Вместо предисловия
«Жизнь прожить – не поле перейти» - печальная и в то же время оптимистическая повесть о типичной судьбе большой еврейской родни (Мишпахи) в прошлом столетии.
По замыслам злейшего врага не только евреев, но и всего человечества, бесноватого фюрера, она должна была быть полностью уничтоженной вместе со всеми своими соплеменниками в процессе «окончательного решения еврейского вопроса».
Но всем смертям и всем врагам назло некоторым членам родни, преодолевая немыслимые трудности и невзгоды военного лихолетья, удалось чудом выйти из, казалось бы, безвыходных ситуаций, и не только выстоять, но и всей своей последующей деятельностью служить верой и правдой на пользу человечеству, провозглашая торжество жизни и бессмертие своего народа
Эта повесть является частью раздела о Холокосте из книги Иосифа Рейтмана и Гарри Фельдмана «В грозном зареве войны», входящей в трилогию «Во имя исторической правды».
Надеюсь, что она будет с интересом воспринята читателями.
В упоминаемой уже книге «Во имя исторической правды!», опубликован очерк «Письмо из ада» – печальная повесть о трагической судьбе евреев одного из многих тысяч населённых пунктов, подвергшихся Холокосту.
В нём без пространных комментариев и литературной правки, без уточнения месторасположения происходившего изложено лишь содержание письма.
После выхода книги из печати ко мне обратилась представительница семьи, которой было адресовано это горестное послание, – Сара Рабинович и попросила внести в очерк ряд существенных дополнений.
Некоторые из читателей также предложили для сохранения документальности повествования уточнить месторасположение происходившего и подробнее рассказать об упоминаемых в письме людях, о послевоенной судьбе оставшихся в живых.
Учитывая это, предлагаю читателю дополненный вариант изложения этой горестной истории, призванной стать ещё одним памятником над бесчисленными могилами зверски уничтоженных ни в чём не повинных мирных жителей, стать ещё одним грозным напоминанием о недопустимости возрождения фашизма, в какую бы тогу он ни рядился – призвана стать призывом, дабы нигде и никогда не повторилось подобное!
И к тому же, это ли не убедительная отповедь всем отрицателям Холокоста, антисемитам и юдофобам всех мастей!
Письмо из ада
Именно так следует назвать скорбное послание из ставших уже далёкими 40-х годов прошлого столетия.
Считаю, что с ним необходимо ознакомить широкий круг читателей и, в первую очередь, молодёжь, которая, не чувствуя ужаса и потрясения от цифры шесть миллионов жертв Катастрофы, читая рвущиеся из глубины сердца эти жуткие воспоминания, сможет постичь всю глубину трагедии еврейского народа, человеконенавистническую суть фашизма, понять истинный смысл заклинания: «Пусть никогда и нигде не повторится подобное!»
Мне как журналисту и писателю, автору известной книги о Холокосте «Забвению не подлежит» и ряда публицистических выступлений в прессе на эту тему, ветеран Второй мировой войны из Нетании Леон Коварский передал для ознакомления и обнародования письмо, вот уже более 65-и лет хранящееся у его двоюродной сестры Сары Рабинович.
Я, пропустивший через своё сердце трагедии трёх тысяч земляков, зверски уничтоженных в моём родном местечке Романове (в советские годы – Дзержинск) на Житомирщине, хранящий в памяти рассказы свидетелей об этой ужасной кровавой бойне, жуткие воспоминания нескольких жертв нацизма, чудом выбравшихся из расстрельных рвов, в которых они лежали вместе с трупами своих и моих родных и близких, и оставшихся в живых всем смертям назло, и то не мог читать переданное мне письмо без содрогания.
Привожу письмо без какой-либо существенной литературной правки:
«Уважаемые тётя Лиза и Миша!
Вечером получила Мишину открытку, а сегодня получила Вашу. Как видите, спешу вам ответить.
Расскажу вам, какой конец постиг наших родных.
Сама удивляюсь, каким образом осталась я живая. Мы жили в Труновке. При наступлении немцев мы эвакуировались вместе с Гринбергами. У Евочки был ребёнок, мальчик, ему было 1 год. Какой конец его постиг! Немцы нас перехватили, но мы не вернулись туда, где жили, а остановились в 20 км от Труновки, где я теперь нахожусь. Тут прожили 2 месяца при немцах и все работали в колхозе. Мы тут жили на отдельных квартирах, но каждый день ходили на работу вместе с Евочкой и Адочкой. Борис Исаевич вначале тяжело заболел и не мог вставать, а когда поднялся, тоже пошёл работать на свиноферму. Одна бабушка наша и Мара Наумовна сидели дома. Евочкина бабушка умерла ещё в Труновке после болезни. Тут мы прожили более месяца, как поступил приказ всем евреям прописаться, потом через несколько дней приехал карательный отряд и велел всем нам явиться в комендатуру с вещами. Мы все собрались и пошли. Там приехали две машины из Ворошиловска и 6 немцев. Позвали нас в комнату, переписали каждую семью в отдельности, потом сказали: «заберите свои вещи и идите домой, а когда нужны будете, мы вас найдём». Мы были очень рады, все вернулись домой и продолжали работать в колхозе. Меня колхоз послал работать на отделение совхоза.
18-го октября снова приехал карательный отряд. И по рассказам хозяйки, сама я не видела, приехала подвода из полиции, велели собрать все вещи и сесть на подводы. Дома у нас были бабушка и Адочка. Они собрали все вещи и поехали к Гринбергам. Там Евочка с ребёнком и Мара Наумовна тоже собрали все вещи и сели на подводу. Их отвезли в полицию. Там было уже 55 человек. Папа и Борис Исаевич находились в степи, но их тоже привезли. Подогнали закрытую железную машину. Всем велели раздеться и заходить в машину. Но люди сопротивлялись и отказывались идти в машину. Тогда полицаи на помощь позвали немцев и те плётками стали бить и загонять людей в машину. Оставили только 6 мужчин, чтобы было кому закапывать (умерщвлённых в душегубке – Г.Ф.).
Когда людей загнали в железную машину, сначала они кричали, но когда закрыли двери, постепенно затихли все голоса.
Их отвезли на два километра от села и тут, как собак, скинули в одну канаву, один на другого.
Это всё мне люди рассказали, а я не верила и дожидалась их, надеясь, что, быть может, увижу их или услышу что-нибудь про них. Но прошло много времени, и я ничего не слыхала.
Отступили немцы, пришла Красная Армия и освободила нас от этих извергов. 2-го апреля 43 года пришлось мне увидеть эту страшную картину, что за всю свою жизнь я не забуду и много я страдала после этого. Велели из каждого колхоза выслать людей, чтобы копать братскую могилу. Я находилась в это время в правлении и услыхала об этом. На второй день утром я поднялась и пошла искать могилу своих родных. Я не знала точно, где они закопаны и что это им будут копать могилу, но как-будто кто-то мне говорил: «Иди!»
По дороге я встретила много людей, от них я узнала, что они идут хоронить евреев, убитых немцами. Когда я это услыхала, то заплакала. Тогда начальники, председатель райисполкома хотели меня прогнать и не допускать к могиле. Но тут я уж ничего не слушала и пошла сама вперёд, люди мне точно указали место могилы, оно было видно. Когда я пришла на это место, смогла увидеть, как из одной канавы, прикрытые землёй, торчали руки, ноги, головы. Много я наплакалась, и когда пришли люди их откапывать, я уже была спокойна и могла всё наблюдать. Им выкопали недалеко от этого места большую братскую могилу и клали их рядом, одного возле другого, после чего присыпали землёй.
Когда начали раскапывать канаву, то сверху лежали мужчины, которых изверги заставили закапывать своих родных. Они были застрелены в спину из автоматов. Можете себе представить папу, если он закапывал Адочку, свою дочь, зная, какой конец ожидает и его. Лица у всех были погнившие, только волосы сохранились. Так что я наших не могла узнать точно, но, как будто приблизительно, узнала Евочку с ребёнком на руках у Мары Наумовны. Так же я нашла папу, бабушку и Адочку. Я несла их сама на носилках в новую могилу. Говорят, что они были убиты немцами газами. В этих машинах находился специальный аппарат, заполняющий их отравляющими газами.
Такой трагический конец постиг наших родных. Все вещи немцы забрали, самое лучшее с собой, а остальное раздали колхозникам.
Теперь расскажу вам, как я осталась живая, должно быть это вас интересует. Но много раз я проклинала свою судьбу за то, что осталась в живых при таких условиях, и столько трудностей я пережила сама среди чужих людей.
Когда забирали наших, я находилась на отделении совхоза. Приехала в субботу, когда нас отпускали на выходной. Когда зашла в комнату, там пусто и никого нет. Хозяйка рассказала мне, что наших забрали. Я побежала в полицию и говорю: «Что сделали с нашими, делайте и со мной. Мне одной жить нечего». Тогда меня посадили в тюрьму. Через несколько часов немец плёткой загнал в машину меня и ещё двух девочек моего возраста и сказал, что нас отвезут на несколько километров и застрелят. В этой машине находилось много вещей. Среди них я узнала и часть наших. Нас довезли до соседнего села и стали спрашивать документы. У меня никаких документов не было, и я сказала, что мать у меня русская, а отец еврей. Меня и тех двух девочек опустили и написали местной власти, чтобы нас больше не трогали. Но через месяц, когда в соседнем селе забирали евреев, нас тоже повезли туда. Я видела, как их били и загоняли в машину. Нас же отпустили и выдали документы, что мы не еврейки.
Я осталась одна в чужом месте, голая и босая, на мне осталась лишь одежда, в которой я работала в отделении совхоза. Всю зиму, босая на снегу я работала (написано неразборчиво – Г.Ф.). Питалась варёной пшеницей, хлеба месяцами не видала.
Можете себе представить, тётя Лиза, что я пережила и теперь, оплакивая своих любимых, и сама не рада жизни.
Сейчас я работаю в тракторной бригаде учётчиком. Питание ничего себе. Хлеба дают, сколько поем. Колхоз выписал мне центнер пшеницы. Я оделась понемножку: купила себе юбку, кофточку и простыню, из которой сшила рубашки.
…18 октября 1943 года в 11 часов дня ровно годовщина с момента, когда трагически оборвалась жизнь наших. В эту скорбную годовщину пойду на ихнюю могилу. Теперь, когда я уже привыкла к мысли, что их нет, я не проливаю столько слёз. А раньше, бывало, куда пойду и что делаю, я их вижу, как они лежат в том ужасном рву, и слёзы из моих глаз не высыхали никогда.
Кончаю писать. До свидания. Целую вас крепко.
Нюра.
В комментариях изложенное не нуждается.
«Праведная кровь евреев
Может переполнить все моря,
Кто забудет гнусное злодейство,
Тот на свете, значит, прожил зря».
Вл. Лубенский
Трагическая судьба евреев станицы Труновской Ставропольского края постигла наших соплеменников и в тысячах других населённых пунктах, в которых ступал кованый сапог нацистов. Менялись лишь методы зверского уничтожения нации. В одном месте обречённых сжигали заживо или отправляли в крематории лагерей смерти, в другом – расстреливали, в некоторых, как и в Труновской, умерщвляли в душегубках.
Остаётся лишь добавить, что это горестное повествование может служить ещё одним (наряду со многими тысячами других!) убедительным аргументом в борьбе с презренными отрицателями Холокоста – апологетами фашизма, современными неонацистами и прочей подобной мразью.
Одной из миллионов родных и близких жертв Холокоста, одной из миллиардов порядочных людей планеты, кто никогда не забудет это гнусное злодейство, является необыкновенная женщина с типичными еврейскими именем и фамилией – Сара Рабинович, – женщина с обычной еврейской судьбой периода фашистского нашествия.
Только три ценности привезла Сара из эвакуации осенью 1945 года: родившегося в дни Победы шестимесячного сынишку Юру, письмо Нюры из ада и камушек с могилы отца.
«Народ умирает, если он не знает своего прошлого». (Шарль де Костер). Без прошлого не бывает будущего. И Сара, сохранив письмо и вырастив сына, стала как бы таким связующим звеном между прошлым и будущим.
Автор письма Нюра, 1925 года рождения, младшая сестра Ады. Их родители были состоятельными евреями, владельцами имения (поместья) севернее города Кишинёва. Ева была замужем за Гришей Шапиро – родным братом Сары. Кроме Гриши и Сары в семье Исаака и Рахели Шапиро были ещё сыновья Сёма (Шалом), Миша и Лёва. Семья Шапиро жила и работала в местечке Скуляны. После присоединения Бессарабии к СССР много зажиточных местечковых евреев, в том числе и семья Шапиро, спасаясь от депортации, переехали в Кишинёв. Части из них удалось спастись во время фашистского нашествия.
Вскоре после рождения Сары её мать умерла. Через некоторое время отец женился на Лизе. Она и есть первый адресат письма Нюры.
Семья Шапиро: в центре сидят – отец Исаак и Лиза, между ними стоит Сара, вокруг сыновья – Лёва, Гриша и Миша.
(Сёма уже был в Палестине). Снимок 1939 года
Ада, будучи замужем за Фимой Гринбергом, вместе со своей сестрой Нюрой эвакуировалась с его родителями Борисом Исаевичем и Маней (Марой) Наумовной (родной сестрой Лизы) и их дочерью Евой с годовалым ребёнком в станицу Труновское в 50-и км севернее Ставрополя.
При приближении фашистов к станице родня попыталась эвакуироваться, но была по дороге ими перехвачена и обречена на мученическую смерть.
Вторым адресатом является Миша Шапиро. После смерти в 1943 году своего отца в конце 1944 г. реэвакуировался в Кишинёв. Он сумел добиться вызова для реэвакуации своей сестры Сары и мачехи Лизы. У Миши была обоснованная надежда совместно добраться в Палестину. В августе 1945 г., не дождавшись приезда Сары и Лизы, Миша был вынужден перейти границу с Румынией. С большими сложностями ему удалось прибыть в Палестину. Здесь он, благодаря своему старшему брату Сёме, преуспел, работая перед уходом на пенсию строительным кабланом. Ему было присвоено звание Почётного гражданина Нетании.
Сёма с юных лет мечтал поехать в Палестину, чтобы принять непосредственное участие в создании собственного еврейского очага. Такая возможность представилась ему в 1932 году. В этот период Великобритания как держатель мандата над Палестиной всячески препятствовала расширению еврейского ишува. Для того, чтобы пассажиры-евреи, желающие участвовать в Маккабиаде или прибывшие с другой целью (например, посещение родственников) не остались в Палестине, с них потребовали большой залог. Естественно, оставшиеся в Палестине евреи не только потеряли залог (а это были большие деньги), но вынуждены были долгое время скрываться от британской полиции, которая искала «нелегалов» и выдворяла их из страны.
Прибыв туда, 24-летний, уже не юноша, в качестве участника Первой международной Маккабиады, Сёма там и остался. Он поселился в местности, которая впоследствии, отчасти благодаря и его труду, стала жемчужиной Средиземноморья, прекраснейшим городом-курортом Нетания.
Первое время приходилось скрываться от английских властей. Вскоре Сёма встретил здесь свою большую, единственную любовь, приехавшую из Польши Сару. С ней он прошёл тяжёлый, но счастливый 65-летний путь.
В то время еврейский ишув в сложнейших условиях подготавливал материальную базу для своей будущей государственности. Важнейшую роль в этом сыграло строительство всего и вся: осушение болот и освоение целинных земель, возведение городов – прокладка дорог, строительство промышленных и сельскохозяйственных предприятий, создание всего того, без чего невозможно успешное существование государства с нормальными условиями жизни. Поэтому Сёма стал строителем. Он в совершенстве освоил и успешно применял на практике все рабочие специальности. Он не чурался работы землекопа, опалубщика, бетонщика, укладчика, отделочника. Жил Сёма с женой и тремя сыновьями в небольшой времянке, часто недоедая, испытывая притеснения со стороны арабских рабочих.
Семидесятилетний юбилей Сары.
Слева направо: Миша, Сара-жена Сёмы, Сёма, Лёва. 1988 год
Проявив себя как умелый и добросовестный работник, Сёма вскоре стал строительным кабланом и впоследствии неоднократно отмечался как один из лучших в Израиле строительных руководителей.
Сёма осуществлял застройку нескольких городских районов Нетании, в том числе и прекрасного бульвара Ницца.
Став богатым человеком, Сёма активно помогал репатриантам интегрироваться в израильское общество, перечисляя крупные средства в различные благотворительные фонды и помогая материально отдельным нуждающимся.
Сёма был настоящим первопроходцем, человеком острого ума, больших организаторских способностей и, к тому же, доброго сердца и щедрой души. Подлинный патриотизм органично сочетался в нём с нетерпимостью к любым проявлениям шовинизма и ксенофобии. Острый дефицит таких ярких личностей в современном Израиле – основная причина многих его сложных проблем.
Скончался Сёма в 2004 году.
Гриша Шапиро пропал без вести, наиболее вероятно, что погиб в плену.
Фима Гринберг, испытавший на себе все лихолетья войны, остался в живых, проживал в Перми, был скрипачом.
Что касается Сары Рабинович, то, если бы по её воспоминаниям написать киносценарий, то получился бы захватывающий, трогательный и впечатляющий фильм не только о еврейской судьбе её родни, но и всего нашего многострадального, вечно гонимого всеми народа.
В 1939 году она вышла замуж за Моню Рабиновича и переехала в город Оргеев, что севернее Кишинёва. С началом войны Моня был мобилизован на трудовые работы, а Сара эвакуировалась в город Чу в Казахстане. Как она добралась туда, это тоже целая эпопея.
Из её воспоминаний об этом приведу лишь один эпизод: «Вагоны поездов были переполнены. Все сидели стиснутые, скорченные. Боль и мучения были видны на всех лицах.
В один из дней на состав, словно кровожадные коршуны, налетели немецкие бомбардировщики. Под лютый вой бомб и грохот взрывов люди бросились убегать из остановившихся вагонов. Спрятаться в поле было негде. А с неба продолжали сыпаться бомбы. Крики, плач, стоны раненых разрывали душу. Я вместе со всеми молча бежала куда глаза глядят в этом хаосе, в этом аду. Бомбы взрывались и слева и справа, впереди и позади меня. Когда, сбросив свой смертоносный груз, фашистские стервятники улетели, всё поле было густо изрыто воронками и усеяно трупами убитых и телами раненых. Но поезд и пути чудом уцелели, и оставшиеся в живых, дрожа от страха и пережитого ужаса, продолжили свой путь в неизвестное».
И надо же было судьбе так распорядиться, что именно там, в городе Чу, бригадиром по ремонту железной дороги работал Моня. Однако, как говорится «недолго музыка играла». Вскоре радость встречи была омрачена арестом и приговором Мони по 58-й статье за антисоветскую пропаганду и враждебную деятельность в условиях войны к расстрелу. Его «враждебная деятельность» заключалась в том, что на расспросы местных жителей и работников его бригады об условиях жизни в румынской Бессарабии он бесхитростно рассказывал, что там все продукты питания и все необходимые для жизни вещи всегда и везде имелись в свободной продаже, без всяких талонов, карточек и разнарядок.
Сара и Моня Рабинович. Город Чу, Казахстан. 1944 год
Два года Моня в одиночной камере ожидал приведения приговора в исполнение, после чего расстрел был заменён длительным сроком заключения. В конце 40-х годов в связи с отсутствием состава преступления Моня был отпущен на свободу.
К моменту ареста Мони Сара была беременна и 13 мая 1945 года родила мальчика Юру. Осенью того же года, получив вызов от Миши, она с малышом и Лизой вернулась из эвакуации в Кишинёв. Негде было приткнуться, не было одежды, приходилось систематически голодать.
Взяв малыша и Лизу, Сара переехала в Черновцы, где их приютили сёстры отца – Фаня и Ревекка Шапиро. Здесь удалось получить угол. Но лишения продолжались ещё долгие-долгие годы
Сара и Юра в 1955 году. Юре 10 лет
Юра закончил школу, а потом и Днепропетровский химико-технологический институт.
В студенческие годы он познакомился со своей будущей женой Симой. Вот как она вспоминает об этом и знакомстве со своей будущей свекровью:
«Это было в августе 1968 года. Тем летом я познакомилась и начала встречаться с Юрой. Мы были студентами, учились в разных городах и приехали на летние каникулы к родителям в Черновцы.
В один из дней Юра пригласил меня в столовую. Как только мы вошли в неё, нам навстречу из-за кассы вышла женщина, небольшого роста, средних лет, но абсолютно седая. Её глаза светились удивительной улыбкой и счастьем.
Её состояние мгновенно передалось мне, и я поцеловала Юру в щёку. «Здравствуйте, девушка! – обратилась ко мне женщина, а Юра сказал, что это его мама. Сара Исааковна – представилась она». «Меня зовут Сима, – ответила я». «Симушка, – Сара произнесла это с такой лаской и любовью, как будто мы знакомы с ней уже много-много лет».
Представьте себе, что я почувствовала в то мгновенье. Ведь точно так же меня называла и моя мама, которую (и надо же такое совпадение!) тоже звали Сара Исааковна. Она умерла, когда мне было 18 лет.
Тогда, стоя посреди столовой и глядя на эту прекрасную удивительную женщину с сияющей улыбкой, я и не представляла, что в скором будущем она станет мне свекровью, хотя нет, не свекровью, а мамой».
В 1971 году семья репатриировалась в Израиль. Сара работала служащей в банке, занималась активной общественной деятельностью, помогала репатриантам адаптироваться в новых условиях жизни. Она заслужила не только уважение, но и любовь сотен людей, которым она оказывала посильную помощь. И сейчас, приближаясь к своему столетнему юбилею, она сохранила ясный разум и любвеобильное, доброе сердце, готовность по первому зову прийти на помощь нуждающемуся.
Приведу мнение о ней стоматолога Тани Барак:
«Знакома с ней с 1998 года, с момента приезда и увидела в ней исключительно порядочного, доброго, отзывчивого человека, готового в любой момент прийти на помощь словом и делом. Убедилась в правильности своих выводов, когда несколько раз при встрече с ней на улице, несколько незнакомых мне людей задавали один и тот же вопрос: «Вы знаете, с кем Вы знакомы? Это совершенно необыкновенный человек».
Можно ещё очень много говорить об этой замечательной женщине. Хочется только пожелать, чтобы она подольше оставалась с нами и чтоб на жизненном пути нам почаще встречались подобные люди.
Таня Барак. Стоматолог»
На фотографиях Сара Рабинович: слева – перед репатриацией в Израиль (1971 год), справа – на своём 90-летнем юбилее
С огромным уважением, теплотой, нежностью и любовью отзывается о Саре и её невестка:
«Репатриировавшись в Израиль, Сара, взявшись растить внука, дала возможность мне и Юре выучить иврит и устроиться на работу. После этого она и сама овладела ивритом и стала работать в банке, продолжая помогать всем. Стол и кров у Сары получили приехавшие в Израиль без родителей племянница Авиталь Коварская и племянник Игорь Ройтман, прожившие у неё по несколько лет.
Вслед за тем Сара приютила ещё одну племянницу больную раком и делала всё возможное для её спасения. Её доброта и чудодейственная сила любви и преданности помогла женщине побороть страшный недуг, и сейчас, спустя десять лет, она совершенно здорова.
Когда же в 2005 году злокачественную опухоль обнаружили и у меня, Сара (а ей уже было за 85 лет) ежедневно ездила из Нетании в Иерусалим, чтобы накормить меня свежим бульоном, овощами и фруктами и после каждого сеанса химиотерапии укладывать спать, прибаюкивая: Спи, детка, спи, а я посижу возле тебя и дам тебе хорошую энергию.
И её живительная энергия помогла мне побороть ужасную болезнь. Сегодня я здорова и безмерно благодарна Саре за её безграничную материнскую любовь, преданность и самоотверженность, за великодушие и благородство, за всё то, что она сделала для меня. Ведь даже не каждая родная мать способна на такое».
Но любвеобильное сердце и щедрая душа Сары окутывали теплотой, нежностью и заботой не только своих родных и близких, а и множество совершенно незнакомых людей.
Об этом красноречиво свидетельствует и грамота, вручённая Саре за её многолетнюю большую волонтёрскую благотворительную деятельность.
Своё повествование хочу завершить краткой информацией ещё об одной упоминаемой в очерке «Письмо из ада» личности. Речь идёт о сыне родной сестры Рахели Шапиро Фани, двоюродном брате Сары – Леоне Коварском.
Об этом неординарном человеке, в полной мере вкусившим все «прелести» военного лихолетья, потерявшим в огненном вихре Холокоста всех своих родных, ветеране Второй мировой войны, незаурядном учёном, авторе более 130 научных работ, видном общественнике с огромным уважением отзываются многие нетанийцы и многочисленные друзья в стране исхода.
О его жизненной Одиссее рассказано в очерке Иосифа Рейтмана «О жизни и творческой деятельности доктора наук Леона Коварского» (книга «Судьбы и думы “русских” израильтян») и в моём очерке «Повесть о настоящем человеке» (в газете «Ветеран и воин» за 16 февраля 2011 года и в вышедшей в этом году книге Иосифа Рейтмана и Гарри Фельдмана «В грозном зареве войны»).
Изложенное в этом очерке является красноречивым свидетельством того, что, несмотря на все происки наших неисчислимых смертельных врагов добиться «окончательного решения еврейского вопроса», наш народ выстоял, мужественно перенёс все немыслимые лишения и невзгоды и в жестокой борьбе с лютыми недругами добивается расцвета своего еврейского Государства.
Это ли не является ещё одним убедительным свидетельством преемственности поколений и торжества жизни?!
Повесть о настоящем человеке
Прошу прощения за использование названия широко известной в своё время книги Бориса Полевого. Но оно, как никакое другое, подходит к данному очерку.
Ведь одиссея Леона Коварского, если и не сравнима, то вполне сопоставима с подвигом Алексея Маресьева.
В этом читатель убедится, прочитав очерк. Надеюсь, что это оправдает меня в кругу читателей и литературных критиков.
Впрочем, судите сами.
Этот очерк рассказ о нелёгкой судьбе еврейского юноши Леона Коварского в период Второй мировой войны, о его борьбе за выживание без родителей и близких ему людей. Это рассказ о том, как он, преодолевая многочисленные невзгоды, трудности и искусственные препятствия, сумел добиться весомых успехов в педагогической и научной деятельности в стране исхода.
Живя в Израиле, он не остаётся безразличным к происходящим в стране социально-экономическим и политическим процессам. И на своей исторической родине он принимает активное участие в работе общественных организаций и научных конференций, публикует статьи, выступает с лекциями, разработал практические рекомендации по улучшению состояния экономики и просвещения Израиля.
Предоставим же ему слово и на страницах этой книги
«Я родился в 1927 году в Кишинёве (в то время входившим в состав Румынии) – вспоминает Леон Коварский о своём жизненном пути. – Мама – Фаня Иосифовна Рабинович, родом из местечка Скуляны (Бессарабия). Папа – Коварский Самуил-Хаим Львович из Литвы. Отец преподавал в различных еврейских учебных заведениях Кишинёва, принимал активное участие в общественной жизни города. На его публичные выступления, а также для участия в проводимых им дискуссиях приезжали известные еврейские деятели не только из Румынии. Обладая громадным интеллектом, он научил меня критически мыслить, привил любознательность, научил находить источники информации и пользоваться ими, привил трудолюбие, скромность и честность.
Леон с сестрой Фирочкой, отцом Мама с маленьким Леоном Самуилом и мамой Фаней. на руках. Лето 1928 г. Курорт Ватра-Дорней
Мама излучала любовь, красоту и доброту, стремление помогать всем нуждающимся. К великому сожалению, она тяжело заболела, когда мне было около четырёх лет.
Была у меня ещё сестричка Фирочка, пятью годами старше меня, мы жили дружно и нежно любили друг друга.
В 1935 году в Кишинёве закрылись многие еврейские учебные заведения. Папа остался без работы. Вскоре он получил приглашение преподавать историю и географию в румынской гимназии местечка Липканы, и мы переехали туда. И здесь отец пользовался большим авторитетом и уважением. Будучи уже в Израиле, много бывших кишинёвцев и липканцев подходили ко мне и с восхищением вспоминали отца.
В то время уже чувствовалось приближение опасности, и отец разъяснял мне, своему десятилетнему сыну, сущность румынского и немецкого фашизма, рассказывал об угрозе антисемитизма и гитлеризма.
28-го июня 1940 года Бессарабия и Северная Буковина были включены в состав СССР и образовали Молдавскую ССР. Основная масса еврейской интеллигенции восприняла это событие положительно, в связи с акциями местных фашистских молодчиков и угрозой со стороны Германии. Только позже, с началом безосновательных репрессий, наступило прозрение.
Весной 1941 года я с отличными оценками закончил седьмой класс и был премирован бесплатной путёвкой в пионерский лагерь Флоарецоя (недалеко от Унген) у реки Прут, рядом с пограничной заставой. 12-го июня, день моего отъезда, был последним днём общения с родными. За десять дней до начала войны я прибыл в лагерь.
В первые дни войны на этом участке стояла тишина и была надежда победить врага на его же территории. Но рассвет 1-го июля разбудил нас грохотом канонады. Обслуживающий персонал лагеря исчез. Я убедил нескольких старших ребят вместе убежать от фашистов. И пять мальчиков и две девочки двинулись в изнурительный и опасный путь на восток. Более трёх месяцев, в основном пешком, иногда с обозом эвакуированных или со стадом коров мы продвигались вперёд, голодные, оборванные, жутко переживая за родных, уже привыкшие к обстрелам вражеских самолётов, полные решимости уйти от фашистов. Иногда мы оказывались в тылу наступающего врага, но продолжали скрытно продвигаться на восток. Однажды нам удалось пробраться в товарный железнодорожный состав, но на второй день, после бомбёжки паровоз отцепили, и мы вынуждены были продолжать путь пешком. Наступила осень, тяжелее стало доставать еду, появились мучения от ночного холода. В начале октября мы добрались до узловой железнодорожной станции Ясиноватая. Здесь в эвакопункте нас накормили. Кто-то из эвакуированных собрал для нас кое-какую обувь и одежду. Через несколько дней нас посадили в поезд и 12-го октября мы прибыли в Сталинград. Нам организовали «санобработку», ведь наши тела были покрыты струпьями грязи и полчищами вшей. Потом нас сдали в детский дом им. Горького. Так окончилась моя первая одиссея.
Я безмерно благодарен персоналу детского дома, который одичавших, отчаявшихся ребят, согрев, вернул к жизни. В 1942 году детдом эвакуировали в село Козьмодемьянское Молотовской (теперь Пермская) области. Всю старшую группу привезли в Пермь и распределили в техникумы или ремесленные училища. Таким образом, я стал учиться в строительном техникуме. Проживал вместе с эвакуированным из Белоруссии Мишей Соколовым в небольшом старом домике. За проживание мы не платили, да и нечем было платить, а хозяйка никогда и не требовала.
В то время я не задумывался, но теперь всё больше склоняюсь к мысли, что Миша тоже был евреем. За полуторагодичное совместное проживание у нас ни разу не было размолвок, но оба мы были замкнутыми. Ни разу мы не спросили друг у друга о прежней жизни.
Я всё больше скучал, тревожился о судьбе родных, всё тяжелее переносил расставание с ними. О том, что с ними произошло, я узнал позже. С началом войны перестали ходить поезда, отсутствовала связь, и отец пошёл пешком в лагерь за мной. А это примерно 180 километров. Не найдя меня, вернулся в Липканы. Естественно, что об эвакуации родных речи уже быть не могло. Начались грабежи и погромы, вначале как самодеятельность местного населения, потом по приказу властей. Оставшихся евреев выгнали из своих домов и погнали в Транснистрию. На этой территории, на левом берегу Днестра, готовилось место для гетто и лагерей.
Место, где в 1941 году были замучены фашистами и умерщвлены 6000 евреев. Надпись на памятнике на иврите и молдавском языках
Памятник в Косоуцком лесу на месте зверского уничтожения многих тысяч евреев
В Косоуцком лесу (Косоуцы – село на правом берегу Днестра, напротив местечка Ямполь) полицейские из местных жителей учинили зверскую расправу над безоружными, измученными, страдающими от болезней, голода и жажды людьми. О подробностях дикой бойни я узнал от очевидцев только после репатриации в Израиль. Всего в лесу было замучено около 6000 человек. Папа, сестра и мачеха – Адель Исааковна Хавис держались вместе. Двое полицейских подошли к Адели с намерением снять с её пальца кольцо. Это им не удавалось, и они стали с силой его срывать. Естественно, папа заступился и получил смертельный удар по голове. После этого подобием вил проткнули голову Адели. Что случилось с Фирочкой, очевидцы не помнят.
Вернёмся к событиям в Перми. Постоянное чувство голода и ежедневные очереди для получения 400 граммов хлеба. Сахара полагалось 300 граммов в месяц, но за полтора года лишь дважды вместо сахара удалось получить галеты. Талоны на мясо, крупу и жиры из карточки вырезали для столовой при техникуме. Там можно было пообедать – похлебать горячий «суп». С чувством благодарности и восхищения вспоминаю директора техникума Баранова. Он всячески опекал таких, как я, помогал в силу возможностей, особенно в критических ситуациях (а таких было немало, и не только у меня). Для этого, кроме сочувствия, необходимо было мужество. Однажды, в очереди за хлебом у меня из рук вырвали хлебную карточку, а до получения следующей карточки оставалось целых 12 дней. Я был в отчаянии, но никому не пожаловался. Каким-то образом Баранов узнал о случившемся. Он освободил меня от занятий и выдал официальное предписание явиться для временной работы на хлебокомбинат. Работа была очень тяжёлой, по 12 часов в сутки. Но! Дважды в перерывах кормили супом из крупяных высевок, а после работы разрешали набрать мешок гречневой лузги. Из неё Некрасова (хозяйка) высевала четыре-пять стаканов гречневой пыли, а лузга использовалась как топливо. И я 12 дней до получения новой карточки выжил и даже немного окреп.
В другой раз Баранов направил нас с Мишей на фабрику-кухню при авиационном заводе № 3. Там мы целый день пилили и кололи дрова. Потом нас чем-то очень вкусным накормили и выдали по буханке хлеба. При этом строго предупредили никому об этом ничего не говорить. Вот, пожалуй, и все мои сытные дни в Перми.
Как-то в конце апреля Баранов откомандировал меня к директору одного совхоза, чтобы доставить ему бумагу и бланки. Взамен я должен был получить для себя продукты питания. Совхоз находился на правом берегу реки Сылва. Начался ледоход. Перейти на другой берег мне не удалось, я провалился под лёд. Каким-то чудом баграми меня вытащили и в сторожевой будке обсушили. Увы! Бумага и надежда на продукты пропали.
В госпиталях был постоянный дефицит донорской крови. Техникум шефствовал над госпиталем, который размещался в здании, до войны принадлежавшем ему. Студентам, достигшим 18-и лет, предлагалось сдавать кровь. За сданную кровь полагался дополнительный паёк. Поехал и я. Мне уже исполнилось 16 лет, но выглядел едва на 14, и к сдаче крови меня не допустили. Ко мне тогда подошёл однокурсник Женя Кулябин и предложил сдать кровь по его паспорту. Мы договорились, что дополнительный паёк будет мой, а его фамилию занесут в список доноров. Кровь я сдал, но дополнительным пайком не смог воспользоваться. Я потерял сознание и только через несколько дней очнулся в гражданской больнице. После этого случая я сильно ослабел, опух, впал в депрессию.
На фото: Сержант Леон Коварский. 1945 год
В это время на побывку приехал зять хозяйки – старший лейтенант Зайцев. Я упросил его взять меня с собой на фронт. Таким образом я оказался в рядах Советской Армии. Был зачислен стрелком 89-й отдельной автороты подвоза 8-й стрелковой Ямпольской дивизии. Вместе с шофёром мы подвозили на передовую различные грузы. Чаще всего боеприпасы. Вспоминаю, как наша дивизия занимала оборону между Коломыей и Печенежиным. Мы возили ящики со снарядами для артиллеристов. Надо было ползком их перетаскивать, примерно на 250 метров, так как местность обстреливалась. К осени мы переместились в глубь Карпат. Однажды снаряды надо было доставить к Керешмезскому перевалу (Ясиня). Во время поездки фашистский снайпер убил шофёра Пашу. Я познакомился с ним только перед рейсом и фамилию его так и не узнал. С трудом переместил его на своё место и довёл машину к пункту назначения.
Потом были 254-я отдельная танковая бригада, двухнедельное пребывание в Гороховецких лагерях, получение танков на Сормовском заводе, 59-я гвардейская танковая бригада, 11-я механизированная дивизия. В декабре 1946 года я был демобилизован по состоянию здоровья и возвратился в Кишинёв.
В Кишинёве в нашей довоенной квартире проживал майор милиции, который не разрешил мне даже зайти в квартиру. В Липканах вилла Адели Исааковны была занята под почту. Жить мне было негде, специальности не было. Я поехал в Черновцы, куда после эвакуации приехала моя двоюродная сестра Сара Рабинович. Но и у неё положение было ужасное. С двухлетним сыном и мачехой она занимала одну комнату в коммунальной квартире. Черновицкий обком комсомола направил меня на работу освобождённым секретарём ВЛКСМ в Ставчанскую среднюю школу Кицманского района. Потом некоторое время я работал заведующим отделом школ Кицманского райкома комсомола. Время было не только голодное, но и опасное. В районе активно действовали бандеровцы. Однажды вместе с председательницей сельского совета Ахтемийчук мы выехали из Кицманя, но по дороге были захвачены бандеровцами. Ночью нам удалось сбежать, лишившись повозки и лошадей.
В 1948 году, овладев программой средней школы, я экстерном сдал экзамены и получил аттестат зрелости. Поступил на заочное отделение исторического факультета Черновицкого университета, который успешно закончил. С сентября 1948 по 1992 годы длилась моя 45-летняя педагогическая работа: воспитатель детского дома, учитель и заведующий учебной частью семилетней школы, затем учитель истории, обществоведения, математики и физики в средней школе. Потом была работа в техникуме и институте, работал доцентом университета. В 1953 году попытался поступить в аспирантуру на кафедру философии Харьковского университета. Конечно, это было наивно в период разгула государственного антисемитизма. Несмотря на то, что я лучше других сдал экзамены, мандатную комиссию не прошёл».
Однако это не выбило из седла несостоявшегося аспиранта. Заложив основы своей научной деятельности ещё при подготовке дипломной работы, Леон Коварский упорно и плодотворно сочетал преподавательскую деятельность с подготовкой кандидатской диссертации. Она носила методологический характер. В ней был введён в научный оборот большой социологический материал и научно обосновывался ряд новаций, имеющих большое практическое значение.
Диссертация рассматривалась двумя кафедрами и была рекомендована к защите. При этом положительные отзывы на неё были получены от трёх ведущих учёных страны. Тем не менее, она пять лет пролежала без движения в Совете по защите диссертаций при Киевском университете.
Лишь в 1977 году Леону Коварскому удалось заново оформить все документы и блестяще защитить диссертацию в Московском государственном университете им. Ломоносова. При этом оппоненты, в том числе и академик Ц.А. Степанян, рекомендовали доработать диссертацию и представить её к защите как докторскую.
Леон дополнил диссертацию новыми теоретическими положениями, написал и опубликовал монографию по теме докторской диссертации, добился её обсуждения на кафедре Черновицкого университета, где он в то время работал доцентом. Научный совет при Московском педагогическом институте им. Ленина согласился принять диссертацию к защите. И молодой учёный сдал её со всеми необходимыми документами в свой университет для отправки по назначению. Но в Москву документы не поступили. Только через год он узнал, что проректор университета Шепета Макар Терентьевич приказал диссертацию никуда не отправлять. Обновить документы ректорат отказался.
Поняв, что плетью обуха не перешибёшь, Леон решил, что диссертация, даже докторская, не стоит уже подорванного здоровья и материальных затрат.
Но и без защиты докторской диссертации Леон Коварский внёс ощутимый вклад в науку. Об этом красноречиво свидетельствует перечисление лишь некоторых фактов его научной деятельности.
Им опубликовано более 130 научных работ, в том числе 5 монографий, из которых одна персональная; он был членом оргкомитетов и редакционных коллегий ряда всесоюзных, республиканских и региональных научных, научно-практических конференций и научных сборников; он был одним из создателей и научным руководителем Черновицкого Социологического центра. Созданная и руководимая им Социологическая лаборатория Черновицкого университета, как и научная деятельность Леона Коварского, имела не только теоретическое значение, но и вносила ощутимый вклад в развитие народного хозяйства страны. К примеру, руководимый им исследовательский коллектив разработал и внедрил комплексный план социально-экономического развития города Марганец Днепропетровской области на 1971-1976 годы. План был одобрен и принят сессией городского совета, успешно реализован, дал большой социально-экономический эффект. Это был первый в Украине системный план развития города.
Реальный весомый социально-экономический эффект был получен от внедрения ещё 20 исследований, проведённых руководимым Леоном Коварским коллективом.
А многие аспиранты, ставшие впоследствии маститыми учёными, с огромным уважением, теплотой и любовью вспоминают своего мудрого и доброжелательного научного руководителя Леона Коварского.
Боевой путь и мирный созидательный труд ветерана отмечен двадцатью правительственными наградами, множеством Почётных грамот и званий.
Однако самой дорогой наградой Леон считает оценку своей деятельности его коллегами и учениками.
31 октября 1967 года газета «Шахтар Марганца» (Шахтёр Марганца) опубликовала очерк о нём «Человек и человечность». Автор его, Галина Швец, подарила Леону экземпляр газеты с дарственной надписью: «В честь 50-летия Великого Октября на память Человеку от стремящейся стать хоть немного похожей на него. Учителю от ученицы».
Вот лишь один фрагмент (в переводе с украинского) этого дорогого для Леона посвящения:
«Множество вопросов задают Леониду Семёновичу студенты. На каждый он отвечает, не задумываясь, десятками названий, событий, фактов. Меня же более всего интересует одно-единственное: что породило эту кристальную честность, бескорыстие, скромность и великодушие?
Детство? Оно обещало малышу нелёгкое будущее: маму он увидел только на фотоснимке – её заменил любимый отец. Он оставил сыну самое богатое наследство: 4-летний мальчик уже читал книги.
Возможно, юность? Её не было. Вместо неё – суровая зрелость: фашистские людоеды, смерть двоих самых дорогих людей – отца и сестры, первая седина в пушистых кудрях 14-летнего парня. Потом – детдом, непокорённый Сталинград, суровая Пермь – и он полуголодный, а чаще и совсем голодный, полураздетый в лютые морозы ещё студент строительного техникума, после лекций идёт работать для фронта.
...Война закончилась. Для 19-летнего Леонида, заведующего школьным отделом райкома комсомола, она начиналась сызнова, из-за каждого угла угрожая пулей озверевшего недобитка-бандеровца.
...уполномоченный райкома ездил по сёлам, быстро находил общий язык с молодёжью.
То была школа испытаний. Уроки мужества давали вооружённые стычки с бандитами, каждая из которых могла стать последней.
Знакомство с преподавателем математики Щербаковым решило его дальнейшую судьбу, вдохнуло в него веру в свои силы, помогло преодолеть семилетний перерыв в учёбе. Днём работали, ночами сидели над книгами. За год экстерном прошёл программу средней школы, поступил в вуз.
Диплом преподавателя истории. Какой ценой достался он Леониду Семёновичу! Да к тому же не за пять, а за три года. Про это знает только он да непокорно-гордая седина. Последний экзамен студента-заочника Черновицкого университета стал первым экзаменом на право называться Человеком с большой буквы.
Как-то мы с Леонидом Семёновичем разговорились о киноискусстве. На мой вопрос, что понравилось ему в фильме «Всё остаётся людям», лаконично и чётко ответил: Люди и человечность.
И мне без комментариев стало понятно, чем чарует всех он, тот, кто щедро дарит людям радость».
«Коллектив кафедры высоко ценит Вас, Леонид Семёнович как учёного, опытного педагога, активного участника общественной жизни университета, города, области, и как доброго, отзывчивого товарища, – говорится в приветствии к 60-летнему юбилею. – Вы заслуженно пользуетесь большим авторитетом, уважением не только профессорско-преподавательского коллектива, но и студенческой молодёжи университета».
В другом обращении к юбиляру его коллег в частности сказано:
«Была беда нашей Родине, и Вы её защищали мужеством. Наступило время возрождать её из пепла, и вы в солдатской гимнастёрке вышли на строительную площадку. Надо было поднимать молодёжь послевоенных лет, и Вы из райкома комсомола уходили на рассвете.
Рабочий, учитель, студент-заочник нашего университета, который ныне не только гордится вашими научными трудами, но хорошо помнит буйные кудри Лёни Коварского.
Годы, вы, как чуткие струны. В вас особая мелодия поколения, воплотившего в себе сталь и нежность, полёт фантазии и практицизм: выжить, выстоять, защитить, построить, учиться и учить. Эти годы мы считали не по Хроносу, а по результату. И удивляемся, до чего же молодой Вы – парень этих легендарных лет, до чего современный.
Много сегодня сказано добрых слов о вашей научной, общественной, пропагандистской деятельности. Увы, Ваша многогранность не до конца раскрыта.
Мы уверены, что не посрамим чести кафедры научного коммунизма и лаборатории социологических исследований университета, если высветим ещё одну грань вашего таланта – умение печь изумительные торты.
Поздравляем! Искренне очарованы духом, энергией, молодостью.
Ваши философы».
В унисон с этим звучат и слова Инессы Беднарчик, поздравившей в 2001 от имени женсовета ветеранской организации Леонида Коварского с днём рождения:
«Ваш вклад в жизнь нашей организации неоценим. Высококультурный, высокообразованный, высокопорядочный и просто хороший, душевный Человек, Вы своими делами, своим интеллектом, своей безотказной работоспособностью и ответственностью помогаете комитету на должном уровне выполнять возложенные на него задачи. И за это Вам большое спасибо.
Но женсовет особенно благодарит Вас за то, что Вы создаёте атмосферу доброго отношения, внимания, заботы, покоя, что так необходимо в ветеранской организации.
...Дорогой Леонид!
Примите, пожалуйста, наше коллективное признание в любви к Вам. В общении с Вами мы забываем о возрасте и обо всём, что связано с ним. Мы чувствуем себя не бабушками, не ветеранами, а женщинами, и даже ещё симпатичными.
...И в Ваш День рождения сказать мы рады,
Что Вас нам судьба подарила в награду».
Такие отзывы о себе герой нашего очерка часто слышит не только в дни рождения.
Леон с женой Жанной. 2009 год. Нетания
С того момента, как семья Коварских репатриировалась в Израиль, прошло уже много времени. Но её до сих пор помнят, уважают и нежно любят в стране исхода.
Вот, например, фрагмент письма, полученного четой Коварских из украинского города Ровно накануне нового, 2011, года от Лидии Соловьёвой:
«Здравствуйте, мои милые, дорогие, любимые, чудесные, самые замечательные для нас наши далёкие друзья!
Здравствуйте, наши драгоценные, самые лучшие, самые прекрасные Лёнечка и Жанночка!»
Люди, подобные Леону Коварскому, воистину составляют золотой фонд русскоязычной алии, но, к сожалению, не государства в целом. Невостребованность громадного опыта и огромного творческого потенциала наших бывших соотечественников является не только вопиющей несправедливостью по отношению к ним, но и наносит ощутимый ущерб нашему государству. Об этом уже давно пора бы задуматься власть предержащим, а не заботиться лишь о своём личном благополучии.
