«Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты росла, где ты цвела…»
М.Лермонтов
Так я назвал «бабушку Розу» – свою родственницу Розу Соломоновну Ландер (Кунину). В ее необычной судьбе соединились Север и Юг, Серебряный век и Средиземное море: первую половину жизни она провела в России начала 20-го века, вторую – в Палестине, а закончился ее долгий путь внезапно и печально в послевоенном Ленинграде. Здесь в 50-е годы я, тогда школьник, увидел ее впервые (хотя и знал о ее существовании) и был поражен ее несоветской внешностью. Надо вспомнить то время – серые 50-е. Еще виднелись следы войны, Генералиссимус только-только откинул копыта, хмурый полублокадный город, коммуналки, нищета, очереди бедно одетых людей – и вдруг на этом фоне появляется сияющий человек из свободного мира – когда был опасен любой контакт с заграницей.
После возвращения в Ленинград
Ей было лет 80. Прежде всего, повторяю, поражала ее внешность: персиковая кожа, живые глаза, красивая одежда, свободная манера держаться и даже трость и слуховой аппарат, что было тогда в диковинку. Забегая вперед, скажу, что она быстро потеряла свой южный лоск и прожила здесь недолго. Не так-то просто в преклонном возрасте поменять климат, а свободный мир сменить на зону нищеты и лжи. Зачем она вернулась? Такой поступок казался странным: не то направление выбрала! Причина же была самая простая – тоска по дочери, которая осталась в России. Кроме того, похоронив мужа в Тель-Авиве, она сама осталась одна. Во всяком случае, впоследствии она говорила мне, что уползла бы обратно на четвереньках, если бы могла.
Еще бы! После цветущего Средиземноморья среди роз и апельсинов оказаться в одной комнате коммунальной квартиры. «Мы будем спать и обедать в одной комнате? У нас будет общая с соседями кухня и уборная?!» –такого она не могла себе представить. Не зная нашей жизни, она думала о ней слишком хорошо. В довершение бед дочь внезапно умерла, буквально сгорев в несколько месяцев от онкологического заболевания. Не пережив горя, мать вскоре последовала за ней.
А начиналось все так беззаботно и весело. Родилась Р.С. в 1875 году, в богатой еврейской семье, где было 12 детей и считалось обязательным, когда они подрастали, посылать их заграницу. Разнообразно одаренная, она посещала курсы лекций в различных университетах Европы, но не для того, чтобы приобрести профессию, а для самообразования, что было редкостью для женщин того времени.
В молодости
Моим любимым занятием с детства было перебирать открытки начала века, которые путешествующие братья и сестры посылали домой, с видами Базеля, Люцерна, Берлина и т. д. – пожелтевшие, написанные пером с толстым нажимом и буквой «ять». Благодаря им у меня, живущего в стране, «где так вольно дышит человек», впервые зародилась мечта увидеть воочию эти далекие романтические горы, водопады и фуникулеры. Которая и осуществилась, замечу в скобках, лет этак через 50.
Интересовалась она, главным образом, философией и искусством и, вернувшись в Россию, оказалась в среде близкой к деятелям серебряного века. В числе знакомых ей людей были А. Белый и философ Б.Г. Столпнер (переводчик Гегеля). До революции, в Москве, она посещала известную частную студию художника П.И. Келина, ученика Серова, где получила первые уроки живописи.
Женский портрет
Зимний пейзаж
Мужской портрет
Женский портрет
В ту же пору, примерно, у Келина учился Маяковский. Я не хочу сказать, что он встречался с «тетей Розой», я лишь пытаюсь воссоздать окружение. В начале 20-х, в Петрограде, она занималась в Высших художественно-технических мастерских (так в те годы называлась Академия художеств) в мастерской известного скульптора И.Я. Гинцбурга. Ее (и мой) родственник С.Л. Абугов, как и его друг, театральный художник Б.И. Анисфельд, были учениками Д.Н. Кардовского (в советское время Абугов стал профессором Академии Художеств, а Анисфельд уехал в Америку, где приобрел широкую известность).
С.Л. Абугов. Портрет Р.С. Ландер
Она писала маслом, лепила, а позже в Палестине резала камеи из раковин. Еще живя в России, исполнила скульптурный бюст Столпнера, который привлек к себе внимание, но не сохранился, как и все ее наследие, перемолотое жерновами истории. На ее пору пришлась мировая война, революция, гражданская война и война за независимость Израиля.
Портрет дочери (камея)
Портрет внучки (камея)
Гомер (камея)
Подробности ее судьбы в советский период мне неизвестны. К сожалению, не возник разговор на эту тему. Знаю только, что ее муж юрист Ф.Е. Ландер готовил материалы о еврейских погромах на Украине 18-20 годов для международной Комиссии Красного креста. Выводы комиссии легли в основу оправдательного приговора суда над Шварцбардом – убийцей Петлюры (Париж, 1927). В конце 20-х, предчувствуя, куда ведет советская власть и увлекшись идеями сионизма, они с мужем эмигрировали в Палестину. Клетка захлопнулась и далее связи по понятным причинам прекратились. В отличие от сегодняшних переселенцев – охотников за длинным шекелем и медицинской страховкой, их поколение высадилось в бесплодной пустыне, охваченное энтузиазмом возродить цветущий сад на земле предков. И она, и муж стали деятельными строителями первых коммун-кибуцев. Они оказались свидетелями исторических событий, в СССР совершенно неизвестных, – бурных годов рождения государства Израиль. Британский мандат и его отмена, так называемая «Белая книга» и драматическая репатриация, диверсии и восстание против англичан и первая война с арабами 1948 г. – эти потрясения коснулись ее семьи. Любопытно мнение об англичанах, которое сложилось у нее в результате: «Они очень хорошие дома, но не очень в колониях». Контакты с ней возобновились в 1943 году, когда она через Красный Крест разыскала своих дочь и внучку в Алма-Ате, где те жили в эвакуации, и привели, в конце концов, к ошибочному, по моему мнению, возвращению в Ленинград. Но хотя мы общались недолго, несмотря на разницу в возрасте, она оставила глубокий след в моей памяти.
Сидя в старинном кресле в рембрандтовской позе, в заморском, гранатового цвета халате она неторопливо и громко (как все глуховатые люди) вела свой рассказ, а я сидел напротив и рисовал ее. Мне открывался тот мир, который был выжжен в СССР каленым железом – Серебряный век и знойная Палестина. И все, что здесь написано, я излагаю с ее слов (если не подводит память – как-никак прошло 60 лет). На коленях у нее всегда лежала серьезная книга, и я не помню случая, чтобы она говорила о бытовых пустяках. Ее окружала теплая атмосфера мудрости и благородства. «Учись! – говорили мне родители, – такого больше нигде не встретишь!» Сама она, учившаяся всю жизнь, сообщала мне множество интересных вещей, ни один разговор не проходил впустую. Свежесть ее ума предполагала открытость ко всему новому, а точность оценок совмещалась с чисто детской непосредственностью, доходящей до озорства. «Что старость в детство нас приводит – пустяки, до самой старости мы дети – вот в чем дело», – повторяла она слова классика. Неудивительно, что она быстро раскусила нравы «гомус советикус»: соседей – воровавших дрова (топили еще печами), пропаганду радио, газет и кино (ТВ тогда не было). Будучи внутренне свободным, неиспорченным советской системой человеком, она категорически не принимала новое окружение, в которое ее забросила судьба. Помню ее первый поход на выборы – она отказывалась голосовать, громко возмущаясь: «Я же ничего не знаю об этих людях!», – привлекая к себе трусливые взоры окружающих. Или помню, как она с отвращением швырнула популярную тогда книгу «Кондуит и Швамбрания» про дореволюционную гимназию: «Я училась в гимназии, – здесь каждое слово ложь!».
В ее лице я оказался свидетелем редкого эксперимента: передо мной был живой осколок старого мира, ярко выделявшийся на общем фоне и внешностью, и поведением. Прожив тридцать лет в эмиграции, она сохранила чистоту и цельность натуры, не обезображенной советскими лекалами – говорила, что думала, и делала, как говорила. Писать о ее последних днях особенно печально. Печально, что так несчастливо сложилась жизнь натуры столь одаренной, что не раскрылся ее талант, что почти все ее работы погибли, никому не нужные. Я постарался хоть отчасти вырвать ее из когтей забвения, напомнить об этой замечательной женщине, имя которой так несправедливо забыто, как будто ее и не было. Поэтому я воспроизвожу здесь те немногие из работ, которые сохранились. Перебирая недавно старые вещи, я обнаружил два портрета тех школьных лет, которые нарисовал во время ее рассказов. Они и побудили меня написать эти заметки.
Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (уголь)
Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (масло)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer5-6-nejfah/
