прокрустово городище
затылком и кожей чувствую
дыхание маниакальное
кишащего людом города,
максималистку гордую
в ложе прокрустово
впихивающего нахально,
одежду с кожей срывающего,
грозящего отлучением,
смеющегося с издёвкой,
вяжущего бечёвкой.
а господа-товарищи,
из городского течения
выбившиеся случайно,
с превосходством подчёркнутым
меня называют чокнутой,
скрипят песком и печеньем,
в каком-то тупом отчаянии
локтями пути прокладывают,
кости ломая с хрустом.
им дома готовят ужины
смертельно уставшие суженые.
из входа соборного ладаном
тянет и кислой капустой.
горячие хот-доги —
булки с сосисками,
на углу Уелсли и Джарвис
чёрный торговец жарит.
время — платить налоги
и составлять списки.
зажатая в переулках
прокрустова городища,
в руках с козырною картой,
стою на изгибе марта,
где голубь терзает булку
и плачет капелью крыша.
цветной песок
там, где мы с тобой побывали,
не пройдёт ни конный, ни пеший.
мы цветной песок собирали
по барханам в Большом махтеше,
засыпали под звёздной крышей
на Эйлата горной вершине
были к Небу тогда мы ближе,
и бесстыдно под ним грешили!
жгла ночные огни Агава,
ей подмигивал берег Синайский,
чай мы пили с привкусом травным,
молоком обжигались райским.
в Красном море цвели кораллы,
и, не зная забот и горя,
золотые рыбы гуляли
по просторам Красного моря.
этот сон мне опять приснился,
а тебе приснится едва ли...
вот — цветной песок сохранился,
значит мы его собирали...
предновогоднее
радость-гадость, слёзы-мука, неизбежность — новый год
пьяный явится без стука и в жилетку заревёт,
брызнет цитрусовым соком, хрустнет льдом под каблуком,
и замечется тревогой, и запляшет гопаком.
несерьёзный и морозный, незнакомый, дорогой
сладкою любовью поздней растревожит мой покой,
перепутает мгновенья, дни, недели, имена
и малиновым вареньем перепачкает меня,
в пузырьке от всякой боли, от озноба и стихов
капля водки, капля воли, капля страха, бой часов.
он прибудет точно к сроку, у него, ведь, я — одна.
ну, и пусть, и слава богу, слава году, пью до дна!
берёзовый сок
«и родина щедро поила меня
берёзовым соком, берёзовым соком».
(Михаил Матусовский)
нас родина щедро поила
росой и берёзовым соком,
по-своему как-то любила,
да вышла любовь её боком.
нам родина щедро давала
то пряник медовый, то плёткой,
кусочками тонкими сало
и лук нарезала под водку,
варила картошку в мундире,
и в бочках капусту заквасив,
была лучшей родиной в мире
по приготовлению квасов,
потуже учила нас в школе
затягивать галстук на шее,
играть нелюбимые роли,
гордиться наличьем лишений,
в анфас нас снимала и в профиль,
ни в колокол била, а в рельсу,
возила в колхоз на картофель,
где равен студент и профессор.
от этих щедрот материнских
мужали мы и денно, и ночно,
но водку сменили на виски,
а сало — на гамбургер сочный.
мы хмурим суровые брови,
мы бьём окружающих током,
ведь в жилах у нас вместо крови
семь литров берёзовых соков.
осенняя любовь
у осенней любви дни кружат листопадом,
тают мятной конфетою под языком,
бродят вдоль по аллеям пустынного сада,
и плывут облаками над летой-рекой.
для осенней любви бог избрал самых странных,
не успевших за тысячу лет повзрослеть,
тех, что пепел мешают с небесною манной,
чтобы снадобьем этим отпугивать смерть.
у осенней любви непростые законы:
оправданья ей нет, нет прощения ей,
поцелуи её так сладки и бездонны,
а ростки не взойдут, сколько семя не сей.
у осенней любви песни без окончаний,
в них — весенняя страсть и осенняя боль,
и сквозь рук решето просыпает случайно
песнь осенней любви на столешницу соль.
у осенней любви ни стыда, ни расчёта,
у осенней любви — разрумянен пирог,
вкус дождя и травы, ощущенье полёта,
нет земли под ногами, а небо — у ног.
послания на листьях
разбавляла стихи то вином, то виной
а вино разбавляла стихами
о друзьях и любимых, оставленных мной
и о тех, что меня оставляли.
я искала, как рыба, поглубже места,
поджигала мосты и страницы,
но осенней порой на опавших листах
имена проступали и лица.
возвращала настырная память во сне
поцелуев и клятв пустословье,
и нежданные строки подкладывал мне
некто в ноги и у изголовья.
просыпаясь в бреду, в тишине, в темноте,
в чьём-то городе, в чьей-то квартире,
говорила не то, откликались не те,
и не то, что хотела дарили.
конь дарёный и ржал, и копытом стучал,
зубы скалил, не глянула в зубы.
разбавляла слезами стихи по ночам
и кусала распухшие губы.
первым было...
первым было слово или тело,
ты был первым или я была?
мёртвою листвою облетела
осень, догоревшая до тла.
первым было сердце или губы,
первыми стихи или навет,
ты ли предал, сам ли был погублен?
сто вопросов, а ответов нет.
ты шепни мне, если станет худо,
ты кричи мне, если пустота,
не услышу, вычеркну, забуду...
не забуду, слышишь, ни-ког-да!
чудное мгновение
все орехи пораскалывала,
яблоки понадкусила,
как мужчин своих я баловала,
как прощала, как любила!
раздавала по монеточке,
по крылу, по дню, по ночке,
по стиху, по тайной меточке,
самым лучшим — по сыночку.
сковородки солью чистила,
тёрла донышки и ручки,
дожила почти до истины,
до седых волос, до внучки,
до халата, имяотчества,
до давления с мигренью...
но, (признаться стыдно) хочется
снова чудного мгновенья.
секрет под скамейкой
вот стою на горке в валенках
в чёрной шубе из цигеечки
непослушной Лилькой маленькой,
пятилетней вредной девочкой.
дома жарко, печка топится,
мама кекс печёт ореховый,
Витька, мой сосед, торопится:
— ну, садись, Лилёк, поехали.
ещё живы дед и бабушка,
нет машин на нашей улице,
братец мой играет в ладушки,
от чего-то папа хмурится.
свой секрет из стёкол радужных
зарываю под скамеечкой
той далёкой жизни правдошной,
где всегда я буду девочкой.
Оригинал: http://litsvet.com/index.php/%D0%BF%D0%BE%D1%8D%D0%B7%D0%B8%D1%8F/474-%D0%BB%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D1%8F-%D1%81%D0%BA%D0%BB%D1%8F%D1%80-%D1%81%D0%B5%D0%BA%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8B-%D0%BF%D0%BE%D0%B4-%D1%81%D0%BA%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%B9%D0%BA%D0%BE%D0%B9
