Стихи
Ну, пропало. Ну, так получилось.
Я на этом живу языке.
Вот такая синица в руке.
Не ловил, а в руке очутилась.
Доведись мне родиться в Нёйи,
стал бы стеблем на поле Стендаля,
и пришли бы французы, скандаля:
мол, пишу, а слова не мои.
Моего не оставили мне –
ни полслова, ни такта мелодий.
Все досталось от их благородий,
что товарищей злило вдвойне.
Я искал маломальских высот,
с крыш на крыши спешил перепрыгнуть,
чтоб владельцам меня не настигнуть,
не унизить, не выставить счёт.
2017
ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ПОЛЯКОМ
Сел в самолет – и ты причислен к паньству.
Что мыслится, когда ты с детства пан?
Мне по душе расположенье к пьянству
и умиленный взгляд на Ватикан.
Я поменял бы свой язык на е’зык:
как он журчит, как шелестит листвой!
Он даже в брани выхолен, не резок
и держит свой анапест осевой.
Я хцял бы стать большеголовым, русым,
высокорослым щеголем в кашне.
Он любит, ест и молится со вкусом
и не забыл, как ставят хлеб в квашне.
Равнины, горы, города, озёра –
всё видится ему сквозь кисею времён,
сквозь ритм неповторимого узора,
что здесь из рода в роды сохранён.
Я стал бы свой, побудь я здесь подольше,
но ощутил и в несколько минут,
как рвется сердце от разделов Польши,
как ненавистны все, кто клал под кнут.
2016, Гданьск
***
Огромный огнедышащий орган,
готовый пробуждаться, как вулкан.
Вот глас неопалимой купины.
Вот зов неодолимой глубины!
Его звучаньем небо налито,
как северным сиянием. Никто
на этом языке еще не смог
так передать орган сквозь рокот строк…
2016
ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ В ОКТЯБРЕ
В годовщину лицейскую место в застолье
отыщу и придвину к столу табурет.
А столы простираются в чистое поле,
и не счесть набежавших на этот банкет.
Я плесну себе водки в стаканчик картонный
(кто не в списке, на тех не хватило стекла)
и с соседями чокнусь — смущенный, польщенный
неожиданным братством, порывом тепла.
Друг степей, или кто там, так вдумчиво глянет,
ныне вовсе не дикий нальет по второй.
Третий дружбу лицейскую тостом помянет.
Ну и что? Фантазировать не запретишь.
Я теперь друг пустынь, апельсинов, оливок.
Уж никак не меня он себе представлял.
Ничего; и в беде, и при картах счастливых
на его языке я стихи составлял.
Потому и впускает меня персонал.
Это он, не найдя для сближенья условий,
побудил меня сделаться тем, кто я есть.
Это с ним я на русском изрядно усвоил
три понятья: взыскательность, вольность и честь.
2015
***
Фридрих, «падающего подтолкни»?
Я тебя подтолкну: катись
в ад, где ты разводил огни,
вольный ум, бунтовщик, артист.
Ты ведь падал, когда отвергал Христа,
предвещая триумф орде.
Ты советовал к женщине без хлыста
не ходить. И ходил в бордель.
Для чего, скажи нам, в борделе хлыст?
Там тугой кошелёк в чести.
Если ты не садист. А если садист,
дополнительно заплати.
Фридрих, стоило ли оно того,
чтоб живым заточили в ад?
Фридрих, всё мое существо
состраданье сжигает, брат!
ИСПОВЕДЬ
Я небольшого роста, с лицом наигралась оспа,
левую руку в локте не разогнуть до конца.
С детства ходил в заношенном, не наедался досыта,
трусил пощёчин отца.
Видел щеголеватых, закормленных, забалованных,
с фортепьянами, гувернёрами, собственными экипажами.
Был я для них сапожничий сын,
воняющий потом сапог и ваксой. Ноль
был я для них. Но голова-то варила:
не только где что добыть, но и как понимать
тонкие речи, умные книги, скрытые мысли. Они и не знали,
что в голове у сморчка пылает яркая лампа —
это виднелось в его глазах, но казалось всего лишь
тёплым, сердечным взглядом, принятым у грузин.
Десятилетья прошли, пока вас стало сносить,
как ураганом, высокомерьем и беспощадностью этого взгляда.
Будь у меня достойный сын, и спроси он,
как я достиг вершины, я пожал бы плечами. И в самом деле.
В драках меня победить было бы многим нетрудно.
Эти красавчики и атлеты – я понимал,
кто из них против кого в поисках верховенства,
и оставалось пустить слушок или кинуть фразу,
чтобы один попёр на другого. В том, чья возьмёт,
я обычно не ошибался; это талант – предвидеть,
кто окажется круче, кто привлечёт
доверие стаи.
Надо уметь оказаться с тем, чья взяла.
Вот ты уже и в отряде! Но и внутри отряда –
дай проклюнуться властолюбцам, пусть посоперничают, подерутся,
кто-то кого-то спихнёт, а ты –
снова с вычисленным фаворитом, в свите.
Дальше – создай себе тихую, верную группу поддержки,
всем обещай повышенье и уходи в ожиданье.
Чуть фаворит споткнулся (а ты это скрытно готовил) –
щёлк, и ты в его кресле! А вот теперь…
Одного за другим вышвыривай из берлоги
всех, кто метит в хозяева! Одного за другим
отстреливай набегающих издали – разобраться,
что произошло с их патронами и как ухватиться за власть.
Отстреливай, люди поверят,
что эти начальнички были шпионами,
что супер-шпионами были и их
высокопоставленные патроны.
Люди, в это не верящие, сами, поди, шпионы
в глазах соседей. Либо к этому склонны.
Люди, сынок, легковерны. Особенно в страхе.
Действуя смертным страхом и лестницей привилегий,
сложишь вокруг себя
хоры поющих славу,
толпы дерущих шкуру с нижестоящих,
сонмы доносчиков и когорты
палачей, готовых по первому слову… Люди,
прямо скажем, некачественный товар.
Некоторое время я удивлялся, сынок, что навыки действий,
приобретённые в школьном дворе, в тайном кружке,
в камере заключенья, –
так же работают в международных сферах,
если добраться до высшей власти. Смена масштаба
не изменяет приемов. Раньше ты дело имел
с Колей, Ашотом, Резо, Эдуардом; теперь
будут их звать маршалами и послами,
будут адольфы, уинстоны, франклины… Суть –
та же. Не дать обнаглеть. Заставить подвинуться.
Выждать момент – и прижать. Выбрать момент – и в глаз.
Так называемые народные массы
в большой политике – всего лишь глина для лепки.
Полости для заливки. Тот, кто не понял, — дебил.
«Хороший» ли я человек, спрашивать глупо, сынок.
Здесь не бывает плохих и хороших. Есть
выигравшие и просравшие. Живые и сдохшие.
Выживший, кстати, куда как хорош в сравнении с трупом.
А я полмира дрожать заставил. Сплотившиеся вокруг меня
дрожали от счастья, что прочие мрут от страха.
Я дал своим людям смысл и задачу жизни.
Я им дал оправдание смерти, чёрт подери!
Кто это сделал прежде? Моисей? Иисус? Карл Маркс?
Часть жизни шла у людей, как у мышей, тараканов, – обычное дело.
Однако другая часть протекала в легенде! В битве
за меня, а значит – за истину, за справедливость,
за счастье сплотившихся братских народов.
Так что хватит считать десятки миллионов трупов:
гибнут и в эпидемиях, и в наводнениях, мрут и от голода.
Подсчитайте сотни миллионов вспышек
гордости и восторга – хоть на парадах, хоть на краю могилы.
Бункеров я себе понастроил – Хеопсу не снилось.
Поколения мною выпестованы и мною же сметены,
как метлой. Вижу сквозь неизбежную пыль возрождённое
величественное зданье Российской империи.
Такого ещё не бывало. И на фронтоне –
на веки вечные мой профиль, не сбить, не содрать.
Это я, и что вам за дело, что я небольшого роста,
с лицом, на котором осталась оспа,
с левой рукой, не разгибающейся до конца,
с детским страхом пощёчины от отца.
2014
***
Могилы родителей – это во мне.
Не я к ним хожу, а они — во сне —
приходят ко мне. Из квартир, не могил.
И я их люблю, как живых не любил.
Мне снятся квартиры. Но это не те,
где жили мы вместе почти в нищете.
Три комнаты вижу. При двух проходных.
Там темная мебель и полки для книг;
там пол устилает истёртый палас
(его во дворе выбивал я не раз);
там крупные тумбы стоят по углам,
и в каждой приёмник и телеэкран;
и папа, как дух, заронённый в эфир,
без устали смотрит и слушает мир;
а мама снаружи, над грядкой, где лук,
вбирает вполуха донесшийся звук,
а с ней собеседует парень-сосед,
и к тётке у парня такой пиетет!
А ты-то, а ты-то? Еще не дошло,
как с мамой и папой тебе повезло?
Я ими введен в поэтический цех,
я к музыке ими же был вознесён:
отец – это Бах, фортепьянный концерт,
а мама – скрипичный концерт, Мендельсон.
И встреча во сне – это встреча в раю,
где дали мне десять минут на визит.
Вот только на вас погляжу — и свалю
в пределы, в которых мне быть надлежит.
2016
ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ
Так вот зачем я здесь: любить и воспевать
страну преображения народа.
Лишь здесь к нему пришла духовная свобода:
из почвы эпоса, из русла водовода,
из долга воевать,
из разума, который за века
примерил маски всех осуществлений
и вырвал нас из круга унижений
и ввел в надел Земли и Языка.
Из мастерских, из лавок и контор
из хедеров, из шляп и лапсердаков,
из благочинных толп, где каждый одинаков,
нас вбросили сюда, на собственный простор.
В нас пенятся наречья разных рас,
в чьем поле выживать пришлось нам.
Чужой духовный груз не отягчает нас –
он стал нектаром медоносным.
Итак, теперь не надо порывать
с народом собственным, чтоб досыта напиться
вином искусств, наук, волшебных интуиций,
чтоб на земле взрастать и на земле трудиться
и бесшабашно пировать.
Отныне личности дана палитра вся:
ремесленник, поэт, на поле боя — витязь.
И разные миры – Париж и Витебск –
Шагалу не нужны как полюса.
Я выйду в надоевшее мельканье
физиономий, создающих фон,
и скрытое увижу прорастанье
бездонных смыслов, небывалых форм.
И каждому холму, и каждому цветку,
и скоростных развязок лепестку,
и небоскребу, и стогам на пашне
я радостное завтра предреку
и подивлюсь их стойкости вчерашней.
Кто сосчитал, какая нынче рать
зовет с трибуны, с минарета
татуировку Ветхого завета
с людского рода вместе с кожей снять?
Мы в прошлом веке сгинули в печах.
Но что-то сходное стряслось и с этим веком,
И едут байроны не в помощь грекам,
а на подмогу тем, кто сеет страх.
Десятки лет – не возраст для страны.
Но дайте срок! Нет, не давайте: сами
его возьмем. Мы сделались бойцами,
и недругам не проломить стены.
Мы обновим язык и нотный строй,
мы в живопись внесем изысканность Вламинка
и Левитана трепетный покой.
Мы создадим сырой воздушный слой
над пеклом предприятия и рынка.
Да, мы еще грубы, толчемся в суете,
но эту загнанность уже венчает сила,
чтоб воля к истине, любви и красоте
сквозь накипь догм отважно проступила.
Скажу согражданам, в ком неуёмна прыть
разрушить дух страны и с тем ее прикрыть,
ее народ из Палестины выбить:
— Пока успели вы страну возненавидеть,
мы только начали, как жизнь, ее любить.
2011 — 2016
КУПОЛА
Мне снилась церковь в отсвете ночном,
вся облицованная красным кирпичом,
включая купола.
Я знал во сне, что не бывает так,
что этим зрелищем какой-то тайный знак
судьба мне подала.
Вам снится плоть, сказал бы доктор Фрейд.
Но к доктринёру этому я впредь
не обращусь со сном.
Каким бы ни был сексуальный фон,
момент непредумышленности форм
твердит мне о другом.
Явление кирпичных куполов —
пусть небольшой, но собственный улов
на зов моей блесны.
И счастлив я, что всё еще живу,
и поиск артефакта наяву
продлился в сны.
2017
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer6-dobrovich/
