Заканчивая эти заметки, я неожиданно наткнулся на материалы, которые, прочти я их раньше, наверное, погасили бы мой интерес к теме. Но случилось как случилось. Авторами их были профессиональные литераторы, журналисты, блогеры, преимущественно — женщины, которые смотрят на себе подобных несколько иначе мужчин. В них содержатся разные эпитеты, метафоры и высказывания в адрес моей героини (как позитивные, так и негативные), цитируются ее современники, предлагаются различные предположения или безапелляционные утверждения. Думаю, что для более полного образа Иды Рубинштейн, здесь надо привести некоторые из них. Авторство той или иной фразы, кроме известных лиц, я указывать не стану.
«Феномен Иды Рубинштейн существовал в контрастах прекрасного и безобразного, лица и тела, юношеского и женского, иудейской царицы и дочери харьковского еврея-миллионера».
«Такая внешность дается раз в столетие. Поджарая львица. Жадная, царственная, ненасытная».
«Сочетание декадентства, восточной роскоши и сексуальной агрессии».
«Сказочно богата. Изумительно красива. Совершенно бездарна».
«Она не была совершенно бездарна, и все зависело от того, какой режиссер с ней работает. Она была очень восприимчива, понятлива, любопытна» (В.Мейерхольд).
«Она была бездарна и нелепа. Она была талантливая и неземная».
«Тонкость человеческих отношений, деликатность ей незнакомы. У нее достаточно денег, чтобы купить, очаровать, победить».
«У нее хватало мужества и миллионов быть женщиной».
«Ида говорила на 8 языках и особенно хорошо на языке коммерции» (актриса Кейт Лестер).
«Она была из «больших» женщин».
«Она богиня», «…тюльпан, дерзкий и ослепительный» (Л.Бакст).
«…лицо, явившееся из древней эпохи, оно сохраняло тайну далеких цивилизаций».
«Увидеть её — это этап в жизни, ибо по этой женщине дается нам особая возможность судить — что такое вообще лицо человека…» (Валентин Серов).
«Лицо Иды Рубинштейн было такой безусловной изумляющей красоты, что кругом все лица вмиг становились кривыми, мясными, расплывшимися».
«В ней есть что-то таинственное до холода, до озноба» (А-др Бенуа).
«Внешность не вписывается в каноны? Она станет каноном»!
«…Не женщина, а манифест нового времени и новых эстетических пристрастий. «Никто не умеет так обедать как Ида Рубинштейн. Протянуться длинной рукой к закускам, взять ложку, ответить что-нибудь лакею, при этом хохотнуть вам трепетно блеском зубов, пригубить вино и с небрежной лаской налить его соседу — все это музыка, веселье, радость. И тут же разговор на труднейшую тему, в котором Ида принимала живейшее участие, даже не без некоторой эрудиции, особенно пленительной в таких устах. Играя за столом, усыпанным цветами, скользящими улыбками и прелестным наклоном головы к кавалеру, она иногда, разгорячившись по-своему, в порыве восхищенного экстаза бросала на дно вашего бокала бриллианты, снятые с длинных пальцев».
«Вам угодно знать про мою жизнь? Я лично делю ее на две совершенно самостоятельные части: путешествия и театр, спорт и волнующее искусство. Вот что берет все мое время. Одно велико, другое безгранично. Я то уезжаю в далекие страны, то подымаюсь в заоблачные сферы, по крайней мере, мне лично так кажется. Что же по этому поводу думают остальные, меня интересует меньше, чем вы можете думать. Вероятно, многих удивит такая безалаберная, кочующая жизнь, при которой я не знаю, что будет со мной через неделю. Я же нахожу в ней наибольшую прелесть. Без этого я не могла бы вовсе жить. Мне необходима смена, и полная смена впечатлений, иначе чувствую себя больной».
Итак, еще раз об Иде Рубинштейн (1883-1960).
Мне было чуть больше двадцати, когда впервые попал в Ленинград. Естественно, все там было внове. В том числе и Русский музей. Не скажу, что был фанатом живописи, тем более, что рисовать никогда не умел и не умею абсолютно. Но почему-то, сколько себя помню, меня всегда тянуло к архитектуре, художникам, истории искусств. В «Третьяковке» уже довелось побывать, и было очень интересно увидеть какие-то другие работы русских художников. Так что в Русский музей не пошел, — побежал.
Расхаживал по залам и радовался, и удивлялся, и восхищался гением художников, составивших славу и гордость России и Русского музея. И вдруг — Ида Рубинштейн. Передо мной сидела обнаженная, худая, угловатая женщина с каким-то неестественным цветом тела. Она мне не нравилась. Не нравилась настолько, что я даже засомневался в авторстве и перечитал табличку на раме (или около, не помню). Нет, все правильно — Валентин Серов.
Тогда у меня еще не было ничего. Ни библиотеки с очень неплохой подборкой серии «Жизнь в искусстве», ни альбомов репродукций Музеев мира и отдельных художников, которые собирал всю жизнь. Не имел, конечно, и альбома Тулуз-Лотрека, не видел его афиш — портреты Ла Гулю и Жанны Авриль. Не знал, что и В. Серов писал портрет Иды как афишу для нового «Русского сезона» С.Дягилева. Все это было потом. А тогда… Да что я вообще тогда знал и понимал…
Последующие студенческие заботы и масса новых впечатлений надолго заслонили образ Иды Рубинштейн, но, как оказалось, не навсегда. Случайная встреча с неравнодушным человеком извлекла его из глубин памяти, и я обратился к Интернету.
К моему удивлению, там ее оказалось очень много. Но как-то…однобоко. От статьи к статье, немного разными словами, излагаются одни и те же факты, за которыми невозможно увидеть живую Иду Рубинштейн. Понять — как эта женщина, не обласканная природой, не целованная ни Мельпоменой, ни Терпсихорой, умудрилась стать гвоздем дягилевских сезонов 1909-1910 гг. и, самое главное, создать себя и всегда быть интересной гениям хореографии, музыки, живописи. Пожалуй, ближе других к разгадке этой тайны подошел Юрий Косаговский (поэт, музыкант, художник…), увидев первопричину ее популярности в ее богатстве. И с ним трудно не согласиться. Но как или чем объяснить такие ее качества как безошибочное чутье на новизну и таланты, или умение вдохновить эти самые таланты на создание шедевров или чего-то совершенно нового?
Взять «Танец семи покрывал». За оглушительным его успехом 1908г., безусловно, стоят харизма Иды и глазуновско-мейерхольдовско-фокинско-бакстовский гений, подогретые запретом на постановку «Саломеи», и еще непривычным тогда элементарным стриптизом (которым сегодня никого не удивишь, но все же воспринимаешь его с некоторым чувственным ожиданием).
Балетовед В. Светлов, видимо, очень точно передал впечатление от ее танца: «В ней чувствуется та иудейская раса, которая пленила древнего царя Ирода, в ней гибкость змеи и пластичность женщины, в ее танцах — сладостно-окаменелая грация Востока, полная неги и целомудрия животной страсти…». Во как! Это ж надо такое придумать… И как перед этим устоять?
А К.С. Станиславский увидел «бездарно голую». И это, конечно, на его совести. Наверное, тогда у него был уже «устаревший» взгляд, и Ида это почувствовала, отказавшись от приглашения в Московский художественный театр.
В поисках информации наткнулся на штраусовский «танец семи покрывал» в исполнении Марии Юинг. Хорошо, что Станиславский его не видел — голее не бывает, никакого дезабилье из «ханжеских» бакстовских ожерелий и бус…
Или Михаил Фокин. Он на себе испытал редкостной силы напор Иды, видел ее одержимость и работоспособность, отдачу делу и неуемное стремление быть только первой, единственной. И сделал Клеопатру и Зобеиду, справоцировав настоящий фурор в Париже. И сотворили они это чудо не танцем, нет, к нему она была неспособна, а лишь за счет принятия каких-то декоративных, декадентских, статичных геометрических поз — при внимательном рассмотрении — голова в профиль, туловище и руки в фас… И с этим авангардистским рисунком Ида уже не расстанется никогда, экспериментируя и на сцене, и в жизни.
Она, и Габриэле д’Аннунцио, и Ромейн Брукс… Тут вообще едва ли не «свальный грех». В этом треугольнике непросто разобраться «кто кому Рубинштейн»: разные источники порой противоречат друг другу. Но каждый «угол» — личность! Один — первый поэт-писатель Италии начала XX века, авантюрист, дуче Республики Фиуме, конкурент и предтеча Б. Муссолини… Другая — талантливая художница, индивидуальность, отдававшая предпочтение серому цвету и женщинам андрогинного облика. Да и не все ли равно, who is who в этой компании, и какие отношения объединяли их? Главное, что появились «Св. Себастьян» с Клодом Дебюсси в 1911г., «Пизанелла» с В.Мейерхольдом в 1913, «Печальная Венера» и замечательный триптих этой троицы, где портрет Иды почти один в один совпадает с сестрой милосердия на знаменитом «Кресте Франции», который сравнивали со «Свободой» Делакруа.
А вот «Болеро»! Посвящено ей, написано для нее, идея ее — идол и толпа. Правда, Равель видел свое «Болеро» на фоне заводских конструкций, как нечто, похожее на «Кармен». Но дамы — Ида и Бронислава (Нижинская) — «приземлили» его, приблизили к природе: женщина и просыпающаяся в мужчинах страсть. Что двигало Морисом Равелем? Я сначала думал — чувство? (Уж больно нравится мне эта музыка! А он иронизировал: «Я написал всего лишь один шедевр — «Болеро». К сожалению, в нем нет музыки»). Ей 45, ему 53. Такая женщина — красивая, капризная, кокетливая, волевая, богатая, вполне могла увлечь. Но … никаких намеков, нигде. Вообще, в этом отношении Равель — сплошная тайна. Никого! Правда, в последние годы некий музыкальный критик нашел у композитора часто повторяющуюся последовательность трех нот ми си ля и расшифровал ее как имя тайной страсти музыканта — Мисия Сер (да, да, та самая Мися Серт, которой он посвятил своих «Лебедя» и «Вальс» — светская львица, модель Ренуара, Тулуз-Лотрека, Боннара, близкая подруга С. Дягилева и Коко Шанель, а также добрая знакомая и меценатка многих гениев и талантов Серебряного Века). Так что, вероятнее всего — отношения у них были деловые, и значит — заказ. Равно как и с Антонио де ла Гандара, глядя на великолепный портрет которого понимаешь, что он не только был заинтересован в хорошем гонораре, но и в самой модели.
И, наконец, портрет В. Серова. Однозначно, Мастер был настолько поражен «покрывалами» и Клеопатрой, что кутался в тогу не только от температуры в церкви Сент-Шапель, но и готов был писать свою Иду бесплатно. Но почему он увидел ее именно так?! Всюду углы и удлиненные линии. Почему перстни и на пальцах ног? Египет, Восток? Чья придумка? Почему придумал рот «как у раненой львицы»? Ничего в ней львиного, кроме отчества, нет. Зачем этот шарф, небрежно свитой и напоминающий змею? А ведь он, действительно, необходим!
Когда потом бывал в Русском музее и приходил к Иде Рубинштейн, всегда казалось, что картина не закончена. Что художника что-то или кто-то отвлек, причем ненадолго, и он, уходя и оглядываясь на нее, знал, что надо поскорее вернуться и продолжить работу…
Но все это было потом. А старый знакомый, едва ли не первый, встреченный на творческом пути, еще в 1904 г., Лейб-Хаим Розенберг, Левушка Бакст. Встретились, когда ей было 20, но он сразу увидел в ней «мифическое существо», у которого «характер как стальная шпага» и «сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню». И потом, на протяжении всей своей жизни, неизменно оформлял для нее постановки, рисовал все костюмы. И какие! При этом — ни одного портрета, только в образе. Вот чудный портрет С. Дягилева написал, а ее — нет. Почему? Где ответ? И отношения — деловые и исключительно платонические. Кстати о Дягилеве. И Бакст, и Рубинштейн расстались с ним и «Русскими сезонами», и разошлись не полюбовно (да и не только они). Но здесь рассказ об Иде. Почему она так быстро ушла от Пигмалиона, который в два балета сделал ее знаменитой, вхожей в великосветские салоны, образцом стиля, нужной всем? Решила, что после триумфальных 1909–1910гг. все может сама? Звездная болезнь? Или твердая убежденность, ее кредо: «Я не могу идти рядом с кем бы то ни было. Я могу идти только одна»!
После ухода из «сезонов» Ида, недавно бы сказали, «пускается во все тяжкие». Связь с Г. Д’Аннунцио, первым ловеласом Италии, страстная любовь с Ромейн Брукс, дружеские отношения с творческой гомосексуальной элитой, прочно и навсегда закрепляют за ней репутацию бисексуалки. Но это ее нисколько не смущает и даже работает на имидж, основанный на экзотике и эпатаже от экстаза и откровенной эротики (А-др Бенуа как-то сказал: «Она счастлива, когда может раздеться»).
Замечу, что такая ее позиция очень современна. Ныне многие страны, а недавно и нынешний гегемон, или лучше, игемон, легализовали однополые браки и норовят распространить свое отношение к ним по всему миру. А в России, на родине Иды, где гомосексуальные отношения не приветствуются и запрещены законом, среди «радужных» (или «голубых») Санкт-Петербурга она является кумиром и символом (вот только непонятно — почему над ней реет флаг цветов радуги, а не трехцветный флаг бисексуалов — малиновая и голубая полосы разделены тонкой серо-фиолетовой).
«Тройственный союз» продержался три года. А потом она встретила Уолтера Гиннесса, наследника знаменитой фамилии, с которым, несмотря на его несвободу, шла по жизни почти 30 лет.
После Дягилева она создает антрепризные театр, а в конце 20-х — балет Иды Рубинштейн. Переманивает у Великого импресарио целый ряд талантливых артистов, музыкантов, после кончины Л.Бакста — Ал-ра Бенуа, привлекает все новые таланты: В.Мейерхольд, К. Дебюсси, Игорь Стравинский, Андре Жид, Артюр Онеггер, Поль Валери… Императрица сцены, Сара Бернар, признает в ней женщину своей породы.
Женщина, знающая четыре европейских языка, блестяще образованная, устроившая какой-то монте-кристовский замок с восточной роскошью в центре Парижа, внезапно исчезающая на африканские или скандинавские сафари, не могла не поражать воображение творческих личностей. И они шли к ней, за ней, и она шла к ним. И всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа! С каким-то неиссякаемым упорством, свойственным, вероятно, лишь одержимым театром миллионерам, тем более — пережившим собственный творческий триумф, она продолжала искать что-то новое и, в первую очередь, ради себя в нем. И будоражила Париж еще в течение почти 30 лет: «Св. Себастьян», «Пизанелла», «Елена Спартанская», «Дама с камелиями», «Идиот», «Семирамида», «Жанна Д’Арк», «Персефона», «Поцелуй феи» и пр., и пр. Едва ли не каждый год — новый балет, мистерия, оратория.
«Но все, что пишется, подстраивается под нее, не производит впечатления на парижан. Отклики в прессе, особенно на драматические спектакли, разгромные. Однако она продолжает упиваться своей исключительностью, окруженная толпой поклонников, приживалов и друзей» (В.Котыхов). «Худощавая как Дон Кихот» (Луначарский). «Заговорившая Клеопатра — ужасна». А-др Бенуа, оформлявший практически все ее постановки, не смог простить ей спектаклей и декораций, загубленных «по милости «отсутствия» центрального лица (героини)». Что это? Величие или безумие? Но так и получилась легенда — Ида Рубинштейн — Клеопатра, Шехерезада, Саломея, «Болеро»… По-моему, ей вполне впору девиз современницы, маркизы Луизы Казати: «Я хочу стать живым произведением искусства»!
В 1934 г. она получает Орден почетного легиона; на следующий год — французское гражданство. «Это совсем немного за тот ворох шедевров, который она подарила Франции» (М. Лонг).
А потом была война. Бегство из Парижа. Лондон. Военный госпиталь. Работа сестрой милосердия, которая тоже превратилась в ее искусство.
В 1944 г. она остается одна. Уолтер Гиннесс убит. Будучи министром по делам Ближнего Востока, он последовательно проводил политику британского правительства, препятствующую эмиграции европейских евреев в Палестину. В 1942 г., в том числе и по его вине, произошла трагедия: недалеко от Стамбула было потоплено судно «Струма» с еврейскими беженцами из Румынии. Погибло 768 человек, спасся — 1. Подпольная еврейская организация поклялась отомстить и 06.11.1944 г. привела приговор в исполнение.
После окончания войны Ида Рубинштейн вернулась во Францию. Жила на Французской Ривьере, в провинциальном городке Ванс. Перешла в католичество и много времени проводила в молитвах. По некоторым данным, незадолго до ухода из жизни стала монахиней.
Я смотрю и слушаю свое любимое «Болеро»…
«Музыка построена на упорном повторении одной и той же мелодии и гармонии, монотонный ритм отбивается барабаном. И лишь нарастающее оркестровое крещендо разбивает это однообразие. А переход от инструмента к инструменту образует как бы мелодию тембров. Этого никто из композиторов не применял». «Мелодия звуковых красок» была гениальным открытием в музыке. «Болеро» — вещь декадентская, мрачная. Музыка гнетет безвыходностью и замкнутостью. Кто-то назвал её «историей желания». Желания несбывшегося и неизбывного. Ритм пожирает мелодию, гипнотизирует. Настоящий музыкальный трюк, 17 минут страсти, огненной и опасной».
Майя Плисецкая, Сильви Гиллем… Морис Равель, Морис Бежар. Здорово! Высочайший класс! Но кто вдохновитель?! Кто «заразил» первого своей творческой дерзостью?! Мне кажется, что М. Плисецкая очень интересовалась Идой Рубинштейн. И в чем-то хотела походить на нее. Думаю, ей это удалось! Где-то встречал «Ида Рубинштейн — предтеча Майи Плисецкой». Наверное, это правильно. Майя взяла у Иды умение нести себя, подать себя, поднять себя. Более того, она пошла дальше — своей жизнью показала насколько высоко может и должна стоять женщина. Только мозгами этого добиться было невозможно. «Значит нужно добавить ноги, танец!» И получилось! И в этом ей помогла Ида Рубинштейн.
Ванкувер. Канада. 2015
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer7-kljuev/
