфф, наплевав на суфлёрскую будку,
и уходят шуты, напоследок махнув, как рукою последнюю шутку…
Работа Жени Гершмана «Е.В.Шут»
*
Что там хлещет за стеклом — всё бравады, да бравады,
как отшельники на слом — на щеках следы помады,
вроде кладка кирпичом в середине мелких дрязг,
пастырь воет ни о чём — паства слышит только лязг…
Ставлю в ночь Кармен-сюиту, громко, спешно, ну и что ж,
молоко уже разлито, а в руке сверкает нож,
спят усталые волхвы, только лишь прищур конвоя,
с этой рубленной канвы и до волчьего, до воя…
А потом, в ночи, открыто ищешь с псиною кафе,
плещет под душой сюита и выходишь подшофе,
город — стылый, снег сверкает, времена имеют вид,
кто-то лезвие клепает, а Давид — изобразит…
Зря Лион писал неправду — лже-Нерон, он истин был,
кто сказал тогда бы Савлу — и Петра бы след простыл,
капители подустали, провалился древний цирк,
подпустили, привязали — кто-то тихо спичкой — чирк…
А в карманах прячат фиги, нА-ухо донос уже,
обмолотят хлеб на риге, а сварганят бланманже,
под снопом строчит Никкола, тоже мне — Макиавелли,
в ритме, в пластике гандбола нарастает пресс Равеля…
Время сыто, время пьяно, время подлостей и спячек,
а с утра похмельно, рьяно вся страна встаёт с карачек,
в мордобое жрут, так тело — проиграет Клею Багнер,
тут такое, братцы, дело — скоро вас разбудит Вагнер…
Всё детально, под копирку, до последних запятых,
сверлят нудно в теле дырку, бьют прицельно и под дых,
у кентавра рожа мавра и навесят стремена,
может было время Павла — Савла нынче времена…
У рептилий нет идиллий, снова летопись велась,
просьбу Августа Вергилий … — и верёвочка свилась,
как в комедии от Бога — появился снизу Данте,
скоро, братцы, перемога — и исполнят рок куранты…
Мамелюк — он тоже гений, под седлом гнедой рысак,
от церковных песнопений уползает в ночь русак,
поминают в храме зло — вспоминается Египет,
нам покуда повезло — «треугольник будет выпит!»
Ну-ка, полотно Давиду — время жертв и коронаций,
Нотр-Дам тут лишь для вида — вспомнишь лихом «Лигу Наций»,
короля играет свита, свита выбрита уже,
буфф-трагедия не сбита, выход — прямо в неглиже…
А в финале — тут на выбор — Моцарт, Шнитке и Шопен,
высох этот третий Тибр — пляшет весело Кармен,
после пляски — золотая, в ля-мажоре тишина,
а Кармен, как будто тая… своей ролью смущена…
Работа Жени Гершмана
*
Прочитать был рад твоё письмо в душном мареве июльского заката,
далеко от друга и давно — это всё интрига виновата…
Я по-прежнему — живу, не зная боли, замерзаю в солнце преисподней,
созерцаю прелесть царской воли, нет, чем я, предмета инородней…
Помнишь, как сидели у реки, было пятеро и все свои, родные,
приходили позже, за грехи, и ночами снова уводили…
Вспоминаю часто, просто впился, твой вопрос — «Как славу мне стяжать?»,
если уж в империи родился — лучше из империи бежать…
Тут опять играются с богами, плебс всё ест, жиреет, рукоплещет,
видел Марса, он уже с рогами, и Минерву, всё опять клевещет…
Строю дом, не пышный, но с порталом — ложе, кухня, что ещё мне надо,
получил известие с началом новой заварушки в Сатавадо…
Да, забыл, тебя тут вспоминали, да не кто-нибудь, а лично кесарь,
повезло, сказал, не разорвали, был отличный, между прочим, слесарь…
Что ещё, таверны все на месте, там скандалят, всё идёт как прежде,
а в твоём любимом старом кресле место всякому зашедшему невежде…
Пол-десятого и время для молитвы, не прошу богов я ни о чём,
ты же знаешь, в нашей древней Митре боги как обычно ни при чём…
Помнишь варвара при входе, у таверны, он сказал, что сзади лишь руины,
мы его словам предельно вЕрны — от руин уж нет и половины…
Вот и всё, все новости, раздумья, потрясения, скандалы и интриги,
в нашем мире полного безумья не спасают женщины и книги…
Вспоминаю всё тебя — как душно, нет прохлады от увядших пиний,
не пиши, скажу я слабодушно, не пиши, спасайся, друг мой Плиний…
Работа Константина Малютина
*
Ночь. Бар. Окно. Огни.
Прокурено в визжащем громко джазе.
Мы в пьющей суете одни,
как в кимберлитовой промытой грязи.
Истёртый пол и грязные столы,
засыпанные пеплом в пятнах кофе,
но в мире нет другой такой игры,
здесь в джазе сам маэстро Мефистофель!
Никто не закрывает в баре рта,
и вечный гомон, смех, как спутник джаза,
весёлая, живая суета,
а он алмаз на сцене бара-страза!
Прокурено до синевы туманов
и в тонких пальцах вьётся сигарета
и визги саксофона и оргАнов
и джазовость истлевшего Завета!
Здесь душно упоительно и терпко,
маэстро исполняет под заказ,
красивая волнующая сербка
поёт, как Элла, этот чёртов джаз!
И гомон, гомон, гомон, дикий смех,
и звон бокалов — лопнут перепонки,
маэстро выбирает только тех,
с кем органичны джазовые гонки!
Работа Ляховецкой Светланы
*
О, сеньорита, помните ваш взгляд, когда вы ждали этой страстной ночи,
и этот женский, красочный обряд, который время делает короче…
Я знаю, нас осудят все друзья, не за любовь, за скрытность отношений,
вы поэтичны, впрочем, как и я, но в вас сидит чертовски страстный гений…
Набросок тени на проём окна, ваш взгляд в него и судорога гнева,
я знаю вас — была ещё одна — с порочностью гурманного напева…
О, сеньорита, страсть вам не к лицу, у вас же взгляд отменной людоедки,
вы прислонялись к моему плечу — и как же жаль, что эти встречи редки…
Всё та же полунОчная звезда в мансардное окно шпионит снова,
и ваши полутомные глаза с обрывками единственного слова…
О, сеньорита, этот мир блескуч, парадоксален линией пространства,
и два холма среди альпийских круч в отсутствии холодного жеманства…
Как-будто вы пришли из той поры, где обитали страстные дикарки,
кафешантан из варварской игры и утренней кипящей кофеварки…
О, сеньорита, вы, потупив взгляд, с утра в постели чашку опрокинув,
для вас комфортен, всё же, тот наряд, в котором были вы, одежду скинув…
О, сеньорита, видите — река бурлит и пенится весенним беспределом,
как далека и вместе с тем близка — игривость между взглядом, словом, телом…
Прощайте, сеньорита, — быть — не быть — ответ известен тёмными ночами,
вы сможете, наверно, не забыть тот вечер, пролетевший между нами…
Украшен этот ветхий балаган наречиями стиснутого слова,
французский расцветающий каштан — с ухваткой затаённой птицелова…
Работа Kitty Meijering
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer5-anmashev/
