Вместо предисловия
Муза прилетала к нему во сне, но, не добудившись, улетала обратно…
Откровения от Морфея
ПосЁлок, который мечтал стать Городом
Сколько Он себя помнил, Его всегда называли Посёлком Городского Типа. Хотя до «городского типа» Он явно не дотягивал. Так, небольшое село на обочине огромного лимана. В сорока километрах клокотала жизнь большого города, а у лимана царило полное спокойствие, изредка нарушаемое драками «улица на улицу». А так как улиц было всего две, то и драки происходили нечасто. Правда, раз года в четыре случалось и событие покруче – массовое побоище с соседней деревней. Этакое олимпийское троеборье местного значения: бокс, владение боевым сельхозинвентарём, и для проигравших – бег на малую марафонскую дистанцию от олимпийского выгона до своего населённого пункта. Место сражения служило постоянным пастбищем раздора, но, как и положено на олимпиадах, на время побоища все остальные боевые действия из-за выгона прекращались.
Других развлечений у жителей не было. Даже пьянства особого на селе не наблюдалось, хотя самогон гнали исправно. Мужиков в селе было раз-два и обчёлся, а от баб какая польза в смысле пития?
Сельчане особо не задумывались об отсутствии светских развлечений, а вот Посёлку их сильно не хватало. «Так вся жизнь пройдёт мимо», – думал он долгими зимними вечерами, вздыхая так, что избы начинали потрескивать, и старики, обратив взор на заиндевевшие стёкла, говорили, что такого мороза не припомнят. Происходило это каждый год и, следуя логике, за время жизни стариков уже давно должен был наступить ледниковый период.
Если бы Посёлок был человеком, Он бы бросил всё и уехал. Так поступали многие его жители. Учиться ли, работать ли – какое это имело значение? Главное – выбраться из обволакивающей безысходности. Но куда уедешь, если ты не человек, а всего лишь село. И оставалось лишь мечтать, что когда-нибудь Он станет большим, пусть районным, но всё-таки центром.
Изменения пришли неожиданно. Как-то мимо проезжал иностранец. То ли с деловым, то ли с дружественным, а то ли просто с визитом. Остановившись на высоком берегу и окинув взором окрестные красоты, он вздохнул полной грудью и молвил, как некогда русский царь: «Здесь будет город сооружен». С высказываниями царя иностранец знаком не был и даже вряд ли подозревал о его существовании, поэтому цитата получилась неточной. Но для Посёлка и эта неточная фраза, сказанная к тому же на непонятном языке, была как манна небесная. «Вот оно, начинается», – обрадовался Он.
Вскоре выяснилось, что радость была преждевременной, и для зарубежного благодетеля превращение села в город являлось не главной задачей.
Первым делом – на окраине появились вагончики строителей, вторым – зачем-то огородили всеми любимый выгон на берегу лимана, как потом оказалось, вовсе не из пацифистских соображений. И закипела работа. Рычали экскаваторы, визжали бетономешалки, чадили проносившиеся по сельским улицам КАМазы. Постепенно из-за трёхметрового забора начали вырастать не стройные жилые кварталы, как хотелось бы Городку, а уродливые переплетения труб, которые и в страшном сне не могли присниться даже иностранному инженеру Эйфелю.
Центральные СМИ во все рупора раструбили, что строится огромный завод, который положит начало целой отрасли. Это чрезвычайно радовало нашего героя. «Чем крупнее завод, тем больше рабочих, а значит и населения, и тем скорее я стану настоящим Городом», – думал Он. И постепенно его предчувствия начали оправдываться.
Сельские улицы заасфальтировали, что вызвало недовольство у местных коров, не привыкших бить копыта о твёрдое покрытие. Впрочем, до забастовок не дошло, так как в связи с отсутствием выгона поголовье крупного рогатого скота вскоре сократилось до одного зоотехника.
Главную улицу переделали из отрезка бывшего стратегического шоссе и превратили затем в пешеходную зону. Чтобы не ломать стратегию, иностранец проложил объездную дорогу, заставлявшую чертыхаться всех дальнобойщиков. За шоссе худо-бедно следили, а объездная дорога никакой сметой не предусматривалась. На центральной площади, расположенной, естественно, в центре, воздвигли трёхэтажную «высотку» мэрии с городскими часами на башне и чугунной табличкой «Мерия». Табличку отлили с орфографической ошибкой, но переделывать никто не стал. Наоборот, местные жители чрезвычайно гордились достопримечательностью, справедливо полагая, что такой ошибки нет больше нигде на просторах когда-то великой страны.
И бывшее село стало как две капли воды напоминать рабочие посёлки на родине иностранца. На иностранчине такие посёлки назывались городами, и наш герой приготовился с гордостью носить это имя.
Но недовольные всегда найдутся.
Поползли слухи, что завод чрезвычайно опасен, и именно поэтому иностранец решил построить его здесь, а не у себя дома, где такие вредные производства запрещены.
Чтобы пресечь слухи, завод объявили секретным, и с поступающих на работу стали брать подписку о неразглашении.
Кто-то сообразил, что секретным заводом не может владеть иностранец, и последнего сократили, впрочем, выплатив ему изрядную компенсацию.
Посёлок все эти события волновали мало. Для него было главным, что сам Он рос, жителей становилось всё больше, а его имя стало известно далеко за пределами, причём не только стараниями обиженного иностранца. Единственное, что огорчало нашего героя – пресловутая формулировка «городского типа», от которой никак не удавалось избавиться.
Шли годы. Завод, теперь уже национализированный, успешно функционировал на иностранном оборудовании, платил своим работникам зарплату и строил жильё, школы, детские сады. Однажды по просьбе Посёлка он воздвиг огромный Дворец культуры, который местные жители тут же стали называть наш Оперный и рассказывать, что подобного ему нет на всей европейской части. С тех пор Завод и Посёлок подружились, и их даже начали путать. Наш герой поделился с приятелем своей заветной мечтой, и тот обещал помочь. Они вообще старались помогать друг другу, особенно в трудные времена. А они вскоре и наступили.
Менялась страна, деньги, памятники. Как-то вдруг выяснилось, что раньше Посёлок назывался Селом, Хутором и даже Куренем. Появились люди, предлагавшие вернуть исторические названия, но с этим Посёлок смириться не мог, вплоть до лёгких земельных трясений.
Другие историки откопали, что именно в этом селе задушили одного русского императора. Зачем царю понадобилось переться через всю империю, чтоб принять удушение именно здесь, – этим вопросом историки себя не утруждали. Они даже предложили поставить царю памятник, не столько из любви к самодержавию, сколько из нелюбви к северному соседу. Против этого Посёлок не возражал, справедливо полагая, что в настоящем Городе памятников должно быть много.
С номерного предприятия через многочисленные дыры в заборе постепенно вынесли все секреты. В конце растащили и сам забор, а с массивной чугунной вывески «Почтовый ящик № …» сбили номер, тем самым усугубив секретность. Посреди выгона осталась стоять проходная, охраняемая столетним дедком.
Дедок стоял насмерть со дня основания завода и пережил всех директоров. Увольнять старика боялись, так как на лацкане ветерана красовался значок «50 лет ВЧК-КГБ», и по его собственноустному утверждению: «Мне сам Феликс Эдмундович пропуск предъявлял». Сомневающимся дед предъявлял замусоленное до полной обезличенности удостоверение, которое могло бы оказаться читательским билетом в местную библиотеку, если бы: а) дедок умел читать и б) на корочке не красовалась собственноручная подпись: «Ж. Феликс». Подпись крепкий старик регулярно подновлял послюнявленным чернильным карандашом.
Завод же, несмотря на большие перемены, продолжал действовать и приносить стране изрядную прибыль. Он даже, чтобы порадовать друга, сделал ему ко дню рождения подарок – красивейший каскадный фонтан, которому позавидовал бы даже Петергоф. И как оказалось, этот фонтан пролил последнюю каплю на мечту нашего героя.
Бьющие в небо струи, а вместе с ними и завод заметили наверху. «Как же так, – подумали свыше, – есть нечто, которое приносит абстрактную прибыль, а не конкретные бабки. Непорядок».
И завод выставили на аукцион.
А поскольку возникли опасения, что покупателей, готовых платить конкретные деньги за изношенное оборудование, не найдётся, решили повысить привлекательность лота, изменив статус его месторасположения.
И на въезде со стратегического шоссе вместо опостылевшей нашему герою таблички: «Посёлок Городского Типа» появился новый гордый, выполненный на государственном языке указатель «Мiсто ПГТ».
Коллекционер
Книга была где-то в городе. Это Коллекционер знал абсолютно точно. Вернее, чувствовал. Точнее, предполагал со стопроцентной степенью уверенности. Коллекционер никогда не ошибался в таких вещах и привык себе верить. Книга! Была! В городе!
Коллекционер очутился в нём случайно, – его «Москвич» заглох на объездной дороге, споткнувшись о небольшую ямку, на которой в других условиях он бы даже не подпрыгнул. Причиной инцидента стал водитель встречной фуры, выскочившей из-за поворота так неожиданно, что Коллекционер еле успел отвернуть. Впрочем, из-за малости радиуса кривизны объездной дороги предъявлять кому-либо претензии было бы глупо.
Выйдя из машины и чертыхнувшись вслед дальнобойщику, Коллекционер залез под капот и приуныл. Поломка оказалась не серьёзной, но вредной, и починиться своими силами не представлялось возможным. Коллекционер оглядел окрестности в поисках станции техобслуживания и вдруг почувствовал, что эта поломка неспроста. КНИГА НАХОДИЛАСЬ ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ!
Решение пришло мгновенно – надо задержаться и искать. Как по мановению волшебной палочки, из-за злополучного поворота появилась машина с надписью «Ремонтная». И уже через полчаса Коллекционер на ожившем «Москвиче» въезжал в город.
Легализоваться получилось просто. На столбе у мэрии висело объявление о продаже старого дома, причём за вполне умеренную цену. Особо требовательным к бытовым условиям Коллекционер не был никогда, хоть и в средствах стеснения не испытывал. Его антикварно-букинистический бизнес, оставшийся в другой стране, был отлажен настолько, что управлять им можно было из любой точки земного шара – по интернету.
Оформление покупки заняло на удивление мало времени, и первое, что сделал новоявленный домовладелец, вступив на порог своего домовладения, – это полез на чердак. На разборку накопившегося там хлама пришлось потратить несколько дней. Строение представляло собой чудом сохранившийся флигель бывшей помещичьей усадьбы. Чердак хранил отслужившие предметы домашнего обихода века за полтора. На языке обывателей это называлось мусор, а среди знатоков – раритеты. Когда Коллекционер рассмотрел их, стало ясно, что покупка дома оказалась удачной. Дом окупился полностью и даже принёс небольшую прибыль. Единственное, что огорчало, – отсутствие Книги.
Книга была заветной мечтой Коллекционера. Существовала она в единственном экземпляре и пока никому из серьёзных людей не принадлежала. В каком веке её издали, даже представить себе трудно, потому что даже папирусные книги так долго не живут. Что в ней написано, также никто не знал. Известно только, что называется раритет «Книга Счастья» и стоит невероятно дорого. Правда, для тех, кто знал её истинную ценность. Для остальных Она выглядела стопкой обветшалой бумаги, облачённой в такой же обветшалый переплёт. И существовала опасность, что нынешние владельцы могут принять папирус за бумагу и отнести Книгу в макулатуру.
О! Макулатура! Это идея! Коллекционер помнил времена, когда за дефицитную книжку люди готовы были отдать вещи гораздо более ценные, чем новоизданные Дюма и Джек Лондон. Собственно на макулатуре он и сделал свои первые деньги. Договорившись за бутылку с несколькими пунктами приёма, он стал рыться в кучах старых газет, и, поминутно чихая от пыли и миазмов прелой бумаги, выуживать непреходящие ценности.
Когда б вы знали, из какого сора вырастают ранее неизвестные стихи Анны Ахматовой, вы бы не морщили сейчас нос, а читали дальше.
Первые дни на приколоченную к дому Коллекционера вывеску «Пункт приёма макулатуры» никто не реагировал. И только когда он сделал внизу разъясняющую приписку: «старые газеты, журналы, книги», к нему потянулся народ.
К счастью, газет несли немного. Видимо, прежние книжно-дефицитные времена изрядно порастрясли старые запасы, а новых печатных СМИ здесь не выписывали, предпочитая узнавать новости по телевизору. Журналы тоже не пользовались особой популярностью. Зато книг натаскали изрядно.
Больше всего приносили различные покет-букные детективы, но попадалась и литература художественная. Много сдавали учебников – свидетельств обязательного среднего и выборочного высшего образования. Встречались научные и научно-популярные трактаты. Имелись в достаточном количестве детские издания сильно прошлых лет. Зачитанные до дыр, они приобрели ещё большее обаяние. Но главной Книги так никто и не нёс.
Томов набралось на добрую библиотеку районных размеров, которую Коллекционер со временем и открыл. Вначале он сомневался, что люди, продавшие свои книги, пойдут читать их же в библиотеку, но его сомнения быстро развеялись. Оказалось, что народ до сих пор тянется если не к знаниям, то, по крайней мере, к детективным покет-букам.
Библиотека, кроме общественно-полезного значения, приносила конкретную пользу и её содержателю. Она давала возможность Коллекционеру расширить круг поисков. Теперь под предлогом закупки новых фондов он ходил по домам и перезнакомился с населением практически всего городка. Но к заветной цели не приблизился ни на шаг, хотя всё больше убеждался, что Книга где-то рядом.
Оставалась одна надежда – библиотека завода, но попасть в неё было проблематично, так как завод считался секретным, а допуска у Коллекционера, как у представителя другого государства, естественно не было. Наш герой уже подумывал под покровом темноты проникнуть в заводоуправление, но тут помог случай.
Однажды в его библиотеку зашла девушка. День выдался пасмурным, но Коллекционеру вдруг почудилось, что солнце вспыхнуло внутри дома и осветило своей улыбкой убогие самодельные стеллажи. Каждый потёртый книжный переплёт засиял, будто бы только-только после реставрации, а паутина по углам приобрела радостный золотистый цвет.
Девушка оказалась заведующей той самой заводской библиотекой, и пришла с деловым предложением. Предложение начиналось со слов: «Как вы, наверное, знаете, завод сейчас переживает не лучшие дни…». Дальше Коллекционер не слушал, но вовсе не потому, что не лучшие дни переживала вся страна. Журчание нежного голоска буквально заворожило его, закружило, сделало бестелесным и вознесло на вершину блаженства. Он даже не сразу понял, что судьба послала ему долгожданный шанс, и только услышанное как бы с небес слово «Книга» вернуло его на землю.
– Что?.. – приходя в себя, выдавил он.
Девушка слегка озадаченно взглянула на Коллекционера, и этот взгляд вызвал в нём очередной прилив эйфории. Пожав плечами, девушка повторила: руководство завода знает, что он покупает книги, и интересуется – не согласился бы он приобрести часть заводской библиотеки. Список у неё с собой.
Дрожащими руками Коллекционер взял список. Пробежав глазами строчки ничего не говорящих ему научно-технических терминов, он уткнулся в последнюю запись: «Дореволюционное рукописное пособие на иностранном языке. Сохранность плохая. Текст практически выцвел. Особой ценности не имеет». «ОНА!» – почувствовал Коллекционер.
– Сколько вы хотите за это? – дрожащим от волнения голосом прошептал он.
– Все фонды стоят пять тысяч, но можно поторговаться, – сказала девушка и взглянув, куда упирается его палец, добавила, – а это, если договоримся, мы можем вам презентовать.
В ожидании он не мог найти себе места. Ещё совсем немного, и сбудется мечта всей его жизни – он увидит ЕЁ. Её глаза, волосы, услышит её голосок…. Впрочем, какие глаза и волосы. Он же ждёт Книгу! Книга не умеет говорить. Просто её голосок может очаровывать… Опять! Наваждение какое-то…
Он даже не услышал, когда подъехала машина, и только когда солнышко вновь вошло в его дом, пришёл в себя.
– Вот, пожалуйста, наш презент, – сказала девушка и протянула ему свёрток.
Как величайшую драгоценность, он взял в руки Книгу и раскрыл её. Первая страница была чистой. Вооружившись сильной лупой, он изучил поверхность листа и убедился, что никакого выцветшего текста там нет. Коллекционер перевернул страницу и обнаружил, что там тоже ничего не написано. Так же как и на следующей, и на следующей, и на следующей… «Да что же это такое?» – разволновался Коллекционер. Книга Счастья сияла нетронутой белизной.
И только на заднем форзаце он обнаружил чуть видимую надпись: «Вот ты и нашёл своё счастье!».
Коллекционер медленно закрыл книгу и поднял глаза на девушку.
Восьмая нота,
или
Кларнет в России больше, чем кларнет
Восьмая нота приснилась Пенделееву под утро. Он даже вначале не понял, что именно подняло его с постели. И только когда чистил зубы, вдруг осознал – вот же оно, открытие! И как всё просто! Даже удивительно, что никто раньше не додумался. Нота звучала в мозгу, не похожая ни на что слышанное ранее.
К музыке Пенделеев имел весьма отдалённое отношение. Просто любил хорошую и старался не замечать плохую. У него даже слух был, несмотря на регулярные подначки жены. Ну не любила она, когда муж по утрам напевал в душе. «Моему Дмитрию Ивановичу медведь на ухо наступил», – с очаровательной улыбкой клеветала она подругам.
Сама жена считала себя в музыке специалистом. Она работала гримёром в оперном театре, и ей приходилось часто общаться с вокальными знаменитостями, а один раз даже гримировать известного тенора. Правда, тенор к тому времени уже перешёл рубеж преклонного возраста, стал хуже слышать и поэтому никак не реагировал на её попытки завести светскую беседу. Тем более что говорила мастер макияжа по-русски, а тенор понимал только по-итальянски.
К домашнему эксперту и прибежал Пенделеев со своим открытием. Супруга внимательно выслушала своего Димасю, покрутила пальцем у виска и прокомментировала в том духе, что его «медвежья болезнь» прогрессирует. Хорошо хоть не заразна. Дмитрий Иванович обиделся. Он решил доказать супруге, насколько прекрасен найденный им звук.
Продемонстрировать восьмую ноту оказалось затруднительно. Нота по-прежнему звучала в мозгу, но напеть её почему-то не получалось. Пенделеев несколько раз попробовал, и голос из кухни попросил, чтобы он прекратил дразнить кошку. Да и сам изобретатель чувствовал, что голосовые связки издают что-то не то. Может быть, жена была не так уж и не права?
Дмитрий Иванович залез на антресоль и снял пылившийся там кларнет. Инструмент остался от уехавшего на ПМЖ дяди-лауреата вместе с кошкой и нотами, в отличие от кошки и нот. Мышей он не ловил, в макулатуру его не принимали, а просто выкинуть – не поворачивалась рука, как-никак национальное достояние. Во всяком случае, именно так объяснили дяде на границе, отбирая у музыканта средство существования.
Пенделеев дунул в кларнет, пробежался по клапанам и убедился, что нужного звука не происходит.
По образованию Дмитрий Иванович был инженер, а по призванию – мастер золотые руки. После их прикосновения любой прибор вновь начинал работать, упавшая полка как бы сама собой становилась на место, и даже маявшаяся животом кошка вдруг выздоравливала. Пенделеев взял дрель и начал колдовать. Почему нужно сверлить дырочку именно в этом месте, он объяснить не мог. Просто ему так подсказывала интуиция, а ей он привык верить. Интуиция и на этот раз не подвела. Изобретатель аккуратно сдул опилки, поднёс мундштук ко рту, и из раструба полилась его нота.
– Соня, Соня, послушай, какая прелесть, – крикнул он на кухню, но оказалось, что жена уже ушла. Разделить радость не с кем.
На работе открытия тоже не оценили. Начальство сказало, что исследование колебаний звуковой частоты не входит в тематику лаборатории, и посоветовало заниматься своим делом. А коллегам Дмитрий Иванович даже говорить не стал. Они и так подтрунивали над ним из-за почти полного – с точностью до одной буквы – совпадению его имени, отчества и фамилии и ФИО знаменитого химика. Наверное, завидовали, что у Пенделеева больше изобретений, чем у них у всех вместе взятых. «Вот где меня должны оценить», – обрадовался первооткрыватель и направился в патентное бюро.
Радость с наскока не удалась. В бюро Дмитрия Ивановича долго пасовали по кабинетам, не зная, к какой области науки отнести его открытие, а в конце заявили, что искусством они вообще не занимаются, а культура их волнует только с точки зрения обслуживания населения. Причём, волнуется по этому поводу даже не бюро, а собственно, население.
Дирижёр оперного театра слушать начинающего гения тоже не стал. Он давно подбивал клинья под симпатичную гримёршу, и знакомство с мужем в планы не входило.
Дмитрий Иванович решил зайти с другой стороны и двинулся к приятелю – заслуженному деятелю искусств. Приятель давно зарился на кларнет, но был не настолько близким, чтобы просто подарить ему инструмент, и не настолько далёким, чтобы взять с него деньги. Теперь же Пенделеев в обмен на раритет предложил другу сыграть его ноту во время одного из концертов. Приятель мысленно покрутил пальцем у виска и… согласился – очень уж хотелось заполучить национальное достояние. Он даже сдержал своё обещание при исполнении одной мощной увертюры, в надежде, что в общем крещендо это пройдёт незамеченным.
Результат превзошел всё ожидания. Деятеля уволили из искусства без всяких объяснений. Правда, не исключено, что это было совпадением. На место приятеля давно претендовал молодой и наглый племянник дирижёра. Музыкант в ярости разломал несчастливый кларнет на мелкие части, и даже золотые руки не смогли его отреставрировать. Скорее всего потому, что фрагмент раструба со злополучной дырочкой безвинно репрессированный сжёг, а пепел развеял по ветру. А потом долгими зимними вечерами с тоской прислушивался, не завоет ли вьюга Ту Самую Ноту, которую ему удалось сыграть только один раз в жизни.
Демонстрировать открытие Пенделееву стало нечем. К духовым инструментам его больше не подпускали, а дырочки, просверленные в тихой старенькой гитаре, на звучание не влияли. «Надо ехать в столицу, там разберутся», – решил Дмитрий Иванович.
Столица встретила изобретателя мокрым снегом и липким навязчивым сервисом таксистов. Оказалось, что здесь заслуженного изобретателя и рационализатора никто не знает. Он долго обивал пороги, унижался перед вахтёрами, заигрывал с секретаршами и, наконец добился своего. Важный чин всемилостивейше разрешить соизволил заполнить заявку на изобретение и провести патентный поиск. Это восьмой-то ноты! Поиск, как и следовало ожидать, прошёл успешно, аналогов не нашлось, и Пенделеев вернулся домой окрылённый.
Ожидание славы было долгим и изматывающим. Дмитрий Иванович худел, бледнел и, в конце концов, извёлся настолько, что жена прекратила подначивать и даже попросила спеть в ванной. Впрочем, выйдя предварительно на балкон.
На работе тоже все валилось из золотых рук. И после того, как Пенделеев разбил очередную колбу с дорогущим и очень редкоземельным элементом, его незаметно сократили. На освободившуюся вакансию пришёл племянник дирижера, которого к тому времени из театра уволили и взяли обратно заслуженного деятеля.
Приятель в пароксизме счастья посоветовал Дмитрию Ивановичу обратиться в Национальную академию музыкальных наук. Пенделеев даже не знал о её существовании. И не знал, как выяснилось, не зря. Организации с таким названием в стране не существовало. То ли музыкантов было маловато, то ли их национальность не соответствовала. По слухам что-то подобное имелось в Швеции, и изобретатель уже начал искать переводчика, но тут пришёл ответ, в том числе и на только готовящееся письмо.
Пенделеев углядел официальный конверт в прорезь почтового ящика. Дрожащими руками он распечатал его и…
Ответ прогремел своей лаконичностью и безысходностью.
«Извещаем вас, что Национальная академия наук, так же как и шведская (sic!), не принимает к рассмотрению проекты вечных двигателей и дополнительных нот музыкальной грамоты». Подпись. Печать.
Всё было кончено. Пенделеев, натужно преодолевая каждую ступеньку, поднялся к себе, сел в кресло и машинально взял в руки пульт от телевизора. Кнопка нажалась как бы сама собой.
Шла передача «Очередное невероятное». В кадре с эмблемой CNN бодрый голос рассказывал об очередной победе зарубежного разума над отечественным. «Американские музыковеды-теоретики, – синхроном Левитана вещал “ящик”, – вычислили, что между “до” и “соль-диез” должна существовать ещё по крайней мере одна, ранее неизвестная нота. Музыканты-экспериментаторы уже приступили к её поиску. На исследования выделены огромные средства, так что великое открытие не за горами». В картинке возник увенчанный сединами и собственной значимостью ведущий передачи. Он пожевал губами и коротко резюмировал: «Вот видите, какими “утками” кормят нас зарубежные СМИ. Нам такая лже-музыка не нужна».
Пенделеев задумчиво выключил телевизор, намного посидел, уставившись в одну точку, а затем полез на антресоль и достал пылившийся там вот уже несколько лет вызов на ПМЖ от дяди-лауреата.
Разочарование
Одни собирают марки, другие – утюги, а Вовка коллекционировал Предмет. Именно так – Предмет, а не предметы. Предметов много, а Предмет – один. Началось это ещё в школе, когда у многих мальчишек появляется хобби. Одни собирают марки, другие утюги… Впрочем, это мы уже, кажется, проходили.
Объект своего увлечения он выбрал из чувства противоречия – чтобы было не как у всех. А потом незаметно увлёкся. Предмет он увидел по телевизору в передаче «Феномен». Какой-то деятель раскопал его в глухом заброшенном селе и вывез в столицу, чем очень гордился. Предмет же казался невзрачным, безликим, с выступающими в разные стороны углами. Но у Вовки ёкнуло сердце: «Вот оно! Такого ни у кого не будет».
Первый экспонат своего домашнего музея Вовка нарисовал сам, благо способности у него имелись. Рисунок получился слегка кривоватым и не очень похожим, но Вова им очень дорожил и не согласился бы расстаться с ним никогда, хотя впоследствии некоторые люди предлагали за него очень неплохие деньги.
Затем новоявленный галерист повесил на стену вырезку из многотиражки, где репортёр, дословно записав рассказанное деятелем, опубликовал под своей фамилией небольшую заметку. Снимок, похоже, он тоже сделал с телевизора, но при таком качестве печати разобрать, что именно изображено, всё равно было нельзя.
Вначале пополнение фондов шло медленно. Кому придёт в голову публиковать фото в общем-то ничего собой не представляющего предмета? Потом стало легче. Многие заинтересовались феноменом, а некоторые даже поняли, что на нём можно сделать деньги. Поползли слухи об уникальных свойствах феномена, который может доставлять людям счастье или, наоборот, заставлять плакать. Впрочем, распространяли эти слухи в основном те, кто хотел на нём заработать.
Вова рос, и вместе с ним росла коллекция. С годами он превратился в Володю, Владимира, а затем и Владимира Романовича. Казалось бы, пора остепениться, перерасти, но детское увлечение не исчезало, а, наоборот, становилось сильнее и глубже.
Он стал относиться к Предмету как к доброму старому другу и даже полюбил. Угловатость, которая, казалось, с годами только увеличилась, вызывала у Володи целую гамму чувств, среди которых преобладало обожание. В остальном же Предмет, как и положено всем предметам, совершенно не менялся. Разве что стал более лакированным, что неудивительно, если твои фото печатают в глянцевых журналах. Предмету же от Вовкиного увлечения было, как говорят, ни холодно, ни жарко. Собираешь меня – и ладно. Мне-то что? Многие собирают. Предмет даже не знал о его существовании. Если неодушевленные предметы вообще могут чего-то не знать.
Теперь Предмет часто показывали по телевизору. Володя смотрел все передачи, и каждый раз возмущался от того, как с ним обращаются. Некоторые даже позволяли себе носить святыню на руках. А были такие, что вообще считали его чуть ли не своей собственностью. Это нечестно, думал Владимир Романович, я первый обратил на него внимание, совсем забывая о том деятеле, который откопал феномен. Впрочем, о нём забыли все. Так часто бывает. Когда дело уже сделано, всегда находятся люди, желающие его возглавить.
Иногда люди совершали совсем возмутительные поступки. Однажды, ещё в студенчестве, Вова увидел, что чья-то корявая рука нарисовала Предмет на заборе. Да ещё снизу, чтобы никто не ошибся, написала: «Предмет». Такого Володя стерпеть не мог. Он выпилил граффити, принёс домой и соорудил для него специальную рамочку. Рамки вообще были его вторым хобби, которое со временем стало профессией. Их Вова начал делать, чтобы хоть как-то разнообразить похожесть развешанных по стенам изображений. Рамочки получались красивые, резные, с завитушками. Или массивные литые, своей тяжестью как бы оттеняя эфемерность самого Предмета. Или стеклянные, переливающиеся, олицетворяющие хрупкость и многогранность оригинала.
Рамочки заметили и стали заказывать, сначала друзья – для свадебных фотографий, а потом и художественный музей – для своих экспонатов. Сам Владимир так и не женился, посвятив всего себя одной страсти. Да и какая бы жена потерпела, чтобы весь дом заполнял один совершенно бесполезный в хозяйстве предмет, пусть даже в красивых рамочках. Друзья, отчаявшись вытащить его туда, где бывает много одиноких дам, стали намекать, что нужно сходить хотя бы к психиатру. Но Володя только отмахивался. У него была мечта. Ему хотелось, пусть не сейчас, пусть через много лет увидеть святыню, так сказать живьём, а если повезёт, и прикоснуться к ней.
И однажды эта мечта сбылась. Как-то, будучи в столице, Володя заглянул в картинную галерею. Очень уж хотелось изучить рамочки. Предмет Своего Обожания он заметил издалека. Тот стоял среди шедевров мирового искусства, а вокруг суетились фотографы, заслоняя от Вовки его мечту.
Сам понимая абсурдность своего поступка, Вова попытался заговорить, но мечта, естественно, не ответила. «Может, я стою слишком далеко, и мой голос не слышен?» – Володя как зачарованный приблизился почти вплотную и… оцепенел.
Перед ним стоял абсолютно незнакомый предмет. Куда девалась угловатость, которую он так любил? Где обворожительная невзрачность, заставлявшая грезить ночами? Безликость, сжимавшая нежностью сердце?
Володя зажмурил глаза, встряхнул головой и взглянул ещё раз. И вдруг понял:
ПРЕДМЕТ ЕГО ОБОЖАНИЯ СДЕЛАЛА ПЛАСТИЧЕСКУЮ ОПЕРАЦИЮ!
Вернувшись домой, Владимир Романович сжёг свою коллекцию, сдал рамочки в музей и женился.
Компьютерный вирус
Александр Чушкин на досуге грешил литературой. Не большой и глобальной, а мелкой – так сказать, регионального уровня. Стихов он, правда, не писал, но его рассказики время от времени появлялись в местной прессе, а один раз автора даже показали по телевидению в программе «Не очень-то молодые дарования». А так как человеком Чушкин был не только творческим, но и плодовитым, компьютер у него не выключался вообще. Вирусов дарование не боялось. Приятель поставил ему экспериментальную сильно антивирусную программу, которой позавидовал бы даже сам Билл Гейтс.
Первое время Саша не мог нарадоваться на новшество, и даже забыл, что такое спам. Но однажды включив компьютер, писатель увидел нечто странное. На экране мигало сообщение: «Обнаружен неизвестный вирус», а прямо на рабочем столе лежала какая-то неизвестная зараза. Немедленно нажатая кнопка «блокировать» тоже не дала ожидаемого результата. Вместо этого антивирус, пораскинув электронными мозгами, высветил не предусмотренное никакими разработчиками сообщение: «Вирус опасности не представляет».
Саша удалил заражённый файл с рабочего стола, затем очистил корзину и перезагрузил машину. Всё повторилось в точности. Только теперь вирус пролез в святая святых – папку с его, Чушкина, творениями.
Немедленно вызванный приятель-компьютерщик долго чесал в затылке. С подобным ему сталкиваться не приходилось. Гуру дважды переустановил систему, разобрал машину на составные части и вновь собрал её, как бы пытаясь вручную вынуть непрошеного гостя. Но ничего не помогло. Приятель ушёл, обещав посмотреть литературу, и больше не появлялся.
Загадочный документ так и остался лежать в творческой папке. Он никому не мешал, ничего вредного не делал, но открывать его Чушкин боялся – иди знай, какие пакости содержатся внутри. Файл же упорно лез в верхнюю строчку списка, независимо от способа сортировки.
Наконец любопытство взяло своё. Александр дрожащей рукой дважды кликнул на иконке, но ничего страшного не произошло. Документ оказался не спамовской рекламой и даже не гнусными предложениями от похабных сайтов, а обыкновенным рассказом. Милым, непосредственным, но ничего особенного из себя не представляющим. Чем-то он даже напоминал опусы самого Чушкина, только был ярче и лучше. Это Саша с сожалением признал, правда, после долгой внутренней борьбы.
С этих пор потусторонние тексты стали появляться в компьютере регулярно. Они были смешные и не очень, грустные, но не слишком, одни заставляли задуматься, другие проглатывались на одном дыхании и оставляли послевкусие как от не очень сытного обеда – «хорошо, но мало».
Долго так продолжаться не могло, и однажды Саше захотелось вступить с вирусом в контакт – им нашлось бы о чём поговорить. Но попытки успехом не увенчались. Да и если подумать: каким образом можно вступить в контакт с Word-овским файлом? Пусть даже слегка заражённым.
Александр решил зайти с другой стороны. Теперь он стал править возникающие тексты. Но это помогало мало. После перезагрузки текст восстанавливался в первозданном виде, а абзацы, на которые Чушкин посмел поднять руку, ехидно выделялись курсивом. Правда, на исправление орфографических ошибок вирус реагировал благосклонно. Видно, с грамматикой у него было плоховато ещё со школьных времён. Если, конечно, вирусы вообще ходят в школу.
Отчаявшись, Александр решил поступить кардинально. В очередном «пришельце» он стёр весь «гостевой» текст и там же написал свой. В ответ вирус начал нахальничать. Утром Чушкин обнаружил, что вчерашний его рассказ подвергся постороннему вмешательству. Исправления казались, в общем-то, незначительными, но текст после них вдруг как бы ожил и стал подмигивать автору с монитора. Саша отправил рассказ в редакцию и тут же получил восторженный отзыв и просьбу присылать ещё.
Это было что-то новое. Обычно его произведения валялись в редакции по нескольку месяцев, и только после неоднократных напоминаний завотделом культуры обращал на них свой милостивый взгляд. Впрочем, взгляд этот был благосклонным не всегда. Чаще рассказ возвращался немилосердно почёрканным, и его приходилось сильно перерабатывать или вообще писать заново. В этот же раз рассказ появился в газете через два дня и без малейших изменений.
Подверглись внешнему воздействию и другие тексты писателя. Они стали смешнее и одновременно печальнее, и даже автора заставляли задуматься: «Боже, неужели я это всё написал?». В них появилось то самое послевкусие – «хорошо, но мало», и тянуло снова сесть за компьютер. А вот «вирусные» тексты исчезли, как их и не было. И только один, самый первый, вновь переместился на рабочий стол.
Александр понял, что долгожданный контакт установлен. Он вздохнул, перечитал этот единственный оставшийся рассказ и отправил его в редакцию.
Вскоре из редакции по электронной почте пришло письмо от автоответчика: «Сообщение доставлено не было, так как редакционный компьютер заражен вирусом».
Ночной узор
Всю ночь Кузя не мог найти места. Нет, в физическом смысле его координаты были фиксированы – на собственной холостяцкой кровати – и лишь слегка флуктуировали по её ширине. Но в пространстве Морфея он как угорелый носился по общежитию Ленинградского государственного университета в поисках комнаты, куда его поселил администратор съёмочной группы, членом которой Кузьма имел честь быть.
Нужно сказать, что в бодрствующей жизни Кузя в северной столице никогда не был и к кино никакого отношения не имел. Разве что забрёл лет восемь назад случайно по пьянке на какой-то индийский фильм, но ничего в нём не понял. Видимо, потому что там все: и актёры, и билетёры, и возмущённые зрители, и милиционер, который выводил его из зала, короче, абсолютно все разговаривали на индийском языке.
Знать, как выглядит главный вуз Ленинграда, а тем более его общежитие, Кузьма, конечно же, не мог. Но во сне он очень чётко представлял себе многоэтажное многокорпусное сооружение с башенкой-шпилем, напоминавшее высотку МГУ. Её он тоже видел где-то, может даже как раз в том же индийском фильме.
И вот сейчас, во сне, Кузя бегал по этажам этого архитектурного монстра в поисках своей комнаты. И её обязательно нужно было найти, потому что завтра группа улетала, а в комнате у него лежали вещи, паспорт и заветная бутылка, которую он с корешами собирался распить сразу по приезду за начало съёмочного процесса.
В корешах он числил всех, кому хоть раз наливал своей недрогнувшей рукой. Даже режиссёра, который напоминал ему участкового, – и внешне, и по манере орать за что ни попадя.
Но уважить друзей в тот раз не пришлось. По две бутылки водки на брата было тогда у каждого члена группы, даже у помрежа, который всегда укоризненно качал головой, когда после напряжённого трудового дня его приглашали присоединиться к застолью. Но каждый раз соглашался.
Поэтому в первый день Кузьма только бросил вещи под койку в огромной, рассчитанной человек на двадцать комнате, и поспешил вниз, где уже выдыхалось.
Больше он на свой этаж не поднимался. Утром его будили, где нашли, вливали бутылку пива и везли на съёмочную площадку. Он ещё, помнится, удивлялся, какой бардак творится в группе: съёмочная площадка, вроде, всегда одна, а здания вокруг каждый раз другие. В чём именно заключались его кинематографические обязанности, Кузя не знал, так как, повторюсь, в обычной жизни был далёк от кино.
Скорее всего, он был разнорабочим, потому что искали его в самых разных местах ленинградской натуры и, что обидно, каждый раз находили.
А однажды – это Кузьма помнил точно – ему пришлось подменять самого режиссёра, когда тот охрип. И он исправно орал на всех, пока не подвезли запасного. В тот день за самоотверженный труд директор картины даже премировал его бутылкой водки, которую самолично отнёс к нему в комнату и засунул в рюкзак.
Тогда, в одном из прошлых снов, комнату удалось найти сравнительно легко. Правда, в основном благодаря директору, который умел считать этажи до десяти. Сейчас же этажей стало уже четырнадцать, Кузя был один, и всё оказалось гораздо сложнее. А найти нужно было обязательно, потому что, повторюсь, группа завтра улетала, а без паспорта в самолёт не пустят. Даже чёрт с ним, с паспортом, он перекантовался бы на верхней боковой у туалета, сколько там лететь. Но бутылка… Даже две!.. Собственно, за бутылкой его и послали, а подвести друзей он не мог. Не такой он был человек.
И вот теперь Кузьма беспомощно метался по общежитию в поисках своей койки, под которой лежал заветный рюкзак. Где находится сама койка, он знал точно: в среднем ряду вторая от окна. Да и дорогу к комнате представлял себе, хоть и приблизительно, но абсолютно чётко: от лестницы налево, потом направо, потом ещё раз налево, пяток ступенек вверх, ещё раз направо и налево. Кто так строит! Но на каком этаже находится эта самая «две шаги налево, три шаги направо», Кузя напрочь забыл.
Он распахивал каждую похожую дверь и всякий раз попадал не туда.
Один раз это была учебка, пустующая по причине летних каникул. Кузьма честно заглянул под все столы и даже стулья, но своего рюкзака, а тем более койки, не нашёл.
В другой раз комната оказалась женской. Девочки, обрадованные появлением нового, хоть и не совсем трезвого, но всё же лица, попытались его зазвать, но он не остался, во-первых, из чувства долга перед товарищами, а во-вторых, потому что все дамы до одной напоминали ему Нюрку, а Нюркой он был сыт по горло и дома.
Туалет на следующем этаже оказался, слава Богу, мужским, но и там рюкзака почему-то не оказалось.
За одной из дверей декан проводил со своими подчинёнными ответственное совещание. Он укоризненно погрозил Кузьме пальцем, но не налил, пожалел, видно.
А вот аспирант-геометр, встреченный между пятым и двенадцатым этажом, не только налил, но и выпил, а заодно объяснил загадочную сложность университетской архитектуры. Оказывается, в общежитии жили математики, а им, неэвклидчикам (вот какие умные слова приносят иногда случайные знакомства), так сподручней. И он же предложил гениальную идею: узнать номер комнаты у вахтёра, о существовании которого Кузя до сих пор даже не подозревал, так как в общежитие его обычно вносили в качестве реквизита. Геометр даже спустился с ним на первый этаж и поработал переводчиком, благо дело свою фамилию Кузьма всегда произносил чётко.
Номер комнаты оказался простым – 8-12. Столько в былые времена стоил коньяк. Даже удивительно, что Кузьма его не запомнил. Он на посошок, как мог, отблагодарил благодетеля, и совсем уж было собрался нажать кнопку лифта, чтобы ехать на вожделенный этаж, как вдруг…
Проснулся.
Он лежал дома, на своей холостяцкой кровати, в пустой комнате с сильно выцветшими обоями, украшенными подтёками былых баталий. Приснится же такое, не подумав, подумал Кузьма и застонал. Работать мыслью было трудно. Сильно болела голова. Хотелось пива, а ещё больше водки, но на водку денег не было.
И вдруг он вспомнил – 8-12. Два раза налево и три раза направо. В среднем ряду вторая койка от окна. А под ней рюкзак с заветным граалем. Даже с двумя.
Ме-е-е-е-едленно обозрев взглядом россыпь стеклотары, он подумал (и застонал), что если всё сдать, то на поезд, пожалуй, хватит. А то и на самолёт, но в него без паспорта не пустят.
Он вытащил из-под койки рюкзак и удивился: как же так, водка там, а рюкзак здесь? Впрочем, долго думать было больно, а жажда звала в дорогу.
На вокзале поезда на Ленинград не оказалось. Выяснилось, что этот город переименовали ещё лет двадцать назад. «Во дела, – подумал Кузьма, – оказывается, теперь, чтобы добраться до заветной жидкости, придётся путешествовать не только в пространстве, но и во времени. Лишь бы денег хватило».
Остальные вопросы совмещения пространственного и временного континуумов его не волновали. Он ещё со школьных времен помнил, что скорость измеряется в километрах в час.
Десять знаков Зодиака
Аукционист Эрик нервничал. Сегодня ему предстояло продать очень странный лот – десять знаков Зодиака. Странность состояла, во-первых, в том, что изображения, олицетворяющие созвездия небесной сферы, были отлиты, а точнее, выдуты из стекла каким-то абстракционистом и совершенно не походили на общепринятые. Исключения составляли разве что Рыбы, Рак и Водолей, да и то лишь потому, что в воспалённом печью мозгу стеклодува все знаки ассоциировались с аквариумами. Но не может же Зодиак состоять сплошь из рыб? Рыба-Стрелец, Дева-Рак и Близнецы-Водолей. Сиамские, что ли? Тогда точнее не Водолей, а наоборот – Не-разлей-вода. Бред какой-то!
Таблички на «статуэтках», естественно, отсутствовали. Да и появились они в Доме аукционов необычно. Придя на работу, аукционист обнаружил их на собственном столе с запиской, написанной загадочными закорючками. Понятными в тексте были только цифры – «$10 000» и «20%», и резолюция начальника: «Знаки Зодиака. Срочно к продаже 9 марта». Уточнить, что означает сей лот, не представлялось возможным, потому что шеф в субботу укатил вместе со своей секретаршей на Бермуды, а языка эльфов Эрик, конечно же, не знал.
10 000 – могло означать стартовую цену, хотя кому придёт в голову выложить за груду стекляшек, пусть и необычной формы, такую бешеную сумму. Тем более что стекло от старости слегка потускнело и как бы подернулось сеткой микроскопических трещинок. 20 – скорее всего, число процентов, которые владелец лота пообещал за продажу. Это вдвое превышало максимальную посредническую ставку, что объясняло срочность в резолюции шефа – пока заказчик не передумал. И хоть аукционисту из этих процентов перепадали крохи, всё равно стоило постараться.
Кроме всего прочего, смущало, что изображений всего десять. Полистав Интернет, аукционист убедился, что знаков Зодиака действительно двенадцать, и задумался. Откуда шеф взял такое название? Ведь от рунной письменности он был так же далёк, как от туманности Андромеды. Почему бы не назвать этот набор неудержимых фантазий «Чудеса света» или, к примеру, «Времена года»? Впрочем, чудес света было, кажется, семь, а времен года – это Эрик знал точно – четыре. Даже в сумме получалось одиннадцать, и всё равно одной не хватало.
Эрик ещё раз залез в интернет и выудил название романа «Десять негритят». В данной ситуации это было абсолютно бесполезно – что-что, а уж негритят прозрачные переливающиеся фигуры никак не напоминали. Хотя… Кто их, абстракционистов, поймёт?
В памяти всплыла загадочная фраза из школьного курса астрономии: «Пояс Зодиака – 12 созвездий, в которых последовательно в течение года пребывает Солнце при своём движении по небесной сфере». Эту фразу аукционист не понимал никогда. Как может Солнце находиться в каком-то созвездии, если звёзды бывают ночью, а солнце светит днем?
9 марта было сегодня. Аукцион начинался через полчаса, а как представлять лот, Эрик, извините за каламбур, так и не представлял. В подобную ситуацию попадать ему ещё не доводилось, хотя опытом потомственный аукционист обладал изрядным. Ходили слухи, что это его прадед выставил с аукциона самого Остапа Бендера. Впрочем, верить этим слухам было нельзя, так как распространял их сам Эрик.
Телефонный звонок раздался внезапно.
– Ска-жи-те, что э-то зна-ки Зо-ди-а-ка в сис-те-ме Анд-ро-ме-ды, – вместо «здравствуйте» с рваным иностранным акцентом отчеканил металлический голос.
– Позвольте, а вы не думаете, что за такую цену ваши безделушки никто не купит? – спросил Эрик.
– Не вол-нуй-тесь, ку-пят, – проскрипел голос, – глав-но-е ни-че-му не у-див-ляй-тесь. – И в трубке раздались далекие, елё слышные гудки. «Бред какой-то», – подумал аукционист и двинулся на сцену.
Зал аукциона был полон. Сегодня на торги выставлялись несколько заманчивых предложений по недвижимости, ряд предметов искусства и антиквариат.
Первые три лота прошли без особых эксцессов. Участок в престижном районе поднялся в цене в три раза. За лакомый кусок побережья, стыдливо обозначенный как рекреационно-оздоровительная зона, произошла целая драчка. А вот копия эскиза проекта офорта Леонардо да Винчи в исполнении главы местного союза художников-авангардистов никакого интереса не вызвала. И вот, наконец, ассистент вынес стекло.
Аукционист выдохнул и откашлялся.
– Следующий лот – десять знаков Зодиака, баальбекский хрусталь, – отчеканил он первую фразу. Дальше было проще.
– Раритет обнаружен отечественными археологами у западной оконечности Баальбекской террасы. По наклонам граней и соотношениям углов пространственных фигур учёные установили, что этот набор представляет собой изображения знаков Зодиака в туманности Андромеды, так как именно там год продолжается десять месяцев. Поэтому фигурок всего десять. Возраст находки – полтора миллиона световых лет.
Остапа, извините, Эрика несло. Его не смущало, что Баальбекская терраса находится в Ливане и вывезти оттуда любую археологическую находку практически невозможно. Что год – период обращения вокруг звезды планеты, а туманность Андромеды – галактика. Что световой год – это единица длины, а не времени. Впрочем, не смущало это и покупателей.
– Давай купим эти висюльки, – раздался тонкий блондинистый голосок.
– Стартовая цена – десять тысяч долларов! – прозвучало со сцены, и в зале повисла тишина.
– Десять тысяч долларов – раз! – без особой надежды провозгласил Эрик. – Де-сять ты-сяч дол-ла-ров – два! – Аукционист растягивал буквы как мог. – Д-е-с-я-т-ь т-ы-с-я-ч д-о-л-л…
– Ну, давай, – заныл тот же голосок. – Представляешь, как они будут смотреться на нашей люстре!
Представить люстру, на которой будут смотреться эти стеклянные монстры, было трудно, но воображения спутнику блондинки, похоже, хватало.
– Одиннадцать тысяч, – громогласно провозгласил он.
– Одиннадцать тысяч – раз, – снова начал аукционист свой отсчёт, но его перебили.
– Двенадцать тысяч…
– Тринадцать тысяч…
– Четырнадцать…
Было похоже, что люстры всех местных нуворишей срочно нуждаются в модернизации.
Вначале предложения сыпались как августовские звёзды, но к тридцати тысячам их поток начал редеть, а к пятидесяти практически иссяк. Упорно продолжали сражаться двое: высокий абсолютно лысый джентльмен с сильно вытянутой вверх головой и острыми ушами и дама с голубоватым цветом лица и странной прической. Казалось, что волосы на ней шевелятся после каждого шага аукциона.
– Сто тысяч долларов…
– Двести тысяч…
– Пятьсот…
Пора прекращать этот балаган, подумал аукционист, и тут же прямо в голове у него зазвучал металлический голос из телефонной трубки: «И не ду-май! Пускай раскошеливаются!»
– Десять миллионов долларов…
– Тридцать миллионов…
– Семьдесят…
Казалось, стены зала раздвигаются, чтобы вместить всё увеличивающиеся ставки. Участники аукциона, превратившиеся в безмолвных статистов, поблекли и стали почти прозрачными. Яркими пятнами выделялись только дама, исходившая голубым сиянием, и джентльмен с заостренной головой. Их голоса доносились, как бы издалека, ослабленные мегапарсекными расстояниями и приглушённые космическими шумами.
– Один миллиард долларов…
– Два…
– Пять…
Сражающиеся оперировали астрономическими суммами с потрясающей лёгкостью. «Годовой бюджет страны составляет около 25 миллиардов долларов», – вдруг вспомнилась Эрику услышанная где-то цифра.
– Двадцать семь миллиардов девятьсот шестьдесят восемь миллионов семьсот пятьдесят две тысячи двести сорок три, – изрёк остроголовый.
– Три, – эхом повторил аукционист и машинально ударил молотком. – Продано!
Зал схлопнулся до обычных размеров. Дама с голубыми щеками раздражённо поднялась и, хлопнув дверью, вышла. Джентльмен, злорадно потирая руки, направился к кассе.
«Бред какой-то», – повторил по себя аукционист, устало опускаясь на стул, и начал думать о приятном. – Однако сколько же это мне причитается? Полпроцента… с двадцати семи миллиардов?!. Долларов?!! Бред какой-то!
Опять зазвонил телефон.
– Поздравляю, – сказал всё тот же металлический голос, но уже без всякого акцента. – Вы блестяще выдержали тест на поведение в нестандартной ситуации и по своим показателям можете служить в спецподразделении «Альфа Центавра». Ждём вас на собеседование. Завтра за вами прилетят.
И, слушая короткие гудки, аукционисту вдруг захотелось отказаться от гонорара и спрятаться на планете, где в году всего десять месяцев, в стране с десятью временами года, а созвездия на небе выглядят, как аквариумы.
ПРИШЕЛЕЦ
Нефантастический, к сожалению, рассказ
Иван Михайлович Кузькин был пришелец. Звали его, конечно, не Иван Михайлович, и по фамилии не Кузькин, да и слов таких в родном языке инопланетянина, слава богу, не было.
В космических сферах предпочитали общаться запахами, а голосовые связки использовали только в официальных случаях. Нечто вроде круглой печати. В смысле: «сказано – сделано».
На Землю Иван Михайлович попал случайно. Не заладилось что-то в тарелочке, и вместо привычного Альдебарана выбросило гуманоида на третьей планете, в районе парка имени Культуры и Отдыха.
Была весна. Пахло надписями «Осторожно – окрашено». Местные жители чинно благоухали в ритме светской беседы. Иван Михайлович осмотрел тарелочку и загрустил. Если двигатель и бортовой компьютер он мог починить сам, то облупившаяся обшивка требовала более квалифицированного ремонта. Приходилось идти на контакт.
Первая попытка контакта сорвалась. Абориген, к которому обратился Иван Михайлович, долго принюхивался к витиеватым оборотам старинного альдебаранского приветствия, а потом неожиданно спросил:
– Ты, старик, где пиво пил?
Запах, исходивший от аборигена, хоть и был грубоватым по форме, но, в общем, соответствовал альдебаранскому «привет». Воодушевившись, пришелец пахнул о своих неполадках – и вокруг мгновенно образовалась толпа.
– Кто крайний за шашлыками? – осведомился усатый мужчина в майке.
– За мной ещё двое, – вынырнула из-за его спины плотная женщина и, оттеснив усача, напала на альдебаранина.
– А вы, гражданин, здесь, по-моему, не стояли.
Запахло скандалом, и Иван Михайлович, который терпеть не мог этого запаха, предпочёл ретироваться.
«Видно, тут без языка нельзя. Серьёзная планета», – подумал пришелец и засел за словари.
Язык оказался несложным. Всего каких-нибудь 150 тысяч слов. Инопланетянин выучил их за два дня. Ещё полдня ушло на грамматику и исключения из неё, и к вечеру альдебаранин уже двигался в уличной толпе, жадно вдыхая букет только что освоенного языка.
Уверенно пахли подлежащие и сказуемые, благоухали придаточные предложения, пованивали бесконечные «это вот», «значит», «так сказать»… Отдельные слова имели много запахов, а были и такие, которые пахли абсолютно одинаково, и даже чуткий нос пришельца был не в состоянии их различить. Несколько выражений оказались новыми, и от них потянуло терпким ремонтным ароматом. Прямо на инопланетянина шли двое. Их комбинезоны и кепки казались заляпанными даже изнутри.
– Товарищи граждане, – обратился к ним Иван Михайлович на чистейшем местном диалекте. – Я нуждаюсь совершить капитальный ремонт.
Граждане остановились.
– Большой ремонт? – спросил один.
– 75 квадратных метров обшивки.
– Фасад, значит, – подключился второй. – Это мы могём.
– Значит, вы и сделаете?
– А чего же… Мы всё могём. Ежели сказали, значит, сделаем.
Слова были хорошие, правильные, да и ребята вроде работящие, но носом Иван Михайлович чуял: здесь что-то не так.
– В общем, с нашим материалом – двадцать, – сказал первый.
– Двадцать… чего?
– Ты что, с луны свалился?
Замечание про луну было справедливым. Дома Иван Михайлович жил не на самом Альдебаране, а на третьем спутнике, и в настоящий момент свалился именно с него.
– Двадцать тысяч рублей!
Про рубль Иван Михайлович знал одно: это не деньги. С другой стороны, деньги он представлял себе довольно смутно. В одном из словарей пришелец вычитал пословицу «Деньги не пахнут». Пословица объясняла отсутствие этого понятия на Альдебаране, но на Земле помочь не могла. Мастера выразительно переглянулись и, покрутив у виска пальцем, ушли. «Очевидно, так на Земле прощаются», – отметил гуманоид.
Запах извести привел его к дому с загадочной надписью ЖЭУ.
– Кто? От кого? По какому вопросу? – повеяло изнутри.
– Я прилетел из планетной системы Альдебарана по вопросу ремонта обшивки.
– Фасад, значит, облупился. Понятно. Валя, поставь человека на октябрь. Всё в порядке. Зайдите в октябре.
Иван Михайлович вернулся на корабль, раскрыл словари и выяснил, что октябрь будет через полгода. К счастью, генератор времени на тарелочке был цел, и полгода пролетели за два часа.
– Что? Уже октябрь! – удивилась Валя. – Во, время летит!
Она долго шелестела бумагами, звонила по телефону, и, наконец, сказала:
– Зайдите через недельку.
Через пять минут Иван Михайлович снова был у неё.
– Вот настырный, – взорвалась Валя. – Всё ходит и ходит. Было же сказано – «Сделаем в этом квартале». Сиди дома и жди!
Иван Михайлович вышел на улицу. Запах табличек призывал не жечь во дворах опавшие листья, и гуманоиду пришлось подчиниться. Тем более, что листья всё равно были мокрыми.
Что такое квартал, Иван Михайлович не знал, а узнал только через три месяца, когда квартал кончился. Он снова пошёл в контору.
– Где вы были три дня назад? – встретила его Валя. – Нам как раз для плана не хватало одного фасада.
– Иван Михайлович мигом смотался в три дня назад, и там валин начальник подтвердил ему, что «да, сейчас, со всем этим авралом, только вашего фасада и не хватает». Эта фраза хотя и была похожа на валину, но пахла совершенно по-иному. Пока пришелец размышлял над этим парадоксом, начальник буркнул загадочное заклинание: «янаобъект» – и мгновенно исчез. Иван Михайлович мог и сам перемещаться в пространстве, но такие скорости на Альдебаране были недоступны. Пытаясь догнать начальника, гуманоид повторил заклинание, но ничего не произошло. Только стоявшие вокруг люди выразительно попрощались с альдебаранином уже известным ему способом.
– Вы понимаете, я пришелец, – застонал Иван Михайлович. – Я пролетел 65 световых лет. У меня на Альдебаране жена и дети. Помогите…
– И чего только люди не напридумывают ради ремонта, – вздохнула Валя. – Ну, что ты от меня хочешь? Ну, заштукатурят тебе завтра по морозу. А будет оттепель – всё отвалится. Ты этого хочешь?
Этого Иван Михайлович не хотел.
– Ну, тогда жди тепла. Как потеплеет – придут рабочие. Даю слово.
Иван Михайлович дождался тепла. Потом холода. Потом снова тепла. Ремонтом и не пахло. Обветшалая обшивка пришла в такое состояние, что однажды пришелец проснулся от нестерпимого запаха, проникавшего сквозь её щели. Это пахла свежеприколоченная табличка «Памятник архитектуры. Охраняется законом». Какие-то люди стали выяснять, кто же именно охраняет столь ценный экспонат. И так как никто на Земле не смог бы повторить, а тем более записать полное имя альдебаранина, пришлось ему назваться Иваном Михайловичем Кузькиным.
И живёт на нашей планете пришелец Иван Михайлович Кузькин и ждёт, когда же на Земле слово станет чем-то вроде круглой печати. В смысле «сказано – сделано».
Охотник из племени деловаров
С недавних пор Джек Хантер считался преуспевающим бизнесменом. Хотя ещё каких-нибудь пять-шесть лет назад он бы обиделся, если бы его так назвали. Бизнесмены были его клиентами, вернее, объектами, на которые указывали клиенты, и перейти в эту категорию считалось зазорным. В той среде, где он тогда обитал, это называлось «западло» и каралось довольно строго. И именно этого покарания Джек сейчас боялся.
В той прошлой жизни Джек, а тогда просто Жека, занимался «делами». Пошло это, скорее всего, с фразы: «Шо за дела?», с которой они, собственно, и начинались. То, что «дело» с английского переводится как «бизнес», Хантер тогда не знал. Как, впрочем, и сейчас. Как, впрочем, и всего остального английского.
Нет, не всего. Ещё два слова были ему все же известны. Название специальности Хантеру перевели, когда повышали по службе из простых «быков», а погоняло со страху пояснил один клиент, хотя Жека хотел вынуть из него совершенно другие сведения.
Переход в бизнесмены был вынужденным. На последней охоте зверь оказался зубастым, и эти зубки подпортили здоровье Хантера настолько, что выполнять свои служебные обязанности он уже не мог. То есть внешне Джек продолжал оставаться таким же огромным весельчаком с несколько специфическим чувством юмора, которого многие знали, а некоторые даже любили, хотя и с трудом. Но внутренне… Он начал бояться, а что это за охотник, который боится дичи? И поразмыслив все два месяца, пока отдыхал в гипсовых объятьях травматологии, Джек решил отойти от «дел» и заняться, извините за тавтологию, бизнесом.
Каким, спросите вы? Да какая разница! Торговал ли он оргтехникой, открыл ли казино или начал вышивать крестиком – бизнес есть бизнес. Хотя вышивать кресты было, скорее, ближе к его прошлой специальности.
Собственных сбережений у него скопилось немного, но тут, что называется, повезло. Хотя везение ли это, Джек был до конца не уверен. Дело в том, что Хантер оказался последним, кто видел старого Кукольника.
В отличие от всяких Бухгалтеров, Адвокатов и Часовщиков, с которыми приходилось общаться Хантеру, Кукольник была не кличка, а фамилия. Но человеку, который, оставаясь невидимым, умело дергал за верёвочки, управляя чуть не половиной города, она подходила как нельзя лучше.
Кукольник был для Жеки, да и всей местной коза ностры, как отец, причём крёстный. Жеку он буквально за уши вытащил из засасывающей трясины улицы и пристроил к «шо-за-делам». А впоследствии лично дал в руки профессию калибра 7,62 мм. Хантер его боготворил, и именно к нему пришёл в тот чёрный день посоветоваться насчёт смены профессии.
Но поговорить так и не удалось. Едва крёстный начал произносить то короткое слово, которым обычно характеризовал вопиющие нарушения трудовой дисциплины, как раздались трели свистков, и в дверь стал ломиться неизвестно кто, прикрываясь нахальным слоганом «Откройте, милиция!». Единственно, что успел предпринять старый авторитет до того, как начали свистеть пули, – это открыть перед Джеком люк, ведущий в катакомбы, сунуть любимому выкормышу заветный мешочек общим весом 300 карат и благословить на дорогу: «Смотри у меня, если что – из-под земли достану».
Из-под земли Хантер выбрался сам. Наверху оказалось, что «законнику» и на этот раз удалось уйти из цепких объятий закона. Причём теперь уже навсегда. Хоронили Кукольника на центральной аллее кладбища возле церкви. А поскольку милицейские чины прикатили попрощаться со своим закадычным супротивником на новеньком «Мерсе», все решили, что брильянты достались им.
Фирму, открытую на деньги учителя, Джек назвал в его честь – ООО «Кукольник».
Переквалифицироваться из деловара в бизнесмены оказалось не так уж и сложно. Юрист, приглашённый на работу, помог Хантеру разобраться в хитросплетениях законов. Причём «юрист» была не кличка, а профессия, поэтому в ведомости на зарплату писалась с маленькой буквы, но с большой цифры. Юрист объяснил работодателю, что принятые в обществе законы отличались от привычных тому «понятий» только на первый взгляд. И дело пошло.
Вначале он с помощью старых связей подмял под себя основных конкурентов, потом неосновных, а потом дошло и до старых связей. Джек надолго запомнил, как трудно ему было в первый раз применять профессиональные навыки не к какому-то абстрактному лоху, а к вполне конкретному пацану. Второй раз было уже легче. Причём Хантеру, а не пацану. Постепенно, но твёрдо фирма становилась на свои ноги и чужие мозоли.
Бизнес рос, и вместе с ним росли амбиции Джека. Он даже подумывал о том, чтобы перейти от дел к словам и выставить свою кандидатуру на выборах. Но тут ему позвонил один из переквалифицировавшихся коллег, и предупредил, что в этом случае он обнародует прошлое Хантера. И хотя прошлое подельщика было ничуть не кристальней, принадлежал он к мощной партии, а это многое отбеливало.
Появились новые приятели. Одни знакомство с Хантером почитали за честь, а другие служили ему за совесть. А старые испытанные дружбаны куда-то пропали. Они больше не звонили, не приглашали на шашлык и на девочек, а при встрече делали вид, что не замечают. Вначале Джек даже это даже устраивало. «Чувствуют, шестёрки, кто банкует, – радовался он. – Четыре сбоку – ваших нет». Но однажды, сидя вечером на лоджии своего свежепостроенного особняка, он вдруг поразился окружавшей его тишине. Именно такое вакуумное безмолвие должно было обволакивать его бывших клиентов в последние дни их существования, вдруг подумал Джек, и ему стало жутко.
Хантер стал вспоминать, скольким он перешёл дорогу, причём в неположенном, по прежним понятиям, месте, и содрогнулся. «Да Кукольник за гораздо меньшие прегрешения…», – мелькнула мысль, и тут же прямо в мозгу Джека сам собой зазвучал надтреснутый голос учителя: «Смотри у меня, если что – из-под земли достану». И эта фраза имела совсем другой смысл, чем в первый раз.
С тех пор Джек Хантер изменился. Он начал бояться за свою жизнь, завёл охрану, а чуть позже ещё одну, чтобы охраняла от первой.
При встрече с бывшими друзьями теперь уже Джек переходил на другую сторону. В любом встречном ему виделся перст судьбы с глушителем, а на каждом чердаке – блеск оптического прицела.
Он прекратил появляться на людях, а свой дом – свою крепость – обнёс двумя высоченными стенами, между которыми по рву плавали волкодавы.
Бизнесом он теперь руководил по телефону, не подпуская к себе даже Юриста, который к тому времени стал писаться с большой буквы, а следовательно, и его тоже нужно было опасаться.
«Хватит, продаю всё и уезжаю за границу», – решил он как-то, уже засыпая. Но в эту же ночь ему приснился Кукольник со своей сакраментальной фразой. И Джек понял, что заграница ему не поможет.
В отчаянии Хантер даже назначил сам себе «стрелку», но ответчик почему-то не явился. Такого неуважения к Джеку до сих пор не позволял себе никто.
Дальше так жить было нельзя. Учитель снился уже каждую ночь. Заказчики чудились даже в залетевшей во двор птахе, а в лае волкодавов слышалось клацанье затвора исполнителя.
И окончательно измучившись, Джек Хантер набрал полузабытый номер из прошлой жизни и, изменив голос, заказал самого себя.
Новогодняя сила искусства
Каких только необычных историй не происходит под Новый год. Особенно в городе, обладающем экстрасенсорными способностями. Хотя кто знает – может быть, то, что для человека паранормально, для города как раз естественно.
Город давно заметил, что может оказывать на своих жителей гипнотическое воздействие. Может, например, заставить человека в проливной дождь пойти гулять на бульвар. И обоим – и человеку, и бульвару – будет приятно. Может, наоборот, в яркий весенний день задержать на лестничной площадке вышедшую на прогулку семью. И огромная сосулька разобьётся в трех метрах от выходящей из дома ячейки общества, лишь слегка осыпав её ледяными брызгами.
Городской гипноз, в отличие от человеческого, распространялся и на невоодушевлённые предметы. Об этом Город узнал совершенно случайно, когда, повинуясь мгновенному наитию, заглушил мотор одного проезжавшего мимо Коллекционера. В результате в городе появилась своя библиотека, а Коллекционер обрёл не только мечту всей своей коллекции – Книгу Счастья, но и само счастье – лучезарное, улыбчивое, с ямочками на щеках.
Позже, проанализировав этот случай, Город понял, что знал всё заранее. То есть дар предвидения ему был тоже присущ. Так же, как и телекинез. Ещё будучи Посёлком Городского Типа, он успешно перемещал от греха подальше всяческие комиссии по благоустройству и облагораживанию урбанистического дизайна.
Левитировать Город, впрочем, не пытался, не зная, как это может сказаться на геополитической обстановке в стране. Зато всеми фибрами своей разноэтажной души он чувствовал каждого жителя. И не только чувствовал, но и мог ими управлять, хотя до определённых пределов. Например, у него так и не получилось отучить от алкоголя местную достопримечательность Кузьму. Единственное, что удалось – это сделать так, чтобы Кузю не бросила его сожительница Нюрка. Правда, для этого пришлось приучить пить и её.
Экстрасенсорные способности Города обострялись под Новый год. Вот и сейчас он вдруг почувствовал, что в городе появился пришелец. Не тот настоящий Пришелец, который жил в летающей тарелке на территории парка культуры. C ним Город дружил и частенько общался – запахами, как это и было принято на его родной планете. Местные экологи так и не пришли к окончательному выводу, кто виновен в периодическом появлении странных ароматов, обвиняя в этом то местный промышленный гигант, то крекинг-завод, находящийся за сорок километров. А между тем это были просто побочные результаты беседы представителей двух цивилизаций о судьбах Вселенной.
Нынешний пришелец был совсем другим. От него веяло тёмным прошлым и целенаправленной агрессией. Причём целью был один из жителей, известный в определённых кругах как Джо Хантер.
Минувшая жизнь Хантера тоже отнюдь не блистала чистотой. Вначале, когда тот только поселился, Город даже подумывал телекинировать его куда-нибудь в места не столь отдалённые. Но потом, решив, что избавляться надо не от человека, а от проблемы, начал перевоспитывать. И постепенно если не прошлое, то по крайней мере настоящее Хантера стало светлеть. Это, скорее всего, и не понравилось бывшим друзьям Джо, раз они подослали к нему пришельца. Город прислушался к своим телепатическим способностям и содрогнулся: от гостя веяло… смертью. Этого Город допустить не мог. Срочно нужна была идея, как предотвратить преступление.
В трудных ситуациях Город всегда обращался к своему закадычному другу – градообразующему заводу-гиганту. Но тут и он оказался бессилен. Единственное, с чем завод умел бороться, так это с убийцами рабочего времени на своих рабочих местах.
Тогда Город решил обратиться к местному специалисту детективного жанра. Тот был ему обязан, хотя сам об этом и не догадывался. Оригинальных идей у литератора всегда хватало, но связно изложить их на бумаге он не умел. И Город начал прямо в компьютере «таланта» править его достаточно слабенькие рассказы. Вскоре Писателя напечатали в толстом журнале, что дало повод учителю гордиться своим учеником. Гордость эта была двойной. Город всегда стремился походить на своего старшего и более крупного соседа, расположенного на расстоянии сорока километров. А Сосед научил писать очень многих.
Когда Город проник в сознание ученика, тот как раз маялся воздействием искусства на судьбу человека. Он пытался положить на бумагу реальную историю чудака, который, всю жизнь профанатировав на одной сверхпопулярной, но довольно средней певице, так ничего и не достиг в жизни. А потом, познакомившись с певицей, разочаровался в ней и достиг всего.
Идейка была сомнительная, но других всё равно не было.
Город сфокусировал внимание на том, как обстоят дела возле особняка дома Хантера, и ужаснулся. Киллер уже пристроился с оптическим прицелом в новостройке напротив ворот, а хозяин как раз собирался ехать встречать Новый год. Времени оставалось в обрез.
Пошарив по эфиру, Город обнаружил, что один из телеканалов транслирует концерт вышеупомянутой певицы на главной площади страны. В этом не было ничего удивительного – каждый год, 31 декабря, по телевизору, как иронию судьбы, традиционно «крутили» её выступления. Необычным было другое. В этот раз певица пела не под фонограмму, и оказалось, что её голос не так плох, как это было принято считать. Он лился из динамиков не искажённый откорректированными обертонами, а естественный в своей природной красоте, завораживая и покоряя многотысячную толпу.
Вот оно – решение, подумал город, и на полную мощность врубил на своей главной площади несуществующие громкоговорители.
Первым на голос выглянул тот самый чудак, прототип рассказа Писателя. Он как зачарованный вслушивался в пространство, лишь изредка поглядывая на свою довольно среднюю жену, на которой женился после того, как разочаровался в певице.
Вторым отреагировал сам Писатель. Он, с трудом узнав исполнительницу, задумался, затем сел за компьютер и в уже готовом рассказе стал менять фамилию певицы.
Хантер, распахнув ставни, наглухо закрытые из-за боязни покушения, высунулся в окно. Город, оцепенев, перевел взгляд на киллера и… вздохнул с облегчением. Тот, подложив под голову приклад «Remington 700», спал как младенец. Оказалось, именно так действует на тёмные силы светлая музыка. Хантер вышел из ворот и как лунатик побрёл на главную площадь. Киллер даже не пошевелился, лишь зачмокав во сне губами.
То тут, то там начали хлопать двери. Народ выбирался из-за праздничных столов и тянулся к высокому и громкому искусству.
Первым на площадь вышел Коллекционер в обнимку со своим лучезарным счастьем. И оказалось, что под двадцатиметровой ёлочкой их уже поджидает неожиданно протрезвевший Кузьма, одетый Дедом Морозом, со своей неизменной Снегурочкой – Нюркой. Причём, глядя на обалдевшего Кузю, можно было предположить, что он в первый раз видит не только главную площадь, но и саму Нюрку.
Следующим вальяжно прошествовал местный аукционист, знаменитый тем, что однажды, продавая набор стекляшек, взвинтил цены до такой величины, что им заинтересовался Международный валютный фонд.
Появился и Писатель с ноутбуком, подвешенным к шее на шарфе. Под влиянием музыки ему «попёрло», и он даже на ходу продолжал творить.
Пришёл непризнанный гений-изобретатель Дмитрий Иванович Пенделеев. Обиженный на всех и вся, он уже подготовил документы для выезда на ПМЖ, и в эту ночь вдруг неожиданно для себя решил остаться.
Из здания со странной табличкой «Мерия» выдвинулись городские власти. Лингвистический курьёз таблички заключался в том, что она была отлита с орфографической ошибкой. Это знали все, кроме, собственно, властей, которые считали, что надпись сделана на государственном языке. О том, что тогда должно было бы писаться «Мерiя», их никто не проинформировал.
Толпа на площади становилась всё больше и больше, и вскоре в домах не осталось ни одной живой души. Какое раздолье для домушников, подумал Город, но тут же успокоился. Все домушники тоже были на площади.
А последним приковылял заспанный киллер. Своё орудие труда для исполнения заказов он где-то оставил, и было похоже, что цель приезда начисто выветрилась из его сознания.
Концерт по телевизору закончился, и зазвучало поздравление президента. Но Город не стал переключать каналы на другого президента. Что нового тот мог сказать, тем более, что оставалось ему совсем недолго. Город начал бисировать певицу и держал толпу до тех пор, пока и не раздался перезвон курантов.
А затем со стороны промышленного гиганта грянул мощнейший салют, напоминающий работу артиллерии резерва главного командования. Так закадычный друг решил поздравить Город с победой. Пламенеющие цветы, разноцветные спирали, взрывающиеся шары, серебрящиеся блёстки, рассыпающиеся искры, – вся эта огненная феерия взмывала в небо и опадала до тех пор, пока со стороны старшего Соседа не послышался вой сирен пожарных машин.
