Предисловие переводчика
Рав Мордехай Каплан (1881–1983) прожил длинную — более ста лет, богатую событиями внешними, и ещё более богатую духовными подвигами и духовным поиском, жизнь. Он получил очень хорошее традиционное еврейское воспитание, сначала — в хедере, а Сенцянах (Литва), а потом — в ордотоксальной йешиве Эц Хайим, в Нью-Йорке. Наверное, без такого прочного и монолитного ортодоксального фундамента невозможно стать настоящим равом. Но для того, чтобы стать настоящим равом в ХХ веке, тем более — в США, нужно в какой-то момент над этим фундаментом приподняться. И Мордехай Каплан сделал это, поступив в 1895 в Сити-Коледж Нью-Йорка, а в 1895 — в Еврейскую теологическую семинарию, главный образовательный, духовный и научно-исследовательский центр консервативного иудаизма. Именно с ЕТС Мордехай Каплан прочно связал свою судьбу, около шестидесяти лет преподавал там, воспитал тысячи учеников, и дал тысячам молодых раввинов раввинскую ординацию (смиху). Там были опубликованы десятки его религиозно-философских трудов, включая знаменитый Сидур 1945 года, за который рав Каплан был официально подвергнут Херему ортодоксальными раввинами.
Имя Мордехая Каплана все американские евреи, и многие неевреи стали с восхищением повторять в 1933 году, после выхода его и по сей день самой знаменитой книги «Иудаизм, как цивилизация». Ещё бы! У евреев появился свой А. Тойнби, убедительно доказавший, что иудаизм — это особая полномасштабная цивилизация, стоящая в одном ряду с дюжиной других великих цивилизаций человечества. На острую критику всех трёх направлений иудаизма, также содержащуюся в этой книге, обратили меньше внимания. Каплан был убеждён, что он смог сформулировать главные принципы, которые помогут и ортодоксам, и реформистам исправить крайности и перегибы в своих позициях, предотвратить окончательный раскол иудаизма на несколько отдельных конфессий. К сожалению, этого не произошло. Став едва ли не самым знаменитым равом США, Мордехай Каплан остался, по большому счёту, неуслышанным. Те идеи и ценности, которые рав Каплан безрезультатно предлагал трём существующим течениям в иудаизме активно, восторженно и безоговорочно приняла сравнительно небольшая, но сплочённая группа его последователей. С 1935 года они стали издавать журнал «Реконструкционист», давший со временем название отдельному, четвёртому направлению в иудаизме. Сам М. Каплан вовсе не стремился стать во главе отдельного течения, но когда это фактически произошло, с честью выполнил столь непростую миссию. Он выпустил более полутора десятков капитальных монографий с изложение взглядов реконструкционистского иудаизма на все главные вопросы еврейской жизни.
Меньше всего из них сегодня помнят книгу, которая вышла по-английски в 1936 под названием «Иудаизм в изменении», а на иврите под названием «Ценности иудаизма в их обновлении», точнее передающем главную идею книги. Мордехай Каплан всегда подчёркивал, что иудаизм есть цивилизация религиозная, что альфа и омега этой цивилизации, её политические, общественные, этические и эстетические ценности и парадигмы глубоко коренятся в традиционном, молитвенном, религиозном восприятии мира евреями. Но эти ценности неизбежно развиваются, обновляют сами себя и обновляют евреев, их отношения между собой и с окружающим миром. Именно рав Каплан стал первым еврейским мыслителем, который отрефлектировал и проанализировал этот процесс применительно к самым разным сферам еврейской жизни, и предсказал, ещё в 1936 году, что полной своей глубины и интенсивности этот процесс достигнет только в суверенном еврейском государстве. К сожалению, ни первое издание 1937 года, ни переиздание в 1998 году не нашли своего массового читателя на иврите. Предлагаем вниманию русскоязычных читателей две центральные главы из книги в надежде, что они будут созвучны нашим сегодняшним размышлениям о сущности иудаизма.
Мордехай Каплан
Религия как фактор нравственного возрождения человека
Понятие «грех», в смысле религиозной провинности, потеряло свою ценность в глазах большей части человечества. Нас отвращает испорченность, злой умысел, животное в природе человека, но отнюдь не грех в религиозном смысле слова. Многие сомневаются в том, что это понятие вообще имеет какой-то смысл. В нём видят нечто вроде теологической спекуляции, вроде Сатаны или «злого начала», и заключают, что его не стоит более принимать всерьез, как нельзя принимать всерьёз любые пережитки примитивных суеверий в иудаизме. Но если нет реального смысла в понятии грех, то нет смысла и в тшуве, т.е. в деятельном раскаянии, и всё духовное содержание Йом а-Кипурим следует полностью отменить.
Однако если слово истёрлось, то это ещё не значит, что потеряло смысл понятие, этим словом выраженное. Участь слова зачастую зависит от благозвучия или неблагозвучия в том повседневном словоупотреблении, с которым это слово ассоциируется. Слово, с которым связаны неприятные нам ассоциации, может «выйти в тираж». И это, несмотря на то, что в языке нет другого слова, которое столь же точно выражало бы соответствующие факты и понятия. И потому было бы грубой ошибкой отбрасывать тот или иной термин, приевшийся человечеству, не изучив тех причин, которые в прошлом делали его столь значимым.
-
Эволюция греха как ощущения религиозной провинности
Несомненно, в древние времена у понятий грех и тшува было сугубо культовое значение. Они были частью религиозного мировоззрения, которое воспринимало святыню как некую духовную сущность, как волшебное и чудесное явление, приближение к которому пробуждает страх и трепет. Грандиозным природным явлениям или важнейшим для человеческой жизни феноменам человеческое воображение приписывало свойства личности, подобной человеческой. Полезным феноменам древний человек поклонялся как богам, а вредные пытался умиротворить как злых духов. Однако ещё чаще один и тот же феномен иногда помогал, а иногда вредил. Поток воды, орошающий поля и являющийся источником жизни, временами превращается в наводнение, уничтожающее ту самую жизнь, которую он, казалось бы, сам и создал. Огонь, защищавший людей от холода и от диких животных, иногда нападал на человека в образе всепожирающего пожара. Такие феномены, которые вызывают и страх, и надежду, считались священными. Или они воспринимались как существа, господствующие над человеком и решающие его судьбу, или виделись как атрибуты и орудия таких существ. К ним можно было приблизиться только определёнными путями, а то, кто приближался к ним иными путями, рисковал своей жизнью. Из поколения в поколение скапливалась традиция определённых обрядов и ритуалов, определялось какое поведение разрешено, а какое — запрещено в присутствии священного существа. Нарушающий такие запреты провоцирует божество, и такое нарушение есть грех.
Такого рода грех разрывает, согласно традиционному мировоззрению, связь Завета, обязывающего божество пользоваться своей силой для защиты человека. Нарушение завета провоцирует божество пользоваться своей силой для наказания. Страх греха, таким образом, — это телесный страх перед физическими последствиями для того, кто злит божество и пробуждает его гнев. Человек может согрешить, даже не нарушая запретов сознательно. Он может согрешить и по ошибке, и он даже не будет знать, что согрешил. Этот вечный страх перед грехом приводил к стремлению умилостивить божество различными путями, принести ему дар или жертву, отказаться от влечений плоти и стать на путь суровой аскезы, лишь бы пробудить милосердие божества. Молитвы и восхваления также служили этим целям. Подобные обычаи производили положительный психологический эффект, они освобождали человека от страха перед пагубными последствиями, которые, по его мнению, ожидали его в случае ошибочной или неосознанной провинности.
В Священном Писании есть несколько намёков, указывающих, что и наши предки понимали грех подобным образом. Понятие святыни и понятие вредоносной силы были весьма близки. Тот факт, что Господь виден нам окутанный туманом, что открывается на Синае среди грома и молнии, пытались объяснить по-разному, например, что изначально Господь был божеством песчаной бури, или что он пребывал на вулкане, извергавшемся в те времена, называемом в Торе Синай. Очень часто сознание увязывало облако и огонь со святыней и даже с божеством собственной персоной.
Из-за опасной для человека силы Господа, из-за загадочности путей, которыми он себя открывает, служение ему было обставлено несколькими уровнями запретов. Только тому, кто ритуально чист, позволительно приближаться к Святилищу, которое народ построил, дабы обеспечить пребывание божества в своей среде. «Сделайте мне Святилище, и буду Я пребывать среди вас». В Святая Святых, куда воображение поместило Бога между керувами (представляется, что это персонификация урагана вихрей), нельзя было заходить ни одному человеку, кроме Коэн Гадоль, да и тому только один день в году, при совершении служения Йом ха-Кипурим, после того, как он очистил себя должным образом и облачился в священные одежды. Тому, кто вошёл не по правилам, была суждена смерть с небес.
Но сколько бы люди ни принимали меры предосторожности, не исчезал из их сердец трепет, — не рассердили ли они Бога каким-то ещё неизвестным способом, а может они совершили провинность, которая осквернила само святилище и сделала его негодным служить пристанищем Богу. Возможно, Господь простит им одну или две провинности, но с каждой дополнительной провинностью усиливается нечистота, и, в конце концов, она приведёт к уходу Божественного Присутствия от народа или к его превращению в гнев. Потому один день в году был выделен для церемоний искупления, у которых, согласно тогдашним верованиям, было очищающее влияние на святилище. Это очищение описано в XVI гл. Книги Ваикра «и искупит Святое Святилище, и шатёр Соборный, и Алтарь искупит, и коэнов, и весь народ общины искупит», — такова изначально была главная роль Йом ха-Кипурим.
Однако был и дополнительный путь очиститься от грехов, которые воспринимали как преграду между Израилем и Богом, нужно было «изнурять свои души» в этот день. Традиционное толкование этого слова такое: отказ от еды, питья и прочих телесных удовольствий. Ритуальный характер искупления, т.е. его способность аннулировать последствия греха путём кажущегося воздействия, которое церемонии имеют на Бога, доказан тем фактом, что очищение святилища и его служителей было первейшей целью служения в День Искупления. Только после того, как эта цель достигнута, распространяется влияние Искупления на весь народ Израиля. В таком представлении о грехе и искуплении весьма скудное нравственное содержание. Вся ценность искупления состояла в облегчении, которое оно давало человеку от страха, коренящегося в древнем мировоззрении. Тогда ещё не были известны законы природы, их проявления ещё не были подвластны воздействию человека, и потому такое облегчение приносило большую пользу. Ритуалы считались действенными в отношении сил природы. Психологическое воздействие ритуалов на психику верующих было таким же, как если бы эти церемонии и вправду могли повлиять на ситуацию в реальном мире.
-
Как ощущение греха поднялось на нравственный уровень
Однако такое ритуальное отношение к греху и к тшуве стоит на самых ранних стадиях исторического развития нашего народа, на тех стадиях, когда его вера существенно не отличалась от веры соседних народов. Общественные явления, появившиеся в Израиле, привели к грандиозным изменениям в его мировоззрении, включая отношение к греху и к искуплению. Вот эти явления: потребность укоренить в сердцах народа убеждение, что Господь превыше всех местных божков, а также потребность защитить вольность и свободную жизнь, характерные для кочевого прошлого, от наступления правящего сословия — сословия, которое пришло к власти благодаря политике отпора сильнейшему давлению со стороны великих империй на границы Израиля. Эти две задачи национального значения были выполнены пророками, которые стремились утвердить верховенство Господа, отождествляя его с идеалами справедливости и честности, пионерами которых были они сами. Они заложили основы веры, что Господь показал, что только он — Бог.
Отныне святость Бога облеклась новым смыслом, который более не ограничивался грандиозными природными явлениями. Торжество справедливости может быть гарантировано только Богом, про которого про одного сказано «полна вся земля достоинством его», и он один создаёт и поддерживает весь мир. Ещё сохранялась нужда подходить к месту святыни его с трепетом, даже с более сильным трепетом, чем прежде, когда он был одним божеством из многих, ограниченным в своей силе и сфере владычества. Но ранние культовые запреты перестали быть только выражением трепета перед Богом, а церемонии его ублажения не считались отныне достаточными для искупления. Страх разгневать Бога нравственными провинностями сопровождался вначале страхом разгневать его ритуальными нарушениями, но, в конце концов, занял его место.
Этот переходный процесс хорошо виден в «хазон Ишаягу». Пророк видит себя стоящим перед Богом в его храме, пред святым алтарём. Храм и алтарь были обычными священными предметами, частью культурного наследия, которое пророки унаследовали от прежних поколений. И пророк в своём видении реагирует на оскверняющую нечистоту традиционным страхом, типичным для ранней культуры. Но какова сущность нечистоты в понимании пророка? Ни нечистота, вызванная прикосновением к мертвецу, ни одна из форм ритуальной нечистоты, подробно описанным в Торат коаним. По мнению пророка, злой умысел при произнесении лживых слов — вот что делает человека негодным получить слово Божие и возвестить его, вот что препятствует слиянию человека с Богом. Ощутимые проявления силы Бога — не более чем внешние проявления его господства в духовной сфере, физические недостатки, препятствующие человеку слиться с Богом — это символ его душевных недостатков, и внешние церемонии примирения и очищения также должны быть символом духовного обновления, которое приводит человека в гармонию с волей Бога. Таким образом развилась религия нравственная из религии ритуальной.
Поскольку слова пророков формировали в сердце народа представление о справедливом господине мироздания, постольку углублялась и идея греха. Отныне смысл его — это нарушение божественной справедливости. В течение всего периода Второго Храма и впоследствии, в период эмансипации, Тора и основанная на ней юридическая система считались проявлением Божественной воли, и доныне они считаются таковым в глазах ортодоксов. Согласно такому мировоззрению, каждое нарушение этих законов засчитывалось как грех. Это равно касалось и ритуальных, и нравственных законов. И хотя нарушение ритуальных законов сопровождалось чувством греха не менее сильным, чем нарушение законов нравственных, всё-таки ритуальные законы не имели такого большого значения как в древнее время. Их часто толковали как символы нравственных законов. Их надо обязательно соблюдать из-за их влияния на нравственную природу человека. Но их механическое выполнение, без осознания нравственного смысла, не считалось отныне достаточным.
В соответствии со сдвигами в мировоззрении углубился и смысл богослужения в Йом а-Кипурим. Гармония между человеком и Богом стала логически несовместимой с враждой между человеком и ближним, ведь такая вражда представляет собой грубое нарушение божественного принципа справедливости. Отныне искупительное воздействие Йом а-Кипурим было ограничено только теми грехами, которые не связаны с социальными провинностями. Мудрецы Талмуда учили: «Провинности между человеком и Богом Йом а-Кипурим искупает, а провинности между человеком и ближним Йом а-Кипурим не искупает, пока не помиришься с ближним». Более того, эффективность богослужения была обусловлена твёрдым решением грешника никогда более не возвращаться к прежним провинностям.
Однако неверно было бы полагать, что ритуальная концепция греха полностью уступила место концепции этической, которая стала значимой в теократии времён Второго Храма. Ритуальное мировоззрение коренится в природе человека, и ему следует придать возвышенное содержание, давайте не будем полностью от него отказываться. В нашей жизни есть такие минуты, когда мы ясно ощущаем ограниченность наших сил, нечто подобное тому чувству, которое охватывало древнего человека, когда он сталкивался с нуминозным во всём его величии. И такие чувства тоже могут способствовать достижению нравственных идеалов. Ибо если чувства любви и трепета, связанные со священными сущностями в древней религии перенести на те стороны нашей жизни, которые должно сопровождать подобными чувствами изо дня в день, то они только усилят наши нравственные устремления. Культовый страх перед осквернением действительно не имеет в наши дни оснований, но если мы сможем увязать этот страх со страхом перед скверными делами, то мы усилим в известной степени наше стремление жить честной жизнью. Если стремление искупить грех и владеть собой, которое господствовало в прошлом в церемониях очищения, вновь будет прочувствовано и передано символическими, захватывающими церемониями, оно сможет стать фактором обновления нашей жизни, в соответствии с нашими возвышенными идеалами.
-
Традиционные понятия Торы недостаточны для оценки морального греха
Однако с попытками придать нравственную направленность тому, что прежде было сугубо культовой церемонией, связана определённая опасность: человеку удобно убегать к чисто культовому отношению. Сдвиг ритуала к духовности и к нравственности в эпоху, именуемую теократией, было весьма эффективным, однако успех такого сдвига был далеко не полным. Хотя теоретически Храм не считался обиталищем Бога, ощущалсяон именно в таком качестве. В результате в традиционном иудаизме возвращение Храма сынам Израиля было исключительно сферой молитвы, без которой мессианское избавление виделось невозможным.
Более того, по мере того как церемониям стали придавать сугубо символический смысл, всё чаще проявляется некая реакция, стремление опровергнуть такие толкования, ибо они приводят к тому, что символика церемонии затмевает саму церемонию и, в конечном счёте, мы забываем и то, и другое. Поэтому талмудическая агада осуждает попытки искать смысл заповедей.
«Сказал рабби Ицхак: почему не открыты нам смыслы Торы? Ибо в двух заповедях явно указан их смысл, и на них споткнулся величайший из людей мира сего. Написано: «и пусть не обзаводится множеством жён, дабы не развратилось сердце его» (Дварим ХVII, 17), сказал Шломо: а я умножу и не развращусь! И написано: «И было: в дни старости Шломо жёны развратили сердце его». И написано: «Только чтобы он не заводил себе множество коней и не возвращал народ в Египет для умножения коней» (Дварим, ХVII, 16), сказал Шломо: а я умножу и не вернусь, и написано: «Колесница из Египта вывозима…»
И ещё одна агада:
«Один гой спросил рабби Йоханана бен Закая и сказал ему: для тех, кто не знает, ваше богослужение выглядит как колдовство. Приводят корову, забивают её, сжигают её, берут её пепел, и если кто-то из вас осквернится от мёртвого, брызгают на него два или три раза и говорят ему: ты чист. Ответил рабби Йоханан то, что ответил. После того как гой вышел оттуда, сказали ему ученики его: рабби, этого ты просто хотел отшить, ну а нам что ты ответишь? Сказал он им: не мертвец оскверняет и не вода очищает, но это веление Царя всех царей над царями. Сказал Господь Бог: веление я повелел, закон я узаконил, и не вправе человек преступить это веление, как сказано: вот закон Торы».
Отсюда ясно видно, что общий смысл раввинистической традиции противится перенесению понятий грех и искупление в нравственную плоскость. Это сопротивление коренится в традиционном представлении, что Тора есть Божественное Откровение. Постольку, поскольку мы верим в Тору, данную с небес сверхъестественным образом, и воспринимаем Бога как некую сущность, отдельную от сотворённого им мира, грех всегда будет толковаться как неповиновение воле Божией, неповиновение, пробуждающее Божественный гнев. Искупление, соответственно, как возвращение к его милости, возвращение, связанное с обновлённой готовностью поработить себя Ему. Первым проявлением этой готовности должно, разумеется, стать соблюдение всех церемоний искупительного богослужения. Отсюда колоссальная внутренняя потребность соблюсти все церемонии Йом ха-Кипурим, ибо они даны нам Божественной Торой. Так церемонии богослужения становятся важнее социальных законов, которые сами по себе отнюдь не кажутся достаточным признаком истинной веры. Если мы верим, что церемония богослужения основана на Божественном откровении, то ее действие становится для нас ритуально-культовым, ее соблюдение приводит к освобождению от чувства греха и к душевному равновесию, так же, как работали в древности все религиозные ритуалы. Вероятно, мудрецы Талмуда чувствовали какая опасность скрывается в акцентировании ритуальных церемоний. В качестве афторы искупительного богослужения они выбрали именно тот отрывок, где доказано насколько недостаточны для искупления церемонии сами по себе. На жалобы народа: «почему постились, а Ты не видел, изнуряли души наши, а Ты не знал» пророк отвечает:
«Таков ли пост, который избрал Я, день, когда изнуряет человек душу свою? На то ли, чтобы склонять как тростник голову свою, вретище и пепел подстилать? Это ли назовёшь постом и днём, угодным Господу? Не это ли пост, который Я избрал: оковы злости развяжи, разреши узы ярма, и отпусти угнетённых на свободу, и всякое ярмо сорвите! Не в том ли, чтобы разделил ты с голодным хлеб свой, и бедняков скитающихся ввёл в дом? Когда увидишь нагого, одень его, и от родственника твоего не скрывайся!»
-
Переосмысление понятия грех в нравственном аспекте
Ранее мы уже говорили, что исходя из ценностно-когнитивных основ современного мировоззрения, мы пришли к переосмыслению понятия Бога. Бог — это некое внутреннее ощущение и переживание единства всего сущего, которое пробуждает в нас творческие силы, и позволяет дать однозначно-положительный ответ на знаменитый вопрос, сформулированный ещё Альбером Камю: принимаем ли мы жизнь или отвергаем её. Но тогда и волю Бога невозможно более воспринимать как нечто, сформулированное в том или ином священном тексте. Её можно познать только во всей совокупности духовной жизни человека, во всей сложности и неоднозначности тех сил, которые побуждают нас размышлять об идеалах и стремиться к их воплощению в юридических нормах и институтах общества. Такое объяснение взаимоотношений между Богом и человеческой жизнью можно назвать этической религией. Очевидно, что исходя из такого религиозного мировоззрения понятия «грех» и «искупление» не могут более употребляться в смыслах, принятых в традиционной концепции богоданной веры. Грех более не понимается как гневление Бога нарушением неких богооткровенных законов, а искупление — как возвращение к божественной милости посредством обещания на будущее беспрекословного послушания. Именно этот диссонанс, — между традиционными представлениями о грехе и искуплении, с одной стороны, и современным нравственно-религиозным мировоззрением — с другой, породил стремление вообще избавиться от этих понятий. Однако такое стремление отнюдь не оправдано! Коль скоро доказано, что та или иная научная гипотеза не в состоянии адекватно объяснить соответствующие явления, истинный исследователь будет непременно стремиться выработать иную гипотезу, которая сможет объяснить их лучше. Тех же норм интеллектуальной честности следует придерживаться и в сфере религиозной мысли. Возможно, изложенные выше понятия действительно неверны, но невозможно отрицать, что они отражают попытку дать ответ на некие реальные человеческие потребности. И потребности эти доднесь ожидают адекватного ответа.
Каким же, в таком случае, смыслом можно нагрузить понятия грех и искупление в соответствии с мировоззрением этической религии? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны, прежде всего, выработать некий когнитивный навык, позволяющий узнавать изменения в самой природе человеческой личности как проявления божественной воли. Человек, как и все другие живые существа, наделён инстинктом стремления к жизни. Этот инстинкт проявляет себя как реакция на различные внешние раздражители. Среди таких реакций укажем поиски пищи, изобретение средств защиты от врагов, стремление укрыться от холодного климата, удовлетворить свои сексуальные желания. Остальные живые существа отличаются от человека тем, что реагируют простым и однозначным образом, но менее его способны изменяться и приспосабливаться к изменяющимся внешним условиям. В типичных для низших животных формах реакции нет признаков, которые указывали бы на осознание возможности выбора между различными вариантами реакции и способность оценить последствия той или иной реакции. Мы обычно говорим, что животное инстинктивно совершает то, что необходимо для его существования. Его реакции настолько стабильны и настолько детерминированы, что легко передаются по наследству из поколения в поколение, не претерпевая зримых изменений, лишь «естественный отбор» в течение огромных промежутков времени может произвести эволюционным путём заметные изменения в инстинктах животного. Радикальные изменения в условиях существования могут вызвать гибель целых видов живых существ.
Человек, напротив, приобрёл способность активно приспосабливаться к внешним условиям за счёт точности своих инстинктивных реакций. Условия существования постоянно ставят его перед выбором между различными реакциями. Ему следует как бы проиграть в своём воображении несколько возможных вариантов поведения и, исходя из предыдущего опыта, выбрать среди них наилучший в данных конкретных условиях. Это правило действует даже в самых простых ситуациях человеческого существования. Например, в период каменного века человек убивал животное после длительной и изнурительной охоты. Как поступить с ним? Можно уступить настойчивым позывам утомления и усталости и пойти спать, оставив добычу на разграбление лесных зверей и других людей. Можно немедленно утолить свой голод, съесть столько, сколько получится, оставить остальное, вернуться домой, и приказать жене и детям принести домой то, что осталось от туши. Но можно и одолеть усталость, освежевать добычу и принести её домой членам семьи. Поведенческий выбор, который делал древний человек, зависел от степени удовлетворения, которое ожидало его в конце каждого из избранных путей. А эта степень удовлетворения определялась его положительным или отрицательным опытом в подобных ситуациях в прошлом.
Такой процесс обеспечивал каждому человеку возможность подобрать себе оптимальные формы поведения исходя из накопившихся у него привычек, такие устоявшиеся формы поведения характеризуют личность и формируют индивидуальный характер. Важнейшая часть такого процесса — это подчинение непосредственных интересов иным интересам, исходя из того, что подчинённый интерес менее важен или даёт менее длительное, хотя и более сильное наслаждение
Однако мы частенько уклоняемся от такой идеальной модели поведения. Наше внимание может случайно сконцентрироваться на одном аспекте ситуации, и мы игнорируем все остальные аспекты, и реагируем не так, как требует того идеальная система ценностей, принятая нами для себя лично. Например, удовлетворение, неоднократно пережитое человеком в моменты, когда ему удавалось обуздывать свои страсти, может породить в его душе стремление к чрезмерному героизму. Пережитая в кругу семьи и в кругу близких друзей атмосфера взаимопомощи и братской любви могут сформировать у него идеал милосердия и солидарности с нуждами ближнего. Но, невзирая на это, вполне возможно, что в критической ситуации страх смерти овладеет им до такой степени, что он забудет о своих высоких принципах и поведёт себя одновременно и трусливо, и жестоко. Но когда критическая ситуация миновала, он заглядывает в свою душу и убеждается, что вёл себя не в соответствии со своим внутренним представлением о добре, не в соответствии с заложенной в его сердце истинной человеческой индивидуальностью. Его действия принесли страдания другим, но и самого его полностью оскопили, ибо он более не может смотреть в лицо будущему, полагаясь на самого себя. Его индивидуальность, на которую он так полагался, сталкиваясь с той или иной жизненной ситуацией, рассыпалась на мелкие кусочки, грехом он согрешил! Что же ему делать теперь?
Для человека, живущего в примитивном обществе, типично искать ритуальных решений такого рода проблем. Он никогда не предпринимал никакого важного дела, не совершив прежде неких церемоний, которые, в соответствии с его мировосприятием, должны были бы помочь ему умиротворить невидимые силы и заручиться их одобрением. Если он в чём-то преуспевал, — он относил свой успех на счёт божеств или духов, которых призывал себе на помощь заклинаниями и колдовством. А если терпел неудачу, — ему было ясно, что он чем-то пробудил гнев сверхчеловеческих сил, на которые полагался. Возможно, каким-то поступком своим он аннулировал силу колдовства. Чтобы исправить этот поступок, он нуждался в дополнительном колдовстве, в умиротворяющих жертвах, в аскетизме, в молитве и причитаниях. После того, как он всё это совершал, к нему возвращалась уверенность, его провинность была им искуплена.
Однако в сфере теократической религии или религии сверхъестественного откровения, на более высоких стадиях общественного развития, чувство греха объясняется иначе. Личные идеалы человека лишь в малой степени суть результаты его личного опыта. С раннего детства его воспитывают так, чтобы некие модели поведения он воспринимал как правильные и стремился жить в соответствии с ними, ибо в них открывается воля Творца, и если жить в соответствии с этими моделями, жизнь будет полна смысла и ценности. Если же он отступит или оступится, то будет наказан Богом. Если послушается, Бог воздаст ему добром. Таким образом, грех воспринимается как личное преступление против создателя, который, подобно милосердному отцу, говорит ему, «что такое хорошо и что такое плохо», а он призван извлекать из этих поучений мораль. Он видит гнев Отца Небесного и стыдится того, что не угодил ему. Но Отец Небесный любит его, поскольку Он его и сотворил. Поэтому обязательно должен быть путь к примирению. Надо признаться в грехе, попросить прощения, и отныне стараться внимательнее прислушиваться к предостерегающему голосу. Не указывает ли сама Божественная Тора точных способов, с помощью которых грешник может умилостивить Бога? Поскольку человек пришёл к таким выводам, гармония между ним и Богом вновь восстановлена. Таким образом, к нему вновь возвращается нравственное равновесие и уверенность в себе.
Однако, в соответствии с мировоззрением этической религии, преодолеть пропасть между тем идеалом, на который человек ориентирует свою личность, и его обликом, таким, как он проявляется в реальных делах, вовсе не так просто. Рану, нанесённую достоинству человека в его собственных глазах, чувство негодности и краха, невозможно излечить сугубо ритуальными церемониями, и даже чистосердечным раскаянием или молитвой о прощении. Всего этого недостаточно человеку, поднявшемуся на высшую моральную ступень, чтобы вернуть ему уверенность в себе, необходимую для реализации всех своих возможностей. Такой человек не почувствует себя очищенным от скверны греха, пока во взаимоотношениях с другими людьми он ощущает на себе власть эгоизма. Только когда религия поможет ему освободиться от этой власти, когда он признает, что она в силах принести ему то обновление, которое он переживёт как искупление.
Во всех концепциях греха и искупления, описанных выше, грех считается нарушением в отношениях между человеком и Богом, а искупление — восстановление равновесия в этих отношениях, утешением и ободрением, приходящим из ощущения возврата к совершенной гармонии. И эта общая норма остаётся в силе также и в соответствии с мировоззрением этической религии. Если для нас Бог — это тот аспект космической реальности, который придаёт жизни смысл и ценность, порождает в нас неизменные идеалы, указывающие нам путь человеческого прогресса, то измена тому лучшему, что есть в нас — это предательство по отношению к Богу.
Тот факт, что человек постигает истину путём проб и ошибок, что переживание зла не менее значимо, чем переживание добра, — это надежный источник идеалов, возвращающих достоинство и смысл жизни, этот факт доказывает, что человек может преодолеть свои ошибки и обновить свою личность. Как сказал поэт: «подниматься по обломкам отмирающей самости к более возвышенным вещам». Именно это подразумевали и мудрецы Талмуда: «там, где стоят раскаявшиеся, там полные праведники не смеют стоять», «велико раскаяние, ибо злой умысел засчитывается ему как ошибка». Если мы увидим наши грехи в таком свете, который позволяет нам заново построить и возвысить на более высокую ступень нашу личность, тогда мы достигли искупления, поскольку мы достигли гармонии с тем аспектом реальности, который дарует святость нашей жизни.
-
Тшува как обновление человеческой природы
Тшува не заслуживает своего названия, если она не в состоянии постоянно обновлять нравственный облик человека. Как при обновлении общества, так и при обновлении облика отдельного человека, в прошлом люди были склонны полагаться на Бога, с тем, что только он один в состоянии это совершить. Древние люди были пессимистами в отношении способности человека изменить общественное устройство или хотя бы самого себя. Мы видим, что в наши дни все человеческие надежды связаны с самим человеком. Мы ожидаем, что он мобилизует свой разум и внутренне присущую ему тягу к солидарности, дабы достичь того, о чём мечтает в лучшие мгновения своей жизни. То же касается и его нравственного облика. Переформирование человеческой сущности требует также объективных знаний об особенностях человеческого поведения.
Тот, кто ограничивается самосозерцанием, чтобы понять свои пороки и пути их исправления и не учитывает объективные законы психологии, подобен тому, кто внимательно разглядывает себя в зеркало, чтобы понять причину своих телесных болезней и пути их излечения. Наша личность — это не самодостаточный квант, но целая система отношений. Она включает отношение человека к своей семье и к своей работе, к своим соседям и к своему общественному классу, к религии, к народу и к государству, и ещё целый ряд факторов, которые невозможно перечислить. Если в личности есть некий изъян, — его исправление не зависит только от доброй воли, но от всей совокупности наших реакций на окружающую среду. Исправление личности предполагает влияние всех этих внешних факторов. Самосозерцание не улучшит её. Более того, попытка исправить душевные пороки без учёта внешних факторов, эти пороки порождающие, может только умножить зло. Например, человек пользуется успокоительными лекарствами. Он научен опытом, что хотя это лекарство даёт ему некоторое облегчение, в конце концов, когда заканчивается приятное действие этих лекарств, человек чувствует истощение сил, и не может более получать удовольствие от обычных жизненных радостей. И его внутренняя энергия, придающая смысл и красоту жизни, из него постепенно вытекает. Он сознаёт, что согрешил, и говорит сам себе: «Я должен покончить с этим». Возможно, он даже наложит на себя некое наказание после каждого отступления от такого зарока. Но этот зарок не принесет ему облегчения от тех страданий, которые преследуют его после отказа от лекарства. Наоборот — страдания только усиливаются. И многократно усиливается его потребность вернуться к успокоительному. Ибо это его единственное спасение от абстинентного синдрома. Сами его раскаяние и стыд толкают его к этой вредной привычке, ибо по сути своей они результат болезненной привязанности к этому лекарству. Однако при всём при том ему не следует отчаиваться. Если вместо попыток самоизлечения он пойдёт к врачу или доверится соответствующему учреждению, чтобы другие регламентировали его потребности и поведение, в соответствии с медицинскими показаниями, он сможет избавиться от вредного порока, его личность восторжествует.
Многочисленные грехи приходят от чрезмерной концентрации на своём «я», которое рождено крахом социальных устремлений. Ясно, что в этих случаях самосозерцание только усилит интровертные тенденции нашего характера. В этом — одна из главных опасностей, связанных с религиозным затворничеством. Ненависть к себе ведёт не к любви к ближнему, а к пренебрежению товарищами и к зависти. «Не будь злодеем в своих глаза». Это столь же дельный психологический совет, сколь и нравственное поучение. Но чтобы последовать этому совету, нам зачастую придётся оставить копание в себе и делать добрые дела, не слишком задумываясь о себе самом. Самоанализ может прояснить нам как мы загубили свою жизнь, но мы должны знать и губительные внешние факторы, и способы их урегулирования, чтобы вернуть личность к должному функционированию, чтобы сделать настоящую тшуву.
Несмотря на это, при всей ограниченности того эффекта, который даёт самоанализ, без него тоже не обойтись. Человеку недостаточно изучить себя методами объективной психологии. В таком изучении отсутствует установление нравственных приоритетов, ибо она занимается не тем, что должно быть, а только существующим. Она может объяснить как устроена человеческая природа, но не сможет судить — хороши те или иные свойства или плохи. Только субъективный опыт, запечатлённый в нашей памяти, может подсказать нам — была ли и в чём именно прожитая нами жизнь хорошей или плохой, только работа нашего субъективного воображения может обрисовать нам различные перспективы той жизни, которую ещё предстоит прожить. Поскольку мы знаем, чего мы хотим, психология может указать нам как достичь желаемого. Психология может раскрыть нам реальные обстоятельства нашего поведения, но ей нечего сказать о целях этого поведения. Однако объединив самоанализ со знаниями современной психологии о природе человека мы сможем наилучшим образом приблизиться к идеалу тшувы лучше, чем могли это прошлые поколения.
Ибо и в прошлом люди чувствовали, что тшува должна быть чем-то большим, чем спонтанными сдвигами в сердце, что видно из такого мидраша: «оставит злодей пути свои и человек злокозненный замыслы свои». Сказал рабби Биби бар Абайе: как должен человек исповедаться накануне Дня Искупления? Нужно сказать: признаю я, что всё злое, что совершил пред лицом твоим, было злом, и всё, что совершил, более свершать не буду. И будет угодно Тебе, Господи Боже, чтобы простил Ты мне за все мои прегрешения, и извинил мне все мои преступления и искупил все мои грехи.
Теперь понятно, что тшува — это не только чувство, возникающее при осознании греха и не только пробуждение раскаяния. Тшува — это часть нормального функционирования личности, её усилий, направленных на прогрессирующую самореализацию. Это указано уже тем, что один день в году — Йом ха-Кипурим целиком посвящён идее искупления.
Тшува призвана исправить три типа прегрешений. Первый тип проистекает из нашей неспособности гармонично увязать внутренние импульсы привычки, нашу общественную деятельность и институции с теми нравственными идеалами, в которых ощущается божественное присутствие. Как сказано выше, эта неспособность приводит к чувству неуверенности и разочарования. Если, исходя из самосозерцания и наилучшего знания человеческой природы, мы сможем привести наши импульсы в гармонию с самими собой и с устремлениями наших близких и осуществить подобную же гармонизацию в их личностях, в нашей душе проснётся чувство самореализации, появится вкус к жизни, усилится осознание смысла жизни и её святости.
Второй тип греха, который требует от нас тшувы, — это непостоянство в росте нашей личности. Те правила поведения, которые мы установили для себя в прошлом, возможно, выполняли свою функцию в то время. Но тем временем условия нашей жизни изменились, они налагают на нас новые обязанности, — обязанности, к которым наш прошлый опыт нас не подготовил. Отсюда тот грех, который на языке современной психологии называется фиксация, душевное окостенение.
Изменения в экономическом положении и другие сдвиги, — все они требуют роста и вопиют против греха окостенелости, позволяющей устарелым привычкам господствовать в жизни человека, даже когда их несостоятельность доказана в свете новых обстоятельств. По мере того как мы осознаём несостоятельность нашей нынешней личности, её неадекватность новым требованиям, по мере того как пытаемся преодолеть те препятствия, которые мешают нам открывать проявления божественного в жизни – мы делаем тшуву, возвращаемся к Богу.
И ещё один вид греха: мы, как правило, затрудняемся полностью оценить возможности, заложенные в нашей личности и в жизненных ситуациях, нами переживаемых. У всех есть силы творить добро, дремлющие силы, которые мы не пробудили к деятельности.
«Закостенелость» — это не только личный грех, это преступление, которое мы совершаем каждодневно, когда обычаи и законы, которые были хороши в прошлом, ныне могут только навредить. Этическая религия не сочетается с покорным отношением к вредным общественным институциям. Она отрицает обвинение, что человеческая природа порочна по сути своей.
(продолжение следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer7-mkaplan/
