Моё горе
Моё горе садится в поезд, идущий к морю.
И сидит-держит спину. И скалится в полудрёме.
И темнеет. И тени мелькают в купейном дверном проёме.
Моё горе давно всё решило. И я ни о чём не спорю.
Моё горе живёт у моря и кормит чаек.
И под вечер приходит к смотрителю маяка:
«Дай подняться, я мельком гляну, пускай и издалека,
Как моя подопечная дико по мне скучает».
Моё горе звонит не чаще, чем раз в неделю.
И на заднем фоне всё время играют Брамса.
Говорит: «Я к тебе вернусь. Только дай собраться.
Так устало, что еле встаю на завтраки из постели».
Моё горе стабильно по средам выходит в люди.
Люди в нём признают харизму – ничто не противоречит.
А потом моё горе мне снится и шепчет «до скорой встречи».
А я сплю и надеюсь, что встречи у нас не будет.
Красота
Я здесь затем, чтоб обналичить чеки –
Свой временной и жизненный лимит.
Поесть шакшуки, задолжать библиотеке,
Разбить машину, взять ещё в кредит.
Поспать, пока Москва вообще не спит.
Я здесь затем, чтоб оттенять пейзажи,
Сжигать дрова и рушить тишину.
Менять валюту, поднимать продажи.
И мимоходом пережить войну.
Взлетать под небеса, идти ко дну.
Я здесь затем, чтоб сон твой был покоен,
Поскольку его крепко сторожат.
Здесь поле. И я буду храбрый воин.
И жнец. Коли настало время жать.
И мать. Когда пришла пора рожать.
Я здесь затем, чтоб слов назначить цену.
И их сложить в охапки и ряды.
В страницы книг. И прочитать со сцены.
И ими напоить взамен воды.
Я здесь для красоты. Зачем здесь ты?
Голод
Ни с чем не сравнимое чувство голода по тебе
Перекатывается под кожей, сверлит виски.
День прирастает, зима на грани, мы так близки,
Ты единственной строчкой, особым пунктом в моей судьбе.
День прирастает, зима на грани, мы – соль и снег.
Кожа и йод, зрачок и густая тьма.
Ни с чем не сравнимое чувство лишает меня ума.
Рыжее пламя танцует под кромкой век.
В спальне стоят часы. Но рассвет в дозор
Каждое утро упрямо выходит в срок.
Ты – моё русло, мой курс, мой особый рок,
Я без тебя бесполезен, испуган, зол.
Я выдыхаю дым, сокрушаю и не тужу –
Я порождаю отчаяние, мрак и тлен.
Но когда я случайно касаюсь рукою твоих колен,
Я не то чтобы злу – себе не принадлежу:
Мою ярость сменяет нега, туман, покой.
Цепь замыкается, ток бьёт по проводам.
Так что ты не оставь, не оставь меня никогда.
Ни с чем не сравнимое чувство голода по тебе
Я ощущаю, даже когда с тобой.
Спички
Мне бы хватило спички – найти тебя в темноте,
Одного шороха, сломанной ветки, примятой осоки.
Вот мои добровольцы обыскивают канавы, да всё не те.
Вот месяц над ними – изогнутый и высокий.
Вот берег, замоченный в своём соке.
Мне бы хватило следа в песке, тишины в лесу,
Еле заметно надорванной паутины.
Я всё осилю для этого, всё снесу,
Звёзды мерцают. И ветер мне дует в спину.
Я не оставлю погони, ищеек своих не кину.
Мне бы хватило знака, чтоб веру в себе хранить;
Чтобы не ведать ни отдыха, ни привала.
Мне бы хватило нити – найти тебя, если была бы нить,
Сколько бы вьюга меж веток не подвывала.
Я бы нашёл тебя, если б ты здесь когда-нибудь побывала.
Она
Она достаёт лодку из рукава – и вот:
Комнату вмиг заполняет солёной морской водой.
Рыбки резвятся, водят в ней хоровод,
А на палубе – кормчий, задумчивый и седой.
И курс задаётся полярной одной звездой.
Она достаёт спицу из рукава – тотчас
Золотое руно появляется у её ног.
Тёплым становится камень, законченным – часть.
Главою семейства – тот, кто доселе был одинок.
Заполняются все пробелы, отбрасываются все «но».
Она достаёт камень из рукава – в горах
Смертоносные сходят лавины и камнепад.
Всё живое становится пепел, зола и прах.
Даже атом готовит немыслимый свой распад.
В трубы трубят и бьют впопыхах в набат.
Она достаёт перья из рукава – с небес
Начинает вдруг сыпать колючей холодной крупой,
Непонятная крошка: цемент, молибден, асбест –
Климатический нонсенс, всемирный божественный сбой.
И крестьяне поля закрывают самими собой.
Она достаёт сердце из рукава – я тут,
Её мрачный свидетель, заспавшийся часовой.
Меня бреет цирюльник, ей косы подружки плетут.
Меня к алтарю провожает безликий конвой.
«Ты – моя, - говорю. – Ты моя. А я – твой».
Вода
За собой оставляя гладкими камни, сожжёнными – города,
Глупыми – лица людей, и даже их страсти, тоску и боль.
Огибая холмы, низины покрыв собой,
Бежала без ног, без оглядки моя вода.
Бежала сквозь доки, причалы, гавани и порты.
Под мостовыми скрываясь и появляясь вновь.
Бежала вода, мешая и пот, и кровь,
Бежала в ночи. И кривились над ней мосты.
Бежала вода меж копыт, колесниц, подошв.
Бежала сквозь снег, пролагала себе тропу,
Бежала, с собой унося тополиный пух.
Бежала вдоль поля, где тихо всходила рожь.
Бежала вода сквозь плотины и дамбы внахлёст.
Бежала, до глины порой увязая в песок.
Бежала сквозь острые стебли надменных осок.
Бежала под шелест всегда недовольных берёз.
Бежал мой ручей, мой герой, и срывал якоря,
Стремился к твоей полнокровной глубокой реке.
И чайки галдели, над ним хохоча вдалеке.
А ты от него точно так же бежала в моря.
Как ты хотела
Я был твоей тенью в полдень, кошкою в полночь, слепою зоной.
Улицей после дождя, покрытой испариной и озоном.
Я проникал в твою спальню рассветным солнцем, букетом лилий.
Я лип к твоим шинам гудроном, то тут пролили.
Я покорялся твоим ладоням под кожей руля у твоей машины,
Я становился твоим маршрутом сквозь турецкий базар блошиный.
Я был в каждом мужчине, что тебя цепко держал за плечи.
Я опускался на город, собой разбавляя вечер.
Я ел с твоих рук среди беспризорных шавок,
Лизал языком их, волнительным и шершавым.
И оседал на твой ворот искристым ноябрьским снегом.
И дополнял твоё едкое Alter Ego.
Я был… впрочем, был ли? И стоит ли этих строчек?
Неприметней таксиста, дверного звонка короче.
Бессмысленной частью речи, недвижимой частью тела.
Я был всегда рядом, как ты, дорогая, того хотела.
Башня грифонов
Под гротом тень, под тенью – океан.
Причал безлюден, анфилады зыбки.
Дно каменисто, между камней рыбки.
А над водой клубящийся туман –
Всё это в башне. И на самом деле.
Налево в угол, если со двора –
На клёнах вдрызг обглодана кора
Под окнами у старикашки Пеля.
Как дождь утихнет – выползает в ночь
И замирает на латунной крыше
Грифонов свора. И взлетает выше.
Кружит над башней и несётся прочь.
У Пеля сын – пуглив и диковат.
На нём учёт вернувшихся на утро.
Он досыпает в краску перламутра
И начинает цифры рисовать.
По правде, Пель – аптекарь, не пастух.
Но в башне до смешного мало места.
И чтоб грифоны не удумали протеста,
Он отпускает их потешить дух.
Они же долетают до Памира
И спешно возвращаются домой.
Мелькают тени сплошь по мостовой
У башни, где скрывается полмира.
Под золотистым волосом
Под золотистым волосом, под теменною костью,
В складках кашеобразных тканей
Я пребываю со своей комковатой злостью
От необладания вами.
Злостью, которой душно там со словами.
Время, размазанное по континентам, меня торопит.
Тор отбивает молотом наковальню.
Я становлюсь ксенофобом и мизантропом.
И лишь ввечеру покидаю порою спальню
И нахожу свой город весь от неона сальным.
Я нахожу свой город по меткам и геотегам.
На память теперь опираются единицы.
Здесь квартировался некто, а здесь, вероятно, не был.
Здесь столовался кто-то. И так повелось – столица.
Город, в котором толком ни выпить, ни утопиться.
Город, в котором от А и до Б ничего не следует,
Кроме циничного: «Надо вам это? Бросьте».
Никогда никому ничего и невидимо, и неведомо.
Ну и что мне вообще остаётся с моей горькой злостью?
Под золотистым волосом, под теменною костью.
На берегу моря
На берегу моря, у которого я живу,
Волны слюнявят вросшую в твердь траву.
Стаями пробегают на лицо равнозначные псы.
И никто никогда не носит с собой часы.
Дагестанские женщины с ночи готовят плов;
И молчат о своём, не имея ненужных слов.
И только паромы ночами дают гудок,
Уплывая с юга на север, с запада на восток.
На берегу моря, у которого штиль и тишь,
Понимаешь, что ты не вечен. Как понимаешь, так и грустишь.
И до ближайшей границы – от силы, ну, полчаса.
Но полчаса без часов – непонятный отрезок, невнятная полоса.
На берегу моря, где уровнем соли едва от воды отличается пот,
Я провожаю закат, а с ним и минувший год.
И становлюсь нераздельной что с галькой, что с тишиной.
Море, накрой. Накрой же меня волной.
Демоны
Ветер всю ночь обгрызал черепицу с прибрежных домов,
По пляжу в безумии плетёные стулья таскал.
Море долбилось о пирсы и пристань при полном отсутствии скал.
И кто-то в часовне беззвучно листал часослов.
Ну к слову про демонов – те возвращаются к нам,
Когда мы включаем со скуки свои маяки,
Иначе во тьме наугад им блуждать не с руки.
Но мошкару даже манит мелькнувший средь ночи вольфрам.
Я в эту зиму в сплошь курортном городке
Тебя не лихом вспомнила в сочельник.
И ночь текла из воскресенья в понедельник,
Текла и ядом по устам, и мёдом по щеке.
И ты, мой бес, настиг меня сейчас
Бурлящим морем, пеною, грозою.
Мы возвращаем всё порой одной слезою
По демонам, что преданно ждут нас.
Ханум Фа
Ханум Фа, я сижу у воды и являю собою предмет.
Вы торчите за облаком, из себя представляете миф.
Ваша длинная юбка свисает в закат и втекает в залив.
И меня не тревожит ни шум в камышах, ни дожди из комет.
Моя лодка петляет меж стройных кувшинок и их двойников.
Мои вёсла наводят на них только смуту и страх.
И костры с берегов лижут воду, но в этих кострах
Я не вижу ни воли, ни жизни, ни пут, ни оков.
Я хочу в вас поверить, но звезды рассыпаны так,
Что полярная смотрит на север, а ваша в тени.
И я грежу уснуть и проснуться в те ясные дни,
Когда ваши шаги так слышны, что я двигаюсь в такт.
Но вы облако, блик на ноже, жемчуга под водой.
Вас не то что достать, даже видеть выходит с трудом.
Я сижу у воды. И не жду ничего, и не верю в «потом».
Просто здесь мы вдвоём, тет-а-тет с моей горькой бедой.
27
То утро наступило вмиг, и лишь фонарь
Ещё стоял зажжённым и нелепым.
И ты проснулась жёваным билетом,
Листком, покинувшим настенный календарь,
Свечой, сгоревшей в пепел, дым и гарь.
Под потолком летала бабочка. На кухне
Из крана равномерно шла вода.
И ток струился с рыком в провода,
И веки от бессонницы припухли.
И ты лежишь ничейная, как рухлядь.
И свет сквозь шторы бьётся наугад
По твоей тумбе, пуфику, паркету,
Как лев, напуганный хлыстом. Пристало лето,
Пристало к мрачным, диким берегам.
И с улиц начал доноситься гам.
Рассвет пришёл арабом к Карфагену,
Застав врасплох твою пустую спальню.
И если в тебе жили прежде тайны,
То утро все их высветит рентгеном.
Для двадцати семи ты, детка, офигенна.
Если бы
Если бы между нами были хотя бы деньги, их стоило завещать,
Если бы время - его беспринципно тратить.
А так между нами всего лишь твои дорогущие платья
И мой невозможный характер, не выраженный в вещах.
Если бы между нами каждый метр обращался в милю,
Каждое слово в градус, а междометия - в град.
Если б мой брат был сильнее, а у тебя так вообще был брат,
Они бы встречались за гаражами и дрались бы, пока кого-нибудь не убили.
Если б мне было кого покинуть, а тебе - кого обрести,
Наша несхожесть расширилась до предела -
Ты лежала бы лбом на руле. И твоя машина в ночи ревела
Оттого, что с моей ей снова не по пути.
Если бы силы, будь то архангел, пророк или бес,
Нас заприметили ночью, заворожили.
И разорвали бы, точно ахиллово сухожилие,
Перепавшее людям с самих небес.
Если бы «если бы» вдруг обратилось в жизнь,
И «ничему» между нами что-то пришло на смену,
Мы бы купили «Порше», сгоняли в Вену.
В общем, нашли бы, что делать вдвоём. Скажи?
На части
И когда ты уходишь на море, тебя там встречает галька своим шёпотком.
«Эй, - говорит, - не стесняйся, давай, садись».
Воздух густ и насыщен – не выпить его глотком.
И влюблённая чайка срывается с гонором ввысь.
Это март. Побережье пустынно. Шезлонги в пыли.
Город спит в предвкушенье наплыва туристов к сезону.
Море смешано с небом, как кофе и сливки. Вдали
Проплывает облезлый паром прямиком до Трабзона.
Я смотрю, как ты чистишь гранат, как по пальцам течёт
Терпкий сок. И дорожка уже достигает запястья.
Мы расстанемся завтра. Навечно. И всё остальное не в счёт.
Только я всё смотрю. И меня раздирает на части от счастья.
Первое
Первое, что ты убиваешь во мне, это жажду писать –
Делать тебя красивее, полнокровней, чище.
И вот я теперь не о духовной, о какой-то попроще пище.
И вот чистый лист на столе – это неподъёмная взлётная полоса.
И мой «Боинг» уже не «Боинг», а попавшая в мёд беспомощная оса.
Первое, чему я научаюсь, это терпеть простой.
Не искать объездной дороги, не бить копытом.
Ни о чём не просить, даже если под страхом пыток.
Научаюсь быть неподвижной, бездеятельной, пустой.
Только голову поверну, конвоир меня окликает: «Стой».
Первое, что ты для меня находишь – это вырытый котлован.
Я сижу в самом центре дна и ночами леплю из глины
Длинноногих верблюдов, ромашки, подводные мины.
Только так обретают плоть ещё не забытые мной слова,
Только так я справляюсь с собой, да и то едва.
Первое, с чем ты мешаешь меня – сплошь чужие люди,
Они ходят и шутят, и молятся, и едят.
Первое, что я теряю меж них, я теряю саму себя.
А второе… Наверное, второго у нас не будет.
Тшшш
Никогда не касайся тем этих, моей души.
Я заделал все дыры, я всё зашил.
Я обтёр до остова столько шин.
Помолчи со мной, как умеешь, да подыши.
Я везде опоздал, куда так спешил.
Там, откуда я, ночь уже.
Мальчики в арафатках, девочки – в парандже.
Марс всё время требует новых жертв,
Но меня бракует как неликвид.
Если хаос у нас бывает, то здесь царит.
Солнце по цвету отдаёт медью, земля – кирпичом.
Знаю: у тебя столько дел, и всё бьёт ключом.
Но найдётся, должно быть, время помолчать со мной ни о чём.
Мысленно кладу голову на твоё плечо.
Помолись потом за меня. Я устал как чёрт.
Потолкуй потом с Богом, у тебя там блат:
Меня не берут ни пули, ни сталь, ни булат.
Все меня полюбили. И юный мальчик-мулат
Мне приносит в ладони подтаявший шоколад.
От него сохнет глотка до самых гланд.
Из профессий тут только простые: военные и врачи.
У меня одноместный бунгало. Сегодня дали ключи.
Не спалось поначалу. А вчера снились аисты и грачи.
Подожди, прикурю последнюю. Спички. Чирк.
Помолчи со мной. Я тоскую. Ещё чуточку помолчи.
От Марракеша до Касабланки
От Марракеша до Касабланки ночь на автобусе по пустыне.
Лица неспящих испуганы, спящих – святы.
Все надежды, не ставшие явью, мы признаем пустыми,
Все, не воздавшие нам по райдеру – виноваты.
Всё, что случилось, имело все шансы случиться позже;
Или с другими. Или со всеми сразу.
Солнце, накопленное за вечер, течёт под кожей.
И источает свеченье, почти недоступное глазу.
Ветер шлифует ландшафты с упорством безумных,
Видящих мир тем же самым, но только с изнанки.
Я проверяю карманы, хотя ничего не везу в них.
И растворяюсь в автобусе от Марракеша и до Касабланки.
Нет слов
Сочнее всех про рулетку пишут те, кто её не видел,
Те, кто держится колеи от дома до магазина,
Колет себе витамины два раза в год, меняет в сезон резину,
Для кого каждый день предсказуем, актив – ликвиден.
Что до тех, кто ставит на чёрное и на нечет,
Годами выводит формулу верных чисел –
Это тот, кто себя не выдал, кто скорости не превысил,
Кто бисера ни за чем не мечет.
Самые страстные поцелуи чинят подростки на переменах,
Клянутся навечно, не выполнишь – будет хуже.
А их по-настоящему любящие мамы готовят ужин
И делают вид, что не догадываются об изменах.
Знающие про жизнь из книжек – любят читать по глазам,
Точат ночами мечи для повинных во всем голов.
Вот, пожалуй, поэтому у меня не находится подходящих снов,
Чтобы кому-нибудь о тебе рассказать.
Мой мир
Никогда не суйся сюда, здесь тесно и одному.
Я переживаю зиму, хотя уже пережил чуму.
Не кажи сюда носа, здесь мутно уже от смут,
Не кидай сюда слов и рифм – тебя не поймут.
Не неси сюда свою душу, даров не преподноси –
Лучшее, что я сделаю для тебя – поймаю тебе такси.
И не плачь у окна ночами, не злись и не голоси.
Уноси поскорее ноги, если хватает сил.
Знаешь, здесь рытвины и болото, могильник и котлован.
Я парю над землёй, потому что иначе ступаю по головам.
Не ходи сюда лучше – здесь тесно моим словам,
Здесь чертополох и репейник, здесь засуха и бурьян.
Тебе здесь тонуть и падать, шарахаться между льдин.
Вечно кружить под брюхом затопленных субмарин.
Это мой мир – он спрятан и нелюдим.
Никогда не суйся сюда – я здесь живу один.
Встреча
А потом она говорит, как была смела, когда меня предала.
Как смела со стола всю посуду и козыри все сдала.
И у неё на виске проступают вены в победную букву “V”,
И она смотрит в окно глазами, полными ярости и крови.
А за окном безызвестный месье ловит такси до Пигаль.
И вывеска бара через дорогу продолжает призывно мигать.
И она говорит: «Из незаслуженного у тебя только жизнь и кудри почти до плеч.
Нет ничего такого, чтоб уничтожить то, что не смог купить и не мог беречь».
И она закуривает, хотя бросила ещё в осень, чтобы родить, но не задалось.
И рукой собирает волосы в хвост, хотя волосам этим проще врозь.
И в ней всё осталось прежним: сутулость и круть бедра.
И в открытую фортку ветер уносит дым. И заносит шум полуночных драк.
И она говорит: «Ты свидетель моей катастрофы, её причина и послелог.
Ты разносчик гнилого сердца, больной головы и болезных слов.
Если меня обгоняет красный купе, я смотрю на водителя, а пошёл уже третий год.
Ты, как полит.режим, лишаешь махом возможностей и свобод».
Лампа над головою тускнеет и гаснет после щелчка.
И всё исчезает. Разве что кроме зрачков в окруженье тоненького белка.
И она говорит: «Столько чувств, что порою тянуло подвеситься на крюке.
И хватать кислород губами, как рыба, только что пойманная в реке.
Я сдала тебя, потому что кто-то из нас двоих должен был оказаться сдан.
Ты же хлеще, чем революция. Ты кровожаднее, чем майдан».
И когда тишина наступает, она наступает на плечи. На весь хребет.
И она говорит: «Ну что ты? Расскажи давай о себе».
И я по стене сползаю на корточки, а в итоге вообще на пол.
Говорю: «Я свободен как птица. И гол, как сокол.
У меня дома мёд-померанец. Хотя ты любила гречишный и с молоком.
Я всё вижу и знаю. Но прошу: разреши мне побыть дураком».
И весь мир… и весь мир замирает на время для этих двоих,
Чтобы утром настигнуть нагими и спящими их.
Стаханова Дарья Владимировна (творческий псевдоним Промч). Родилась 16 июня 1987 года в городе Тула. Начала писать стихи с 14 лет. Публиковалась в региональных газетах. В 2000 году победила на конкурсе эссе и стала членом детского жюри Московского международного Кинофестиваля. В возрасте 19 лет выпустила первый сборник стихов «Шаг и Мат» в издательстве Александра Житинского, тираж которого полностью распродан. Окончила Российский Государственный Социальный Университет по профессии «переводчик». В 2013 году вышел второй поэтический сборник «Nota Bene». В 2014 году участвовала в работе Агентства Церемоний на Открытии и Закрытии Олимпийских Игр в Сочи. Лауреат литературной премии имени В.П. Астафьева в номинации "Поэзия" за 2016 год. Шорт-лист "Филатов-Фест" 2017 года.
