Армейская тема поистине неисчерпаема. И сверкает она своими бесчисленными гранями, как солдатские пуговицы на солнце или же бляха, старательно начищенная пастой ГОИ. «Армейка» — большой эмоциональный заряд на всю жизнь, армейские будни — целый калейдоскоп сменяющих друг друга родов деятельности, среди которых один из немаловажных — выполнение обязанностей часового. На посту всегда есть время поразмышлять, построить планы и, конечно, помечтать — в первую очередь, о возвращении домой или хотя бы об отпуске.
Вот, например, есть у вас мечта, читатель? Что вы сделали сегодня для её осуществления? А часовой не дремлет и, мечтая о доме, уверенно воплощает в реальность свои замыслы, порождённые воспалённым мозгом, который стремится во что бы то ни стало доставить своего хозяина поскорее к родным пенатам.
Итак, куда приводят мечты, узнаем из нового армейского рассказа Владимира Яковлева.
Ирина КАЛУС
Прошло полгода, наступило лето. Мы съездили в летние лагеря, и опять началась суровая проза армейских будней — наряды, караулы, занятия в парке и в учебном корпусе. Летом в караул ходили чаще, так как другие части тоже выезжали в летние лагеря и на учения. Бывали такие караулы, в которых просто меняли друг друга — то есть одна и та же часть меняла старый караул и выставляла новый.
Летний караул по сравнению с зимним — это санаторий, особенно на дальних постах. Тут главное, не уснуть — это будет считаться крупным «залётом». Поэтому много курили, ходили по посту и мечтали — в основном, о том, кто как будет возвращаться домой. Я свой маршрут от вокзала до дома проложил в голове десятки раз, до последней выбоины на тротуаре, до последнего куска провода на линии электропередач.
Вот выхожу на перроне, потом поднимаюсь на мост, перехожу на Красный проспект и иду по нему до поворота в свой переулок. С этого места уже виден мой дом. Ставлю дипломат на снег, закуриваю, смотрю несколько минут издалека на окна, потом беру дипломат и не торопясь иду домой. При помощи своего воображения я много раз стоял на этом месте, смотрел издалека на окна, когда тёмные, когда освещённые изнутри электрическим светом. В общем, притоптал на этом перекрёстке весь снег до твёрдой корочки и набросал там окурков примерно столько же, как на автобусной остановке.
Так было, пока в нашем карауле не случилось ЧП. Рядовой Назаренко, уроженец Белоруссии, прибывший из учебки и прослуживший в части всего полтора месяца, задержал нарушителя. Да не просто задержал, а слегка прострелил ему ногу. Нарушитель — местный алкоголик, допившийся до «белой горячки», потерял ориентацию во времени и в пространстве и забрёл на пост с целью узнать, где он находится — на том свете или ещё на этом. Но часовой был в мечтах где-то возле ограды своего дома в далёкой белорусской деревне, и время для него застыло, поэтому ответить твёрдо на простой вопрос: «Где мы и кто мы»? он не смог. Это разозлило нарушителя, и тот пошёл на часового нетвёрдой походкой, крича что-то на каком-то одному ему понятном языке и размахивая руками так, будто в прошлой жизни он был ветряной мельницей, причём ветер дул ему сразу со всех четырёх сторон. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но Назаренко вовремя вспомнил про устав. Сдёрнул автомат с плеча и одновременно крикнул: «Стой, кто идёт!?» Но нарушитель не хотел понимать русского языка, а Назаренко, пусть и выпивал до армии, но до «белой горячки» ни разу не допивался, и крикнуть эту же фразу на языке нарушителя для него не представлялось возможным. А алкоголик продвигался вглубь территории поста хоть и медленно, но довольно уверенно, и можно даже сказать — нагловато. Назаренко действовал по уставу — крикнул опять по-русски: «Стой, стрелять буду!», — передёрнул затвор и сделал предупредительный выстрел вверх. Алкоголик заорал ещё громче и замахал руками так, словно ветряная мельница подключила ещё семь резервных ветров и готовится идти на взлёт. Теперь Назаренко можно было стрелять на поражение по корпусу. Но он был паренёк деревенский, с колхозной смекалкой и расчётом. Он сразу смекнул, что если бить по корпусу — можно и насмерть застрелить любителя горячительных напитков. Потом будет долгое и нудное расследование, которое ещё неизвестно чем закончится. Поэтому решил по-простому, по-крестьянски — прострелить невменяемому товарищу ногу. Стрелял он хорошо, расстояние было всего метров 15–20, нарушитель был обут по сезону. Погода была такая, что один день шёл дождь, на второй день стояла жара. Предусмотрительный алкоголик обул одну ногу в сапог, другую в тапочек. Назаренко, опять же по-крестьянски рассудив, что в чёрный сапог попасть легче, чем в белый тапочек, стал целиться в сапог. Нарушитель же, с лёгкостью размахивая руками, ноги передвигал медленно, с трудом, как будто к ним были привязаны невидимые пудовые гири. Поэтому Назаренко легко прострелил ему сапог вместе с ногой, после чего тот упал на траву и схватился одной рукой за ногу, а второй продолжал размахивать, так что со стороны можно было подумать, что часовой смотрит кинофильм «Чапаев», а именно тот эпизод, где Чапай переплывает Урал. Но Назаренко видел этот фильм ещё в детстве и второй раз смотреть ему было неинтересно, поэтому он пошёл на вышку звонить в караулку.
Алкоголика сдали местному участковому, и что с ним стало потом, не знал никто, даже наш старшина прапорщик Ворошилов, который знал всё и про всех.
А Назаренко поощрили отпуском на родину. Десять суток не считая проезда. А проезд — это шесть суток до Москвы, а там ещё от Москвы до белорусской деревни — всего около месяца. Мы все завидовали ему белой завистью, а некоторые — в серо-бурую полоску. Целый месяц вне части, без разводов, караулов, нарядов, старшины, который всё знает, и комбата, который ничего не знает, но много требует.
Все поголовно бросили мечтать о «дембеле» и стали мечтать о том, что и к нам на пост забредёт какой-нибудь неадекватный гражданин, которому можно слегка прострелить ногу, а потом одолжить на время чемоданчик у старослужащих, сложить в него мыльно-рыльные принадлежности, отутюжить парадную форму и отбыть из части на целый месяц, прокатиться на поезде, попить чаю из стакана с подстаканником, пройтись по родному городу по сто раз уже в голове проложенному маршруту — сначала через мост, потом по Красному проспекту, остановиться на перекрёстке, закурить, посмотреть на окна… Эх, да чего зря душу травить. Мечтать можно бесконечно.
Но пока мы мечтали, некоторые решили действовать. Сын кавказского народа рядовой Беридзе решил переиначить известную пословицу: «Если гора не идёт к Магомеду…». У него получилось так: «Если Магомед не идёт к горе, то его надо к этой горе подманить».
Тут надо сказать, что Беридзе всегда ставили на один и тот же пост — восьмой. Потому что некоторые проверяющие любили поспрашивать табель поста — какие ворота, хранилища и склады какими печатями опечатаны. А Беридзе никак не хотел учить ни устав, ни табель поста. Наверное, по каким-то горским законам ему нельзя было забивать голову всякой ерундой. А на восьмом посту были всего одни ворота, опечатанные печатью № 38. Это мог запомнить даже альтернативно умный солдат. А Беридзе был не альтернативно, а просто умный. Даже не просто, а шибко умный и шибко хитрый. Он каждый месяц писал домой какие-то хитрые письма, и потом ему приходили денежные переводы, да такие, что курил он строго сигареты «Космос» по 70 копеек за пачку. В «чепок» ходил часто со своими земляками, они брали там шоколадные конфеты и ткемалевый сок болгарского производства по 55 копеек за бутылку. Мы же перебивались пряниками и конфетами «Дунькина радость». Покупать сок за 55 копеек нам казалось верхом расточительства — на эти деньги можно было купить две пачки сигарет «Астра» или три пачки «Примы», ещё и сдача останется. В общем, гусь свинье был не товарищ. И хитрый ход с задержанием нарушителя получился у него скорее по-«свински», а не по-«товарищески».
Мимо его поста по тропинке вдоль ограждения проходил примерно в одно и то же время один и тот же бомж. Спившийся прапорщик, которого уволили из части, семья уехала, служебную квартиру пришлось сдать, и обитал он в подвале в каморке у сантехников. Дальше за постом была дорога на городскую свалку, где бывший прапорщик чем-то промышлял. Медь тогда не принимали, железо тоже, наверное, собирал пустые бутылки, мыл их в ближайшем ручье и уходил оттуда другой дорогой в город — в пункт приёма стеклотары.
А калитки на пост не было — был просто проём в ограждении. Так вот грузин придумал такую штуку: бросил чуть начатую пачку «Космоса» возле проёма где-то в метре на территории поста. Для верности сунул за целлофан пачки десятку. Красное на синем — кидалось в глаза. На всякий случай, чтоб наверняка заметили, рядом положил свою пилотку и спрятался за поворотом метрах в пятнадцати от проёма. Бомж не мог не заметить ценную находку, шагнул на пост и нагнулся за пачкой. В это время и прозвучал выстрел. До караулки напрямую было недалеко, выстрел услышали, и тревожная группа во главе с начкаром примчалась на дежурной машине минуты через три — как с горы на лыжах.
Бомжа забрали, грузина сменили на посту — писать объяснительные дежурному по части.
Стали бомжа допрашивать, тот, мол, так и так, увидел пачку сигарет, шагнул, чтоб подобрать, а тут сразу выстрел, никаких предупредительных окриков не было. Ну, поверили ему — откуда у бомжа пачка «Космоса»? Да и помнили его — неплохой, говорят, был старшина батареи. В общем, отпустили его. Давай грузина «колоть» — что да как да почему? В конце концов сдался Беридзе. «Потерял, — говорит, — пачку сигарет не помню где, вышел из-за угла, а там бомж на посту, ну, я и задержал его выстрелом».
Объяснительную написал, ему сигареты отдали и отпустили с миром в караулку — что с него взять. Нарушителя он задержал, но с нарушением устава, и курительные зажигательные принадлежности иметь часовому запрещено. Так что остался он без отпуска, как и без десятки — то ли ушлый бомж ее в носок заныкал, то ли дежурный по части с помощником решили расслабиться после наряда — в то время на десять рублей можно было купить две бутылки «Андроповки». Мне кажется, семья Беридзе не обеднела от потери десяти рублей, потому что Беридзе вскоре ушёл от нас в хозвзвод. Говорили, что через земляков дал взятку кому-то — двести рублей. Кому, я не уточнял — всё равно мне хозвзвод не светил, да и двухсот рублей у меня не было.
За время оставшейся службы все нарушители — и неадекватные, и простые — обходили мои посты стороной. Наверное, издалека было видно: «товарищ сурьёзный — пристрелит и фамилию не спросит». А я, может, и спросил бы.
Потихоньку мечты о нарушителе отошли на задний план, и я опять стал мечтать о «дембеле»: перрон — переходной мост — Красный проспект, далее по плану.
Но и этой моей мечте не суждено было сбыться — за день до «дембеля», когда билеты были уже куплены, пришла телеграмма из дома — вызов на переговоры. И на переговорах я сказал номер поезда, номер вагона, время прибытия. И на перроне меня встречали отец и брат. И сразу всё пошло не так — мы отправились не через мост, а другой дорогой — короче. На повороте в переулок дипломат на снег поставить тоже не получилось — он был в руках у брата. Хотел закурить, но отец выдернул сигарету из губ: «Чего тут курить, до дома два шага, там и покуришь». Его можно было понять — дома давно накрыт стол, запотевали бутылки с вином и водкой. Теперь я был уже взрослый и мог выпить с отцом за столом, а не в сарайчике, прячась от матери, как мы проделывали с ним перед моим уходом в армию.
Брат толкнул меня в плечо и подставил подножку. Хотел дать ему по шее, но передумал — наступала взрослая жизнь и надо было вести себя по-взрослому.
