Необычайно красивую, не по годам развитую, музыкально талантливую Альму Шиндлер, дочь венского придворного художника и провинциальной оперной певицы, никак не привлекали одногодки. Лишь общение с творческими, умудренными жизнью взрослыми мужчинами интересовало девушку. Ее мать, фрау Молль, хотя и придерживалась моральных правил тех лет, тем не менее предоставляла дочери определенную свободу поведения.
В доме ее отчима художника Карла Молля, одного из лидеров движения Сецессион (художественного направления в искусстве), регулярно собирались известные художники, писатели и музыканты. И все, в той или иной мере, оказывали внимание юной девушке.
Убедившись в способности увлекать и заинтриговывать своих собеседников быстрым умом и музыкальным даром, Альма подвергала их буквально танталовым мукам с бессердечием юной и сексуально незрелой особы.
В 19 лет она уже пережила свою первую любовь – к художнику Густаву Климту – любовь, которую разрушили, по ее мнению, бездушные родители.
Огорчённая и уязвлённая, - вспоминала она. . . – я вернулась к жизни опять. . . начала сочинять музыку. . . чтобы дать созидательный выход своему горю. . . Я стала жить только ради своей работы и полностью отошла от всех светских раутов, хотя могла бы быть королевой на любом балу.
Сознательная преданность намеченному делу оказалась плодотворной. Хотя Альма несколько лет брала музыкальные уроки у известного венского слепого музыканта Лабора, наступил момент, когда ей понадобился более серьезный профессиональный педагог. Таким стал для нее композитор и дирижер Александр фон Цемлинский.
Альме потребовалось несколько месяцев, чтобы завлечь Цемлинского в свои сети. Она забрасывала его своими сочинениями, испрашивая оценки и совета. Разумеется, письма постепенно стали приобретать дружеский характер. Цемлинский принимал эти эпистолярные отношения со скептицизмом, как кокетство со стороны Альмы. Он, потомок турецких евреев, некогда переселившихся чуть ли не всей общиной в Вену, принадлежал к более низкому социальному кругу. К тому же он обладал весьма заурядной внешностью - никак не соответствующая партия для Альмы. Приставка фон к фамилии была добавлена для значимости. Тем не менее, их отношения вскоре переместились в иную сферу. Альма добилась разрешения матери на появление Цемлинского в их доме для проведения уроков - поначалу один раз в неделю. И уроки эти со всей неизбежностью приобрели интимную окраску. Пребывание у пианино бок о бок, совместное музицирование в течение длительного времени не прошли для них бесследно, и в начале июля 1900 года дневник стал отражать уже знакомый трепет её как всегда восприимчивого сердца. Это был один из самых драматичных моментов в жизни 21-летней Альмы Шиндлер.
Предлагаемый отрывок из дневников Альмы Малер-Гропиус-Верфель (ноябрь, 1901– январь, 1902) описывает период ее жизни, когда любовь к композитору Александру фон Цемлинскому (в тексте Алекс) сменяется в течение месяца любовью к Густаву Малеру.
Большинство из упоминаемых в отрывке лиц входило в круг друзей и знакомых ее семьи – матери Анны Молль, отчима – художника Карла Молля и сводной сестры Гретль Леглер – и не требует дополнительной информации.
Текст носит выраженный характер дневниковых записей, характерны краткие фразы, смысл некоторых не всегда и сразу понятен. За несколько лет до смерти Альма просматривала записи для своей книги, одни фразы убрав, другие добавив, третьи подчеркнув. В текст включены добавления, а удаленный текст выделен угловыми стрелками > <. Курсивом помечены места, подчеркнутые Альмой в момент записи в дневник. Сами подчеркивания – одинарные и двойные линии – сделаны Альмой позднее. В тексте, по мере возможности, сохранены орфография и синтаксис оригинала. Примечания сделаны музыковедом Энтони Бомоном (Antony Beaumont, Э.Б.), подготовившим английское издание дневников, и переводчиком (Илья Басс). Перевод сделан по книге: Alma-Maler-Werfel Diaries 1898-1902, Cornell University Press, Ithaca, New York, 1998.
(Из дневника Альмы Малер-Верфель, ноябрь, 1901– январь 1902)
Пятница, 1 ноября
У Спитцера с Алексом и Гундом. Я договорилась с Гундом касательно уроков по контрапункту. Алекс поговорил с ним тоже. В присутствии других мы не можем найти нужный тон общения. Задираемся и язвим. Спитцер пел, а Гунд аккомпанировал. Алекс сидел рядом со мной – я попросила его подвинуться поближе. Он ответил, что я обращаюсь с ним как с выкинутым за ненадобностью любовником.
Я ответила: «Не болтай глупости».
Он подошел ко мне, лицом к лицу – я погладила его волосы, он поцеловал мою руку – Я так люблю его.
В этот момент он показался таким красивым – до того, за столом, я поразилась, какой он невыразимо безобразный.
Суббота, 2 ноября
Сегодня тоже – все мои мысли сосредоточились на одной личности, на этом безобразном, но таком милом человечке. Я знала это вчера у Спитцера – он вошел, я взяла его руки, даже это было приятно вспомнить. В нем нет ничего противного, скучного, я люблю в нем все. Он играл мою песню ‘В моем отцовском саду‘ – так прекрасно я сама никогда не смогу.
Я сижу в ожидании, Алекс еще не появился. Впервые он заставляет меня ждать так долго. Может, он разозлился, ведь наверняка не забыл.
Наконец он появился. Не спеша подал мне руку, не поцеловал, не взглянул на меня, поправил мою работу, нашел ошибки, пришел в раздражение. А я – вначале напрашивалась на ласки, затем замолкла. Только гораздо позднее – нет необходимости писать об этом. Его письмо говорит всё! Я не могла выдержать, бросилась к нему и умоляла любить меня по-прежнему. Мы боролись друг с другом в тишине. Он пытался сопротивляться – боролся со мной и с самим собой. Наконец я нашла его губы - он ответил на мои поцелуи как одержимый.
Позднее - он сжал мои бедра, я проскользнула меж его ног, он сжал ими меня, и мы целовались под аккомпанемент приглушенных стенаний. Он с силой посадил меня на свое колено, наши губы не расставались, я впилась в его рот. Внезапно я почувствовала его. > он истекал слюной – опять и опять и я жадно пила из его рта – непорочное зачатие! < A затем опять – он с силой бросил меня в кресло, наклонился, целовал мои глаза, лоб, а затем губы. После всего этого я чувствовала себя совершенно разбитой, едва вернулась в нормальное состояние.
Как далеко это зайдет? Я пила изо рта человека, целовала повсюду – его руки, голову. Я люблю его!
Он приглушенно повторял: «Альма, я схожу с ума».
Мы оба дрожали от безграничного желания. Я мечтаю родить от него ребенка. Я хочу стать его женой, как ни одна женщина на свете. Жениться ради денег – что это значит? Живешь лишь один раз – и должен наслаждаться жизнью, пока можешь. Я могу извлечь из жизни больше, живя с любимым мужем простой, незатейливой жизнью, чем в роскоши с каким-нибудь самодовольным, занудливым еврейским мальчиком (мужчиной).
Этим вечером: Буркхард[1], Хеннеберги, Спитцер, Мозер, Хоффман. Алекс не оставался, хотя все пробовали его уговорить.
Четверг, 7 ноября
Открытка от Алекса! Меня переполнила радость, когда я увидела этот почерк. > Мой дорогой, мой сладкий! < Боже, как я жажду его!
Во второй половине дня пришел Мур.
Вечером: у четы Цукеркандль.
Познакомилась с Малером.
Присутствовали: фрау Клемансо, Буркхард, Спитцер, Малер и его сестра. И Климт. С последним я едва ли перебросилась несколькими словами – была совершенно спокойна. Как и с Малером сперва – но потом: зародилась весьма интересная дискуссия, касающаяся балета Алекса [2] – о взаимном плодотворном артистическом сотрудничестве в эпоху культурного упадка. Он отрицал балет как самостоятельную форму искусства. Климт, Карл, он и я вели дискуссию. Затем разговор перешел на личность Алекса. Он описал ее как ограниченную – в определенном смысле он прав. Он охарактеризовал балет на текст Хофмансталя как не пригодный к постановке.
К слову, я не понимаю это. Мне ужасно неприятно слышать такое.
Мой ответ: «Я могу объяснить вам сценарий. Но сначала вы должны разъяснить мне «Корейскую невесту» – один из самых глупых балетов когда-либо поставленных».
Он заметил, что очень хорошо с моей стороны так уважительно говорить об Алексе, и это также хороший знак для Алекса, ведь когда его лучше узнаешь, он нравится.
Он попросил меня принести какое-нибудь мое сочинение – даже хотел знать точную дату, когда я приду к нему. Я обещала прийти, как только сочиню что-нибудь стоящее. Его это не устраивало – он попросил хотя бы напоминать о себе.
Должна сказать, что он мне невообразимо понравился – хотя ужасный непоседа. Носился по комнате как угорелый. Будто целиком слеплен из кислорода – того и гляди – подойдешь близко - обожжешься.[3]
Завтра расскажу кое-что об этом Алексу.
Пятница, 8 ноября
Утром к Цукеркандлям – оттуда она, фрау Клемансо и я в Оперу.
Малер тепло приветствовал нас и провел через все коридоры в зал, неся мое пальто. Уходя сказал: «Фройляйн, не забудьте: ‘На слово настоящего человека можно положиться‘».
Была генеральная репетиция оперы «Сказки Гофмана». Во втором акте фантастическая атмосфера, впечатление от третьего акта невероятно волнующее. Гутхейль великолепен. Малер дважды подходил к ограждению и разговаривал с нами – очень вежливо с его стороны. Удивительно, как он все может видеть и слышать одновременно – фальшивую ноту при повторе, неправильное освещение, или, когда певец неуклюже двигается – невероятно!
После репетиции он же нас и вывел. [4]
---------------------------------------------------------------------------------
Цемлинский: «Нет, нет – ты не можешь так поступать тоже».
Я могу, но не буду.
Затем мы играли дуэтом, но я внутренне я была настолько возбуждена, что едва ли могла читать ноты. Я напомнила ему об отрывке из моего письма, в котором выразила желание стать матерью его детей. Он поцеловал меня в лоб и сказал, что никогда этого не ожидал от меня.
---------------------------------------------------------------------------------
Со станции домой я возвращалась в сопровождении Хоффмана и художника по фамилии Кайнхарт.
Этим вечером на премьере в Бургтеатре: «Апостол» Германа Бара.
Пьеса – форменная чепуха.
Ужин в ресторане ‘Ридхоф‘ с Ми, Хьюго, Буркхардом, Мозером, Кайнхартом. Кайнц был превосходен, все остальные – посредственно.
Вчера Б[уркхард] сопровождал Малера по пути домой. Б. запустил пробный шар: «фройляйн Шиндлер – здравомыслящая, интересная молодая дама, вы так не находите?»
М. ответил: «Сперва она меня не интересовала, подумал, что она – просто кукла. Но затем я понял, что она весьма сообразительна. Возможно, мое первое впечатление проистекало от того, что обычно не ожидаешь от красивой девушки ничего серьезного».
Сегодня он принес мои песни.
Суббота, 9 ноября
Новая мысль пришла мне в голову. Искусство есть результат любви, Любовь для мужчины – инструмент созидания, тогда как для женщины – главный мотив. Никогда не была столь непродуктивной, как во влюбленном состоянии. Сижу за пианино, ожидая и ожидая – ничего не выходит. Не могу сконцентрироваться ни на чем другом.
Внимательно просмотрела свои песни, которые вернул Алекс. Они очень меланхоличны, но и очень красивы. Они доставляют мне несказанное удовольствие.
Я просто сижу и мечтаю. Думаю о нем – о тебе, мой любимый.
Если бы я знала: a) пострадают ли мои чувства если он не будет принадлежать мне целиком и b) если же он будет принадлежать мне целиком, будут ли неприятные последствия. Обе возможности равным образом опасны, однако я страстно мечтаю быть в его объятиях. Никогда не забуду, как он касался самых интимных частей моего тела. Такой огонь, такое ощущение радости пронзило меня. Да, человек может быть целиком счастлив, существует такая штука как совершенная радость.
В руках моего возлюбленного я познала ее. Еще одна маленькая деталь и я превращусь в бога.
Повторюсь: все в нем свято для меня. Хотела бы упасть перед ним на колени. И целовать все, скрытое его одеждой – целовать всё-всё. Аминь!
Воскресенье, 10 ноября
Полдень: Концерт в Обществе «Саул». Оратория Генделя.
Великолепно, воодушевляет. Величественные хоры, несколько скучноватых пассажей – но в целом, очень хорошо. Я пригласила Гунда сопровождать меня.
После полудня: Рихард, семейство Лёв, позднее – Гретль Хелльман. Этим вечером: неминуемый Фишель.
Слава Богу, меньше думала об Алексе и была спокойнее.
В противном случае будет помрачение рассудка.
Понедельник 11 ноября
Зашла к Хеннебергам.
Этим вечером премьера «Сказки Гофмана» -– приятная и прелестная.
Хотелось бы услышать в третий раз. Потом Мур, от которого мы не смогли отвязаться. Он присоединился к нам на обед.
Весь день чувствовала себя отвратительно. Боли в животе.
Акты II и III – волшебные.
Среда, 12 ноября
В город с Ми за покупками.
Во второй половине дня – дома. Работала, но без охоты и желания, совсем без охоты и желания.
Не хочется даже и подумать, чтобы написать Алексу. Совсем никаких чувств к нему.
Вторник, 19 ноября[5]
Вчера вечером: «Орфей» Глюка.
Я почти все время скучала, но была же директорская ложа, на нее я и уставилась. Малер смотрел вниз... Вначале он меня не признал, но потом заметил. Я продолжала смотреть. После представления мы вышли в фойе... Внезапно появился М[алер]. Он спросил: «Это ваша мать?»
Я представила ее – Ханнеберги отошли. Он пригласил нас в свой офис – мы последовали за ним. Малер предложил нам чай... Мы поговорили обо всем на свете – он очаровательный и добрый. Мама пригласила его в гости – он принял приглашение. Будем надеяться, что он действительно придет. Мы энергично пожали руки. Из его слов можно сделать вывод, что по-видимому он был автором стихотворения. – Я не сотворю ничего подобного.[6] Мы пристально смотрели друг на друга, смотрели, и смотрели…
Александр фон Цемлинский, кто он?
Обед у Хартман. Была с Б. Вот он ревновал!
Сегодня вечером с Лёв. Концерт в клубе. Мендельсон: «Мелузина». Бетховен: Скрипичный концерт (Проф. Рих. Зала). Чайковский 4-я Симфония фа минор.
Просто чудесно и оркестр тоже!
После – обед с Гейрингерами.
Ми упала, с ней чуть не случился нервный припадок! О Боже, что за хилые нервы…
Среда, 20 ноября
Просто ужас какой-то, мне должно быть стыдно... но образ Малера застрял в моем сердце. Я с корнем вырву это ядовитое растение – опять освобожу место для другого – мой бедный Алекс. Пусть бы это стихотворение было от него. Если бы!
Впору возненавидеть себя!
Пятница 22 ноября
Ожидаю появления Алекса. По всей видимости не придет. Я не написала ему опять... Мое влечение к нему – Θ.[7]
Алекс приходил. Ни слова о любви, не поцеловал меня. Его объяснение этому – письмо. Он отдал мне письмо. > мы поцеловались один раз, только один. Моя страсть к нему не знает границ. <
Вечером Буркхард – довольно утомительный. А Алекс этим вечером в развеселой компании. Увы, бедный Алекс.
Четверг, 28 ноября
Приходил Малер – Мои мысли только о нем, только о нем. Ему надо было сделать телефонный звонок. Мы направились в Дӧблинг вместе. Он сказал, что я очень нравлюсь ему. Я же не сказала, что и он мне очень нравится. Мы о многом поговорили, но не обо всем...
Нас разделает барьер – Алекс… Он этого не знает, но, тем не менее, чувствует. Я не уверена, но полагаю, люблю Малера. Хочу быть честной. В последнее время я ничего не чувствую по отношению к Алексу.
Пятница, 29 ноября
8:00 утра. Вчерашняя прогулка оказалась приятной, несмотря на снег и ветер. Вначале не знали, о чем говорить. Затем он сказал, что много думает обо мне, беспокоится, потому что его жизнь строго упорядочена. Только его искусство – а вот теперь его мысли заняты другим.
Позже то же самое: обеспечить полную свободу действий. Его сестра всегда помогает ему. Он не возражает ни в малой степени подать в отставку хоть сейчас. Но если он обязан перед кем-то еще, ситуация совсем иная. «Ну, сказала я, а если кто-то другой обладает хоть толикой артистического призвания?»
Мы хотим изучить друг друга, таково наше общее желание. Мои мысли только о нем – память о другом уже увядает.
…Позавчера Мур спросил: «Ну, когда мы поженимся?»
Вечером я зашла в мою комнату, не знаю почему, мне стало стыдно. Сожалею о каждом поцелуе, каждой ласке, каждом влюбленном взгляде.
Наступил час раскаяния!
Я хотела бы встретить его [Малера] чистой, полностью невинной! Но так уже не выйдет. Я чувствую – эти пятна никогда не сотрутся.
Б. меня особенно не беспокоит... Сегодня вечером принес цветы, книгу Ибсена, он не оправдал свои расходы. Но Алекс, у которого я украла годы жизни, и которому я поклялась в последнем письме: «Ты единственный кому я буду принадлежать!»
А теперь: я рада, что так и не уступила его страстным просьбам – да и не следовало этого делать. Мои губы > осквернены! <.
Днем Малер послал все свои песни, они меня разочаровали, я нашла их неискренними. Я скажу ему об этом.
Звонил Алекс, немного раздражен поведением Mи, в остальном как всегда нежен. У меня ощущение: именно там моё место.
Суббота, 30 ноября
Внутри меня разгорается битва. Алекс против Малера. Мое доверие к Малеру безгранично.
Вчера мы с Алексом обсуждали песни [Малера] – он саркастичен и насмешлив. Я не в восторге. В самом деле, они не соответствуют личности их автора. Они излучают наивность и простоту, а его характер очень сложен. Хотела бы сказать ему об этом – но боюсь оскорбится.
Жду понедельника.
Воскресенье, 1 декабря
Все утро напевала песни Малера. Некоторые из них начинают мне нравиться. Довольно мрачные вещи.
Днем: Концерт в филармонии. Моцарт: Симфония №39. Сауэр: Фортепьянный концерт (исп. Эмиль Сауэр). Брамс: Увертюра Академический фестиваль
Сауэр понравился – простой, мелодичный – не ожидала от него такого.
Затем ленч у Ми.
Днем. Песни Малера. Приятный день! Одна, безмятежно. Сама с собой.
Понедельник, 2 декабря
После обеда: Малер.
Сказал, что любит меня – мы поцеловались. Он проиграл мне свои вещи – мой рот на замке... Его ласки нежны и приятны.
Если бы я знала! Он или – тот, другой.
Я постепенно должна выбросить Алекса из головы. Мне очень жаль. Если бы всего этого не было, я бы уже сегодня обручилась. Я не смогла ответить на его ласки. Кто-то стоит между нами... Я сказала ему об этом – не упоминая имени. Я должна была ему рассказать. Если бы он появился на три года раньше! Как и мой девственный рот!
Вторник, 3 декабря
Я стою перед ужасной дилеммой. Повторяю слова: ‘мой любимый‘, а затем следует ‘Алекс‘. В состоянии ли я любить Малера как он того заслуживает и способна ли? Пойму ли я его искусство, а он – мое? С Алексом понимание взаимно. Он любит каждую мою ноту.
Малер сказал: «Это по-настоящему серьезно. Не ожидал!»
Как мне сообщить об этом Алексу? – с Малером я теперь на ‘ты‘.
Он сказал, как сильно любит меня, а я не смогла ему ответить.
Действительно ли я люблю его? – Не имею представления. Иногда действительно думаю, что нет.
Меня многое раздражает:
Его запах.
Как он поет.
Как он говорит - не может выговаривать ‘р‘.
А влечение? Как меня безумно тянуло к Алексу – когда мы встретились впервые … каждую минуту, каждую секунду – а теперь: я тоже рвусь к нему, но не с таким пылом. Может, я уже не смогу любить так в третий раз.[8] Он чужд мне, разные вкусы.
Он сказал мне: «Альма, подумай хорошо – тщательно – если я когда-нибудь разочарую тебя, ты должна мне об этом сказать».
Сейчас я могу с этим жить, хотя нелегко – но через четыре месяца? Возможно, больше не смогу.
И я не знаю, что подумать, и как думать – люблю ли я его или нет, люблю ли я Директора Оперы, замечательного дирижера – или человека… И если я вычту одно, останется ли что-нибудь от другого. Его искусство меня не трогает, абсолютно не трогает. Попросту говоря, я не верю в него как композитора. И я собираюсь связать свою жизнь с этим человеком. Я чувствую себя ближе к нему на расстоянии, чем рядом.
Я содрогаюсь.
Но если сегодня я произнесу ‘нет‘, моя давно лелеемая мечта обратится в пыль!
Мы целовались. > жадно упивались друг другом. < Хотя его руки выразительны, мне они нравятся меньше, чем руки Алекса. Привыкаешь – со временем – ко многим вещам... но терпение не самая сильная черта Малера.[9]
Что мне делать?
И что если Алекс станет знаменитым? – В письме я написала, что не имею ни малейшего представления, что происходит в моей голове.
Сегодня утром играла музыку из 1-го акта.[10] Мне она так нравится. Один вопрос мучает меня: поддержит ли Малер мою композиторскую деятельность, поддержит ли мои артистические устремления – будет ли любить меня как Алекс? Потому что тот любит меня беспредельно.
Среда, 4 декабря
У Спитцеров. Сделала фотографию. Затем Галия – Гунд. Позднее Эрика. Вечером в Опере: «Сказки Гофмана».
Мой Густав дирижировал. Каждый раз, когда занавес опускался, он оглядывался – так приятно. Если бы он был рядом – сейчас.
Если бы я уже переговорила с Алексом! Мои мысли всегда о другом. Мур сидел в нашем ряду – Боже мой!
Если он не позвонит перед отъездом, я пойду к нему сама.
Четверг, 5 декабря
Мои мысли все чаще обращаются к нему. Его такая дорогая, добрая улыбка. Этого человека я целовала. Или скорее – он целовал меня. Отныне я верю, что действительно люблю его. Тяжелым грузом висит на мне Алекс. Я сейчас так тоскую по нему, думаю постоянно о нем, о его дорогих, милых глазах. – Если бы я уже открыла ему всё. Будет ужасно.
Надеюсь увидеть Малера до его отъезда. Пополудни Гунд, Мандлик.
Вечером вот это письмо. Чуть не заревела! Думаю, потеряла его – в мыслях он уже был мой – что за судьба! Чувствую себя никудышно! Должна увидеть его перед отъездом, должна увидеть.
Он не хочет меня! Отрекся от меня. Последнее предложение – это ужасное последнее предложение.[11] – Сейчас я понимаю, как он дорог мне – я внезапно почувствовала в себе пустоту. Завтра я должна пойти к нему. Мое стремление к нему безгранично.
Ева и Ганс Сакс – слабая отговорка. Это не может быть правдой.
Пятница, 6 декабря
Он меня больше не любит - я несчастна! Сегодня пойду к нему и не застану его. Хотелось бы всплакнуть на его груди. Ева и Ганс Сакс – я не готова к такому [исходу].
Суббота, 7 декабря
Приходил Густав.
Мы непрерывно целовались. Мне тепло в его объятиях. Если бы только он сильно полюбил меня, но я нахожу его капризным, ужасно капризным.
Он пытается переделать меня, во многих отношениях.
Я не буду видеть его 19 дней. В понедельник он отправляется в Берлин. Не знаю, что добавить, но мои чувства только о нем и против Алекса.
Никогда прежде не смотрела я на часы так заинтересованно, как сегодня. Не могу работать, тоскую по нему.
При мысли о следующем вторнике меня охватывает дрожь. Мой бедный Алекс. Я убеждена, он все знает… все чувствует… Передо мной постоянно глаза Густава, добрые, милые – и всегда вопрошающие. Его милые руки немного портят покусанные ногти.
Он будет писать мне из Берлина. Никогда в своей жизни не встречала я столь чуждого мне человека. Насколько чуждого и, однако, такого близкого, не могу сказать. Возможно, именно это одна из вещей, что притягивает меня к нему. Но он должен позволить мне быть такой, какая я есть. Из-за него я уже замечаю в себе изменения. Он забирает у меня столь многое, но и многое дает взамен. Если так будет продолжаться, он сделает из меня нового человека. Лучшего? Не знаю. Совершенно не знаю.
Больше чем когда-либо огромный вопрос повис над моим будущим. Всё зависит от него. Сегодня он признался мне во всём, во всех своих грехах – я даже призналась в некоторых своих.
Он сообразил имя – Алекс - и ужаснулся – не мог понять.
На сегодня достаточно – для нас обоих – никакого беспокойства о секретах ‘завтрашних‘. А сейчас – реальность, и она прекрасна, да – прекрасна.
Он - чистейший из людей, которых я встречала - мои же немногие любовные дела, благодарю Бога, были чисто поверхностны.
Суббота, 7 декабря
Мы играли на пианино дуэтом, и он сказал: «Здесь пропущена четвертная нота. Дарю ее тебе – дарю тебе половинную ноту. Да я подарю тебе весь такт – всё».
Воскресенье, 8 декабря
Чувствую, что мой мир погрузился в хаос Все рушится и вырастает заново.
Новый взгляд на жизнь – новые убеждения. Лишь бы я была способна жить жизнью, достойной его любви. Он способен отдавать бесконечно. Я не в состоянии работать. Не знаю, почему.
Алекс уже наполнил меня всем – я впитала столь многое от него. А теперь я должна избавиться от многого, чтобы усвоить новое, лучшее.
Днем он прислал мне «Жалобную песнь». Текст замечательный, мелодия немного бедноватая, но форма превосходна и эффектна. Некоторые пассажи звучат вполне приемлемо.
Вечером в опере. «Волшебная флейта». Божественное исполнение. Только сейчас я ощутила истинное величие и красоту этого произведения.
Я смотрела на Густава и блаженно улыбалась. В конце каждого акта она дарил мне такую трогательную улыбку – особенно в самом конце – будто протягивал мне невидимую нить.
Мы проехали мимо него на улице.
Он шел с сестрой и Натали Бауэр-Лехнер, меня не заметил. Мой дорогой Густав – не забывай думать обо мне.
Понедельник, 9 декабря
Просто не могу работать – брожу по комнате, подхожу к его фотографии. Перечитываю его последнее письмо – Я люблю его!
В полдень получила от него большую коробку пралине и такое дорогое, сладостное письмо. Я верю, что стану лучшим человеком, он возвышает меня. Моя страсть к нему непоколебима.
Пополудни Мур. Мы много музицировали вместе. Наконец, он спросил меня, как обстоят дела. У меня не было другого выбора как сказать правду, как тяжела она ни была. Он стоял передо мной, бледный дрожащий: «Фройляйн, если вы мне откажете, я убью себя».
Мне жаль его, он действительно мне нравится – как друг – я убеждена: прими я его предложение, моя жизнь сложилась бы не так плохо. Но некоторые вещи вне нашей власти.
Моя любовь и страстное влечение безграничны – Густав мой самый дорогой, моя любовь… У меня только одно желание, одна мечта быть твоей единственной…
По словам Мура, доктор сообщил ему, что Густав страдает неизлечимой болезнью и заметно слабеет. Мой Бог, я буду нянчить его как ребенка, я не стану причиной его крушения. Я укрощу мои желания и страсть – я хочу вылечить его – пусть он выздоровеет с помощью моего крепкого здоровья и моей юности.
Мой любимый Мастер…
(продолжение следует)
[1] Макс Буркхард, бывший директор Венского Бургтеатра, давний ухажёр Альмы (Пер.)
[2] Балет «Стеклянное сердце» (Das gläserne Herz), по пьесе «Триумфу времени» X. Гофмансталя (Пер.)
[3] Разве что от жидкого кислорода (Пер.)
[4] Здесь и далее в тексте обозначение пропущенной страницы (Э.Б.)
[5] Записи за 13-18 ноября удалены из рукописи. В этот период Альма получила посвященное ей стихотворение анонимного автора, которым, как позднее выяснилось, был Малер. В записи от 19 ноября Малер не признается, что стихотворение написал он (Э.Б.)
[6] Видимо, слова Малера (Пер.)
[7] В рукописи Альма использует графический символ - ноль, перечеркнутый по середине двумя горизонтальными линиями. Происхождение символа, как и его значение, неизвестно. Энтони Бомон полагает, что символ означает ‘половой акт‘ (Пер.)
[8] Первой Альма считала любовь к Густаву Климту (Пер.)
[9] Не совсем понятно упоминание Малера в контексте фразы. (Пер.)
[10] Сюита из балета Цемлинского «Триумф времени» (Э.Б.)
[11] Последняя фраза звучит так: «Подумай о наших дорогих друзьях – Еве и Гансе Саксе (Э.Б.) Ева и Ганс Сакс – герои оперы Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» (Пер.)
(окончание)
Вторник, 10 декабря
Я не сомкнула глаз всю ночь – кидалась, ворочалась в кровати, размышляя о своем неопределенном будущем, о слабом здоровье Густава, о его сестре, которую приняла сердцем – и о нем, о нем – о тебе, мой возлюбленный.
Сегодня должен прийти Алекс – мне придется нелегко.
Но вот еще одно утро прошло. Пустое, бесполезное. Я не в состоянии ничего делать – мой дорогой, сладкий Густав.
Гретль послала мне рецензию в ежедневной газете Штутгарта – о Третьей Симфонии Густава. Страшно грубая. Она лишила меня частично – не всей – но частично веры в него. Почему он не здесь сейчас, в это трудное время?
> Как поступит Мур?
Еще один несчастный – Цемлинский. Когда он появится, то предстанет предо мной гордый и решительный. Знаю его хорошо! <
Все еще жду Алекса, в сердце – страх. Он может появиться каждую минуту. Если не придет, напишу ему – но лучше бы поговорить.
А мой Густав? В Берлине, в окружении незнакомых людей.
Когда же я получу его первое письмо? Чего только не прокрутилось в моей голове за последние две недели.
> Я так постарела <
Вечером «Тристан и Изольда» – с каждой нотой, с каждым тактом мои мысли о нем!
Ночь провела у Ми.
Среда, 11 декабря
Утром в город.
Затем к Цукеркандлям. Густав попросил прийти, там будет его сестра. У нее слегка прищуренный взгляд (по-простому, косоглазие), она выказывает мне глубокую симпатию – я признаю в ней его. Мы вполне хорошо поладили. Надеюсь и я проникнусь к ней симпатией. В самом деле, не понимаю, почему Гретль не подружиться с сестрами Вильгельма. Я нахожу их вполне симпатичными. Надеюсь, что я ей нравлюсь. Горячо надеюсь.
В субботу посещу ее. О чем мы поговорим? Как мы отнесемся друг другу, будучи лицом к лицу при нынешних неопределенных обстоятельствах?
Четверг, 12 декабря
Я по-настоящему переживаю за него. Кто знает, может это на самом деле взаправду! Но его любовь так трогательна. Его невероятная страсть пугает меня – мой Спаситель!
Этим вечером «Нюрнбергские мейстерзингеры». Хотя вещь удивительная, должна признать, что я смертельно устала. Продолжалась пять часов. Второй день чувствую себя нездоровой – и т.п. Хотя, с другой стороны, > в том же ряду сидел молодой доктор Адлер, которого я нахожу невероятно привлекательным. Я флиртовала с ним безбожно. В конце мы обменялись улыбкой. Внезапно я, к своему ужасу, поняла, что и Мур сидит рядом с ним и вероятно наблюдал всю нашу игру. Я почувствовала стыд, полнейший стыд. Ну, все равно, я заметила, что М. смотрел в другую сторону, а потому быстро повернула голову в его [Адлера] сторону и мы обменялись сладострастным взглядом – в течение продолжительного чудного момента – не обращая внимания на присутствующих. Такой взгляд может быть изумительно чувственным, а он – истинный мужчина, бездонные черные глаза, короче, лицо, которое меня притягивает. Так что есть где разгуляться. < Малер не может соревноваться с этим. Впрочем, я остаюсь независимой и в глубине сердца своего верной Густаву. Мои дерзкие взгляды не исходили из глубины моего сердца.
Я написала Алексу – он придет в ярость и никогда меня не простит. Я написала:
Алекс,
Ты не появляешься, потому что все знаешь. Ты знаешь обо всем происходящем. Ты в состоянии читать мои самые сокровенные мысли. Для меня последние недели стали мукой.
Ты очень хорошо знаешь, как сильно я тебя любила. Ты стал для меня всем. И как внезапно эта любовь возникла, так же внезапно исчезла – она была отброшена в сторону.
И свалилась на меня с новой силой!
На коленях умоляю простить меня за те пагубные часы, которые я доставила тебе. Некоторые вещи нам неподвластны. Возможно, у тебя есть объяснение этому. Ты – который знает меня лучше, чем я сама себя.
Я никогда не забуду те часы блаженства, которые ты доставлял мне – не забудь и ты их. И еще одно: не оставляй меня. Если ты тот, за кого я принимала тебя, ты придешь в понедельник, дашь мне свою руку – и подаришь наш первый поцелуй дружбы.
Оставайся дорогим мне человеком, Алекс. Если ты пожелаешь, наша дружба сможет оказаться значимой друг для друга. Мы сможем дружить как старые приятели.
Но прежде всего ответь мне сейчас же и откровенно – мама письмо не прочтет.
И еще раз: прости меня. Я больше не понимаю себя.
Твоя Альма.
Пятница, 13 декабря
Сегодня от него ни слова, даже вздоха, запечатанного в конверте.
Я жажду его… ужасно волнуюсь. Думает ли он обо мне так же постоянно, как я?
Густав, если бы ты видел меня сегодня … среди восьми дебютанток! Я ощущала себя гораздо выше их всех, блеснула несколькими остроумными репликами, шокируя до глубины скромных, благовоспитанных юных леди – и развлекала себя, наблюдая за эффектом. Что эти девицы находят интересным? Просто невероятно!
Отправила судьбоносное письмо Алексу. И каков будет результат? Он напишет в ответ злостное саркастическое письмо и никогда не появится… Потеря для меня ни с чем несоизмерима! Такой чудесный учитель! Я серьезно ошиблась в этом случае… Что бы ни произошло, я должна это принять… Целиком моя вина! Но было так хорошо!
Густав – такой повеса – крутил шашни со всеми – Мильденбург, Михалек, Курц – со всеми. Впоследствии я выяснила, что все это враки.[1]
Суббота, 14 декабря
Сегодняшнее письмо прохладнее. Догадалась, еще не прочтя, потому что моя вина. Ответила немедленно. А теперь жду ответа от Алекса – которого побаиваюсь.
Потом у Юстины.[2] Необычно добра и приветлива. Я прошла в его комнату – постояла около его стола, поприветствовала его кровать, книги и обстановку. Квартира декорирована в псевдо-модернистском стиле, но со вкусом и непретенциозно.
Пока я была там, ей прибыло письмо, в котором было кое-что и для меня, а именно программка его 2-ой Симфонии С минор.
Воскресенье, 15 декабря
Концерт в Филармонии
Массне: Увертюра к «Федре»
Хейбергер: Вариации на темы Шуберта
Бетховен: 7-я симфония.
Затем обед в отеле Империал с Ми и Хьюго.
Вечером Гретль Хелльман, позже Буркхард. Он отговаривал меня от Густава, утверждая, что, когда сходятся две сильные личности, они обычно сражаются, пока одна не подчинится другой. И скорее всего это буду я – о чем он будет сожалеть.[3]
Должна я подчиниться? Я могу, но не подчинюсь. И тем не менее, чувствую, что я стою на гораздо низшей ступени – и мне не навредит подняться до его уровня.
Понедельник, 16 декабря
> Сегодня письмо, приведенное ниже. Он замечательный человек. Мое влечение к нему неописуемо <. А мой бедный Алекс - он весь дымится, игнорирует меня, ненавидит меня – с некоторой долей правоты. Хоть плачь, я доставила ему столько страданий, мой бедный, бедный приятель. Моя любовь к нему была безгранична.
Во второй половине дня – необъяснимая усталость. Только выбралась из постели, почувствовала что-то в воздухе. Подошла к двери – там Алекс. Я потеряла дар речи. Он вошел, бледнее обычного, очень спокойный – я вышла к нему, прижала его голову к своей груди и поцеловала волосы. Состояние странное. Затем мы сели и поговорили серьезно, только о делах, касающихся нас обоих – рядом – мы двое > чьи тела сплелись в буйном любовном объятии. <
Он как всегда слегка саркастичен, но доброжелателен, трогательно добр. Мои глаза наполнились слезами, но моя воля была непоколебима…
Сегодня я похоронила прекрасную любовь. Густав, тебе придется приложить много усилий, чтобы заменить её.
Хотя я призналась, что больше не люблю его – и он должен был испытывать смущение, на самом деле именно я переживала больше. Он оказался таким благородным, таким чистым, настолько выше меня! Произнеси он хотя бы одно злое или обвинительное слово, я бы так себя не чувствовала. Алекс, я уважаю тебя – мое уважение к тебе безгранично.
Вечером: Рихард, Мейредер и Мозер.
Была так расстроена, что едва могла с ними разговаривать. Но пришло письмо от Густава и помогло преодолеть мою тягость...
> Мой бедный Алекс! < Я отметила страдания на его лице. Ты благородный человек!
Сегодня вечером в Берлине исполнят 4-ю симфонию. Эти негодяи опять поднимут гвалт. Ну и пусть.
Испытания и невзгоды прошедшей недели доставляют мне физическую боль.
Вторник, 17 декабря
С утра к Ми – рада туда отправиться, возможность сосредоточиться на чем-то другом.
Встреча с Мейредером. В город за покупками. Затем домой, где нашла это письмо. Такой дорогой мне человек. Как я жду его возвращения. Как сердечно и приятно он пишет...
А что с Алексом – если бы я знала, как он сейчас> мой бедный чертенок. <
Странно, впрочем, вчера я была спокойна и оставалась такой, смотрела на него и внезапно с дрожью почувствовала, насколько он безобразен, как сильно от него пахнет и т.п. Сон в летнюю ночь! Все то, что прежде я не замечала. Так странно?! И вправду, существует ли внешняя сила, управляющая нами?
Иногда я так верю. Эти последние недели навсегда останутся в моей памяти.
Среда, 18 декабря
Должна признаться, что последнее письмо расстроило меня.[4] Мне стоит многих болезненных усилий, чтобы подружиться с Юстиной, она следит за мной орлиным глазом – за каждым словом, движением и слухами. И тут же делится своими страхами с Густавом…
Это меня раздражает, если она будет продолжать упорно следить за мной, это может стать > опасным < , неприятным. Что если, например, она вообразит, поверит, что я бессердечна и не люблю его – вещи, которые я скрытно доверяю только своему дневнику - что я неспособна к теплым чувствам, что все во мне лишь расчет, хладнокровный расчет. Все это неправда.
Ведь нет – он больной человек, его положение шаткое, еврей, уже не молод, а как композитор… глубоко в долгах. Где же расчетливость с моей стороны? Или это безумие? Нет, ибо существует нечто, притягивающее меня к нему, несомненно!
Но, если Юсти продолжит интриги против меня и его интерес ко мне будет падать, я буду > не умирать < любить его и останусь с ним.
Трудно выразить, как последнее письмо расстроило меня... и как эта потеря дружеской теплоты причиняет мне боль. А я должна любить его! Мой Густав! – Бесстыдно жажду его.
Этим вечером: «Валькирия». С трудом слушала. Моя голова сейчас абсолютно глуха к музыке. Во время второго акта пересела в глубь ложи и болтала с Поллаком. К тому ж и представление было средним. Но я необъяснимо беспокойна. Чувствую, что Юсти отравляет его любовь.
Четверг, 19 декабря
> Вчера опять отчаянно флиртовала с Луисом Адлером. Этот парень чертовски красив. А Мур наблюдал… Если бы Мур был бы таким красивым – очаровательный парень. Он и сам это заметил, продолжал наблюдать через плечо. К сожалению, он сидел далеко. Музыка не доставила мне удовольствия. Мои уши заткнуты, глаза неспособны что-нибудь видеть. <
После обеда Фрау Ланнер с Эльзой. Затем урок с Гундом.
Сегодня вечером Поллак. Мы много говорили о Густаве. Мне удалось утихомирить свою ярость. Я должна очистить свою душу от всего, что накипело у меня. Если дело дойдет до замужества, я должна предпринять все прямо сейчас, чтобы обозначить свои законные права… особенно в области искусства. Он не думает о моем искусстве – в основном о своем. А я не думаю о его искусстве – в основном о моем. – Так обстоят дела! Сейчас он без устали говорит о том, как бы оградить свое искусство. Я не могу так поступить! С Цемлинским это было бы возможным, потому что его искусство мне симпатично – такой замечательный человек. Но Густав ужасно беден. Если бы он знал, как он беден – от стыда закрыл бы лицо руками ... И я должна лгать, лгать до конца своей жизни? И он – ладно, но Юсти, что за женщина! У меня ощущение, что она шпионит за мной повсюду. Но я должна иметь свободу!
Полную свободу!
Пятница, 20 декабря
С самого утра с Эльзой Л. в город за покупками в открытом фиакре.
Дома – это письмо[5]. Мое сердце замерло… отказаться от моей музыки оставить то, что до сих пор было моей жизнью? Моя первая реакция – отказаться от него. Не могла сдержать слез – но именно тогда я поняла, что люблю его. Безумная от горя, я облачилась в свой выходной наряд и отправилась слушать «Зигфрида» – в слезах! Рассказала Поллаку, он возмутился – он никогда не подумал бы, что такое возможно. У меня было ощущение будто холодная рука вырвала из моей груди сердце.
Мы с мамой обсуждали это до глубокой ночи. Она прочла письмо…!
Я онемела. Нахожу его поведение таким необдуманным, таким неуместным. Это возможно произошло помимо его воли... в мягкой форме. Но все равно оставляет рубец.
Суббота, 21 декабря
Заставила себя спать всю ночь. Утром перечитала его письмо и вдруг ощутила такую теплоту. Что, если я поступлюсь моей музыкой ради любви к нему? Просто забыть обо всем этом! Должна признать, что едва ли какая музыка кроме его, интересует меня.
Да – он прав. Я должна полностью жить ради него, сделать его счастливым. И сейчас во мне обитает удивительное чувство, что моя любовь к нему глубока и искренна. Как долго она продлится? Не знаю, но уже сейчас она означает многое. Меня влечет к нему беспредельно.
Утром мама навестила Климта. Меня это абсолютно не беспокоит.
Перед ленчем я отправилась за покупками в Дёблинг – просто выбраться из дома. Мое сердце дрожит в предвкушении. По дороге встретилась с его служанкой. Прямо на улице и прочитала его письмо. Как он прав во всем.
Я люблю его!
Он появился – добрый и любящий, как всегда. Наши поцелуи были жаркими. Я – воск в его руках… Хочу отдать ему все. Моя душа – его душа. Если бы все было так ясно!
Завтра следует зайти к Юсти!
Воскресенье, 22 декабря
Как прекрасно было вчера. Мое влечение к нему неописуемо. Все, что связано с ним, мило и знакомо. Его дыхание сладостно...
У меня ощущение: я могла бы жить… существовать только для него. Если мы поженимся, это произойдет весной, как я и предполагала. Я жажду родить его дитя. Если у него хватит сил. Он так надеется.
Никаких мыслей, никаких – только повиноваться ему.
Во второй половине дня у Юсти. Поначалу мы были сдержанны. Но затем появился Густав и наша троица была вполне довольна. Как только Юсти выходила, он целовал меня. Они привезли меня домой в машине – мы держались за руки.
Мои мысли постоянно о нем. Никакое занятие не доставляет мне удовольствие. Мой любимый Густав – мои мысли только о нем.
Дома: Мейредер, дожидался меня с полудня. Вечером Фишель.
Этим утром ко мне пришел Карл поговорить со мной… по-доброму и серьезно. Он объяснил мне все возможные последствия. Я знаю всё. Он нездоров, мой дорогой человек, весит меньше 63 килограммов – чересчур мало. Я буду ухаживать за ним, как за ребенком. Бесконечно, с трепетом люблю его. - Жаль, он не может выговорить ‘р‘. Довольно странно, но он предпочел бы, чтоб мое имя было Мария, потому что любит четкое ‘р‘ в середине. Странно и…!
Сегодня Юсти заговорила об Арнольде (Розе), который также подарил ей > красивое кольцо. <[6]
Так боюсь, что его здоровье придавит меня - не могу даже сказать. Представляю его, лежащего в луже крови.
------------------------------------------------------------------------------------
Он прав.[7] С одной стороны, он удовлетворен, говорит, верит, что Густав долго не протянет… В моем же случае, он думает все иначе.
У меня нет сердца (слишком много?), я испытываю теплые чувства к нему. У меня ощущение, что он возвышает меня, тогда как общение с Буркхардом поддерживает и укрепляет мое легкомыслие. Когда Густав слушает, я испытываю стыд за свой легковесный язык и с трудом выражаю свои мысли. Разве чувствуешь себя счастливей, когда живешь легкомысленно, без разбора или когда обретаешь чудесный, высший взгляд на жизнь? ... Свободней в первом случае, радостней. Во втором случае, лучше и чище.
Разве это не усложняет путь к свободе? Да, да, сотни раз да. Говорю себе – стой твердо.
Он прав – мы составляем хорошую пару – как огонь и вода – снаружи и внутри. Наверняка! Но должен ли один из нас быть подчинённым? Разве не возможно с помощью любви слить воедино фундаментально противоположные точки зрения – в одну?
-------------------------------------------------------------------------------------
Понедельник, 23 декабря
Я жду, жду Густава и Юсти! Как я ненавижу ожидание. Мука вечностью. Он меня обижает.
Наконец, они пришли и сегодня в этот вечер я обручилась – официально в присутствии Карла и мамы. Отныне только ему принадлежит мое сердце, только ему. Больше никогда не должна я останавливать свой блуждающий взгляд на молодом привлекательном мужчине. Я должна отдать все ему – моему мужу(!). Мы сейчас настолько близки, ближе некуда. Если мои отношения с А. Ц. были буйными и плотскими, то с Малером я наполняюсь самыми святыми чувствами. Как-то я сказала Ц., что хотела бы стать матерью его детей. Это не было сказано искренне, я тогда верила, что ничего более глубокого и прекрасного в жизни я не буду чувствовать – сегодня я ничего не сказала, но зато почувствовала это. Когда мы сидели крепко обнявшись я ощущала его тело как свое. Ничего чужого, даже отдаленно - невероятно дорогой… не дождусь, когда увижу его завтра.
Вторник, 24 декабря
Не могу допустить, чтобы радость целиком заполонила меня. Из-за страха перед богами, которые не терпят созерцать чистую радость.
С нетерпением ожидаю его – сегодня.
Густав не хочет, чтобы об этом узнали – опасается сумасбродных газетных сплетен.
Я не в состоянии думать или совершать разумные поступки. Все начинается с Густава, им и оканчивается. Мое влечение к нему бесконечно. Я отдам ему все – мою музыку – абсолютно все – настолько сильна моя страсть! Вот как я хочу стать его! – я уже его – я принадлежу ему и Юсти, которую я люблю, потому что она одной с ним крови.
Юсти рассказала маме, что Густав постоянно твердит:
Разве это не преступление, что мне – осени – надлежит связать себя с весной? Она жертвует летом.
Нет, мой Густав, нет!
Канун Рождества
В этом году этот праздник для меня малозначащий. Густав был со мной. Мы оба ощущали, как пульсирует наша кровь – следовали нашим инстинктам и были счастливы. Что до подарков, опишу завтра – или послезавтра – они меня не интересуют. Лишь один стоит упоминания – брошь с алмазом от моего Густава.
Вечером: Буркхард и Мозер. Буркхард обо всем догадывается. Мозер как ребенок. Б. раздражен и безрассуден. Подкалывает меня по поводу моего увядшего ницшеанства. При Густаве. Ах, меня это не беспокоит. Только ему я хочу принадлежать.
Среда, 25 декабря
Винерсы, Буркхардт, Мозер и др.
Во второй половине дня у Густава. Он уже ждал. Я все время сидела у него на коленях. Люблю его невыразимо. Мы слились в одно единое существо.
Он должен дирижировать – «Тангейзером». Я осталась с Юсти. Она мне нравится.
Четверг, 26 декабря
Густав приходил.
Во второй половине дня: мама Молль.[8] Густав встретил меня на станции, и мы поехали домой в фаэтоне на колесах с резиновыми шинами.
Пятница 27 декабря
Бомба взорвалась сегодня вечером. Газеты вышли с заголовками, набранными большими буквами:
Директор Малер обручен и т.п., и т.п., и т.п.
Он был крайне расстроен. Опасается реакции персонала Оперы.
Суббота, 28 декабря
Фрау Хелльман послала мне чудесный веер из страусовых перьев. Гретль, как ошалелая, заходила вчера. Письма, телеграммы, цветы – и газеты. Повсюду подчеркивается моя красота, юность и музыкальный талант. По словам Fremdenblatt, я – блестящая особа. Боже – чего только нет!
Во второй половине дня: Ильза и Эрика.
Вечером с Густавом. Выпили за братство с Арнольдом Розе – в остальном большую часть вечера наедине с Г. в его комнате. Долгое время мы простояли в коридоре и были счастливы. Мое единственное желание – сделать его счастливым. Он того заслуживает!
Воскресенье, 29 декабря
С утра: Уорндорферсы и Лёв и т.д.
Сегодня вечером в Опере. Впервые в директорской ложе - мама, Юсти и я.
Затем к Хартманам. Густав и я немного прогулялись одни. Полны решимости жениться в середине февраля. – Надеемся так и произойдет. Мое появление в ложе было истинным дебютом. Все бинокли были устремлены на меня – каждый. Меня это покоробило, и я ушла. Мильденбург спустилась вниз, чтобы встретить меня – очень приятно!
А он находился там – так далеко, так далеко от меня.
Среда, 30 декабря
Пополудни рандеву с Г. Не смогли встретиться, и он так рассердился, мне трудно было его успокоить.
Сегодня мы одно целое, разве что не зарегистрированы. Он дал мне почувствовать свою мускулинность – свое естество – чистое и божественное ощущение, какое никогда в жизни не ожидала. Он должно быть страдает неимоверно. Могу соразмерить его отчаяние с моим. Никто не знает, как я жажду его. И, однако, – не могу представить, что отдамся ему раньше назначенного срока. Ощущение неправедности и чувство стыда принизит всю святую тайну. Мой возлюбленный – с Богом.
Когда я остаюсь одна, то ощущаю пустоту – отсутствует моя другая половина. Мы едва ли можем находиться друг без друга. К чему эти ужасные условности? Почему я не могу просто взять и переехать к нему? Без церковной процедуры.
Мы снедаемы страстью, наши сильнейшие желания не находят выхода. Он обнажил свою грудь, я положила руку на его сердце. Я чувствую: его тело мое, он и я одно целое. Я люблю каждую частичку его тела – кроме него, никто на свете не существует. И даже никакой иной мысли.
Я теперь ношу волосы распущенными – так ему нравится – и наши тела взывают к единству. О – зачать его дитя! Мое тело.
Его душа!
Когда я буду принадлежать ему! Еще 90 ночей![9]
New Year's Eve
С утра я была с ним.
Пополудни у Циреров.
Вечером он, Юсти и Арнольд [Rose] навестили нас. Очень, очень приятно!
Более того. – О, Боже. В какой-то момент я была готова отдаться ему. Затем подумала: будет ужасно, если после этого ему сразу же придется уходить, и я осталась одна, наедине со своими мучениями. Нет, нет. Его любимая рука обследовала все мое тело, а моя – его. Мы тесно прижались друг к другу. Но нет – я хочу отдаться свободно, без всякого стеснения и страха, что нам помешают. Я люблю его. У меня только одно желание: Пусть Новый Год не разрушит мою мечту. Я люблю его, мы так близки. Моя жизнь – его жизнь, он разделяет мои радости, я – его печали. Аминь!
Новый Год, 1902
То, что мне предстоит записать сегодня – ужасно печально. Я зашла к Густаву – на исходе дня мы оказались одни в его комнате. Я отдала ему свое тело, позволила гладить меня рукой. Его естество напряглось и распрямилось. Он отнес меня к дивану, нежно опустил и накинулся на меня. Затем – в тот момент, когда я почувствовала проникновение, он потерял всю свою силу. Опустил голову на мою грудь, надломленный – и почти заплакал от стыда. Будучи сама в смятении, я успокоила его.
Мы поехали домой, обескураженные и подавленные. Он немного отошел. А затем сломалась я, зарыдала, зарыдала на его груди. А вдруг он потеряет это! Мой бедный, бедный муж!
Едва ли могу сказать, каким расстройством послужила вся эта история. Вначале его нежные ласки, затем так близко – и никакого удовлетворения. Словами не выразить, как я сегодня незаслуженно настрадалась. И вдобавок видеть, как мучался он – его невероятные страдания!
Мой возлюбленный!
Среда, 3 января.
> Блаженство и упоение. <
Четверг, 4 января
Упоение без конца.
Пятница, 5 января
Этим вечером: у Густава. Его друзья… все, видимо, евреи! Ощущала себя не в своей тарелке… развлекла себя тем, что изумила их своим невероятным невежеством, заявила, что не интересуюсь музыкой Густава и т.п. По дороге домой без конца смеялись. Вечер был таким нудным.
Суббота, 6 января
Чудесный день.
Вчера он прислал мне свою Четвертую симфонию – сегодня мы вместе ее проиграли – тронула мою душу, очень, очень понравилась.
Мой бедный Густав под присмотром врачей.
Воспаление, отечность – лед, горячие ванны и т.п., и т.п.[10]
А все потому, что я долго сопротивлялась – он вынужден был страдать.
Четверг, 16 января
В течение долгого времени я ощущала себя истинно счастливой и потому ничего не записала. Но в последние несколько дней все изменилось. Он хочет, чтобы я была другой, совершенно другой. Этого и я хочу. Пока он со мной, я с этим справляюсь, но остаюсь одна, мое другое я всплывает наружу и хочет вырваться на свободу. Я даю этому выход. Мои глаза светятся легкомыслием – а уста исторгают неправду, потоки лжи. Он чувствует это, знает. Только сейчас я понимаю, что обязана подняться до его уровня. Ибо я живу только в нем.
Вчера вечером… он умолял меня поговорить с ним – я не смогла найти ни единого теплого слова. Ни одного.
Я разревелась. Таков был конец…
Быть как он – мое единственное желание.
У меня две души: я знаю это.
Лишь единственная - какая из них моя настоящая? Если я буду продолжать лгать, разве я не сделаю нас обоих несчастными? Я что, лгунья? Когда он смотрит на меня с таким счастливым видом, ощущение исступленного восторга. Оно что? Тоже ложное? Нет, нет. Я должна отбросить мою другую душу. Та, которая до сих пор правила мной, должна быть изгнана. Я должна стремиться стать настоящей личностью и пусть все произойдет естественно, само собой.
[1] Не совсем враки. Последнее предложение добавлено гораздо позже (Пер.)
[2] Юстина (Юсти)– старшая сестра Малера (Пер.)
[3] Одна страница из рукописи удалена (Э.Б.)
[4] Письмо не сохранились. По-видимому, Малер упрекал Альму за ее негативные замечания о сестре (Э.Б.)
[5] Письмо Малера, в котором говорится, что он ожидает от своей будущей жены отказа от карьеры композитора (Э.Б.)
[6] Одновременно с Малером обручилась и Юстина с Арнольдом Розе - скрипачом, концертмейстером Венского филармонического оркестра (Пер.)
[7] Карл (Э.Б.)
[8] Бабушка со стороны отчима (Пер.)
[9] Официальное венчание в церкви состоялось 9 мая 1902 года (Пер.)
[10] Малер страдал варикозным расширением вен (Пер.)
Илья Басс, писатель и переводчик, литературная специализация – документальная проза. Автор нескольких биографических книг – о Кьеркегоре, Кафке, Стайн и др., опубликованных в Москве и С.-Петербурге. В числе его переводов – произведения Гертруды Стайн Q.E.D. , Автобиография Каждого, и др. Проживает в Медфорде, Массачусетс.
