***
ветер гонит следы в залив,
воздух прозрачен и тень легка,
если кто тебя так любил –
плачь обо мне, река.
волна загребает кролем песок,
душой и телом крепка,
вытекая в дверной глазок,
плачь обо мне, река.
стынет лист и рука холодна,
и над тобой река
мутнеет, только и ты одна –
плачь обо мне, река.
лёд нарастает день ото дня,
тяжелеет под ним строка,
и промерзая до самого дна,
плачь обо мне, река.
плачь в тишину, не тая греха,
в край, прощаясь с обрывом,
ты всё ещё плачь обо мне, река,
cry me a river.
***
гроза заплетала косы лиловым жгутом
и шнуровала покрышку моря крест-накрест,
набирало силу шато мутон
полнотелой грудью в объятьях дакнесс.
тьма, пришедшая с моря, набросила сеть,
собирая тройную подать с лампады
в туго наполненный боекорсет,
переживший рим и его упадок.
в порту прижимались к стенке слоны,
многозвенная цепь гудела от напряжения,
нарезные башенные стволы
ощупывали пространство и время.
одно из них протекало. в его дыру
смывались римские водостоки,
акведуки, разлуки и весь домен ру,
сработанный рабами на востоке.
откупорить гран крю, лиловая змея,
глаза закрыв, свернулась на подушке,
светает, и остывшая зола
сквозь сон бормочет пушкина на пушту.
***
так давно, что запах смазки затвора напоминает, ты всё ещё дома,
натасканный распознавать силуэт фантома
против солнца и на догонном курсе,
запуская руку в халатик нюрси.
так давно, что забыли за сбором ягод,
у деревьев уши, язык у ябед,
на вечерней поверке ряды редеют,
за майором петровым ушёл майор деев.
на границе тучи ходят стаей,
гремя огнём, сверкая блеском стали,
петух кукует третий раз подряд
пионерский боевой отряд.
трубач взывает к спящим безмятежно,
под локоток товарищ мисс надежда,
богиня старокомсомольского пробела,
в кармане согревает парабеллум.
таки давно, в не лучшем из отечеств,
где, в силу урождённости, калечен,
и ямка на плече не от снежка,
чтобы к прикладу ладилась щека.
давно настолько, что ружейным изотопом
пропитана в полураспаде сфер,
ложится отпетая насмерть пехота,
рождённая в ссср.
***
ещё свежо. прошедшим ливнем
напоен воздух и луга,
и самолетик реактивный
роняет бомбу на врага.
задравший голову астроном
следит её земной полёт,
гроза окликнет дальним громом,
но прежде вспышку разольёт.
вот вспышка слева, вспышка справа,
накройся, пряча кисти рук,
давай, скорей под одеяло,
как наставлял нас военрук.
вода стоит в пустых глазницах,
стекает струйкою лазурь
в песочницу, игра зарница
и счёт с нулями амбразур.
за перелеском отголосок
той неоконченной игры,
где папиросы и матросы
под рельсы шпалами легли.
за полустанком полустанок,
следит за небом звездочёт,
роняет маленький гагарин
войны незавершённой счёт.
***
два валентных электрона,
атом цинка в бороде –
вся любовь, гормон с гармонью,
никогда, никак, нигде.
перевыпитых любовей
послевкусие бордо,
бредит бочкой сивый овен,
в ожидании годо.
бродит бочкой дух крылатый,
дуб набухший почку дал,
это всё виновник – пятый,
перевыпитый тантал.
это всё – удары грома,
провозвестники грозы,
по-над морем реют дроны –
все бараны сочтены.
вот они всплеснут, кудлаты,
златорунной чешуёй,
воспаряет скот рогатый,
мелкий скот с большой душой.
***
ещё не случилось, но предгрозовые разряды
сплетались змеистово, эльмы вконец ошалели
на проводе коротко замкнутых взглядов,
батистовый занавес вздрагивал, вытянув шею,
на радость гальвани при каждом порыве из щели,
пока не был сброшен на спинку сутулого стула.
гроза подступала, примерная дочь адонаи,
читая раскатисто грозную ругань катулла,
в затылочной ямке стояла вода слюдяная,
чтобы обернуться козлёночком, к ней припадая,
и пить её долго. игристые капли катались как бусы,
их перебрать не хватило бы ночи, ложбинкой стекая,
пугливо, прятались в тень, пара зёрен робусты
отвердевали под пальцами, губы кусая,
и выше фудзи вставала волна хокусая.
***
море охрится, когда косой свежак
пилит волнами отмель, оглядываясь на восток,
искры песка обжигают, словно ручной наждак,
с визгом рвущий свой поводок.
разбойник сметает косу в бугаз,
шкурит унылый берег и сыплет опилки брызг,
воет струной электрички мост-контрабас,
с утра надравшейся вдрызг.
она размазывает тушь по стеклу,
её машинист сошёл на платформе с рельс,
пусть они не сойдутся в пасьянс, никому –
моряку, бригадиру, пилоту стелс…
дурной баклан вываливает язык,
упираясь крылом-костылём в поток,
его несёт в направлении оз.сасык
и не в помощь ему батог.
если бы он с тошнотой посмотрел вниз,
где рельсы сходятся, искривляя мост,
там зарёванная вскарабкалась на карниз
и со всхлипом выпрямляется в рост…
горизонт продавлен, старый матрас,
силою обстоятельств, выпавших на её веку,
линза пространства мутнеет, как рыбий глаз,
когда уже пофигу.
***
стынут скользкие русалки
в алюминиевом отливе,
опостылело русалкам,
что на них глядят брезгливо,
блекнет видимость заката,
пахнет заревом и дымом,
их водянка в три наката
под волной неутомимой,
там на дне морские раки
пилят цепи, точат якорь,
замирают зодиаки,
надышавшись аммиака,
тянут руки брадобреи,
мертвецы волочат сети,
упоительный вермеер
фотокамеру калечит,
эта камера обскура,
это камера платона,
тенью бродит птица кура,
носит тень яйца платона,
чахнет в поле экскаватор,
пограничная траншея
тянется ему в кильватер
строчным лаем москвошвея.
***
на крик ревуна туман приходит, развесив лосем рога,
разевает сабвуфер и капли дрожат, и совсем провода
промокли, и соль оседает, чтобы слизал туман,
а ревун зовет корабли, уходящие в океан,
и некому дернуть стоп-кран.
постой, пароход, колотящийся дрожью, машина в ходу
и капли, как пальцы на поручнях, крепко вцепились, чтоб скрыть ерунду,
стучащую в левый висок, механический вой
настигает за мысом голодным волком конвой,
не разбирая, где свой.
кильватерный след крошится мелом на серой доске
и туман, уходя, оставляет босые следы на песке,
и ревун затихает под утро, а губы ещё солоны,
облизавшей их и утолённой волны,
и не вспомнить имя страны.
