1
Назовите это возрастной причудой, но факт есть факт: с недавних пор, после убийственной схватки на ринге со своим омоложенным двойником, Дани регулярно перед выходом из дома смотрелся в зеркало. Выглядит на свои лета, или опять кинуло в возраст Иисуса Христа времён его земной жизни? Казалось бы, все на месте: поредевшая шевелюра, серебряные нити в усах и бородке, несколько выцветшие, некогда яркой голубизны глаза. Но это всё, как иллюзия в калейдоскопе. А поверни его, вернее, выйди на улицу, и вот незадача: накатывает чувство, что ты еще совсем свеженький репатриант и перед тобой не высотный Иерусалим сегодняшнего дня, а тот, приземистый, каким принял тебя в свои объятия в конце 1979-го, однако вовсю разрастающийся вширь за счёт новых районов Гило, Рамот, Неве Яков.
Вспоминается: все врут календари. И первым делом, прежде чем сесть в автобус №10, покупаешь в киоске что-нибудь свеженькое из прессы.
– Ма ешь? Что есть? – спрашиваешь на иврите, русской речи пока на каждом углу не слышно. – Что имеем?
– «Круг» – отзывается окошко женским голосом, наделённым смешным акцентом.
– Тов! Хорошо! Кама оле хаём? Сколько стоит сегодня? – про «сегодня» необходимо упомянуть: инфляция, цены пляшут.
– Эсрим лирот.
– Двадцать лир. Бесейдер. В порядке.
Расплачиваешься, и нырок в автобус, пропуская вперёд вездесущего Гошу, соседа по центру аборбции «Гило», негласное прозвище – «улье». Покупаешь у водителя билет, и на свободное кресло, куда-нибудь подальше, чтобы обозревать всех входящих с передней площадки, и в случае появления подозрительного субъекта, террориста по-русски, подать сигнал: «Сакана! Опасность!»
Как выделить потенциального террориста среди массы израильтян? Рекомендаций не существует, но, скорей всего, у него в руках будет какой-то слишком тяжелый для внешних габаритов свёрток. Предположительно, взрывпакет. А нет, так нет. Водитель извинится за ложную тревогу, если проверенный им свёрток не таит смертельной опасности. И продолжит путь, ожидая на каждой остановке непредвиденных неприятностей. Ничего не поделаешь, Израиль! И в мирное время живем, как на войне. Когда же война... Ладно, не будем о том, чему быть – не миновать, а посмотрим журнал, заодно определимся, что за день на дворе.
Итак, что имеем? Еженедельник «Круг», выходящий под редакцией бывшего рижанина Георга Морделя. №139. Год? Ага, 1980-й.
Выворачиваем на дерех Хеврон – Хевронскую дорогу, соединяющую Бейт Лехем (Вифлеем) с Иерусалимом. За окном слева пустырь, он же пастбище для арабских овец и коз, справа центр всех религий. А в журнале? Листаем-листаем, и вот на странице двадцать первой, в знак напоминания о том, откуда уехали, выплывает статья некого советского журналиста К. Батманова, перепечатанная из газеты «Известия». Называется «Справедливое решение». А содержит в себе такую оглушительную ахинею, что невольно смешинки – а то и слёзы, если быть излишне впечатлительным – подкрадываются к горлу. Ну, не смешно, когда читаешь сквозь слёзы: «Кто такой Сахаров? Кому он служит?» Он служит совести, это видно невооружённым глазом. А кому служишь ты, гражданин К. Батманов? Это тоже видно. И тоже невооруженным глазом.
Чисто «Цирк» 1936 года: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Такое вот жизнерадостное восклицание Лебедева-Кумача. А как выглядит эхо от него 1980 года?
«Сахаров встал на путь прямого предательства интересов нашей Родины, советского народа, превратился в оголтелого противника социалистического строя».
Бумага терпит, перо пишет, сверяясь с постановлениями суда 1937 года, когда расстреляли высший состав Красной армии – маршала Тухачевского, командармов Корка, Уборевича, Якира, комкоров Фельдмана, Примакова и других из тех, кому по силам было противостоять Вермахту. Смерть бывших соратников Сталин сопроводил достойными эпохи словами:
«Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается. Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдения со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что, несомненно, здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами».
Товарищ Сталин мог бы добавить, что смертный приговор был вынесен Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР в составе армейского военюриста Ульриха, маршалов Блюхера, Буденного, командармов Алксниса, Шапошникова, Белова, Дыбенко, Каширина, комдива Горячева. Но не добавил, будучи погружённым в государственные мысли, кого из них подвести под расстрельную статью в ближайшем будущем? Буденного? Нет, он ещё пригодится. Шапошникова? Понадобится ещё на посту начальника Генштаба РККА. А вот Блюхера, Алксниса, Дыбенко, Белова, Каширина можно по требованию народа расстрелять, как диверсантов, наймитов иностранных разведок.
Такими практическими полномочиями обвинитель Сахарова гражданин К. Батманов из газеты «Известия», естественно, не располагает. Но словесный состав у него тот же, что использовался в конце тридцатых годов при уничтожении руководства Красной армии, чтобы без большинства военачальников, умеющих воевать, подойти к 22 июня 1941 года.
Цитата. «Для осуществления диверсий нужны, естественно, и диверсанты. После второй мировой войны их вербовали из предателей и изменников. Но старое поколение фашистских карателей и убийц уходит. Нужны новые кадры. И вот вербовщики с Запада ищут слабых духом, которых привлекают возможностью получить путем предательства своей Родины своего рода «международную известность». Этих-то людей профессиональные антисоветчики и пытаются представить «борцами за гражданские права».
Какие фразы! Какая изысканная речь! Но и это проходили наши родители, теперь уже не в тридцатых, а в конце сороковых и в начале пятидесятых, когда их донимали легендами о врачах-вредителях, покусившихся якобы отравить и зарезать скальпелем на хирургических столах всю политическую верхушку Советского Союза, включая Сталина.
Знакомый ангел, косо взглянув на «Справедливое решение», сказал:
– У палачей чистые по локоть руки, если они не оставляют свидетелей и потом пишут мемуары.
– Читал?
– Видел в натуре их деятельность.
– Присутствовал при расстреле?
– Можно и так выразиться.
– А когда ты родился?
– Я не родился. Я был у мамы в животике, когда в него угодила пуля.
Дани, вздрогнув, посмотрел в глаза ангелу и увидел в них жгучую человеческую боль. Наверное, это очень страшно быть не рождённым, общаться с людьми, по сути, своими современниками, и доподлинно знать: твоя, лично твоя земная жизнь прошла стороной и уже никогда не повторится, ибо ты – ангел, это навечно.
А моя? – подумал Дани. – Моя движется. Хотя бы уже потому, что повезло проскочить мимо шестерёнок карательной машины. В «наши» семидесятые зубы её поистёрлись, и в основном пытались перемалывать, но без смертельного исхода, диссидентов и отказников, собирающихся в Израиль. Впрочем, когда ты гонял мяч в Александро-Невской лавре в составе еврейской команды футболистов, могли и тебя замести. Смешно вспомнить – футбол, но мяч – прислужник ноги, а не мозга. Кстати, вот на четвёртой странице «Круга» № 139 интервью с капитаном этой команды Лёвой Шустерманом.
– Когда вы покинули СССР?
– Мы выехали из Ленинграда 1 июня 1979 года.
– Вы мне сказали, что выехали поспешно.
– Это было связано с тем, что КГБ обязал меня покинуть пределы Советского Союза.
– За что же вам такая «честь»?
– В Ленинграде существовал молодёжный сионистский клуб, который назывался «Шабат». Мы встречались по субботам, вечером, изучали историю еврейского народа, начиная с азов. Клуб этот был кочующим, мы собирались на разных квартирах, соблюдая конспирацию, так как опасались, что клуб будет обнаружен и разгромлен. Мы понимали, когда нас станет много, тогда уж будет невозможно скрыть существование кружка. Так и было. Тогда мы решились на такое дело, как организация еврейского футбола.
– Что это была за идея о еврейском футболе?
– Мы хотели организовать еврейскую молодёжь не только для проведения сионистской работы, но и для занятий спортом. Мы достали для игроков майки, на которых нарисовали шестиконечную звёзду и внизу написали «Израиль».
– И где вы в таких майках появились? Ведь вы должны были с кем-то играть?
– У нас были две еврейские команды: играли мы на территории Александро-Невской лавры. У другой команды на майках был нарисован семисвечник. Так мы играли.
– В Александро-Невской лавре находится действующая православная церковь и духовная семинария. И вдруг там появились сумасброды в майках с непонятными надписями.
– На нас, конечно, смотрели с изумлением, тем более, что мы играли при 20-градусном морозе. Против нашей затеи протестовали отказники, так как они опасались, что это может вызвать нежелательную для них реакцию ОВИРа. Кончилось это тем, что ко мне на работу стали приходить из КГБ.
Да, вспомнилось Дани, сотрудники этого учреждения, из окон которого видна Колыма, не просто приходили на работу либо домой, но и настоятельно рекомендовали прекратить футбольные демонстрации в майках сионистского государства. А если уж так хочется покрасоваться с чуждой советскому человеку символикой на груди, то лучше всего это сделать на берегах Мёртвого моря. И, чтобы не вызывать излишнего брожения за границей накануне Московской Олимпиады, выдавали зарвавшимся футболистам визы без очереди и спроваживали их куда подальше, значит, в Израиль, если не в Штаты.
Вот и Дани за компанию «зафутболили» по его желанию на историческую родину предков. Дабы свои еврейские праздники отмечал там, где положено. Не в колыбели революции, а в иерусалимском центре абсорбции новых репатриантов Гило. В обществе художника из Ленинграда Саши Окуня, московского артиста кино и театра, снявшегося в фильме «Петровка, 38» Гриши (Цви) Патласа, джазового виртуоза из Риги Бориса Гаммера, писателей и тренеров по боксу братьев Люксембург, выросших в Ташкенте, и вездесущего «Гоши на все времена», человека энциклопедических знаний, который общался, согласно, конечно, собственным заверениям, со всеми великими мира сего – настоящего и прошлого.
– На Воробьёвых горах шла однажды стройка, – сказал он, присоседившись в автобусе и увидев на развороте журнала «Круг» упоминание о Сталине. – Осуществляли её под охраной бдительных конвоиров заключённые ГУЛАГа.
Один солдат произвел случайный выстрел при перезарядке винтовки. Пуля долетела до ближней дачи Сталина и упала подле дерева. Спустя короткий срок ее обнаружили. Ужас объял дознавателей: кто стрелял на даче Сталина?
Вызвали баллистика. Он определил: пуля была на излете. Стреляли не здесь. А откуда? По всей вероятности, с Воробьёвых гор.
Имя человека, который при перезарядке винтовки нечаянно нажал на курок, так и не стало достоянием истории. Но известно, что его нашли и с гуманным выражением на морде карательных органов дали всего три года тюрьмы за халатное обращение с оружием. А то ведь, не будь науки баллистики, могли бы приписать попытку покушения на товарища Сталина и приговорить к расстрелу.
– Всё сказал?
– На данном этапе всё, – ответил Гоша, испытывающий маниакальную страсть вовлекать всех и каждого в сокровищницу своих неистощимых познаний.
С 4 сентября 1975 года, с момента появления в эфире созданной Владимиром Ворошиловым телевизионной игры «Что? Где? Когда?», он, не имея возможности выйти в открытый эфир, начал соперничать с популярной программой и приступил к накоплению всевозможных знаний, необходимых для привлечения внимания к своей особе. В результате стал эрудитом не просто семейного круга, либо честной компании сотоварищей, а всего микрорайона, числился в «знатоках» и поражал на вечеринках собутыльников изумительными фантами бездонной памяти, которые выхватывал, как фокусник из шляпы.
Назови Гоше имя какого-либо исторического лица, и он выдаст его коронную фразу, мало кому известную, тут же сопроводит комментом собственного измышления и при этом, в знак некоторого философского превосходства над собеседником, пожмёт плечами.
Например? Пожалуйста!
ЛЕНИН И ГОША
Ленин сказал:
– Без насилия по отношению к насильникам нельзя избавить народ от насильников.
Гоша пожал плечами:
– Мудро и доступно, имей хоть одну извилину. Попробую и я: без масла нельзя кушать хлеб с маслом, а хочется ещё и с сыром. Но бесплатный сыр – сказано по другому случаю – завсегда в мышеловке. Кто за сыром? В очередь!
ГЁТЕ И ГОША
Гёте сказал:
– Чужбина родиной не станет.
– Не густо.
– Чего так?
Гоша пожал плечами:
– Хуже, когда родина становится чужбиной. И это не теория. Это практика.
ГЕГЕЛЬ, ГОРЬКИЙ И ГОША
Гегель сказал:
– Человек не станет господином природы, пока он не стал господином самого себя.
Гоша пожал плечами:
– Рождённый ползать летать не может. Из стихотворения в прозе «Песня о Соколе» Максима Горького. Тоже не дурак, между прочим.
ГЕРЦЕН И ГОША
– Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы.
Гоша пожал плечами:
– А я о чём? Мы не рабы, рабы не мы – это для букваря. В житейской буче всё круче. Как? Да как в армии: не можешь – научим, не хочешь – заставим. И все дела!
ВОЛЬТЕР И ГОША
Вольтер сказал:
– Свобода – это не то, что вам дали.
Гоша ответил:
– А мы никогда ничего ни у кого не просили.
Вольтер:
– Это – то, что у вас нельзя отнять.
– Если мы никогда ничего ни у кого не просили, значит, у нас никогда ничего и отнять невозможно.
Вольтер:
– Поговорили.
– А то нет.
– Истина где-то между первым и вторым постулатом. Без третейского судьи не разобраться.
Гоша пожал плечами:
– Я не возражаю. Пригласим кого на третьего.
2
Ступая по следу вечности, не понимаешь: идёшь вперед или назад. Куда ни поверни, везде вечность. И тогда внезапно осознаёшь: на самом деле, вечность не тут, не там, а в нас. Оттого, и шагая вперед, мы движемся назад.
– Здравствуй, Моисей! Ты уже вывел нас из рабства? Или тебе ещё предстоит провозгласить: «Отпусти народ мой!», а?
Моисей молчит, предоставив вечности быть проводником по Иерусалиму.
Улица Кинг Джордж подкатывает к Машбиру – Главному универмагу. Поспешно отряхиваешься от размышлений и покидаешь автобус.
Народу немного. Пятница, люди готовятся к встрече шабата – «царицы субботы», закупают продукты, хлопочут на кухне. Но тротуар все же не пуст.
Баянист Аркаша – вместительная кепка у ног – собирает деньги с прохожих за счёт «Подмосковных вечеров».
Художник Валера – бывший реставратор из Эрмитажа – сухой кистью набрасывает за незначительный гонорар портреты туристов с американскими президентами в портмоне.
Террорист-самоучка, лет восемнадцати, пытливо поглядывает по сторонам, не находя притягательного места для взрыва припрятанной в кармане осколочной гранаты.
Выйдешь на брусчатку улицы Бен Иегуда, пересечёшь Яффо, и двигай к Русской площади, где поджидает тебя бесплатный, заказанный Министерством абсорбции для новых репатриантов, туристический автобус. И катись в древний Хеврон, первую столицу библейского Израиля, проникайся видом скалистого нагорья, практически неизменного со времён сотворения мира, если не считать приметы двадцатого века – асфальтовое шоссе, машины, столбы высоковольтной передачи и низко летящие самолёты.
На улице Бен Иегуда непроизвольно накатывает ощущение, будто смотришь старые фильмы. Вот они перед тобой на экране: молодые актеры, боевитые, юморные, радостные и печальные, как и положено по роли. Но внезапно, погружаясь в картину, вздрагиваешь от осознания: никого из них сегодня нет в живых.
Так и в реальной жизни, на этой, запруженной людьми мостовой.
Баянист Аркаша, оставленный минуту назад доигрывать «Подмосковные вечера» не успеет набрать полную кепку мелочи, как попадёт под прицел арабчонка, возмечтавшего о 72-х гуриях-девственницах.
Художник Валера, не добившись признания, вернётся в девяностые на родину, но там о нём совершенно забыли, ни работы, ни пристанища, и – депрессия, нервное потрясение, помутнение рассудка от алкоголя, смерть.
А кто из тех, кого встретил ты на первом литературном вечере в Израиле, жив поныне?
Всего ничего, в промозглый зимний вечер, вскоре после прибытия в Иерусалим, ты пришел на концертное представление нового, рвущегося к популярности журнала.
Какая-то женщина заунывно читала уходящие за горизонт стихи.
Какой-то юморист на уровне художественной самодеятельности «представлял в голосах» свою юмореску о том, как он случайно пообедал на свадьбе, где распорядители не знали в лицо многих из приглашенных гостей и потому каждый халявщик имел возможность угоститься на шару.
Какая-то полногрудая женщина рассуждала о смерти романа в конце двадцатого века, на смену которому придёт широкомасштабное эссе.
Какой-то худощавый с заметной сутулостью человек, переполненный азартом первооткрывателя, демонстрировал свою рукописную газету, полагая, что она каким-то образом должна затмить на русской улице любую бумажно-литературную продукцию.
А русской улицы, по сути, ещё не было в наличии.
В год приезжало в Израиль примерно по 20 000 репатриантов из СССР.
Родной речи, впитанной с молоком матери, нигде, кроме поэтических посиделок, не слыхать.
Говорили на иврите, вернее, пробовали говорить. И радовались при встрече даже с малознакомыми, что для общения им это «пробование» не понадобится.
Почувствовав, что выбросило тебя в самое начало вхождения в израильскую жизнь, ты вновь и вновь с каким-то мистическим ужасом, ручкаешься, обнимаешься, иногда и целуешься при встрече с друзьями и подругами, которых в твоём настоящем можно встретить только на кладбище, с выбитыми датами жизни и смерти.
И велик соблазн сказать, допустим, Изе Малеру (1943-1997): «Зачем ты поступил на курсы программистов, если собираешься открыть магазин русской книги?». Эйжену Гуревичу (1939-1994): «Почему ты не печатаешь свои стихи? Давно пора!». Лёне Рудину (1947-2005): «С приездом! Поздравляю, что вырвался из отказа!» Марине Фельдман (1952-2001): «Спеши жить, делай поскорей свою выставку!» Но не скажешь. Не объяснишься. И не назовешь роковую дату, выбитую на каменном надгробье. Попробуй намекнуть, что каким-то чудом ты ненароком угодил из 2015 года сюда – на 35 лет назад, и никаких, как легко заранее догадаться, радостных возгласов не будет, никаких объятий, тем более поцелуев.
А что говорить о поэтах, самопровозглашённых гениях, запрудивших Иерусалим заверениями, что они гораздо лучше Бродского. Маски разномастные, но каждый тянет в поле своего тяготения, чтобы написал о нём – любимом для одной из многочисленных газет Израиля, Франции и Америки, где ты постоянно печатался. Выставляясь, давит на психику, старается предстать королем на карнавале пленительных иллюзий, занимающем главенствующее, по его представлениям, положение на неприступных высотах местного Парнаса.
И тут же просьба-наводка:
– Говоря о моих стихах, обмолвись: по мнению специалистов, следует признать, что я…
– Кто? Ты, Максик? Или другой мой старый знакомец из Питера?
– Я, именно я, и без всяких кривых ухмылок с левой стороны физиономии, достоин Нобелевской премии.
– Люди не поверят. Тебя, после виршей на сионистскую тему, написанных, чтобы умаслить совесть, некоторые принимают за шута.
– Предрассудки! – твёрдо заверяет недавний поборник полной ассимиляции евреев Максим Копейкин (1950-2014), только на днях сменивший Невский проспект на Кикар Цион – Площадь Сиона и, наверное, даже не догадывающийся, что о нём, вернее, о его метаморфозах в сознании Дани напечатал фельетон в газете «Наша страна».
– Легче расщепить атом, чем победить предрассудки.
– Кто сказал?
– Эйнштейн.
– Ему можно. Нобелевский лауреат. Вот и я хочу, чтобы мне было также можно. Без всякой оглядки…
– На всё остальное человечество?
– Кто оглядывается, тот не увидит своё «завтра».
– Не смеши Бога, говоря заранее о своём «завтра».
– Мы с ним посмеёмся на пару.
– Может, в этом случае тебя заодно назвать равным Пушкину? Или, ещё лучше, без всяких усмешек, оповестить публику, что ты его уже превзошёл?
– Ну? – насупленный вид, настороженный взгляд.
– У него метр шестьдесят один. У тебя метр шестьдесят семь. Превзошел на шесть сантиметров. По росту.
– Не смешно.
– И превзойдёшь по возрасту.
– На сколько?
– Не торопись к потусторонним знаниям. Живи настоящим. И пусть у тебя сегодня на лбу написано: «меняю ориентацию на презентацию», никто, поверь мне, над тобой смеяться не будет и завтра, когда тебя не станет. А что касается ступеньки на иерархической лестнице всесветных дарований, то… Не правильнее ли послушать, что говорит мой знакомый ангел.
– Он ещё и говорит?
– Говорит. Но лично мне, хотя и тебе полезно послушать.
– Ну? Валяй!
– Не думай, кто на каком месте, – говорит он. – Не слушай чужих мнений, выдаваемых подкаблучниками. И, главное, сторонись тех, кто сегодня провозглашает себя гением. Посмотри на них, забыв о навязчивых рекомендациях. Первый. Второй. Третий. Так они определились на основе самопровозглашения. И никого не пропустят вперёд. Идут-красуются, и отнюдь им не ведомо, что практически ничего после них не останется, кроме даты смерти на вечном иерусалимском камне. А ведь к дате смерти, будь право, резонно присоединить и цитату из Эрнста Гомбриха, автора знаменитой книги «История искусств».
«Чем ближе мы подходим к нашему собственному времени, тем труднее становится отличить преходящую моду от непреходящих достижений…
Представьте себе серьезного и непредубеждённого искусствоведа 1890-х годов, задавшегося целью написать «современную» историю искусств. Никакими силами он не смог бы предугадать, что в его время историю делали три фигуры: работавший где-то на юге Франции сумасшедший голландец по имени Ван Гог; удалившийся в провинцию пожилой господин, картин которого давным-давно никто не видел на выставках, – Сезанн; и ещё какой-то биржевой маклер Гоген, который, занявшись живописью уже в зрелые годы, вскоре уехал на тихоокеанские острова.
Вопрос даже не в том, мог ли наш гипотетический искусствовед оценить по достоинству работы названных художников, а в том, мог ли он видеть их».
Вездесущий «Гоша на все времена», топтавшийся рядом, мрачно подметил:
– Прожитое время не исчезает, а существует в какой-то другой плоскости измерения. Так считают некоторые учёные, хотя это никем не доказано. Призраки - это визуальная форма наших страхов. Так считают некоторые учёные, хотя это никем не доказано. Гомосапиенс – это человек, существо разумное. Так считают абсолютно все ученые, хотя это никем не доказано. А ведь дать себе жизнь и человек не способен. Прервать – да, пожалуйста, в особенности, когда всё осточертело.
– Это для соблазна, вроде как право на выбор, – пояснил знакомый ангел. – Первым делом на том свете новоявленному грешнику говорят: «не ты дал себе жизнь, не тебе ее и отбирать». Вторым делом, показывают, как сложилась бы его жизнь в дальнейшем, если бы не отчаялся и не наложил на себя руки. Обычно это картина снята на голливудский манер с обязательным хеппи-эндом. И это логически вполне объяснимо, если подумать о том, что трудности жизни, доводящие человека до безрассудных поступков, предписаны ему именно с целью проверки на прочность: выдержишь, не сорвёшься на тот свет, будет тебе в дальнейшем хорошо и на этом. А не выдержишь, что ж, голубчик, на том свете все те годы, которые по небесной разнарядке тебе полагалось прожить по истечению бед в комфорте и удовольствиях, проведёшь в адских условиях. Своеобразная 58 статья Сталинских времён – десять лет без права переписки, а то более. И тогда самоубийца, поняв, что попал, готов наложить на себя руки вторично, дабы вернуться на землю-матушку. Но… рук нет, ног нет – сплошное ты дуновение, вот и иди до ветру, пока из тебя не выльются в танталовых муках все остатки жизни. А потом… Впрочем, если повезет, получишь возможность реинкарнации, чтобы исправить ошибки. И родишься заново. Но помни – не ты сам себя сделал и не тебе решать, когда распроститься с этим, не лучшим из миров. А то всё снова пойдет по кругу, что и бывает. Таков человек: космос постигает, а себя не способен. Понятно? Что ж, теперь двигай дальше. Туристический автобус лишнее ждать не будет.
3
Как известно, дежавю в переводе с французского – это «уже виденное», а проще говоря, психическое состояние, когда у человека возникает предположение, что он уже был в подобной ситуации.
Необходимо дополнить: ощущение того, что это «уже виденное» и случалось с тобой прежде, чаще всего возникает в детстве и юности, реже в зрелые годы и совсем редко на старости лет.
Спрашивается, почему? И на ум приходит, что связано это с реинкарнацией. В прошлые жизни ты чаще всего уходил в мир иной, не дожив до преклонных лет. Понятно, эпидемии, войны, набеги кочевников. При таких пагубных обстоятельствах и продолжительностью жизни не приходится хвастать. Отсюда и дежавю посещает тебя на переходе от детства до определенного возраста, которым завершалась предыдущая жизнь. Другое дело теперь. И медицина радикально улучшена. И кочевников не пускают в твой огород. Живи, но помни: чем дальше от 60-ти к запланированным в обещаниях Всевышнего 120-ти, тем реже будешь сталкиваться с дежавю. Впрочем, может, это и к лучшему. Разумеется, к лучшему. А то, вновь оказавшись в 1980-ом, не только знаешь: перед тобой «уже виденное», но и воспринимаешь время, как тогда, болезненно и чутко. Вновь чувствуешь себя свеженьким репатриантом, в котором клубит солженицынское «жить не по лжи», и клокочут полемические строки из «Реквиема утраченной двойственности».
Евреи – рабы мимикрии. Что только они ни перепробовали – лишь бы понравиться титульной нации. Но ни в какую.
– Что делать, – обратился к небесам один из них, – чтобы им всем понравиться?
– Стань долларом, – посоветовали небеса.
…Так уж устроен галутный еврей: если он служит, то непременно выслуживается, чтобы, не дай Бог, не подумали о нём невесть что. Вот он, мол, весь на ладони, прозрачненький, как глазной хрусталик. И столь же необходимый. Однако обязательно найдётся в его окружении некий друг-товарищ, который принципиально усомнится в прозрачности этого хрусталика и тем более, в его необходимости для советской власти.
Друг-товарищ преопытен. Он в чужом глазу соринку и без предварительной подготовки одним махом выудит, только намекни ему о глазе чужом. И будешь ходить в неблагонадёжных до скончания века, а то и дальше, без права выхода на журнальную страницу. Одно утешение, и Пушкин, по уверениям Владимира Короленко, «числился неблагонадёжным чуть ли не полвека спустя после своей смерти». Исключили его из этого списка, когда шефом жандармов назначили генерала Мезенцева. Обнаружив среди находящихся на подозрении «мёртвые души», включая и Пушкина, он распорядился «очистить списки неблагонадёжных лиц от умерших литераторов, чтобы в них осталось более простора живым».
При советской власти на подобную щедрость рассчитывать не приходится. И крутись-вертись, доказывая во всю мощь изворотливости лояльность, полагая, как и власть, что она, дарованная революцией и отредактированная Сталиным – Хрущёвым – Брежневым, навсегда, и сказанное сегодня аукнется потом. Кто бы мог подумать в середине семидесятых, что потом – суп с котом? Никто, в том числе и Максим Копейкин, он же Максик Маус, поэт и журналист, наделенный за прыткость и ловкость прозвищем из американского мультика. Он смотрит на мир во все глаза, вбирает его в себя, памятуя, что внутри, в поэтической лаборатории, мир этот переварится и выйдет наружу строфой, добротной, пропахшей насквозь веяниями текущего в партийной риторике дня.
Я понял, живя меж отливов-приливов,
что Магадан мне родней Тель-Авива.
Думается, Максик не чистосердечен, как это свойственно еврею там, где, находясь на раскалённой сковородке, он вынужден официально заверять компетентных в искусстве друзей-товарищей о своей счастливой доле и, кроме того, героически доказывать, что ему, романтику до мозга костей, плюющему на блага цивилизации, не страшны даже наждачные ветра полюса холода.
Страшны!
И наждачные ветра.
И огненная жидкость, закуской для которой служит совесть, страшна!
И счастливая доля, закуской для которой служит жизнь, страшна!
Но выхода нет. Надо петь. Под сурдинку. Чтобы дошло. Чтобы оценили. И открыли дорогу к государственному издательству и партийным журналам с литературной прокладкой.
Пой, Максик, осовремененный граф Хвостов российской действительности, мечтающий о всемирной славе!
Хорошо поёшь. В особенности, когда каждая строка оплачена. А в Магадане деньги так и сыплются, умей только подбирать их.
Ты подбирал их умеючи.
Стоило по спущенной сверху инструкции реорганизоваться местному ансамблю художественной самодеятельности в якутско-ненецкий-нанайский театр оперы и балета, как ты уже прямиком в репертуарную комиссию с «встречным предложением». И предлагаешь либретто «Дорога к солнцу».
За «Дорогу к солнцу», занявшую у тебя два часа работы за письменным столом, а у артистов, перед октябрьскими праздниками, две недели репетиций, отвалили тебе восемьсот рублей. Куш для семидесятых годов приличный. В особенности, если исходить из того, что в ту скверную для мироощущения погоду, когда соплеменники в большом количестве отваливали на Ближний Восток, и лично твое солнце не выходило из-за туч, хотя ты, не видя для себя животворного света, ориентировался на кремлевские звезды.
Ты отправил новорождённый театр на фестиваль искусств народов Севера за лауреатскими званиями в Ленинград, а следом, полагая: и тебе что-то перепадет, двинулся и сам. Однако не думал, вернее, не задумывался над тем, что солнце восходит на востоке, и, значит, если на берегах Невы ухватишь его в зените, это будет солнце вчерашнего дня.
А солнце вчерашнего дня, балтийское солнце не очень-то мило обошлось с тобой в пору, когда ты получил диплом Литературного института имени Горького, и видел себя, если не на вершине Парнаса, то в кабинете редактора отдела культуры журнала либо газеты.
Из песни, как говорится, слова не выкинешь. Но, очевидно, это говорится не для тебя. Восстановим слова – те, что выброшены тобой то ли по цензурным, то ли по каким иным соображениям. Для этого нам необходим экскурс в родной угол – в Ленинград, откуда ты подался на север, чтобы заработать бонус на романтике и вернуться на Балтику в поисках штатного места в редакции. Однако времена настали такие, когда и верноподданность не способна была приукрасить пятый пункт в паспорте. И ты чертыхался:
– Чёрт возьми! Никуда не берут! Литературным сотрудником – ни-ни! И это с высшим литературным! С журналистским багажом маститого репортера! Единственное предложение от газеты «Моряк Балтики» – должность матроса на буксире за 60 р. в месяц, но это для проформы, чтобы числился в штате пароходства по рабочей профессии. Не унижение ли? Но куда податься бедному еврею? Куда ни подашься, выясняется: там уже есть свои потомки Соломона Мудрого, дополнительно никого не берут, следуя секретной установке, спущенной сверху: не принимать, не увольнять, не продвигать!
Бегаешь-бегаешь, от редакции к редакции. И срок спустя выясняется: бегаешь на месте. Ты на месте, голова не на месте. И перо твое, скорописное, тоже. Пишет оно. Нет, уже не статьи, не репортажи, а запросы. Куда? Во все редакции Советского Союза.
«Нужен ли вам журналист?»
«Нужен», – отвечают славные, орденоносные, передовые, в основном провинциальные издания. И требуют ни много, ни мало, всего лишь для проформы заполнить учётную карточку. А карточка-то поганая! В ней та же графа, что и в паспорте, – национальность на самом видном месте. Крутись, не крутись, но что написано пером в паспорте, то на тебе отзывается топором при осуществлении возвышенных замыслов. Не лучше ли в такой непробиваемой ситуации просить визу на выезд в Израиль, где твоя национальность уж никак не должна считаться крамольной?
И попросил.
И уважили. С первой подачи.
Заодно и намекнули: чтобы успешно ловить золотую рыбку на кисельных берегах у молочных речек, необходимо иметь при себе явные свидетельства диссидентской деятельности. В чём, при желании заинтересованной в успешной абсорбции стороны, компетентные органы могут посодействовать.
Понял. Осознал. И явился в элитный израильский журнал с брошюркой антисоветских с еврейской начинкой стихов «Я не мыслю жизни вне Сиона», якобы изданной подпольно в советской типографии, благодаря знакомству с директором этого печатного ведомства.
На счастье, никто из сотрудников элитного журнала никогда прежде не работал в прессе и не имел представления, что даже открытку с букетом цветов ни одна типография в Советском Союзе не напечатает без разрешения цензора. И это элементарное незнание позволило Максику Маусу, он же лидер сионистского поэтического цеха Максим Копейкин, вскоре после приезда на Землю обетованную протиснуться по кисельному бережку поближе к молочной реке, где водится, по соображению башковитых товарищей по перу, золотая рыбка.
Ловись рыбка, большая да маленькая!
Гоша будто проникнул в Данины мысли, и тут же, направляясь рядком на Русскую площадь к экскурсионному автобусу, выдал сообщение на рыбацкую тему.
– Дело в том, что люди глупы. Что всобачишь им в голову, с тем и живут. Вот пришел Чарльз Дарвин, сказал: человек произошел от обезьяны. Поверили. А ведь сказал он это по той простой причине, чтобы увести слушателей своих доверчивых подальше от истины. А истина в другом: современный прямоходящий человек произошёл от руслака и русалки, как и все прочие сухопутные животные от морских обитателей, что известно даже первокласснику. Произошёл и всё тут! И никакой для этого не нужно эволюции, как по науке получалось с обезьяной. Просто переносишь водного человека на сушу, и давай – ходи ножками, хватит махать хвостом. И что? Да ничего! Пошёл себе человек, побежал даже: как никак рай на горизонте, а не какие-то дикие джунгли с ягуарами и тиграми, что слопают за милую душу любую обезьяну, рискнувшую спуститься с дерева на землю и превратиться в человека, дабы повелевать ими, кровожадными, и держать за железными прутьями в зоопарке.
4
– Тем пацанам, с которыми ты гонял мяч в детстве, никогда, по прошествии времени, не докажешь, что стал великим учёным или писателем, – говорил, скрашивая дорогу к автобусу, «Гоша на все времена». – Они будут смотреть на тебя глазами юности и оценивать с позиций дриблинга, обводки, паса. И, скорей всего, в проигрышном для тебя статусе: «А помнишь, как ты пробил мимо практически пустых ворот, когда мы играли с «рыжими»?»
Другое дело бывшие девочки: «А это правда, что у тебя семейная жизнь не сложилась? И ты развелся?»
– Семейная жизнь у меня как раз удалась, – Дани озорно подмигнул сам себе, увидев своё отражение в витрине шляпного магазинчика на Бен Иегуда. – Любаша!
– А моя Маша краше! – столь же озорно перехватил инициативу зубоскал-попутчик.
– Чем докажешь?
– Могу на кулаках, – Гоша принял боксерскую стойку, напомнив, что познакомились они в ходе матчевого боя Ленинград – Москва в подростковом возрасте, когда выступали в полулегком весе. – Впрочем, что тут доказывать? Пусть твоя жена – журналистка, а моя всего лишь уборщица. Но, учти, она видела много больше лишнего, чем твоя Любаша, когда наводила чистоту по месту работы в Иерусалимском музее всемирной истории. Однажды увидела под кроватью царицы Савской утерянный перстень Соломона Мудрого. Какой? Тот самый! Дающий чародейственную власть над всем миром. И никому об этом не сказала, упрятала назад в пуховой матрас, откуда он вывалился. Почему? А потому, что не хотела, чтобы над ней кто-либо властвовал, кроме…
– Тебя? – догадался Дани.
– А то кого ещё, дорогой ты мой Шерлок Холмс.
– Счастливый ты человек, Гоша!
– Не каждый день. Когда же на душе кошки скребут, думаешь: у счастья лёгко различим один приметный недостаток. Зачастую оно стучится не в ту дверь. И хочется указать ему правильный адрес. Но куда писать?
– При этом не всегда знаешь, на каком языке писать, – подыграл Дани. – Напишешь, допустим, письмо по адресу счастья из Иерусалима, а оно не поймёт текста: оказывается, из Израиля надо писать на иврите.
– Дани, да ты не Шерлок Холмс, а вылитый Эйнштейн. Просто-напросто, излагаешь теорию относительности, самый её упрощённый вариант – для олухов и неслухов.
– Да ну?
– Даю исторический экскурс. Когда Эйнштейна попросили объяснить теорию относительности в двух словах, он сказал: "В Германии я еврей, в то время как в Америке немец". – Гоша хохотнул и добавил: – В Израиле до такой теории относительности дошли задолго до Эйнштейна. Всех евреев, прибывших из России, здесь с незапамятных времен зовут «руси» – «русский», и никто при этом не претендует на Нобелевскую премию.
– Сам додумался?
– Долго ли? Для размышлений достаточно одного. Для секса – двух. Для коллективной выпивки потребуется уже трое. А вот чтобы построить небесный храм на земле необходимо несколько миллионов. Или нет? Хватит и одного? Кто подскажет? Он? – Гоша показал на задумчивого парня в открытом кафе, попивающего кофе за шатким пластмассовым столиком. – Он молчит. Размышляет. А для размышлений достаточно одного. Что скажешь?
– Сейчас будет не до размышлений, смотри, какая компания собралась у автобуса.
– Приготовь губы.
– Чего?
– Губы-губы! Протри их ваткой, чтобы были пригодны для лобзаний. Там ведь, на расстоянии пылких объятий, колышется девушка Рената. Мимо не пройдёт. Поцелуйчиком наделит. Как Симона Синьоре товарища Хрущева.
– Опять экскурс в историю?
– То, что мы здесь, а не в Питере, – это история. А то, что Синьора Синьоре поцеловала разок Хрущёва – это просто исторический факт. Дело было в Москве. И как раз на новый 1957 год. Симона Синьоре встречала новый год вместе с Ив Монтаном в Кремле. В полночь, под звон курантов, она удостоилась жарких лобзаний руководителя партии и правительства Никиты Сергеевича Хрущёва и, сконфуженная, чмокнула его тоже.
Потом Симона Синьоре вспоминала: «Никто меня так страстно никогда не целовал!» Понятно, что после такого признания, прошедшего по страницам газет многих стран, завидки взяли верного соратника Хрущёва, которым, как известно из истории предательств, был Брежнев.
Через несколько лет, сменив на посту хозяина, Леонид Ильич принялся усердно целовать всех генсеков братских партий, принимая их в аэропорту по пьяной забывчивости за Симону Синьоре. Но никто из вкусивших аромат брежневских губ впоследствии не обмолвился о его поцелуях столь же восторженными словами.
– Может, целовал он не тех, кого следовало?
– Имей это в уме, когда на твою грудь упадёт Ренаты.
Они добрались до Русской площади, прошли мимо православной церкви, мимо центрального полицейского участка, но мимо Ренаты пройти не удалось.
Кинулась, как на амбразуру.
– Дани! Что ты меня игнорируешь? Я же не бросаюсь на тебя с атомной бомбой.
Гоша подставил небритую щёку, чтобы перехватить адресованный приятелю поцелуй. И удостоился, попутного. Затем перехватил также инициативу и по части живого слова.
– Учёные установили: единственные живые существа, которое переживут атомную войну, это – крысы. Уже поэтому стоит хорошенько подумать, прежде чем нажимать убойную кнопку.
Рената обидчиво поджала губки.
– Фу! Поговорили бы на возвышенную тему – о женщинах. Или они вас больше не интересуют?
– Чужие интересуют только Гошу, – Дани подпихнул небритого мужичка поближе к Ренате.
– Интересно почему? Не женатый?
– Он гинеколог.
– Будешь острить и дальше, так пропустишь самое интересное.
– Неужели удержишь в секрете?
– Я вчера была в салоне красоты.
– И там определили, что ты выглядишь ровно на двадцать лет?
– Кто тебе доложил?
– Телепатия!
– Тогда догадайся, что я хочу тебе сказать. Нет, и не пробуй! Ты никогда не догадаешься. Поэтому открою тайну и скажу. Ты написал настолько замечательный материал об этом гнилостном Копейкине, что просто радуюсь за нашу русскоязычную литературу. Никогда у нас так полновесно не звучало обличительное русское слово. Однако… прошу следить за моей мыслью… для равновесия тебе нужно что-то написать и положительное.
– Допустим, рецензию. На твою новую книжку?
Рената притворно смутилась.
– Дани, обрати внимание, я не просила.
– Я подумаю, – неопределенно отозвался Дани и шагнул к людям из бывшей жизни. Их много. При любой поездке по Израилю наберётся с четверть автобуса. С этим, в кургузом пиджачке и тщательно отглаженном галстуке, встречался в Общинном доме, с этим, отмеченным благородной сединой, общался в приёмной Министерства абсорбции.
И прокручивается в голове, как заезженная пластинка.
– Видишь?
– Что?
– Занимаюсь «никаёном».
– Уборкой?
– Не изображай из себя непонимающего.
– А если понимающий, что с того?
– Много ты понимаешь! Там я был начальником отдела снабжения, а здесь…
– Зарплату не платят?
– Платят, но за что? За уборку конторы, где сидят… чаёвничают с утра до вечера. Я бы с ними на одно очко рядом не сел.
– И не садись, за это тебе деньги не заплатят.
– А человеческое достоинство?
– На очке?
– В жизни!
– Жизнь никуда не убегает. Всё начинается в своё время и заканчивается не в чужое. Живи! Кто тебе мешает?
– Они мешают…
– Забудь о них.
– Скажешь, то же! А кто мне зарплату платить будет?
– Спроси у Боженьки, – и к спешащему навстречу с раскрытой для приветствия пятерней, Володе Минуткину, журналистский псевдоним Зэев Бен Дор, из службы новостей радио «Голос Израиля».
– Как поживаешь?
– На все сто!
Приятельский шлепок по плечу.
– Здорово ты его протянул!
– Кого?
– Максика Мауса.
– А что прикажешь делать? Сионистом вдруг заделался, будто мы не знаем, кем он является, когда без маски.
– Еврей – антисемит не столь редкое явление. Я тебя предлагаю зачитать материал в эфир. А он… Он прилюдно заявит, что тебе морду набьёт, если я правильно понимаю советских агентов влияния.
– Это ещё посмотрим: кто кому.
– А вот и он. Смотри, лёгок на помине.
Володя торопливо поднялся в автобус, занял место у окна и прильнул к стеклу, изучая ситуацию, в перспективе пригодную для материала на тему: «Нравы литературной слободки».
Максим Копейкин, весь из себя разъяренный, выскочил из автобуса, сжимая в кулаке свёрнутую трубочкой газету, предложенную только что к прочтению доброхотом-соседом по креслу. Распаренный, в каждом горящем глазу по свинцовой капле ненависти, он размахивал невесомой печатной продукцией, будто саблей:
– Убью!
Водитель надавил на клаксон. Экскурсанты бросились занимать места. Дани попробовал обойти Максика, но не успел вскочить на подножку, как дверь захлопнулась перед его носом.
Гид сказал в мегафон:
– Скандалистов в поездку не берём. Деритесь на улице, и пусть с вами разбирается полиция.
Автобус тронулся, озорно помигал подфарником, намекающим торопливым гражданам, что пора остановиться – оглянуться, не перебегать в опасном участке дорогу.
Но разве предупреждение подействует?
Кому есть дело до автобуса и тем более до того, что везёт он новых репатриантов?
Подумаешь, невидаль! Россия их по двадцать тысяч в год сейчас отряжает в Израиль, чтобы не мешали проводить в Москве Олимпийские игры.
Впервые открывают для себя Библейский Израиль?
Могли бы репатриироваться раньше! Чтобы поучаствовать в войне Йом Кипур – Судного Дня 1973 года.
Едут к святыне трех религий – иудейской, христианской, мусульманской – Гробнице Патриархов Махпеле, построенной из того же иерусалимского камня, что и Стена Плача?
Уроженцы Израиля добираются туда своими силами. Для них бесплатных туристических путёвок не предусмотрено.
Смогут помолиться в залах Авраама, Исаака, Иакова за свою успешную абсорбцию?
Чтобы подольше сохранились их льготы на приобретение за полцены машин, электротоваров, ковров и всего прочего? Лучше бы молились за процветание исторической родины!
ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ РАДИО «ГОЛОС ИЗРАИЛЯ»
ОТ 2 МАЯ 1980 ГОДА
ТЕРАКТ В ХЕВРОНЕ
В результате шквального огня из автоматического оружия, открытого сегодня арабскими террористами по молящимся евреям в Гробнице Патриахов Махпеле убито 6 человек, ранено 16. Ответственность за теракт взяли на себя боевики группы Абу Джихада из палестинской организации ФАТХ.
5
Почему после клинической смерти в человеке открываются какие-то новые качества, и внезапно, без всякой подготовки, он становится художником или музыкантом, поэтом или полиглотом? Что за странности? Мозг изменился, приоритеты либо нервная система? Дело в ином. В период клинической смерти включается машина реинкарнации, и личностное «Я» из будущего воплощения нашего героя начинает проникать в якобы мёртвое тело. Но человек приходит в себя, вернее, оживает, не дождавшись окончания процесса изменения. И в результате в нём по-прежнему доминирует прежнее «Я», мирно уживающееся с новыми качествами личности – талантом музыканта, художника, поэта, полиглота, ещё не проявленными полностью из-за недостатка времени, отведенного на клиническую смерть.
В Гоше, оказавшемся после хевронского теракта в больнице «Шарей цедек» – «Ворота справедливости», по мнению лечащего врача, малознакомого с русским языком, пробудилось невероятное, наукой не объяснимая способность путешествий по времени.
Дани не стал переубеждать профессора в неправильном восприятии заверений пациента, назвавшегося по привычке «Гоша на все времена».
«Путешественник по времени, пусть путешественник по времени, лишь был бы здоров», – подумал Дани и тишком, чтобы не потревожить больных приоткрыл дверь с табличкой «Не шуметь! Жертвы террора!!!». И вошёл в палату, напоминающую продолговатый пенал. Впереди окно, забранное голубой, в цвет неба, занавеской. Справа у стены с «арестантским браслетом» на запястье руки, прикрепленном цепочкой к металлическому каркасу кровати, спал, либо находился без сознания, молодой араб лет восемнадцати с тщательно подбритыми усиками над верхней губой.
Дани перевел вопросительный взгляд на Гошу, лежащего слева. И тот без наводящих вопросов дал маловразумительное пояснение.
– Как говорил знаменитый теоретик анархизма Михаил Бакунин, «в отчаянии долго оставаться никто не может. Оно быстро приводит к смерти или к делу».
– Гоша, ты о нём? – Дани присел на краешек койки, кивнул на усатенького.
– У человека мечта – увидеть воочию 72 гурии. А наши врачи вытащили его с того света, когда первая из гурий уже открывала ему объятья. Вот он и буянит, требует, чтобы взамен компота принесли ему на ужин гранату, и он всех нас подорвёт к чёртовой матери вместе с собой.
– А без вас нельзя?
– Без нас он не попадёт к гуриям. Им для полноценной любви нужен крепкий мужик, отправивший на тот свет, по меньшей мере, с десяток евреев, а не одного несчастного Аркашу с баяном.
– Аркашу?
– Да-да, нашего Аркашу-баяниста, когда он развлекал этого придурка «Подмосковными вечерами». Лимонкой бабахнул. Сам угодил в кому, а хотел к гуриям. Аркаша хотел к жене и к своим ребятишкам, а угодил, будем считать, чтобы не плакать, в лучший из миров
– Ты тоже умер, Гоша, как передали по телеграфу ОБС.
– Одна бабка сказала?
– Но не надолго умер. Клиническая смерть.
– Почему же не забрал своё тело на тот свет?
– Оно слишком тяжелое теперь, не полулегкого веса, как некогда. Потому тебя и оставили на этом. Врачи говорят: частичная амнезия – кратковременная потеря памяти на лица и даты.
– А ты проверь.
– Какое сегодня число?
– Второе мая.
– Вот-вот, Гоша, ты зациклился на втором мая. А сегодня 31 июля 1980 года. И я не дежурный врач, как ты думаешь, а Дани Ор, твой спарринг партнёр по боксу в юношеской сборной Союза, а ныне сосед по «мерказухе».
– Центру абсорбции?
– Теперь и в новом, только что построенном доме. Сегодня выделяли квартиры, по жеребьёвке. Вот и пришёл сказать. Тебе выпало на четвёртом этаже, мне на первом.
– Опять под крышей жить?
– Под крышей всё же лучше, чем на улице, под открытым небом.
– Умничаешь? Лучше бы сцепился со мной на Русской площади. Сцепился с Копейкиным. И тем самым спас ему жизнь. Кому спас? Настоящему гаду! А мне… нам… там же в автобусе были наши друзья. Эх, жизнь-жестянка! Не знаешь, когда меня выпишут?
– Перестанешь путать врачам мозги в отношении путешествий в прошлое, и выпишут, – грубовато откликнулся Дани, с болью воспринимая слова закадычного приятеля.
Гоша загадочно усмехнулся.
– Скажу из личного опыта: слишком далеко во времени, за сто-двести или тысячу лет не стоит лезть. А то ведь у нас представление, что жили тогда люди, как птички. Чирикали себе на воле, пшеницу растили, луговые цветы нюхали. А нет, чтобы подумать: варяги какие-то (неважно какие) совершали набеги, вырезали все мужское население от 13 лет и старше, женщин, способных к деторождению, уводили в полон. Сегодня добавили бы, «в сексуальное рабство». Так что лучше возвращаться в молодые годы своей жизни. Легче сориентироваться. А что до исправления ошибок, так шалишь, совершишь те же самые – иначе сегодня ты уже не ты.
– Гоша! при такой энциклопедии в голове, почему бы тебе на досуге не заняться писательством?
– Опасная профессия! – усмехнулся Гоша, натягивая до подбородка одеяло, якобы в приступе страха. – Откроешь Мопассана – ба! – умер от сифилиса. Прикоснёшься к сборнику Шарля Бодлера, и руку отдёрнешь: тот же диагноз. А Поль Верлен и его юный друг Артюр Рембо? Сифилис – сифилис – сифилис, хоть не пиши совсем.
– Но они ходили к французским проституткам, Гоша.
– Ты предлагаешь ходить к отечественным, со знаком качества?
– Сначала отлежись здесь! – проворчал Дани, - и возвращайся из своих исторических походов в нынешний день.
– А что ныне? Разве ныне не делается история? Подумай, что она из себя представляет? Элементарная шлюха! Крутится-вертится, на каждом повороте ложится под властные структуры. А потом шпыняет бывших своих фаворитов. Сталин – деспот! Хрущёв – глупец! Брежнев – маразматик! И посмеивается над нами, знатоками старых учебников, на основе которых нам выдавали аттестаты зрелости и университетские дипломы. Там всё по иному: «лучший друг детей», «провозвестник коммунизма», «пламенный борец за мир и автор бессмертных литературных произведений «Целина» и «Малая земля». Да и в тех учебниках, что будут издавать завтра, тоже всё будет иначе. Вот так история… Вот так нынешний день. Что изменилось? Если не теракт, так другая неприятность. Или я неправ? Переубеди меня, Дани! Какая у нас сегодня радость?
Крыть было нечем. Сегодня как раз исполнилось ровно тридцать дней – «шлошим» – с момента похищения и убийства израильского ребёнка Орона Ярдена. Об этом писали все израильские газеты. Об этом говорили в Кнессете, на собраниях в университетах, школах и детских садах. Этому был посвящен и турнир молодых боксеров в Кирьят-Гате, на котором Дани побывал в качестве внештатного корреспондента газеты «Наша страна».
Чем он мог помочь Гоше, чтобы вывести его из замкнутого на втором мае 1980 года пространства? Ничем! Разве что интуитивной догадкой, что боксерский репортаж каким-то образом аукнется в сердце спарринг-партнёра, прильёт в кровь Гоши адреналина, и он вновь захочет жить.
Как бы случайно Дани обронил газету на кровать и, полагаясь разве что на спасительное влияние психотерапии, покинул больного. При следующей встрече, помнил из неутешительного диагноза, старый друг опять не узнает его в лицо, и придётся представляться заново.
Может быть, всю оставшуюся жизнь.
(продолжение в следующем номере)
© Ефим Гаммер, 2016
Ефим Аронович Гаммер – член правления международного союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» - «РЭКА», член редколлегии израильских и российских журналов «Литературный Иерусалим», «ИСРАГЕО», «Приокские зори». Член израильских и международных Союзов писателей, журналистов, художников – обладатель Гран При и 13 медалей международных выставок в США, Франции, Австралии. Живет в Иерусалиме. Родился 16 апреля 1945 года в Оренбурге (Россия), закончил отделение журналистики ЛГУ в Риге, автор 20 книг стихов, прозы, очерков, эссе, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Среди них – Бунинская, серебряная медаль, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси», золотой знак, Москва, 2005 и золотая медаль на постаменте, 2010, «Петербург. Возрождение мечты, 2003». В 2012 году стал лауреатом (золотая медаль) 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков и дипломантом 4-го международного конкурса имени Алексея Толстого. 2015 год – дипломант Германского международного конкурса «Лучшая книга года». Диплома удостоена документальная повесть «В прицеле – свастика», выпущенная в свет рижским издательством «Лиесма» в далеком 1974 году. Выходит, не только рукописи не горят, но и некоторые старые книги. Печатается в журналах России, США, Израиля, Германии, Франции, Бельгии, Канады, Латвии, Дании, Финляндии, Украины.
