Когда-то, в давно прошедшие восьмидесятые, в подмосковной электричке ко мне подсел человек — чисто одетый, не пьяный, интеллигентного вида. Спросил, пишу ли я стихи, и, обрадовавшись моему «да», бросился в упоении, словно старому знакомому, практически другу, рассказывать о себе. Выяснилось, что он поэт, много и вдохновенно пишет, скоро начнёт публиковаться. Вот даже сейчас (вы же не против?) готов прочесть свои стихи. Я обреченно кивнул…
Практически парализованный тем, что насильно вливалось в меня, я мечтал о ближайшей остановке, на которой бы с радостью сошел. Нет, внешне это было стихами, с рифмами, множеством метафор, с описанием каких-то сильных чувств, но при этом было абсолютно лишено того невидимого «химического» элемента, той не имеющей названия субстанции, которая преобразовывает рифмованную речь в стихи. Это случилось больше тридцати лет назад, но ту невыносимую муку я помню и сегодня.
Бездарных людей не бывает, просто дар у всех разный: один пишет картины, другой варит фантастические борщи; кто-то вышивает бисером, а кто-то сочиняет музыку. Все это творчество — то, что отличает людей от зверей, но речь пойдет о поэзии, о даре поэтического слова, о котором, осознанно или нет, тоскует каждый из нас.
Любой человек хоть однажды пытался рифмовать слова, влекомый какой-то древней памятью о том, что стихи звучат возвышеннее прозы, придают мыслям особую значимость, торжественность, да и человек, их сочинивший, как бы поднимается и становится, пусть немного, но причастным высокому процессу творчества. Откуда в нас эта глубинная память о силе поэтического слова? Какие силы питают её во все времена? «Жизнь и смерть во власти языка, и любящие его вкушают от плодов его», — так о могуществе языка говорит Библия, подразумевая, что когда-то, в эдемские времена, люди говорили и с Богом, и между собой на одном языке, и тогда Слово несло в себе первозданную силу и было естественным продолжением его сути, да больше того, Оно было единым с человеком. Не было того искажения, несоответствия внутренней природы человека и словам, им говоримым. Человек говорил со стихиями, природой, и окружающий мир слышал и слушался его. Но это было давно, давно, давно. Человек изменился, изменилось слово — оно потеряло изначальную силу, потому что перестало «продолжать» человека, стало скрывать его мысли и желания. Но осталась эдемская память о слове — вот и пишут люди стихи, взывая к тому, чем когда-то владели, а потом предали и почти забыли. При помощи стихов они пытаются «закинуть» себя в забытые выси и вновь ощутить себя теми, кем уже не являются, и всё пишут, и пишут... Увы, нет ответственности за сказанное, выпущенное в пространство слово. Стихотворчество давно превратилось в увлекательную игру образов, метафор, аллюзий, и пишущий чувствует абсолютную безнаказанность этой игры. Вспоминается Данте: «Поэзия – это вымысел, одетый в музыку и риторику».
Известен факт, что однажды отец Дмитрия Мережковского приехал к Федору Достоевскому, дабы попросить прочитать стихи сына. Прочитав, Фёдор Михайлович очень рассердился, сказав, что стихи плохие. «Плохо, — повторял он, — очень плохо! Страдать надо, стихи без страдания не бывают». С этим не поспоришь: стихи — плод мучительных страданий человеческой души, даже в радости и любви. Замечательный философ Мераб Мамардашвили рассуждал о продуктивной работе сознания, находящегося в страдании, когда страдание и является продуктом. То есть только из самой глубины, где нет ни притворства, ни фальши, ни желания покрасоваться перед окружающими или самоутвердиться, из той глубины тебя, которая тобой уже и не является, черпаются настоящие строки.
Разговор о поэте и поэзии начался очень давно. Ещё Платон в своих «Диалогах» рассуждал о том, как привлекает людей ореол «поэта» и как безошибочно можно определить, настоящие ли эти стихи или подделка. «Человек здравомыслящий, владеющий собой и отдающий себе отчёт в том, что делает, напрасно будет подражать безумцам, и ничего истинно поэтического не создаст». Поэтическое безумие, по мысли Платона — это не утрата разума, а, скорее, освобождение из плена разума, что является одним из наивысших проявлений человеческой души. Имитируя же поэтическое безумие, а точнее, поэтический разум, человек неизбежно скатится в пошлость, ибо пошлость — это, прежде всего, имитация настоящего чувства, таланта, всего настоящего, «тень от любого предмета», по мнению А. Синявского. Очень точно об этом сказал Самуил Лурье: «Когда мёртвый притворяется живым, когда зверь притворяется духовным, чтобы понравиться глупости, и эстетика этого превращения мёртвого в живое, эстетика ретуши, грима, наряда, маски — вот это называется пошлостью». Давайте не будем этого забывать и, видя ежедневные километры рифмованной пошлости в Интернете, будем строже и взыскательнее, по крайней мере к себе.
И всё-таки, что такое стихи? Когда на одном из выступлений Булата Окуджавы был задан этот вопрос, он ответил, что такое НЕ стихи: «Если в лоб — то это не поэзия». Как важно понимать, что сколь угодно умные мысли культурных интеллигентных людей, прекрасно зарифмованные, похожи на стихи только внешне, но не более. По сути, Платон с Окуджавой говорили об одном и том же. Вот одно из любимых стихотворений Булата Шалвовича, прозрачное, бездонное, прекрасное...
В земные страсти вовлеченный,
я знаю, что из тьмы на свет
однажды выйдет ангел черный
и крикнет, что спасенья нет.
Но простодушный и несмелый,
прекрасный, как благая весть,
идущий следом ангел белый
прошепчет, что надежда есть.
Булат Окуджава, 1989
Надежда — одна из трёх добродетелей, и к ней, по справедливому мнению Ольги Седаковой, поэзия ближе всего. Да и живёт поэзия благодаря тому, что глубоко внутри каждого поэта, как бы он это ни скрывал, живет Надежда на откровение, на то, что стихи могут стать больше, чем просто стихи, да и сам поэт окажется там, где никогда до этого не бывал.
Поэтому, когда рождается настоящее, это всегда мучительно больно, как приступ тяжёлой болезни, как роды, но ты готов терпеть, ибо плод живой, и он прекрасен. Этот приступ пройдёт, ты опять станешь нормальным, но будешь постоянно ждать возвращения болезни, мучительнее и блаженнее которой для тебя уже ничего нет, и смысла жить без неё нет никакого.
Получается, что предельная искренность, страдание и надежда есть суть поэзии. И пусть простят меня скучающие по веселью, но настоящие стихи наполнят читателя гораздо большим — высокой, почти молитвенной радостью очищения, если читатель готов идти в бездонную глубину ада и рая вслед за поэтом.
Оригинал: http://litsvet.com/index.php/%D0%BF%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D1%86%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B0-%D0%BE%D1%87%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8-%D1%8D%D1%81%D1%81%D0%B5/475-%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80-%D0%B0%D0%BC%D1%87%D0%B8%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-%D0%BD%D0%B5%D0%BA%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B%D0%B5-%D0%BC%D1%8B%D1%81%D0%BB%D0%B8-%D0%BE-%D0%BF%D1%80%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%B5-%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%85%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F
