СЕРПУХОВ
Серпухов, Серпухов.
Серый пух. Сера и пух. Серп – ух!
Колёса вагона стучат по рельсам,
Рельсы по колёсам стучат в ответ.
- Сосед-пассажир, разрешите спросить:
Вы были когда-нибудь в Серпухове?
Отвечает:
- Нет.
Серпухов, Серпухов.
Сердце бухает
В такт колёсам вагонов, идущих в рассвет.
- Сосед-пассажир, этим пасмурным утром
О чём Вы мечтаете?
- Безлимитный билет
Иметь, позволяющий
Право проезда
Туда, куда хочется,
Ночью и днём,
Зимою и летом.
- Как это прекрасно! Сосед-пассажир, вот это мечта!
Серпухов, Серпухов,
Сельские жители
Зажгли свои окна за нашим окном.
Семейные завтраки на стол собираются,
Семейные завтраки за огромным столом.
Сегодня рассвет удивительно серый,
А Серпухов, Серпухов,
Да что ж я о нём!
Единственная информация, известная мне о Серпухове, -
Это то, что в нём есть
Серпуховский
Лифтовый завод.
Об этом я прочитала на железной табличке,
Висящей в лифте дома,
В котором живу.
Серпухов, Серпухов.
Сердится, кажется, сосед-пассажир
На мою болтовню.
Дорога железная
Сиреневым светится
В холодном рассвете.
Ах, что я ищу
В заброшенных сёлах,
Забытых домишках,
Загадочных лицах чужих городов,
Уютных и милых,
Родных отчего-то,
Любимых зачем-то
Чужих городов.
Ах, что я ищу?
А в Серпухов утро
Приходит и будит чудесных людей,
Пушистых и серых.
Ах, Серпухов, Серпухов,
Ах, Серпухов, Серпухов,
Просыпайся скорей.
ПОДСНЕЖНИК
Трамвай проходит через частный сектор.
Дома, сараи, гаражи, подснежник.
Надежда Юрьевна в поношенной одежде
Стоит и смотрит далеко куда-то,
Туда, где рельсы огибают вечность.
Подснежник бледный, как апрельский вечер,
Что фонарём замечен и подсвечен,
Что фонарём как будто рассекречен,
Смущённо ёжится в проталине своей.
Надежда Юрьевна идёт, идёт куда-то,
Туда, где меркнет полоса заката.
Трамвай бежит за ней, звенит: "Прости! Прости!
Дай рядом быть с тобой в твоём пути,
Смотри, смотри, весна нас догоняет..."
Фонарь дрожит, почти что догорает.
Подснежник ёжится и головой кивает.
"Останься с нами, посмотри: весна!-
Кричат сараи, гаражи, дома. -
Надежда, Наденька, прости нас, умоляем!"
Надежда Юрьевна, усталая, седая,
Им говорит: "Весна идёт.
Давайте руки, встанем в хоровод.
Трамвай, звени, фонарь, свети, цвети, подснежник.
Встречать весну негоже без надежды".
КРАСНАЯ ШАПОЧКА
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Потом ей стали предлагать роль мамы Красной шапочки
(К тому времени Вера уже была учительницей).
И вот однажды ей предложили роль
Бабушки Красной шапочки.
Вера впервые задумалась... и согласилась.
В ту ночь почему-то ей снилось
Море.
Тёплое.
Бирюзовое.
Как тогда, когда она на поезде ездила в гости
В подружке Оле.
Им обеим было лет по двенадцать. А, может быть, по четырнадцать.
Это не важно. В их девичьем разговоре
Было так много солнца,
Что приходилось литрами пить холодную газировку -
Чтобы не спалить друг друга.
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Странное дело: она никогда не думала, что однажды вырастет из этой роли.
В письма подружке Оле
Она часто вкладывала свои фотографии в красной атласной шапке.
Оля, теперь я бабка.
Бабушка, баба, бабуля.
Красная шапка на стуле
Висит, как поблёкшее фото.
Кто же я, Оля?
Кто-то.
Дальше - земля, болото?
Жёлтый песок, глина?
Будет ли у меня имя?
Оля, ты знаешь, мне страшно.
Впрочем, пожалуй, это не важно.
Знаешь, в детстве на Пасху
Мне надевали красный платок.
Все думали: с нами красное знамя.
А я верила: с нами Бог.
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Роль бабушки Красной шапочки получилась у неё ничуть не хуже.
Теперь каждый год её приглашали сыграть
Добрую любящую бабулю, к которой бежала юная, как весна, внучка.
На сцене Вера появлялась в красном атласном платке.
Все удивлялись: откуда у неё такое спокойствие и такая уверенность на сцене?
Ведь она не профессиональная актриса!
Вера улыбалась в ответ, поправляла свой красный атласный платок
И отправлялась играть. Или жить.
И когда в конце спектакля
В её объятия бросалась юная, как весна, Красная шапочка,
Весь зал начинал плакать -
Так много добра, света и веры
Было в этот момент в лице человека,
Исполнявшего роль бабушки Красной шапки.
Вера всегда играла в школьных спектаклях.
Вера.
Вера всегда была.
ГРАЧИ
Любите друг друга. Терпите друг друга. Подснежник,
Услышав грачей, с нетерпением тянется к солнцу.
Грачи пролетают над лесом бескрайним, безбрежным,
Над полем, над домом, над городом, над незнакомцем,
Прищурившим глаз от весны ослепительно ясной.
Сегодня ему у станка отрабатывать смену.
Спасите друг друга. В грача превращается ястреб.
В грача превращается хрупкая девушка Лена,
Забывшая дома перчатки и тёплую шапку.
Поймите друг друга, спросите друг друга о важном.
Мальчишки бегут: раз-два-три – начинаются прятки.
Грачи пролетают над речкой, кораблик бумажный
Плывёт возле берега, лёд расступается, тает.
Найдите друг друга, грачи пролетают, смотрите,
Летит над землёй голосистая чёрная стая,
Смотрите скорее, любите друга, любите…
КАТЯ
Катя, Катюша,
А помнишь?
Ты помнишь,
Катя, Катенька?
Как однажды после воскресной службы
(Был один из зимних постов)
Мы пошли с тобой
В твою маленькую бедненькую каморку
На втором этаже старого-престарого деревянного дома
(Я думала, такие дома живут только в чьей-нибудь памяти).
Мы сели за круглый стол, покрытый белоснежной скатертью,
Ты налила нам чаю из голубого фарфорового чайника
И высыпала на тарелку целую гору сушёных яблок.
Я до сих пор помню их сладкий пряный аромат,
Их тёплый детский аромат.
Так пахнут старые книги с добрыми сказками,
Так пахнут бабушкины руки: сухие, потрескавшиеся,
Самые мягкие на свете.
Так пахнет твоя каморка –
Тёплый остров в огромном океане зимы.
Мне было, кажется, двадцать пять,
Тебе – на пятнадцать или двадцать лет больше.
Над нашими головами горела лампа в тканевом абажуре.
И ты говорила: «В этом мире бывает родство душ».
«В этом мире безусловно бывает родство душ», -
Словно эхо, отзывался мой голос.
И наши слова пропитывались густым яблочным ароматом.
Так пахнет встреча людей, осознавших своё родство.
Лампа в тканевом абажуре светила над нашими головами.
Мы говорили. Говорили о самом главном.
А когда за окном начало вечереть,
Ты положила мне горстку сушёных яблок
В красивый бумажный пакет
И сказала:
«До встречи».
«Безусловно до встречи», - словно эхо, отозвался мой голос.
Я покинула твой крохотный тёплый остров,
Я пустилась вплавь по снежному океану,
Ветер дул мне в лицо,
Срывал с головы шапку, разматывал шарф.
А я смотрела ему в глаза и шептала:
«Как чудесно пахнешь ты, ветер,
Как яблочно пахнешь ты, ветер,
А давай превратим этот снег
В яблоневые цветы?
Слышишь, ветер, в яблоневые цветы?»
КУЛИБИНСКИЙ ПАРК
Кулибинский парк, Кулибинский парк,
Весь белый, весь снежный, весь прежний,
Высокие клёны стоят и глядят
И видят повсюду надежду.
И видят повсюду каких-то людей,
Идущих по белым аллеям.
Я в детстве кормила пшеном голубей,
Любила смотреть, как на белом
Снегу остаются их птичьи следы.
Исслежен весь парк, исхожен.
Кулибинский парк шепчет мысли свои,
Свой путь проходящим прохожим,
Свой путь проходящим... А клёны, а клёны,
А клёны всё знают и помнят:
Старинное кладбище,
Бабушек плачущих,
Бабочек, галочек,
Дедушку с палочкой,
Девочку с книжкой,
С ранцем мальчишку,
Короткую стрижку
Карины Петровны,
Что каждое утро
Ходила к могиле
Ивана Кулибина.
Помнят ладони
Сухие её
И цветочки на платье,
Высокие клёны, как сёстры, как братья,
Глядят на аллеи и видят надежду
На лицах прохожих, как раньше, как прежде...
ДЫМ
Он любил смотреть,
Как из труб убегает дым.
Как тянется он длинным,
Нескончаемым облаком,
Как вытекает густой
Рисовой или манной кашей
Из высоких заводских труб,
Как разливается по земле,
Вырывается к небесам,
Обретает свободу.
Он любил смотреть,
Как из труб убегает дым.
Белым морозным утром
Он любил стоять у окна,
Касаясь кончиками пальцев ледяного стекла,
И смотреть, как густой столб дыма
Движется в бесконечность.
В морозные дни дым особенно красив.
Интересно, кто его производит?
Наверное, очень добрые
И очень сильные люди
Варят дым в огромных котлах,
А потом выпускают его
Через высокие-высокие трубы.
Дым бежит, летит,
Радует глаз замёрзших
Усталых людей.
Люди смотрят на него,
Улыбаются,
Вспоминают детство.
Вари, горшочек, вари.
Люди закрывают глаза
И оказываются на коленях у мамы,
Листают яркие книжки,
Слушают тёплые сказки.
Как много, должно быть, рабочих
Трудится на заводах,
Производящих дым.
Спасибо вам, дорогие, спасибо вам.
Он любил смотреть,
Как из труб убегает дым.
Иногда он запирался на ключ
В своём рабочем кабинете,
Иногда замирал у окна в туалете,
Иногда просто стоял на лестнице
И не мог, не мог оторвать глаз
От бесконечного облака дыма.
Секретарша порой стучала в закрытую дверь
И тоненьким голоском говорила:
«Павел Сергеевич, Вас ждут на совещании».
Тогда он отрывался от окна,
Поправлял галстук
И открывал дверь.
Иногда в дверь стучала раздражённая женщина
И кричала:
«Павел Сергеевич, Вы там не заснули?»
Тогда он отрывался от окна,
Поправлял свою форму охранника
И открывал дверь.
Иногда его окликал кто-то сзади,
И Павел Сергеевич,
Так любивший обеими руками
Опираться на лопату для чистки снега,
Отрывался от неё,
Поправлял свой оранжевый жилет,
Поворачивал голову
И отвечал:
«Да?»
Павел Сергеевич был директором.
Павел Сергеевич был охранником.
Павел Сергеевич был дворником.
Доктором.
Поваром.
Сантехником.
Фитнес-инструктором.
Павел Сергеевич любил смотреть,
Как из труб убегает дым.
Как тянется он длинным,
Нескончаемым облаком,
Как разливается по земле,
Вырывается к небесам.
Павел Сергеевич любил смотреть,
Как из труб убегает дым,
Как дым обретает свободу.
УНЫНИЕ – СМЕРТНЫЙ ГРЕХ
Уныние - смертный грех.
Весь вечер и сижу на балконе,
Ковыряю грецкий орех,
Пытаюсь расколоть крепкую скорлупу,
Ветер вовсю завывает: "У-у".
А между тем
В каждом из нас поселилась смерть.
Давным-давно,
Почти с самого начала.
Ещё до того,
Как всех нас зачали.
Адам и Ева узнали об этом первыми.
С тех пор люди стали немного нервными.
Лазают по чердакам и подвалам,
Ищут, ищут, ищут...
Никак не могут найти,
Не понимают, что потеряли.
Вот и я битый час ковыряю
Грецкую скорлупу.
Не понимаю, что же такого
Я там найду.
Уныние - смертный грех.
Средь ночи подняться с постели
И разбудить всех,
Хватать за пижамы, за волосы,
Кричать, не жалея голоса,
Упасть на колени и шарить
Рукой под диваном, под шкафом,
Искать меж страниц,
Читать между строк,
Высматривать среди букв
И всё повторять - повторять
Про себя, а потом вслух:
"Мы потеряли там, не знаем где,
Мы потеряли то, не знаем что.
Мы ищем там, не знаем где,
Мы ищем то,не знаем что.
И мы будем счастливы только тогда,
Когда найдём ЭТО".
ВИШНЁВЫЙ САД
Стихи мои только о смерти,
Стихи мои только о жизни,
Стихи мои только о листьях,
То жёлтых, то молодых,
Едва обретающих краску.
О смерти писать чуть страшно,
О жизни как будто тоже,
За жизнью приходит смерть,
За смертью приходит вечность,
Бояться её – беспечно.
Выходишь на улицу утром,
И слышишь – оборвалась
Струна за холмом, за горою,
И эхо, как город, большое
Готово накрыть с головою.
А чей-то вишнёвый сад
Цветёт, несмотря на октябрь.
В Японии много сакур,
В Японии все самураи
С мечами своими спят.
Стихи мои только о смерти,
Стихи мои только о жизни,
Стихи мои только о море,
О шелесте волн морских.
О Чёрное, Чёрное море!
О Чермное, Чермное море!
Стихи мои только о доме,
Об окнах высоких, родных.
ДВОРНИК
Дворник всё утро шуршит под окошком,
Сметает сухую листву,
Дворник метлою шуршит по дорожкам
И шепчет: «Я тоже уйду.
Вот только начну желтеть понемногу,
Во только начну опадать,
Вот только засыплю собою дорогу.
Кто будет её подметать?»
Дворник всё утро шуршит под окошком,
Повсюду идёт листопад.
В окошко глядит пушистая кошка,
Глядит пятый год подряд.
«Мой старый коллега Петрович, дворник,
Однажды мне рассказал:
Метла распустилась на Светлый Вторник,
Листочками разрослась».
Дрожат на ветру золотистые клёны,
Теряют свою листву.
Глядит на них задумчиво дворник,
Метлу обнимая свою.
РЫБА
Хожу, как немая, по осени серой,
По осени серой, по осени сонной,
Сказать бы хоть слово, но слово, как камень,
Не как воробей, но камень в бездонном
Кармане моём. Мне рукой не добраться
До камня, до слова. Быть может, я рыба?
Плыву в серой плотности, мороси, голосе
Осенних прохожих. Пожалуй, я рыба.
Сорожка, которую дедушка в детстве
Сушил для меня. Милый дедушка умер.
А я продолжаю скользить по течению.
Пока продолжаю. Как долго – не знаю.
Хожу, как немая. Мне в мае зелёном
Приснилось, что я цирковая артистка,
Что я поднимаюсь под купол высокий,
Что я превращаюсь в летучий корабль.
Но нет. По карманам тяжёлые камни,
Мне с эдаким грузом летать не по силам.
Как слово весомо. Как много пословиц
Сложили народы из слов синеоких,
Из слов синеоких. Алмаз ли, булыжник
В кармане моём… Я однажды читала,
Что праздное слово – как камень на шее,
Который под купол не пустит подняться…
Хожу, как немая. Сказать бы хоть слово.
Мы с дедушкой в детстве смотрели на звёзды.
«Представь ничего», - говорил он мне строго.
«Ах, дедушка, милый, мне страшно, мне слёзно!
Я рыба немая, сорожка. Ты веришь?»
«Представь ничего», - говорил он мне снова
И крепко сжимал мой плавник или руку.
Я в небо смотрела, я видела звёзды.
«Ты знаешь, что было до звёзд и до неба?»
«Ах, дедушка, милый, желтеют листочки
На тонкой берёзе, уж близится осень!..»
«Ты знаешь, что было и что будет после?»
Родилась 8 октября 1981 года в Нижнем Новгороде. Окончила филологический фак-тет Нижегородского гос. педагогического университета им. К.Минина. В настоящее время работает преподавателем церковнославянского языка и инструктором по фитнесу. Литературным творчеством начала заниматься в девятилетнем возрасте. Публиковалась в альманахе «Земляки» и журналах «Нижний Новгород», «Зарубежные Задворки», «ЛиФФт». Лауреат конкурса «Мой город», проводимого журналом «Нижний Новгород» в номинации «Проза» (2015). Дипломант XVII конкурса-фестиваля «Решетовские встречи» (2017, г. Березники, Пермский край), лонг-лист II международного литературного фестиваля «Русский Гофман» (2017, Калининград). Проживает в Нижнем Новгороде. Настоящее имя - Наталья Алексеевна Дмитриева. Псевдоним – Наталья Емельянова.
