Временами мне кажется, что я могу понять всё.
Но одно я никогда не пойму — причину той чёрной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом.
Исаак Бабель
После войны в 1946 году в столице советской Латвии Риге появился писатель Б. (Автор, оставляя в фамилии лишь заглавную букву, следует известной латинской пословице «De mortius aut bene, aut nihil» — о мёртвых либо хорошо, либо ничего.)
Как и многие уважающие себя члены Союза советских писателей, Б. не любил евреев и мечтал о пишущей машинке.
Отношения Б. с евреями не заладились с самого раннего детства. Сначала бабка запугивала его рассказами как «евреи Христа распяли», потом уличные мальчишки учили убивать воробьёв, называя их «жидами», поскольку эти маленькие серые птички якобы «подносили гвозди, которыми прибивали Христа к кресту». Как они ухитрялись это делать — было совершенно непонятно, ибо, судя по иконам, каждый гвоздь был не менее двух вершков в длину.
Отец Б., работавший в Первую мировую войну столяром в Иркутске, часто рассказывал о каком-то тонкошеем «еврейчике» со шкодливой фамилией Мандельблат, который их постоянно обсчитывал.
Б. подрос и, окончив начальную школу, начал работать делопроизводителем в волостном исполкоме, а также помогал отцу, служившему в волостной милиции, как он писал впоследствии в анкетах, «вести уголовные дела».
Однажды из Барнаула приехала с проверкой комиссия, и её председатель — товарищ Шварцман — сказал отцу по результатам проверки: «Такие сотрудники позорят советскую милицию». Отец стоял весь белый и угрюмо смотрел себе под ноги, но, слава Богу, всё обошлось. А вот товарищ Шварцман, как и многие его соплеменники, сгорел в «топке 37-го года».
А уж редакторы казанской газеты «Красная Татария», куда Б. был направлен после окончания девятилетки с педагогическим уклоном, Николай Наумович Эльвов и сменившая его Евгения Соломоновна Гинзбург (мать будущего писателя Василия Аксёнова) «песочили» собкора Б. на каждой «летучке» за малограмотность и необразованность. Так что поделом их арестовали «за пособничество троцкизму и создание контрреволюционной троцкистской группы».
В 1939 году Б. приняли в Союз писателей Татарии. К этому времени половина членов СП была посажена или уничтожена в ходе сталинских «чисток». Б. к тому же назначили руководителем русской секции Союза.
Когда началась Великая Отечественная война, ох, как много было разговоров о том, что евреи боятся воевать, как они «сражаются на Ташкентском фронте». Однако сам писатель Б. был освобождён от мобилизации. И, хотя в тяжёлые месяцы 1942 года он был призван в армию и направлен в миномётное училище в городе Воткинске, училище не закончил, а как член Союза советских писателей попал в армейскую газету «Боевое знамя», где и прослужил до 1946 года. К слову, надо отметить, что в большинстве опубликованных биографий значится: «Б. прошёл войну как воин-миномётчик».
Очутившись в Риге в 1946 году, Б. полностью отдаёт себя написанию романа-эпопеи с поэтическим названием «Белая берёза», материалы для которого он собирал не один год. Одна только беда — отсутствие пишущей машинки, печатать на которой он наловчился в редакции армейской газеты.
Точнее сказать, машинка у него была. Её он подобрал в Польше в конце 1944-го в каком-то полуразрушенном здании. На чёрном матовом футляре серебрились заветные буквы RHEINMETALL. Так он и таскал тяжёлую машинку со всем своим трофейным барахлом, пока не осел в Риге.
Ордера на получение пишущей машинки в Союзе писателей не дождёшься, и Б. решил переделать машинку, найденную в Польше. С большим трудом, через знакомых, Б. выяснил где найти мастера по замене литер и клавиатуры на русский алфавит. По указанному адресу, неподалёку от Ратушной площади, находилась часовая мастерская. На вывеске по-русски и по-латышски значилось: «РЕМОНТ ЧАСОВ ВСЕХ МАРОК. ТОЧНЫЕ ПРИБОРЫ. ПИШУЩИЕ МАШИНКИ. ГАРАНТИЯ. НЕДОРОГО».
За прилавком, отгороженным стеклом с полукруглым вырезом, сидел пожилой человек с часовой лупой над левым глазом.
— Чем могу служить? — спросил он с явно польско-еврейским акцентом.
— У меня немецкая шрайбмашина, хотел бы её переделать на русские буквы, — вдруг с каким-то немецким акцентом заговорил Б.
— Давайте поглядим ваш аппарат, — и мастер вышел из-за прилавка. — О, уважаемая фирма, RHEINMETALL. Он поставил машинку на небольшой столик и аккуратно расстегнул чехол. Внезапно его глаза округлились и от изумления он даже приоткрыл рот.
«Что-то не так», — мелькнуло в голове у Б.
— Пан офицер печатает на иврите?
— На чём-на чём?
— На иврите, это такой древнееврейский язык. Понимаете, эта машинка предназначена для печатания на иврите. Обратите внимание на эти буквы, — и мастер несколько раз нажал на клавиши. На них действительно были нарисованы какие-то странные закорючки.
— Да и х.. с ними. Перепаяйте их на русские буквы и дело с концом! — от волнения Б. допустил привычное выражение.
— Всё не так просто, пан офицер. Вы что, будете печатать справа налево?
— Какое на…й справа-налево? Что Вы мне мозги …! — писатель окончательно перешёл на язык родных осин.
— Я, конечно, очень извиняюсь, но на иврите пишут и читают справа налево.
— То есть задом наперёд, — перебил Б.
— Можно сказать и так, — и мастер несколько раз ударил по клавишам. Каретка плавно переместилась направо и с мелодичным звоном остановилась.
— Что же делать? — в отчаянии промолвил литератор.
— Ну не знаю, может быть начать учить иврит, — посоветовал мастер.
Б. молча засунул бесполезную машинку с красивыми серебристыми буквами RHEINMETALL в футляр и в бешенстве покинул мастерскую. «Всего доброго, пан офицер!» — донеслось ему вдогонку.
«Ну и что еще хорошего можно было ожидать от евреев. Вот суки, всё не как у людей. Справа налево, твою мать!» — крутилось в голове у члена Союза писателей.
Новенькая пишущая машинка с русским шрифтом у писателя Б. появилась только в 1948 году в Москве, куда он переехал после получения Сталинской премии за первую часть романа «Белая берёза».
Вот что писала об этом эпохальном романе тогдашняя литературная критика:
«Основная мысль, пронесённая через всю книгу, — народ-герой, ведомый партией коммунистов, непобедим. Неувядаемая красота книги — в её народности и коммунистической партийности.
Главное, что удалось передать писателю, — люди крепко верят в незыблемость советского строя. Образ главного героя постоянно соотносится с тихим и ясным обликом берёзы. Сильнейшую идейную и художественную сторону романа составляют образы коммунистов, даже шире — образ партийного коллектива».
К сожалению, создать в литературе ничего более эпохального писателю Б. не удалось. Безудержное восхваление Сталина во второй части «Белой берёзы» явно не пришлись ко двору после 1953 года. Теперь уже критики дружно отмечали «лакировку действительности», «топорный литературный стиль», «абсурдную теорию бесконфликтности, выразившуюся в раздувании политического психоза на почве притупления бдительности». Пара-тройка книжек с поэтическими названиями «Орлиная степь» (1959 год), «Зарницы красного лета» (1977 год), «Светлая даль юности» (1983 год) — вот, пожалуй, и весь урожай на литературной ниве за почти сорок лет.
Зато на почве борьбы с «безродными космополитами» (так завуалированно называлась государственная антисемитская компания 1948 года) у Б., несомненно, были значительные успехи. Чего только стоит его письмо в газету «Комсомольская правда» «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы?», подброшенное в феврале 1951 года в топку слегка затихающей антисемитской кампании и так яростно поддержанное писателем-юдофобом Михаилом Шолоховым.
Можно вспомнить и донос писателя Б., напечатанный в газете «Правда» от 13 февраля 1953 года, ровно через месяц после опубликования в той же «Правде» официального сообщения об аресте группы врачей-евреев, в котором писатель Василий Гроссман обвинялся в «пропаганде чуждых идей и искажении образа советских людей». А бесконечные антисемитские выступления в газетах, на различных собраниях и встречах с читателями!
Не вдаваясь в моральный облик писателя-коммуниста Б., всё же следует отметить один курьёзный случай, нашедший своё отражение в эпиграмме, приписываемой перу выдающегося еврейского писателя, автора знаменитой послевоенной повести «Звезда» Эммануила Казакевича.
В пятидесятые годы писатель Б. и драматург Суров, автор средней пьесы «Зелёная улица», были неразлучными друзьями. Многое объединяло их — и приверженность к теории «бесконфликтности», и любовь к горячительным напиткам, и оголтелый антисемитизм. Внезапно у друзей возникает ссора, приведшая к настоящей драке. Мгновенно появляется отклик-сонет, который начинается с перефразированной строки Пушкина «Суровый Дант не презирал сонета…».
Cуровый Суров не любил евреев,
Где только мог их всюду обижал.
За что его не уважал Фадеев,
Который тоже их не обожал.
Но вышло так: сей главный из злодеев
Однажды в чём-то, где-то не дожал,
И Б…… насилие содеяв,
За ним вдогонку с вилкой побежал.
Певец «Берёзы» в жопу драматургу,
Как будто иудею Эренбургу,
Фамильное вонзает серебро…
Но следуя традициям привычным,
Лишь как конфликт хорошего с отличным
Всё это расценило партбюро.
Видимо, этим упоминанием в эпиграмме, в основном, и оставил Б. свой след в настоящей литературе. Закончим же наше повествование о судьбе одного антисемита репризой на тему латинских поговорок «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава).
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer7-legurevich/
