Действующие лица:
Доктор Астров — рафинированный интеллигент лет 48, занимает высокий административный пост в науке.
Алик — рубаха-парень, однокашник Астрова по университету, неудачник.
Веня — лет под 30, приятель Алика и подчиненный доктора Астрова.
Аркаша — за 50, фотограф и владелец моторной лодки.
Действие происходит в начале семидесятых годов ХХ века.
Финский залив километрах в десяти от берега.
Начало лета. Вечереет.
Моторная лодка в открытом море. Берега не видно.
За рулем — Аркаша, остальные сидят на скамьях,
в руках у Алика гитара, он все время наигрывает
модное в тридцатых годах танго «Утомленное солнце».
Аркаша. Что я могу сказать: плохие времена настали. Кому нужен фотограф, когда каждый сам себе фотограф?
Алик. (Напевает.) Утомленное солнце нежно с морем прощалось…Видишь, Венька, на твоих глазах утомленное солнце нежно прощается с морем, а ты ехать с нами не хотел!
Аркаша. (Подхватывая танго.) …в этот час ты призналась…
Алик и Аркаша. (Поют вместе.) …что нет любви! Та-ри-та-та-ра-рам!
Алик продолжает наигрывать.
Аркаша. Когда я был мальчик, так все только и делали, что пели эту песню. (Напевает.)
Мне сегодня взгрустнулось
Без тоски, без печали…
Алик. (Не прекращая играть на гитаре.) Нет, ты только представь, доктор Астров, ведь Венька ни за что не хотел ехать с нами. Чуть из машины не выскочил, когда тебя увидел. Я силком его удержал.
Веня. (Смущенно.) Ну, Алик, ну, брось… Ну зачем? Не надо…
Алик. (Продолжая наигрывать.) Ты слышишь, доктор, он утверждал…
Аркаша. (Напевает.) Мне сегодня взгрустнулось…
Алик. (Настойчиво.) …будто тебе его присутствие будет неприятно. Что ты на это скажешь?
Аркаша. (Напевает.) без тоски, без печали…
Веня. (В панике.) Алик, ну зачем… Я же просил… Не надо…
Аркаша. (Напевает.) В этот час прозвучали слова твои…
Алик. Ты чего не отвечаешь, доктор? Или тебе в правду неприятно? А то ведь я не поверил!
Аркаша. (Напевает под гитару.) Расставаясь, я не буду злиться…
Астров. (Напряженным голосом.) Алик, чего ты, собственно, добиваешься?
Аркаша. (Напевает.) …виноваты в этом ты и я,
та-ри-ра-ра-ри-рам!
Алик. Чего я добиваюсь, мой благородный друг? Истины, конечно, чего же еще? (Присоединяясь к Аркаше, напевает.)
Утомленное солнце
нежно с морем прощалось…
Астров. А для чего тебе истина?
Алик. Ты же знаешь — правдоискательство, врожденный порок, так сказать. Из-за чего всю жизнь страдаю. (Напевает с Аркашей.)
…В этот час ты призналась, что нет любви…
Аркаша (Под музыку.) …Все прямо таки с ума сходили от этого танго! (Напевает.)
Та-ри-ра, ра-ри-рам!
И учтите, мне было тогда всего девятнадцать!
Алик. Так что, доктор, тебе действительно неприятно?
Астров. (Раздраженно.) Может, оставишь меня в покое?
Алик. Или ты имеешь что-нибудь против истины?
Астров. Никакой истины нет, ее выдумали метафизики. Все зависит от точки зрения.
Алик. Брось философию, старик! Меня интересуют факты.
Астров. Факты тоже зависят от точки зрения.
Веня. Мы учили в школе, что факты — упрямая вещь.
Аркаша. Что я могу сказать: когда я работал фотографом в Барнауле, все факты проходили через мои руки. Строили они там какой-то машиностроительный комбинат: ну, знаете, обязательства, перевыполнения, пятилетки, семилетки — все, как полагается. Вот подходит срок сдачи, а у них, конечно, только фундамент из земли вылез. Они — куда? Они, конечно, к Аркаше: Аркаша, выручай!
Астров. При чем тут Аркаша?
Аркаша. Я и говорю: «При чем тут Аркаша? Он кто — бог?» А они говорят: «Ты больше, чем бог!» И что бы вы думали? Таки выручил — знаете, еврейская голова? Поставили они станочки на свой фундамент, и Аркаша их сфотографировал.
Веня. И что?
Аркаша. Как — что? Все им надо рассказать и в рот положить! Станочки сфотографировал, а потом на заднем плане стеночку пририсовал — кирпичик за кирпичиком, как одну копейку. Получилась, как живая, ну, отретушировал, конечно — что я могу сказать: не стеночка, а конфетка!
Веня. И что — сошло?
Аркаша. Я просто удивляюсь, как вы спрашиваете! Конечно, сошло! Все получили премию, и был большой банкет: икра, балык, коньяк.
Веня. А вас пригласили?
Аркаша. Зачем меня? Я коньяк не пью: у меня, знаете, печень…
Веня. Как же вас отблагодарили?
Аркаша. Как вам сказать? Пришлось поменять квартиру сюда, поближе к морю — знаете, никто не любит свидетелей.
Веня хохочет.
Но я вам скажу: я не жалею. Знаете этот сибирский климат? Так это не еврейское дело — жить в Сибири!
Алик. А в Ленинграде жить — еврейское дело?
Веня. (Напевает.) Расставаясь, я не буду злиться…
Аркаша. Зачем злиться, когда у тебя и так больная печень?
Веня. А я в Барнауле родился, в эвакуации. Там ребята пели на мотив вашего «Утомленного солнца» (Напевает.)
Утомленная Сарра возвращалась с базара…
Алик. (Присоединяется к Вене, поют.) А навстречу ей плелся ее верный Абрам…
Аркаша. Ах, испортить такое красивое танго!
Алик. (С вызовом.) Та-ри-ра; ра-ри-рам! (Продолжает в сопровождении гитары и Вени.)
Мне соседи сказали, ты была на базаре
Покажи поскорее, что ты принесла,
та-ра-ри, ра-ри, рам!
Астров. Никогда не постигну этого поразительного еврейского тщеславия — чтоб говорили о тебе, пели о тебе, пусть хоть ругали, хоть унижали, только б не забывали!
Веня. Да вроде и так не забывают!
Астров. Где уж тут забыть, вы всегда норовите о себе напомнить! Вот вы, в частности…
Алик. Значит, ты и вправду что-то против Веньки имеешь, а, доктор?
Астров. Ты-то чего хочешь? Ты-то при чем?
Алик. А я ни при чем — я лицо нейтральное. Я интересуюсь исключительно истиной, ибо только в истине есть истинная ценность. Как, например, в этой бесхитростной песенке. (Поет, Веня к нему присоединяется.)
Мне соседи сказали, ты была на базаре,
Покажи поскорее, что ты принесла,
Аркаша. (Затыкая уши.) Ну зачем, зачем? Так все испортить!
Алик, Веня. Несу я курочку, несу я булочку,
Кусочек маслица, два пирожка!
Я никому не дам, все съест родной Абрам,
А курочку разделим пополам!
Астров. (Кричит.) Перестаньте! Гадость какую-то завели, слушать тошно!
Алик. Какая прекрасная, возвышенная душа у нашего доктора Астрова! И хоть возраст, — но романтик! Вот уже почти сто лет твердит он нам, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли!
Аркаша. Сто лет — кто бы мог подумать? Он так молодо выглядит!
Веня хохочет.
Астров. Ради бога, Алик, избавь нас от этой ветхой шутки!
Алик. Аркаша, друг, сознайся, ты учился в школе? Ну, не огорчай меня: скажи, что учился.
Аркаша. Ну, положим даже, что учился. Так что?
Алик. А если учился, ты не мог забыть доктора Астрова — светлого умом, высокого мыслью…
Астров. И как не надоест! Ведь ты тридцать лет жуешь эту жвачку!
Алик. (Вдохновенно.) …и благородного порывами рыцаря без страха и упрека! Помнишь, ты писал о нем сочинения? Ну вспомни те блаженно-сладостные минуты перед звонком, когда ты утирал влажный лоб лиловой от чернил ладонью! (Ударяет по струнам.) Та-ра-ра, ра-ри-рам!
Аркаша. Что я могу сказать: сочинения всегда были моим слабым местом!
Алик. Ладно, простим Аркашу: он мог забыть, он кончил школу давно, а потом прошел сложную школу жизни.
Аркаша. Знаете, если б я рассказал вам свою жизнь, так это был бы роман.
Алик. Но вот ты, Веня, — с тебя спрос другой. Уж ты, небось, был отличником и конечно не забыл, как наш милый доктор клятвенно заверял нас, что мы еще увидим небо в алмазах?
Веня. (Стесняясь.) Что-то было в девятом классе.
Алик. Да, брат-доктор, в девятом классе обещал, а теперь подводишь!
Астров. Слушай, зачем ты нас сюда заманил? Кажется, для отдыха и развлечения?
Алик. А мы и развлекаемся, разве нет? Я вот, например, шучу, пою, играю, себя не жалею, Аркашу привлек даже, чтобы и на суше, и на море! Аркаша, расскажи им про лодку!
Аркаша. (Охотно.) Что я вам скажу: вы, конечно, думаете, что это обыкновенная лодка? Так это НЕобыкновенная лодка!
Алик. (Ударяя по струнам.) Та-ра-ра, ра-ри-рам! Вот и лодка необыкновенная, а тебе все мало! И Веню я с собой прихватил — для ровного счета, чтоб если в преферанс, так пожалте, полный набор! Ах да, в Вене-то как раз и загвоздка! Или нет, а, доктор? Что у вас там с Веней вышло?
Веня. Ну что ты, ей-богу! Ну не надо! Ну отстань!
Алик. Вень, ты что, не веришь в доктора Астрова? А напрасно, я знаю его уже тридцать лет: это самый благородный герой русской классической литературы! Хоть в реальной жизни он иногда проявляет себя как подлец, в душе он всегда возвышен!
Астров. Ты просто бессовестно пользуешься тем, что отсюда нельзя выйти!
Алик. (Благодушно.) А ты не нервничай так, ты расслабься, сделай дыхательные упражнения: вдох — выдох! вдох — выдох! Сразу легче станет.
Астров. Я и не нервничаю, с чего бы мне?
Алик. (Сокрушенно.) Нет, ведь это просто чудо — как ты меня боишься! Прямо весь дрожишь — ей-богу!
Астров. (Принужденно смеясь.) Слушай, у тебя мания величия, ты бы к психиатру сходил!
Алик. Я и сам иногда думаю: «Может, мне это только кажется?» Ну, с чего бы тебе так меня бояться?
Астров. Действительно, с чего бы?
Алик. Ведь ты кто? Большой человек, научный руководитель, у тебя полк людей под рукой, а я никто — шпана, ближе Камчатки пристроиться не смог, а ты передо мной трепещешь! Смех один!
Астров. И как я тебя терплю столько лет!
Алик. И ведь всегда так было, с первого класса! Ты представляешь, Венька, этот вечный отличник, сталинский стипендиат, аспирант, докторант, всю жизни моего суда в трепете ждал. И когда имя твое изо всех твоих научных работ вычеркивал, тоже ведь суд мой предвидел, и все же вычеркнул! Надо же — героем оказался, ибо герой — не тот, кто страха не знает, а тот, кто страх свой побеждает.
Веня. Слушай, зачем ты мне это рассказываешь? Зачем мне все это знать? А я — дурак несчастный, зачем впутался, зачем на ходу из машины не выскочил?
Алик. Ты, во-первых, не герой, — чтоб на ходу выскакивать. А во-вторых, ты романтик, очень ценишь настоящую мужскую дружбу, чтоб, значит, как прошлым летом на Камчатке, ветер в лицо, а водку — в глотку. Вот мы сейчас под водку твои проблемы и обсудим.
Веня. С чего ты взял, что я свои проблемы обсуждать хочу?
Алик. Ты не хочешь, зато я хочу.
Астров. А ты, собственно, при чем?
Алик. А кому следить приходится, чтобы в тебе все было прекрасно? Положим, насчет лица или, там, одежды, ты и сам позаботишься, но вот с душой и мыслями — ой, хлопот!
Астров. Вот почему ты в науке не достиг ничего!
Алик. А что, неплохое оправдание для неудачника? Ведь с тобой не заскучаешь: чуть зазеваешься, ты тут же напроказишь, — вот, с Венькой, например.
Веня. Ну, Алик, брось, хватит! Ни к чему это! Не хочу я об этом, не хочу!
Астров. И место для выяснения неподходящее! И время.
Алик. Чем неподходящее? Тихо, тепло, никто не мешает, все свои.
Астров. И убежать некуда?
Алик. И это, в частности, было предусмотрено. Такая замкнутость очень
стимулирует.
Астров. Так вот: ничего из этого не выйдет! (Решительно.) Аркадий, прошу вас, немедленно отвезите нас к берегу.
Алик. (Напевает.) Расставаясь, я не буду злиться,
Виноваты в этом ты и я.
Та-ри-ра, ра-ри-рам!
Аркаша, что же ты? Не слышишь? Доктор просит отвезти его на берег.
Аркаша. Что я могу сказать? Если Алик прикажет, я — пожалуйста! Куда угодно, хоть в Финляндию!
Алик. Да, доктор, плохо: придется попросить Алика. А Алик ни за что!
Аркаша. Вот видите!
Астров. Он что, за это дело валютой расплачивается?
Аркаша. Эх, я вижу, вы верите только в деньги! А если б я сказал, что он спас мне жизнь, вы бы разве поверили?
Астров. Что, вытащил с поля боя на собственной спине? Смертельно раненного, конечно?
Аркаша. Зачем с поля боя? С поля боя меня вытащил другой. Ведь я, знаете, очень удачливый парень. Меня ранило в легкое — представляете, как мне повезло?
Веня. (Хохочет.) Да, это удача!
Аркаша. Конечно, удача, а что бы вы думали? Ведь могло оторвать руку или, скажем, ногу, или даже две, представляете? А если подумать, так и вообще могли убить. А тут — списали вчистую, а снаружи никакой метины: может, там, дышу, как паровоз, или кровью харкаю, так кто на такие мелочи смотрит?
Астров. А когда же Алик отличился?
Аркаша. Видите ли, хоть я и удачливый, но когда я вышел из госпиталя, так с деньгами, скажу я вам, было таки туго. Не то, чтоб работы не было. Работа, прямо скажем, была, да я был не работник — головокруженья, кровохарканья, да и в обморок я чуть что падал. А есть-пить все равно надо? Ну и начал я фотографией подрабатывать. Знаете, ходил по деревням с фотоаппаратом — все-таки свежий воздух! Аппарат я подержанный достал: на сапоги выменял — все равно в Сибири сапоги ни к чему, разве там можно в сапогах? Особенно, если пешком по снегу из деревни в деревню. А там каждый сфотографироваться хотел, на фронт карточку послать. Денег с этого, конечно, много не соберешь, но прокормиться можно было. А кроме того, скажу я вам, в деревне в это время жил исключительно женский персонал. А мне было тогда всего 23, руки-ноги на месте, ну и все остальное, — так что, сами понимаете, цены мне не было, хоть был я слегка припадочный после контузии. Так что был я у баб нарасхват, и имел я сверх фотографии еще буханку хлеба каждый день.
Веня. Всего буханку — за такую работу?
Аркаша. А работа, скажу я вам, была не из легких! Бывало, по неделе — по две в одной деревне жить приходилось: ни за что не отпускали. Иногда как подумаешь, сколько черноглазых ребятишек я наплодил по сибирским деревням, даже страшно становится — это ж целый народ!
Астров. А где наш Алик? Вряд ли он из этих деток?
Аркаша. А вы не спешите — куда спешить? И до Алика очередь дойдет. Надо было раз мне проехать по железной дороге. А вы знаете, как тогда поезда ходили? Если не знаете — ваше счастье, и не дай вам бог такое узнать. И вот подходит поезд к полустанку и стоит он там всего-навсего минутку, так что проводница даже подножку спустить не успевает. А у меня, значит, в руках чемоданчик, а в чемоданчике все мое имущество: носки там, портянки и, конечно, фотоаппарат со всеми причиндалами. И билета, конечно, никакого — разве тогда билет можно было достать? Я чемоданчик с ходу забрасываю в вагон, а сам прыгаю за ним, — а проводница, сука, подножку не открыла, так что я повисаю на руках из этого вагона, и поезд тут же трогается. И она начинает меня ногами по рукам, по рукам, чтоб я, значит, отцепился и выпал. Вы когда-нибудь пробовали, чтобы вас ногами по рукам, а поезд уже набрал скорость и мчится во весь дух, как сумасшедший? Если не пробовали, так не дай вам бог попробовать. Ну, чувствую я, конец мой приходит — и как заору! Вот тут Алик на мой крик и выскочил в тамбур из вагона.
Алик. Вы даже не представляете, что это за крик был — меня как ветром из вагона вынесло, мы с мамой ехали. Гляжу, на площадке никого, только проводница, дверь открыта и что-то она такое топчет ногами, живое вроде. Мне сперва показалось, что это крыса или кошка, а потом я понял, что это руки, и что сейчас она эти руки выпихнет, и тут он снова заорал, прямо завыл, предсмертным таким воем.
Аркаша. Знаете, если бы вы так повисели на краю вагона, как над пропастью, да вас еще трясет и качает на полном ходу, а в легком у вас торчит осколок и по рукам вашим ходят ногами, — вы бы тоже завыли.
Веня. А нельзя было раньше соскочить, еще до того, как поезд скорость наберет?
Аркаша. Ах, молодой человек, ну что вы знаете об жизни? Иногда такие случаи бывают — не дай вам бог такие случаи узнать, — когда соскочить из поезда на станции еще страшнее, чем выпасть из него на ходу!
Астров. Что, побили бы?
Аркаша. Если б только побили!
Веня. А за что?
Аркаша. А за то самое. А кроме того — про чемодан вы забыли? Я же чемодан вперед закинул!
Веня. Ну, чемодан она бы вам сбросила.
Аркаша. Нет, вы меня просто смешите, — чтоб она чемодан сбросила! Да она за этот чемодан меня топтала, может быть! Но зато потом, вы представляете, когда Алик меня в вагон втащил полуживого, — у нее даже йод нашелся, ссадины мне на руках смазать. Что в русской женщине хорошо — что она зла долго не помнит.
Веня. А откуда у нее против вас зло быть могло?
Аркаша. А откуда я знаю? Но топтала она меня от всей души.
Астров. А у вас против нее зло было?
Аркаша. Что я могу сказать: не еврейское дело зло копить, на всех желчи в печени не хватит. А мы, евреи, люди удачливые и всегда выживаем, изо всех ситуаций, если вы наших ситуаций не знаете, так не дай вам бог узнать! Теперь, я думал, вам понятно, почему слово Алика для меня — приказ?
Алик. (Ударяя по струнам.) Артиллеристы, Алик дал приказ!
Астров. Заранее, выходит, продумал ловушку?
Алик. Скажи лучше — западню: звучит куда более драматично.
Астров. А ты всего-навсего создал обстановку для дружеской беседы, да?
Алик. Именно! Именно для дружеской! Ну где бы еще наш Веня мог чувствовать себя на столь дружеской ноге с начальством, — на равных, так сказать?
Веня. (Чуть не со слезами.) Ну почему, почему ты не дал мне выйти из машины там, на углу? И было бы хорошо — сидел бы я сейчас дома…
Алик. …и гадал бы, что будет, когда благородный доктор вышвырнет тебя на улицу с волчьим билетом?
Астров. Вот что: здéсь я все это выслушивать не намерен!
Алик. Зато тáм вышвырнуть с волчьим билетом — намерен?
Астров. Здéсь обсуждать мы это не будем!
Алик. А что нам еще остается делать, раз Аркаша все равно к берегу не везет?
Астров. (С холодной яростью.) Так вот: не выйдет у тебя тут собрания с покаянием и осуждением, ясно? Я, во всяком случае, в нем участвовать не намерен. (Демонстративно отворачивается.)
Алик. Как тебе угодно — спешить нам некуда. (Трогает струны.) Выпивка есть, закуска тоже, погода прекрасная, утомленное солнце нежно прощается с морем, (Напевает.) ….без тоски и печали… А вслед за солнцем выйдет луна, таинственная и холодная, к рассвету ветер разбудит волну, потом опять выйдет солнце, потом опять луна и так далее, ну разве не романтично? Вот только могут возникнуть трудности с разными естественными отправлениями. По малой нужде сходит за борт, в общем-то, несложно, но вот по большой — да если у кого запоры — ой как трудно! И притом на глазах у подчиненных!
Астров. Напрасно вы обратились к нему за помощью, Веня. Трудно представить, чтобы подобный шантаж мог улучшить ваше положение.
Веня. Вы что думаете — я его просил? Да я б, если только б знал… Да я б… Я б с вами не то что в одной лодке… я б… я б… (Голос его срывается.)
Алик. Зря ты его так, Веня, зря! Ведь его только за одну любовь ко мне уважать следует.
Астров. Придумал тоже — любовь! Да мы с тобой последний раз в жизни видимся!
Алик. Слышал я это — и не раз. Но пока ты жив, никуда ты от меня не денешься. На кого еще ты блевотину свою извергнуть сможешь после очередного приступа служебного рвения?
Астров. Пора бы тебе понять, наконец, что я действую не от своего имени, а от имени дирекции.
Алик. А может, прямо от имени правительства? Ну сознайся: вызвали тебя непосредственно в правительство и потребовали, чтобы имя Веньки Когана не пятнало страницы наших уважаемых журналов? Веня, скажи, ты польщен таким вниманием к твоей скромной особе?
Веня смеется.
Астров. Напрасно он польщен: было бы указание, ему было бы не до смеха!
Алик. Угу, выходит, ты проявил инициативу?
Аркаша. Что я могу сказать — проявить инициативу тоже иногда опасно. Я как-то сфотографировал неприступную скалу на Чуйском тракте и на фотографии нарисовал белым лозунг: «Слава КПСС!» Отретушировал, конечно, и получилась, как живая, — не скала, а конфетка. Ну, сделали в Барнауле открытки, доход с этого не знаю, какой большой имели, а потом какой-то ловкач решил эту скалу снять для фотоальбома «По родной стране». Ну, приезжает он на место, а на скале, конечно, никакой надписи нет. Ох, и шум поднялся: если вы такого шума не слышали, так и не дай вам бог услышать!
Алик. Видишь, к чему неумеренное служебное рвение приводит?
Астров. Указаний не было, но намеки были.
Алик. А ты что, намеки на лету ловить обязан?
Астров. Ясно, обязан — я лицо официальное. Слушай, а почему ты только с меня спрашиваешь? Ты бы с него самого объяснения потребовал: зачем он на общем собрании со своим особым мнением выскочил? Кого там его мнение интересовало, да еще по такому поводу?
Веня. По какому — «такому»?
Астров. По щекотливому!
Алик. Ну, Вениамин, отвечать будешь?
Веня. Ну, не знаю… противно очень было. Каждый выходил на трибуну и в лицо себе плевал. И не утирался.
Алик. А промолчать нельзя было?
Веня. Ясно, нельзя было — всех по списку к трибуне вызывали.
Алик. Ах, по списку! Это ты придумал?
Астров. Господи, конечно, не я! Но я обязан был подчиниться.
Алик. Какой же у Веньки был выход, если ты подчинился?
Астров. Другие же нашли выход. И ничего, никто не умер.
Веня. (Тихо и упрямо.) А я не мог. Я бы умер.
Астров. (Зло.) Конечно, вы особенный! Лучше других!
Веня. Я не говорю, что я лучше. Может, я даже хуже. Но я не мог.
Астров. А не мог — так чего ж теперь жаловаться? Все остальное — естественные последствия, не более.
Веня. А я и не жалуюсь.
Астров. Зато я жалуюсь! В каком положении я по вашей милости оказался?
Веня. То есть вы из-за меня пострадали?
Астров. Именно из-за вас! Из-за вашего героизма!
Веня. (Тихо.) Что ж, простите.
Алик. Вот это поворот! А я, болван, и не понял, кто перед кем повиниться должен!
Астров. (Не слушая.) Да что — я? Ведь всех, всех подвел! Правдоискатель! Весь институт под удар поставил!
Веня. Как же быть — так всю жизнь и лгать?
Астров. Лгут же другие!
Веня. А для чего? Для общей пользы?
Астров. Да, если угодно — для общей пользы! Лгут всю жизнь, и в этом больше героизма, чем в вашем одиноком вопле. Да и не вопль это был, а писк! Кто его слышал? Кто понял? Кому он был нужен?
Веня. Мне он был нужен.
Астров. Ясно — вам! А до общей пользы вам дела нет, ее вы презираете, не так ли? А я вот всю жизнь это поле пашу, чтоб хоть крупицу, да сберечь!
Алик. И много сберег?
Астров. Сколько б ни было — все мое! Это проще всего — осудить. А судьи кто? Конечно, самое милое дело — слинять на Камчатку, подальше от ответственности, и разыгрывать из себя рыцаря без страха и упрека. Это просто, это каждый может.
Алик. Ты бы, положим, не смог: очень суету любишь.
Астров. (Закусив удила.) …Или на общем собрании на трибуну выскочить и пропищать свое гордое, одинокое и возвышенное «Нет!» И все разрушить враз! А о других людях вы подумали, о тех, чьи головы вместе с вашей полетят?
Веня. Это вы о тех, которые по команде в лицо себе плевали?
Астров. Ну что вы знаете о плевании себе в лицо?
Веня. Не знаю и знать не хочу!
Астров. Ясно, не хотите — разве вы здесь хоть за что-нибудь в ответе?
Алик. Черт, это ты, оказывается, всю жизнь был герой, а мы и не ценим!
Астров. (Захлебываясь словами.) …ничего вам тут не дорого, ничего не свято, на все плевать! Чужие, чужие, всем и всему чужие!
Алик. Это ты насчет безродных космополитов, что ли?
Астров. Именно безродных — без корней, без традиций, без почвы!
Алик. А как там насчет Иуды и тридцати серебренников?
Аркаша. (Испуганно.) Алик, ты же знаешь, как я тебя уважаю! Но, по-моему, ты не прав. Люди приехали отдохнуть, приятно провести время, а ты вдруг ни с того, ни с сего…
Астров. …разве вы можете понять, что у этого народа своя мораль… — да, да, мораль, и ничего смешного в этом нет! Своя мораль, свой путь, своя избранность…
Алик. Хорошо поешь, дай списать слова!
Астров. …а вы, ослепленные гордыней, выскочки, в азарте самоутверждения готовые разрушить и распылить ценности, вам не принадлежащие…
Алик. Тебе что, моча в голову ударила? Так от этого средства есть — народные, так что ты их вполне одобришь…
Астров. …а мы и не заметили в наивности своей, как обросли еврейством до макушки. Все у нас — друзья, жены, идеи, даже священники, и те…
Алик. У него затмение рассудка! От этого только купание в холодной воде может спасти! (Встает.) Веня, будешь ассистентом!
Аркаша. Ах, боже мой, ну что же это такое! Это же совсем ни к чему!
Астров. …и вы уже чувствуете себя хозяевами нашей культуры!
Аркаша. Лучше я покажу вам свою лодку: вы думаете — это обыкновенная лодка, а это НЕобыкновенная лодка!
Астров. …ответственности вы не несете, но устраиваете нам революции, отменяете нашего Бога, разрушаете церкви…
Веня. Да чего вы стóите, если вам можно революции устраивать?
Алик. Ну и защищал бы Бога, что ж ты?
Аркаша. (Почти плача.) Ах, ну при чем тут Бог? Никакого Бога вообще нет, все это знают! Вы лучше посмотрите, какой я вам сюрприз приготовил!
Астров. (Тоже вскакивает.) Вот, вот оно: даже этот недочеловек знает, что Бога нет.
Аркаша. Вы думаете — это лодка? Так это не лодка, это — птица! Вот сейчас я нажму на кнопку, и она полетит!
Веня. (Тоже вскакивает.) Я– недочеловек, а те — на собрании — люди!
Аркаша. (Стараясь перекричать всех.) Вы даже не поверите, как она летает! На подводных крыльях! Вы слышали про подводные крылья? Если нет, так сейчас услышите! Внимание!
Нажимает на кнопку, лодка взлетает на миг над поверхностью воды и переворачивается. Все четверо исчезают под водой, затем лодка всплывает килем вверх, и один за другим выныривают Аркаша, Алик и Астров. Отплевываются, тяжело дыша, плавают, держась за опрокинутую лодку.
Аркаша. Все живы?
Астров. Ну и взлетели!
Аркаша. Плюньте в глаза тому, кто скажет, что Балтийское море теплое.
Алик. А Венька где? (Ныряет.)
Астров. (Аркаше.) Это и был ваш сюрприз?
Аркаша. Нет, вы видели что-нибудь подобное? Чтобы лодка взяла и перевернулась?
Алик. (Выныривает и озирается, тяжело дыша.) Нет Веньки?
Замечает что-то с другой стороны лодки, ныряет и через мгновение появляется, поддерживая Веню, который кашляет и отплевывается. Оба хватаются за лодку.
Веня. Очки… Очки утонули… (Кашляет.)
Алик. Бог с ними… Хорошо, сам не утонул.
Аркаша. Нет, как вам нравится эта лодка? Чтоб взять и так перевернуться?
Астров. Это что, тоже заранее было запланировано?
Алик. Нет, было запланировано, чтобы ты тонул, а Венька спасал тебе жизнь, но он, оказывается, не умеет плавать!
Астров. Вряд ли он стал бы меня спасать…
Веня. Не судите по себе.
Алик. Ты б на его месте не стал?
Аркаша. Ну что вы прохлаждаетесь? Дело надо делать, а не прохлаждаться!
Астров. Какое дело?
Аркаша. Как какое? Лодку переворачивать будем.
Алик. Опять переворачивать? Одного раза тебе мало?
Аркаша. Я очень люблю этих шутников с их шуточками! Или ты не замерз?
Алик. Ладно, уговорил — будем переворачивать. Неясно только, как.
Аркаша. Очень даже ясно: заплывем все с одной стороны и будем раскачивать, пока не перевернем.
Веня. А если не выйдет?
Аркаша. Что значит — не выйдет? У нас же нет другого выхода!
Астров. Ну а все-таки — если не выйдет?
Аркаша. Я вам даже удивляюсь — как это может не выйти? Или вы мечтаете, чтобы утонуть?
Веня. А до берега далеко?
Алик. Ты же все равно не умеешь плавать.
Аркаша. Я думаю, километров семь-восемь, не меньше.
Астров. Тут и уменье плавать не поможет. Особенно в таком холоде.
Аркаша. Я вижу, вам очень хочется утонуть. Другие давно бы уже перевернули лодку, а вы все говорите, говорите. Ну о чем тут говорить?
Алик. Ладно, начали — заодно и согреемся!
Все четверо начинают раскачивать лодку, пытаясь ее перевернуть.
Аркаша. Раз-два, взяли! Ну, еще! И еще! И еще!
Под их давлением лодка выскальзывает и отплывает чуть-чуть, нисколько не собираясь переворачиваться. Веня, теряя опору, сразу захлебывается и хватается за лодку. Под нестройные выкрики это повторяется несколько раз, пока все в изнеможении не приваливаются к упрямому днищу, тяжело дыша.
Алик. Ну и скользкая, тварь!
Аркаша. Ничего, сейчас отдохнем и снова навалимся!
Веня. По-моему, нельзя, находясь в воде, перевернуть опрокинутую лодку.
Аркаша. Что значит — нельзя, если надо?
Веня. Лодка ведь, согласно законам физики…
Аркаша. Какие такие законы? Если безвыходное положение, любые законы можно нарушить, не то что физики.
Астров. И часто вы законы нарушали?
Аркаша. Интересно, как бы я до шестого десятка дожил, если б не нарушал? И при том, учтите: все это время я был еврей!
Алик. Ладно, кончили перекур — взялись!
Опять повторяется та же сцена: несмотря на все усилия, лодка выскальзывает и возвращается в опрокинутое положение.
Веня. Ничего не получится — у нас нет точки опоры!
Аркаша. Так что — пропадать из-за этой точки опоры, раз ее нет? А ну, взялись!
Алик. Давайте, давайте, не отвлекайтесь, а то стемнеет скоро.
Действительно, солнце тем временем спустилось почти до самой воды. Все четверо опять безуспешно пытаются перевернуть лодку.
Астров. (Вдруг отплывает и кричит истерически.) Хватит! Баста! Это безумие! Не может эта лодка перевернуться, это даже младенцу ясно! Господи, как это нелепо, как нелепо! Где мы? Что мы тут делаем? Как все это случилось? Я не хочу этого, не хочу, не хочу!
Все ошеломленно смотрят друг на друга.
Алик. Ну, не хочешь, так что? Есть альтернатива?
Астров. Это все из-за тебя! Из-за твоей дурацкой затеи! Ты этого хотел? Этого, да? Скажи: ты этого хотел? Теперь ты доволен?
Аркаша. Видите, мы лодку уже хорошо раскачали. Теперь рывок-другой, и все будет хорошо. Вернемся домой, раздавим бутылочку.
Веня. Бутылочки все утонули.
Аркаша. Пусть это будет наша последняя забота. Бутылочка всегда найдется — на то мы в России живем!
Астров. Господи, и этому идиоту ты доверил наши жизни! Он даже лодкой управлять не способен! Это надо уметь — перевернуться ни с того, ни с сего! Теперь мы тут захлебнемся, как котята в сортире, исчезнем из жизни, пропадем, никто даже не догадается, куда мы делись.
Аркаша. Зачем обязательно пропадать? Лучше навалимся еще раз и перевернем.
Веня. Да не перевернем мы ее! От воды, что ли, мы отталкиваться будем?
Алик. И почему ты так любишь пессимистические решения? Какая разница, от чего отталкиваться, главное — оттолкнуться! Взялись!
Астров. Господи, к чему столько усилий? Ведь это безнадежно.
Аркаша. Пока человек жив, он должен надеяться. Начали!
Аркаша, Алик и Веня пытаются перевернуть лодку — безуспешно.
Астров. (В стороне.) Веня, зачем вы возитесь с этим корытом? Вы же уверены, что ничего не выйдет.
Веня. А я — как все.
Астров. (Заходясь в крике.) Бросьте вы это, бросьте! Хватит! Все равно ничего не выйдет! Прекратите! Хватит!
Аркаша. А вам жалко, если мы немножко согреемся?
Все попытки безуспешны. Солнце спускается все ниже. Наконец Алик и Веня сдаются.
Алик. Нет, баста! Похоже, и впрямь безнадежно.
Веня. (Дрожит.) Ну и холод! Б-р-р!
Аркаша. Что значит — безнадежно? Конечно, на что может надеяться человек, который дрожит, вместо того, чтобы работать? (Продолжает толкать лодку.)
Алик. Ты что, один хочешь ее перевернуть?
Аркаша. А если я переверну ее один, ты что — откажешься в нее сесть?
Астров. Ну что — пора подводить итоги? Я так понимаю: песенка наша спета! Черт, какая глупость, как не хочется умирать!
Веня. Неужели нет выхода?
Астров. Какой может быть выход? Вряд ли кто-нибудь найдет нас здесь.
Веня. У нас во дворе этой зимой мальчик пропал — страшно вспомнить. Лет девяти. Искали его, искали, и только весной нашли: он провалился в канализационный люк, крышка была приоткрыта, а щель засыпало снегом. Он умер от голода или замерз, не знаю точно, — но сколько-то времени он сидел в этой яме и ждал, надеялся, что его найдут. Говорят, он поседел от ужаса.
Астров. Мы поседеть не успеем. При такой температуре мы через часок-другой ослабеем и захлебнемся, не поседев.
Аркаша. (Который все это время, не переставая, толкал лодку, вдруг кричит пронзительно.) Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Кому это ты?
Аркаша. Если кричать, кто-нибудь может услышать. (Толкает лодку.)
Алик. Кто здесь есть, интересно?
Аркаша. Все может быть: рыбаки, например, или влюбленные. (Кричит.) Караул! Спасите! Тонем!
Веня. Господи, даже уши заткнуть нельзя!
Астров. Чего затыкать — уж терпите: ведь всем погибать из-за вас! В поисках справедливости! Уж теперь, наконец, справедливость восторжествует!
Веня. Может, я прощения у вас попросить должен? А я ведь из-за вас в этой проклятой лодке оказался, — чтоб вашу больную совесть лечить. Кажется, именно ваша совесть была в центре внимания? А я? При чем тут я? Мне какое дело до вашей совести? Зачем мне понадобилось ехать с вами? Ведь я даже маму не предупредил — ее дома не было! Теперь она никогда не узнает, куда я делся. Господи, никогда не узнает! Ведь она с ума сойдет, с ума сойдет!
Аркаша. (Кричит.) Караул! Спасите! Тонем!
Веня. …и я даже не смогу ей объяснить, что все это из-за вас, из-за вашей совести…
Астров. Далась вам моя совесть, подумали бы о своей! Ведь жить не больше часа осталось, а вы…
Алик. Бросьте выяснять, кто виноват! Лучше б сосредоточились на том, как спастись…
Астров. Да никак! Никак не спастись! (Истерично.) Крышка нам! Хана! Конец! Все!
Веня. Как это — конец? А мама? Ведь ей никто никогда не расскажет, как это случилось! Разве так бывает?
Астров. Бывает, бывает — скоро убедитесь!
Аркаша. (Пронзительно.) Караул! Спасите! Тонем!
Астров. А потише нельзя?
Аркаша. (Нормальным голосом.) Если потише, так никто не услышит. (Пронзительно.) Караул! Спасите! Тонем!
Веня. (Истерически хохочет.) А если громко — кто услышит? Кто может услышать? Может, мама услышит? Мама, слышишь, мы тонем! Караул!
Алик. Прекрати! Умолкни! Сейчас же прекрати!
Веня. (Захлебываясь истерическим хохотом.) Тонем! Спасите! Тонем! Мама!
Аркаша. (Перекрикивая Веню.) Караул! Спасите! Тонем!
Астров. Слушай, уйми своих дружков! А то мы до того, как сдохнем, еще с ума сойдем!
Веня. Ха-ха-ха! Сдохнем! Спасите! Мама! Ха-ха-ха! Тонем!
Астров. (Перекрикивая.) Уйми их, уйми! Заткни им глотки! Ты, супермен, уйми их! Уйми-и-и! (Визжит.) И-и-и!
Аркаша. (Перекрикивая всех.) Караул! Спасите! Тонем!
Алик. (Держась одной рукой за лодку, хлещет Веню по щеке.) Перестань! Прекрати истерику!
Веня. (Внезапно стихая, всхлипывает) Мама, что это было?
Алик. (Ласково.) Ну, вот и прошло. Вот и хорошо.
Астров. Хорошо, очень хорошо! Просто замечательно!
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. Алик, неужели и правда — смерть? Неужели смерть?
Алик. Вень, тебе сколько лет?
Веня. Двадцать восемь. (Плачет.) Всего двадцать восемь! Ой, как холодно, ноги сводит! Что же это будет? Что будет? Что будет?
Астров. Скоро ничего не будет.
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Нет, так не годится! Надо что-то делать!
Веня. Что можно сделать?
Алик. Чего мы тут болтаемся? Чего ждем? Смерти?
Астров. А чего же еще ждать? Ангела-спасителя?
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Что угодно, только не это! К берегу надо плыть, вот что!
Астров. Восемь километров?
Алик. Хоть сто, но не болтаться тут, ожидая конца!
Веня. Ведь не доплывешь.
Алик. Ну, не доплыву, ладно! Но хоть плыть буду, а не висеть тут, сходя с ума! Плыть буду, плыть, руками махать, понимаешь? Что-то делать, а не просто смерти ждать!
Веня. Понимаю, но не умею плавать.
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Ну, кто со мной?
Веня. Предположим, я — тогда как?
Алик. Поплыли, будешь за меня держаться!
Веня. И далеко мы уплывем?
Алик. Не дальше смерти.
Астров. А если и я с тобой, — ты двоих увезешь?
Алик. Хуже, чем здесь, — не будет.
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. А его куда? Бросишь? Или третьим возьмешь?
Алик. (Кричит.) Чего вы допытываетесь? Чего вам надо? Плывете вы или нет?
Астров. А если нет, — ты нас бросишь?
Алик. Что значит — брошу? Вы же сами говорите, что не доплыть!
Астров. Но ты же тренированный! Ты-то надеешься доплыть!
Алик. А тебе жалко, если я доплыву?
Астров. Конечно, жалко. Что ж — я подохну, а ты жить будешь?
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Ты бы хотел, чтобы мы вместе подохли?
Астров. Я б хотел, чтобы ты подох, а я жил!
Алик. Ты ведь всю жизнь мне завидовал, правда? Дружил и ненавидел?
Астров. А ты мне завидовал! И ненавидел тоже! И жить без меня не мог!
Алик. Это я без тебя не мог?
Астров. Конечно, ты. Чтоб непрерывно и постоянно надо мной возвышаться! Чтоб, исправляя меня, постоянно чувствовать свое превосходство! И скрежетать зубами от зависти, видя мои успехи!
Алик. Что мне твои успехи?
Астров. А что тебе мои успехи…
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. Тише, ты, дай договорить! (Алику.) Ну что ты без меня — неудачник, и все! Дальше Камчатки уже ехать некуда, только поэтому ты там застрял. А при мне ты всегда как бы утверждаешь, что принес свою карьеру в жертву. Но в глубине души ты знаешь прекрасно, что никакой карьеры сделать не мог по безалаберности и неспособности!
Алик. Вот ты, значит, как! Ну что ж, прощай, и оставайся с этими твоими утешительными мыслишками!
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. Значит, ты хочешь уплыть и бросить нас тут?
Алик. А ты хочешь, чтобы я остался?
Астров. Тебе что, мое разрешение необходимо? Так вот: моего разрешения ты не получишь!
Веня. Ну, что вы, доктор, пусть плывет: вдруг и вправду доплывет? Может, даже кого-нибудь за нами пришлет, а?
Астров. Как же, так он и доплыл! Хоть и супермен с Камчатки, но все равно захлебнется на полпути и, пуская пузыри, пойдет на дно где-то там, один-одинешенек!
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. Все равно, каждый умирает в одиночку. Был такой роман с красивым названием, только я тогда не понимал смысла этих слов. Только тот, кто сам умирает, может понять. А теперь я понял. Выходит, я умираю? Но не может же быть, чтобы Я! Я! Я! умирал! Ведь еще час назад все было в порядке! И не было никакого знака или предупреждения! Ведь так же нельзя!
Астров. Я уже ног совсем не чувствую, пальцы онемели…
Алик. Нет, вы как хотите, а я поплыл! Лучше утонуть посреди моря, чем болтаться тут в нашей общей моче, подыхая постепенно: сперва отнимутся ноги, потом руки, потом мозги… Лучше я захлебнусь в волнах, чем буду тут сходить с ума!
Астров. Если ты доплывешь, мы будем сниться тебе по ночам!
Алик. Если я выплыву, я пошлю за вами лодку.
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. Спасатели приплывут, а тут пусто-пусто! Только эта склизкая посудина болтается на волнах да пузыри на воде — остатки нашей агонии.
Алик. Значит, надо спешить! Пока ноги судорогой не свело. Прощайте!
Астров. Как, уже уплываешь? Так сразу?
Веня. Ведь не было никакого знака! И вдруг всему конец! Так же не бывает! Вот так вдруг, без всяких… (Рыдает.) Не бывает! Не бывает так! Не бывает!
Астров. (Надрывно.) Ты уплываешь? А я? А я? Как же я?
Аркаша. (Пронзительно.) Караул! Спасите! Тонем!
Алик. Все! Баста! Еще минута, и я сойду с ума. (Уплывает.)
Астров. (Вопит.) Алик! Вернись, Алик! Куда ты? Ведь пропадешь! И тут, и там пропадешь, так хоть вместе! Алик, подожди! (Уплывает вслед за Аликом.)
Веня. Ну вот, теперь я совсем один, и мамы нет — если бы она знала, если б знала! (Плачет.) Мама! Мама, я тону, мама! Слышишь, мама, я тону, тону, тону… (Бормочет.) Я тону, я тут совсем один, до берега так далеко, вода такая холодная, ног я уже не чувствую, и пальцы на руках свело… А ты! Ты всегда уверяла, что сразу же узнаешь, если со мной что неладно, и потому не позволила мне жениться на Наташе; говорила, сердце тебе подсказывает, что мы не будем счастливы. А сегодня с утра, когда Алик за мной заехал неожиданно и позвал на лодке кататься, сердце тебе ничего не подсказало: ты ушла спокойно по своим делам, по своим глупым, ерундовым делам…
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. …а могла бы не пустить, ты ведь часто меня не пускаешь. И все было бы хорошо: сидели бы мы с тобой сейчас дома, я бы валялся на диване, а ты — в кресле в своем нейлоновом халате с розовыми цветами, которым ты так гордишься, дура старая… Мы бы смотрели телевизор, кисли бы от скуки, ты бы пилила меня, что я тебе ничего не рассказываю, а я бы ненавидел тебя, как всегда по вечерам, особенно по воскресеньям, за то, что мне некуда пойти, за то, что ты не позволила мне жениться на Наташе…
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Медленно подплывает Астров, с трудом дыша, и цепляется за лодку.
Астров. (Бормочет.) Вот и все, теперь уже точно все. Он уплыл, бросил меня, и теперь, наконец, я от него освободился. Всю жизнь терпел, всю жизнь боялся, — потерять боялся, отпустить боялся, и что он в Ленинград жить переедет и каждый день в гости приходить станет, боялся, и что в отпуск с Камчатки приедет и не придет, не позвонит, забудет, боялся. Боялся, что она пожалеет, что не его, а меня выбрала, и что они между собой за моей спиной сговорятся, боялся, что она его в дом однажды не впустит — за его баб и за его дебоши, и за те обидные слова, которые он всегда для меня находил. А теперь он уплыл один и утонет, и никто об этом не узнает, а я за ним не угонюсь — он супермен, герой романов, бабник, ему все всегда было нипочем, Это мне положено: бултыхаться в собственной моче с этими недоделками..
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. …я уже и рук не чувствую, а ты там сидишь, пасьянс свой дурацкий раскладываешь, сидишь и злишься, что я где-то гуляю, домой не еду, с кем-то болтаю, а не с тобой. Ведь я — твоя игрушка, твоя собственность, и не имею права с другими по вечерам в кино сходить Только с тобой дружить, только тебе доверять, потому что все остальные негодяи и обманщики. Вот только женить меня на себе ты не смогла. Ну ком бы я мог жениться, если не на тебе? Что Наташа против тебя? (Хохочет.) А я вот обману тебя! Возьму и утону! И вообще не женюсь ни на ком, и не будет у тебя внуков, и меня тоже не будет. Возьму и утону, раз ты не хочешь спасти меня! Мама! Ну, спаси меня, мама!
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. А теперь я его больше не боюсь, потому что он все равно раньше меня утонет, я все же за лодку пока держусь, вот мне и не страшно. Я теперь что угодно сделать бы мог, любую подлость совершить, и никто ничего мне не скажет, а и скажет, так мне плевать, — ну кто, кроме него, мог бы меня попрекнуть, она, что ли? У нее на это кишка тонка, а его уже нет и никогда больше не будет. Господи, никогда не будет? Как же я теперь без него? Или, может, вот оно и есть — избавление, а? И ей без него никакого смысла нет жалеть, что она за меня вышла, и меня же еще попрекать, что я его больше, чем ее, люблю, и что я на ней потому и женился, что он по ней всю жизнь помирал, вот я к нему через нее и прикоснулся. Он-то помирать помирал, а с девками при том вечно гулял, и со шлюхами, — где он только их брал?
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Веня. Мама! Ты, может, от меня просто устала, раз я такой неудачный, а, мама? Так смотри, потом пожалеешь, да поздно, меня уже не будет и не будет! . А я не буду вечно бояться, что ты заболеешь и умрешь, а иногда мечтать об этом, чтобы хоть через смерть вырваться от тебя и позвонить Наташе, хоть она уже давно замуж вышла.
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Раздаются аккорды «Утомленного солнца»… Солнце почти спустилось, оно висит над морем, касаясь линии горизонта, алое и огромное. Темная тучка перечеркивает солнце, на воду падает тень, похожая на лодку.
Астров. А вон и лодка приплыла, может это супруга моя за мной? Так чего ж не подплывает? (Кричит.) Эй, ты, в лодке, напрасно ты думаешь, что со мной покончено! Хочешь своими глазами увидеть, как я пузыри пускаю? Ты ведь всю жизнь его любила, а меня все же предпочла, потому что я надежный, –ты ведь расчетливая. Ты ревновала его ко мне, а меня к нему, и всегда за свое благополучие грошовое боялась …
Веня. (Перебивает.) Мама, это ты в лодке? Я так и знал, что ты услышишь, что ты меня не бросишь. Ведь это Алик во всем виноват, он меня за собой сманил, чтоб через меня доктора Астрова унизить. Но ты об этом деле не слышала, хоть всегда во все нос совала. А я вот не рассказал тебе, и все. Я не рассказал, вот ты и не знаешь. Да что за толк тебе не рассказывать? Ты ведь не соображаешь, что я уже взрослый, а ты уже старая, как утомленное солнце, и пора тебе прощаться с морем, все равно никого обольстить ты уже не способна…
Аркаша. (Крик его все слабее,) Караул! Спасите! Тонем!
Веня. Я ведь на Камчатку с Аликом только для того и поехал, чтоб тебе назло: наврал тебе про командировку, а ты и поверила, а то б ни за что не отпустила. Изобразила бы сердечный приступ или почечную колику, уж я тебя знаю. А там мы и пили, и гуляли, и на медведя ходили — вот это жизнь была! И так мне хорошо там без тебя было, так свободно, так весело
Тучка проплывает мимо, унося с собой свою тень, похожую на лодку.
Астров. Алик, вернись! Вернись, Алик! Не обижайся, не надо, это я так сболтнул про тебя! Ну прости, ну не бросай меня тут, А-а-али-и-ик!
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. (К Аркаше.) Ты, ублюдок, заткнись, наконец!
Веня. Ах, ты уплываешь? Значит, ты хочешь, чтобы я утонул? Хочешь, да? Ладно, я ведь всегда тебя слушался, всегда делал все, что ты хочешь… Раз так, я могу утонуть, для тебя, раз ты хочешь… (Отпускает лодку, оттолкнувшись от нее, тут же начинает захлебываться, поднимая брызги, и опять лихорадочно хватается за лодку.)
Аркаша. Караул! Спасите! Тонем!
Астров. (Подплывая к Аркаше.) Не хочешь замолчать? Орешь? Ори-ори громче, ублюдок! (Одной рукой пытается затолкнуть Аркашину голову под воду.) Замолчи! Дай хоть умереть спокойно!
Аркаша. (Вырываясь, вопит надсадно.) Караул! Спасите! Тонем!
Астров. (Толкая Аркашу.) Замолчи! Замолчи! Замолчи!
В этот момент на сцену выплывает лодка, в ней два Рыбака.
Первый Рыбак. А ведь и вправду тонут! А то орут, орут — думал, балуется кто.
Второй Рыбак. (Вытаскивая Аркашу, который без сознания.) Один есть, не дышит, но живой. (Вместе с Первым вытаскивает Астрова.) Глянь, и этот дышит. Холодные, видно давно в воде. Но должно быть живые, раз так громко на помощь звали.
Первый Рыбак. (Вытаскивая Веню.) Еще один, сколько их всего? Все, или еще есть?
Веня. (Бормочет.) Мама, мама, Алика не забудь. Алик там плывет, мама!
Первый Рыбак. А кто Алик? Он где? (Трясет Веню.) Где Алик твой? Нет, сомлел, откачивать придется.
Второй Рыбак. Тех двух тоже, вроде, откачивать и отпаивать. Совсем заледенели.
Веня. (В бреду.) Алик там, мама! Алика не бросай! Алика!
Первый Рыбак. (Трясет его.) Где он, Алик твой? Слышишь, парень, где Алик?
Веня. Там Алик где-то, мама!
Второй Рыбак. Да сколько вас было? Все тут?
Веня теряет сознание. Астров, приходя в себя, стонет.
Первый Рыбак. Этот, вроде, ожил немного. Эй, парень, ты Алик?
Астров. Кто это — Алик?
Первый Рыбак. Значит, не ты Алик?
Второй Рыбак. Вас сколько было?
Астров. Сколько было — где было? (Отключается)
Первый Рыбак. (Трясет его.) Ты живой или нет? Сколько вас было в воде?
Веня. (Бредит.) Алик!
Астров. (Со стоном.) А сколько есть?
Второй Рыбак. Трое есть. (Растирает потерявшего сознание Аркашу.)
Астров. (Тихо, почти беззвучно.) Трое нас и было.
Первый Рыбак. Значит, все тут?
Астров. Все, все тут. Все, все, все… (Бредит.) тут, тут, тут…
Веня. (Вскрикивает.) Алик! Мама, Алика не бросай!
Первый Рыбак. А кто тут Алик?
Астров. Какой Алик?
Первый Рыбак. Да этот все кричит про какого-то Алика. Где он, Алик? Не ты это?
Веня. Алик, Алик, плывет…мама, Алик…
Второй Рыбак. Так где же Алик?
Астров. Алик, Алик — какой Алик? Не знаю никакого Алика.
Первый Рыбак. Так был тут с вами Алик или нет? (Трясет Астрова.) Где Алик?
Астров. Не было его, не было! Не было никакого Алика! (Теряет сознание.)
Конец
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer7-nvoronel/
