Интервью с заведующим кафедрой прикладной механики и управления Мехмата МГУ, профессором Владимиром Васильевичем Александровым, по его предложению, было проведено в (руководимой также Владимиром Васильевичем) Лаборатории математического обеспечения имитационных динамических систем, созданной в Отделе прикладных исследований МГУ (организованном и возглавляемом ректором МГУ Виктором Антоновичем Садовничим). Беседа наша продолжалась часа два.
Ниже приводится расшифровка диктофонной записи этого интервью.
В.Д.: Дорогой Володя! Мы знаем друг друга с нашей комсомольской юности и общаемся с той поры на ты.
Прежде всего, расскажи немного о своей семье. Мне известно, что родился ты в подмосковном городе Коломна 21 августа 1941 года. Время, да и место твоего рождения досталось твоей маме, прямо скажем, не самое удачное. А кем по профессии был твой папа? И довелось ли ему участвовать в нагрянувшей войне?
В.А.: Ну что ж, Вася, начну с отца. Родился он недалеко от Коломны, в Озерском районе, в селе Алешково. Село стоит почти на берегу Оки, место там очень красивое…
В.Д.: Ты там бывал?
В.В. Александров
В.А.: Да, я бывал там. Между прочим, в этом селе Алешково находится дом, в котором часто проводит лето мой друг Зеликин Михаил Ильич.
В.Д.: Приятно слышать — Михаил Ильич с моей кафедры. Это было и при жизни его жены, Людмилы Филипповны?
В.А.: Да, и когда она была ещё жива, естественно. Но только вместе я их там не видел. И даже мы не пересекались — были в разное время в этом селе. Но мы очень довольны, что оба оттуда — и он и я!
Но вернёмся к отцу. Дед мой, то есть отец моего отца, работал у фабриканта Щербакова, если только я правильно помню его фамилию. У этого фабриканта была усадьба, очень большая, кирпичный дом, и большой красивый сад в этом же селе. Там и прошло детство моего отца.
Потом отец переехал в Коломну и устроился там на паровозостроительный завод. Был механиком, имея «за плечами» лишь школьное образование. Он пытался, после, получить дальнейшее образование, поступив в Промышленную Академию, но не закончил её в связи с начавшейся войной. Однако на войну его не взяли … По возрасту — он родился в 1899 году. А так как паровозостроительный завод начал выпускать танки, то мы всей нашей семьёй — я к тому времени тоже уже появился — переехали, вместе со всем заводом и с конвейерными линиями в город Киров. Тогда он, по-моему, назывался Вятка.
В.Д.: Он и сейчас так называется.
В.А.: Называется сейчас тоже так? Ну, хорошо.
Так вот, первые два года моей жизни прошли в Вятке. Но про них я ничего, конечно, не помню…
Мои воспоминания начинаются со времени, когда мы обратно приехали в Коломну. Помню как нам там дали комнату в большом четырехэтажном доме, только что построенном немцами. А на первый этаж этого дома были поселены испанцы, приехавшие в Россию в конце 1930-ых годов.
В.Д.: А-а, те самые испанцы, которые эмигрировали в СССР после поражения в Испании демократической революции 1936-1939 годов?
(Примеч В.Д.: Напомним, что в 1936-1939 годы в Испании бушевала Гражданская война между республиканским правительством Испанского народного фронта и оппозиционных ему антиреспубликанских сил, возглавляемых «генералом-мятежником» Франсиско Паулино Эрменехилъдо Теодуло Франко Баамонде /Francisco Paulino Hermenegildo Teodulo Franco Bahamonde/ (1892-1975). В результате этого мятежа, поддержанного фашисткой Италией, нацистской Германией и авторитарным правительством Португалии, в Испании было свергнуто республиканское правительство, пользовавшееся поддержкой СССР, и установлен жёсткий режим, известный как «Франкистская Испания». С установлением этого режима страну покинули более 600 тысяч испанцев, многие из которых приехали жить в Советском Союзе.)
В.А.: Да, те самые испанцы, со своими семьями. Так что у меня с той поры проснулась любовь к Испании. Заодно и к Латинской Америке.
В.Д.: Получается это любовь с раннего детства …
Ну а про маму что расскажешь?
В.А.: Да, теперь про маму. У неё всё было интереснее и сложнее. Она сама из Егорьевска, там жил её дед, мой прадед. Он был купцом первой гильдии …
В.Д.: По тому времени это было круто!
В.А.: Да, это было круто, наверное (смеются).
Фамилия её деда была то ли Рязанов, то ли Резанов — я сейчас точно не могу сказать. И это была знаменитая фамилия.
Был ли он родственником того самого Резанова, который хотел жениться на Кончите — я не могу сказать (смеются). Но знаю, что с другим купцом, Рябушинским, он очень много сделал для организации быта рабочих. Об этом рассказывается в краеведческом музее города Егорьевска. Туда я всё собираюсь поехать, но никак не съезжу…
(Примеч. В.Д.: Город Егорьевск расположен примерно в 100 километрах к Югу-Востоку от Москвы. В нём имеется «Егорьевский историко-художественный музей», основанный ещё в 191-ом году.
Основателем известной старообрядческой купеческой «династии Рябушинских» является Михаил Яковлевич Рябушинский (1786-1858). Его сын, Павел Михайлович Рябушинский (1820-1899) особенно прославился своей благотворительностью, в частности, народными столовыми с бесплатным кормлением, фельдшерскими пунктами для рабочих и т.п. )
В.Д.: Так там и ни разу не был!?
В.А.: Ни разу не был. Но собираюсь, потому что там живёт Кудрявцев Валерий Борисович, другой мой друг. Да к тому же в тамошнем краеведческом музее висит портрет моего прадеда с благодарственной надписью от жителей города Егорьевска — хочу на него посмотреть.
Вот такая история с моей матерью.
В.Д.: Ты единственный ребёнок в семье?
В.А.: Ну, вообще-то я был вторым ребёнком. Но дочка … точнее, не дочка, а моя старшая сестра … умерла ещё в роддоме. Поэтому, воспитывался я один.
В.Д.: Понятно.
Ты уже чуть-чуть затронул войну. Но мне хочется задать тебе такой вопрос. Мы оба с тобой дети войны, я родился всего на два года позже тебя. Но мои воспоминания отсчитываются лишь от 1948 года, точнее, от медали в честь 800-летия Москвы, которую мой папа принёс домой после своего награждения ею. И войны я сам совершенно не помню. А у тебя остались ли хоть какие-то воспоминания о военном времени? Например, помнишь ли ты Праздник Победы 1945 года?
В.А.: Да нет, конечно! 1945-й год я, как и Праздник Победы, абсолютно не помню. Хотя помню некоторые вещи, буквально отрывками, когда мне было, наверное, года два-три…
В.Д.: В два года себя помнил, говорят, лишь Лев Николаевич Толстой…
В.А.: Я сейчас не могу точно сказать, два или в три года мне было. Но помню, что я стоял в постельке, в которой обычно спят маленькие дети. И если они в три года ещё спят в такой постельке — значит, тогда мне было годика три!
Так вот, помню, что к нам с фронта приехал мой дядя. Он был капитаном и приехал на побывку. Естественно, что он приехал к нам, поскольку его семья была где-то совсем в другом городе, и у него не было времени туда поехать. И вот его одежду, которая мне ужасно понравилась, и его отношение к семье, ко мне — вот это я запомнил на всю жизнь!
В.Д.: И у него, наверное, был и револьвер, который привлёк твое внимание?
В.А.: Да-да, мне очень понравилось и его оружие (смеются). Но особенно ремень! Вот это я помню.
Ну, конечно, помню и свои голодные воспоминания, в четыре или пять лет. В том смысле, что поесть-то особенно было нечего. И когда мы бегали по двору — а дом был четырёхэтажный и поэтому нас много было ребят, — то для нас большим счастьем было, если мимо проезжала машина из колхоза, рассыпая на дорогу нагруженный жмых. Есть такой субпродукт, и для нас это была самая главная сладость.
Вот какие мои воспоминания о войне.
В.Д.: Как я понимаю, в младших классах ты учился в мужской школе — при Сталине тогда было раздельное школьное обучение, а начиная с седьмого класса уже в смешанной школе — ведь в 1954 году, при Хрущёве, разделение школ на мужские и женские в нашей стране было отменено. По крайней мере, в Москве было именно так, это я хорошо помню.
Скажи, пожалуйста, тяга к математике у тебя появилась в каком классе? И появилась ли она под влиянием хорошего учителя математики? Или по каким-то иным причинам, например, потому, что ты серьезно заинтересовался математикой, участвуя в математических кружках или олимпиадах?
В.А.: К сожалению, хочу сказать, что тяги к математике у меня тогда не было! Вообще! (смеются) Скажу прямо: у меня была тяга к другому — к паровозам …
Во-первых, они были совсем недалеко от дома. И все мы бегали на железнодорожные ветки посмотреть новые паровозы, которые тогда регулярно выпускались … Особенно мне понравился паровоз «Иосиф Сталин» — такой красавец!
A, во-вторых, отец, ставший к тому времени уже начальником ОТК, часто брал меня с собой на свой паровозостроительный завод… Ну, не часто, но, в общем, брал … И я мог свободно гулять по цехам этого завода — чугунолитейному и другим. Вот это мне нравилось.
А математика как-то так …
B.Д.: Инженером не хотел быть?
В.А.: Ну, понимаешь… Да, мне всё это нравилось … Любопытно было бы, говоря современным языком, скажем так, разобраться в динамике, …
В.Д.: Но машинистом быть интереснее …
В.А.: В общем, да — машинистом быть интереснее. Но я понимал, что чтобы им стать, надо сначала познать, как строить эти паровозы!
В.Д.: Хорошо.
Кстати, в Коломне тоже происходило «объединение школ», мужских и женских? И пришлось ли тебе «переходить» в другую школу?
В.А.: Да, пришлось переходить, с седьмого класса. Но мне повезло — как раз тогда построили новую школу, на пригорке, под № 11, которую я и окончил. Так вот, туда-то 24-ю мужскую школу и 25-ю женскую объединили, и всех переселили в это новое здание.
В.Д.: А я в пятом классе перешёл из 598-й мужской школы в 174-ую женскую школу. Эту Московскую школу и окончил.
В.А.: Вообще-то очень здорово, что в школе мы объединились с девочками.
В.Д.: Согласен.
Когда же ты, всё-таки, решил, что будешь поступать на Мехмат МГУ? Причём, сразу на отделение механики — ведь тогда уже с 1-го курса были раздельные потоки отделений математики и механики. И имел ли ты медаль по окончанию школы?
В.А.: Да, школу я окончил с золотой медалью. А на Мехмат МГУ я и не собирался поступать. Произошло это по такому, очень интересному, случаю.
Я стал поступать на Физтех, на факультет аэромеханики. Сдал письменный экзамен по математике …
В.Д.: Это, наверное, было ещё в июле?
В.А.: Да, в июле.
Так вот, пришёл я на устный экзамен по математике. А там такая вещь со мною произошла. Экзаменатор даёт мне тригонометрическое уравнение: «Синус в десятой степени плюс косинус в десятой степени равняется единице». Я нашёл один корень, был безумно счастлив, и побежал, как дурачок, к нему, крича, что я решил уравнение. Он говорит: «Ага, решил, да? Ну ладно, тогда мы на этом экзамен закончим!» И ушёл я оттуда обескураженный, но зато узнал, что, оказывается, тригонометрические уравнения имеют много корней. А иногда даже слишком много!
Вот после этого я, нельзя сказать, чтобы полюбил математику, но ужасно захотел поступить на отделение механики Мехмата МГУ, поскольку это было очень близко к факультету аэромеханики Физтеха.
В.Д.: И ты узнал, наверное, что на Мехмате МГУ есть и кафедра аэромеханики?
В.А.: Ну, про кафедру аэромеханики ещё нет, не узнал. Но узнал, что на Мехмате МГУ есть Отделение механики. И потому всё лето, с начала июля по начало августа, я, как безумный, изучал математику. И могу гордиться, что всего Киселёва от корки до корки знал наизусть. И это мне помогло.
В.Д.: Понятно.
Поскольку у тебя была золотая медаль, то ты проходил лишь собеседование?
В.А.: Да нет! К сожалению, это был 1959-й год первый год, по-моему, когда отменили собеседование.
В. Д.: Но сдавать нужно было лишь письменную и устную математику?
В.А.: Да, да. Именно эти два экзамена я и сдавал.
В.Д.: А у меня было хуже! Это для золотых медалистов достаточно было сдать лишь два экзамена по математике, а с моей серебряной медалью мне нужно было сдавать все пять экзаменов.
В.А.: Я понял.
Но вот, сдавал я эти экзамены. И здесь вот что со мной произошло.
Старшим экзаменатором по факультету в тот год был Александров Павел Сергеевич. Я написал письменный экзамен на четыре. Не на пять, но всё равно был очень рад. И пришёл на устный экзамен, «вдохновленный Киселёвым» (вздыхает). Почему то в памяти мерещится, что меня экзаменовал чуть ли не тот же экзаменатор, что на Физтехе принимал у меня экзамен… Нет, это было, конечно, не так. Но того экзаменатора с Физтеха я потом, всё-таки, встречал на Мехмате МГУ — он «подрабатывал» на кафедре математической логики.
Итак, устный экзамен. Билет я ответил. А на дополнительный вопрос я не знал, как отвечать, поскольку меня спросили про повторяющиеся перестановки. Это в программу не входило. Поэтому я, бедный, получив тройку, вышел оттуда и всплакнул. Больше со мной такого не случалось, но тогда, я помню, было очень обидно. И пошёл я подавать апелляцию, что такого нет у Киселёва… И вообще нигде нету! Павел Сергеевич меня принял со словами: «И что же вы знаете из Киселева-то?» Я сказал: «Ну, многое знаю». Он спросил: «Пределы-то знаете?» Я в ответ: «Да, знаю», и рассказал про пределы всё, что было у Киселёва написано мелким шрифтом.
В.Д.: В Киселёве, помню, мелким шрифтом даже принцип Кавалъери излагается …
В.А.: Да, да, там про многое мелким шрифтом написано.
Павел Сергеевич выслушал мой ответ и с сочувствием сказал: «А что ж вы на экзамене так неудачно выступили». Но отметку мне переправил — не помню, то ли на четвёрку, то ли даже на пятёрку.
Короче, у меня получился «проходной балл», и 31 августа я увидел себя в списке поступивших на Мехмат МГУ, но на Отделение математики Я так расстроился! (смеются).
Теперь-то я понимаю, что он хотел мне сделать «как лучше». А тогда я, возбуждённый, пошёл в приёмную комиссию и заявил, что я поступал на Отделение механики, что у меня и в заявлении так написано. Мне же говорят, что так старший экзаменатор написал! «А что теперь можно сделать?» — спросил я. «Да ничего. Впрочем, идите в коридор, там кто-то хотел с механики перейти на математику» — посоветовали мне. Я нашёл в коридоре этого … желающего учиться на отделении математики … по фамилии Купцов, помнится.
В.Д.: Валентин? Я помню его! Он потом стал вычислителем.
В.А.: Понятно.
Мы оба были ужасно рады, и он, и я. Написали нужные заявления, и всё уладилось.
Вот и получилось, что я один день пробыл на Отделении математики.
В.Д.: Забавно!
Теперь такой мой традиционный вопрос: кто на первом курсе читал у вас лекции по матанализу, алгебре и геометрии?
В.А.: Я их всех хорошо запомнил!
На первом курсе матанализ нам читал Стечкин. Потрясающе! Что ты, я это слово привожу безо всяких кавычек. Мы были просто потрясены им. Всем его поведением. Даже не только на лекциях, но и в перерывах, когда он с нами выходил покурить — я не курил, а он ужасно много курил — и все ребята вокруг него собирались. Он неспеша закурит, сядет на корточки, наверное, чтобы отдохнуть. А мы все вокруг стоим, тоже попыхиваем. И какие-то у нас рассказы при этом, и его тоже — иногда касающиеся математики, иногда в сторону. Но всё это оставляло небывалый аромат творческой работы …
В.Д.: Так было все два года?
В.А.: Нет, лишь на первом курсе … Дело в том, что Сергей Борисович читал нам матанализ только один год — я сейчас не могу сказать, почему. На втором курсе его у нас читал уже Андрей Борисович Шидловский. Но вот именно матанализ первого курса остался у меня особенно ярко в памяти … Даже сам не знаю, почему.
Алгебра, также, осталась у меня хорошо в памяти. Я всю алгебру записывал идеально, она мне ужасно нравилась… А читал нам её Скорняков Лев Анатольевич.
В.Д.: Говорят, он читал педантично, без всяких анекдотов…
В.А.: Да-да, педантично, без всего… Единственная ситуация, которая мне врезалась в память — это когда, после обморожения в походе, пришёл он к нам весь какой-то … не такой…
В.Д.: Видимо, пришёл читать лекцию вскоре после своего трагичного обморожения?
В.А.: Да, наверное.
В.Д.: А что скажешь про аналитическую геометрию?
В.А.: Лекции по аналитической геометрии мне ничем особенным не запомнились. Читал их нам старший Бахвалов.
В.Д.: А-а, Сергей Владимирович!
В.А.: Да.
В общем, было всё нормально, я доволен всеми своими лекторами…
В.Д.: Понятно — ведь весь набор лекторов у тебя был хороший.
В.А.: Хороший, да. И я тебе хочу сказать, что и семинаристы были очень хорошие, Давай я и семинаристов тоже перечислю.
Матанализ у нас в группе вёл Казьмин Юрий Александрович. Он только-только стал преподавать на факультете, молодой совсем. Двоек он на нас не жалел. И мы часто собирались кучей около его блока — а жил он тогда ещё в общежитии — ожидая, какой он нам вынес вердикт: получили ли мы у него за очередную контрольную снова двойку, или нет. Всё было здорово и даже весело — и никаких обид. Потом я с ним также неоднократно встречался, особенно, когда отдыхал в студенческом лагере «Спутник». Там беседы проходили, так сказать, за чашкой вина, и тоже было здорово.
Алгебру в нашей группе преподавал Проскуряков Игорь Владимирович. Тоже всё было здорово — как раз тогда вышел его задачник.
А по аналитической геометрии семинары в нашей группе вёл сам Бахвалов.
Так что и с семинарами было всё нормально, я доволен.
Да, но ты забыл про теоретическую механику. Её нам читал Аркадий Александрович Космодемьянский. Замечательный лектор! Я скажу так: если наших лекторов расставить в зависимости от успеха у слушателей, то Аркадий Александрович, несомненно, занял бы 1-ое–2-ое место вместе с Сергеем Борисовичем Стечкиным.
В.Д.: Ясно.
Как прошла твоя первая сессия? Были ли трудности?
В.А.: Значит так: в первую сессию я сдал всё благополучно …
В.Д.: Это важно: ведь в первую сессию экзаменовали тогда особенно жёстко и ставили много двоек!
В.А.: Нет, уж двоек у меня точно не было… Но расскажу, как у меня вообще прошёл мой первый курс на Мехмате. Об этом я сейчас уже своим внукам рассказываю.
Про девушек никаких воспоминаний за первый курс у меня просто нет! Более того: за весь первый курс Я ДАЖЕ НИ РАЗУ НЕ БЫЛ В КИНО! Весь год я, как сумасшедший, занимался в библиотеке. И так как я лишь «ПОЛУПОНИМАЛ» на лекциях те или иные вещи, то, сидя в библиотеке, я набирал три или четыре учебника по предмету, чтобы посмотреть и так, и эдак, и в конце концов, чтобы у меня вырисовывалось ПОНИМАНИЕ того, что рассказывалось на лекциях. В частности, на лекциях Стечкина.
В.Д.: Ты знаешь, недавно вышел курс Стечкина по матанализу …
В.А.: Вышел, да?
В. Д.: Да, вышел в двух томах. Я у Тихомирова их видел.
В.А.: Надо мне их купить обязательно!
В.Д.: Подожди покупать: может тебе их ещё подарят.
В.А.: Не-не, сам куплю.
В.Д.: А я даже не знаю, будут ли они в продаже. Тихомирову их подарили.
В.А.: А, вот как! … Ладно, я тогда сначала поговорю с Владимиром Михайловичем.
Так трудно, в учёбе, я провёл на Мехмате свой первый год. И, всё-таки, у меня был, скажем, не срыв, а неудачный экзамен… Правда, не помню точно, после первого года, или уже после второго… Но было: Казьмин решил поставить мне тройку. Я ужасно расстроился, поскольку у меня в зачётке тогда были одни пятёрки. Две-три четвёрки у меня появились уже потом, у Слёзкина, по курсу механики жидкости … А здесь вдруг Юрий Александрович тройку ставит! Ну, зачем мне, эта тройка, была нужна? И договорились, что он мне ставит «двойку, как бы, символически» что ли. Не знаю, как это назвать, и не помню, ставил ли он куда-нибудь эту двойку, или нет, но я должен был этот экзамен пересдать. В общем, я пересдавал этот экзамен в сентябре. И получил четыре или пять — это я сейчас уже не помню — но главное, что не три.
В.Д.: Мне тоже нельзя было получать ни одной тройки хотя бы потому, что стипендию тогда бы мне не платили. Хотя некоторым и за одни тройки платили …
В.А.: А тебе почему не платили?
В.Д.: У отца была приличная зарплата, и получалось, что в нашей семье «месячный доход на человека» больше пятидесяти рублей — в этом случае, стипендию студенту платили лишь тогда, когда сессию он сдал без единой тройки.
В.А.: А, вот как. Мне же стипендию платили. Но у меня тоже был «стипендиальный момент» — я боролся «за повышенную стипендию». Ведь ею я «подкармливал» свою семью … Отец, получив травму на производстве, уже не работал, и я стал кормильцем семьи. Зарабатывал репетиторством, помогая своей семье выжить. Так что, тоже были проблемы…
В.Д.: Ясно.
На каком курсе ты стал посещать спецсеминары? Кто был руководителем твоей первой курсовой работы?
В.А.: Мне грустно говорить, но я посещал ужасно много спецсеминаров по математике (смеются). Сейчас расскажу о них.
Курсовая работа тогда писалась, как ты знаешь, со второго курса…
В.Д.: В моё время уже с третьего.
В.А.: А у меня со второго. И я на втором курсе сам выбирал себе кафедру, блуждая по пятнадцатому, четырнадцатому и другим этажам Мехмата. Выбрал, естественно, кафедру прикладной механики. Мне в этом выборе очень помог Лёня Слёзкин, сын Николая Алексеевича — он был тогда комсомольским куратором нашего курса. Я к нему подошёл и спросил: «Как вы считаете, можно ли мне туда поступить». Он, конечно, расписал мне эту кафедру в самых лучших красках, и я с ним полностью сейчас согласен.
Так я выбрал себе кафедру, И выбрал на ней руководителя — Ивана Терентьевича Борисёнка.
В.Д.: Иван Терентьевич! У меня о нём самые светлые воспоминания!
В.А.: Очень хороший человек. Тему для моей первой курсовой работы он мне дал про гироскоп. И мне эта тема ужасно понравилась.
Я писал свои курсовые, а параллельно ходил на различные спецсеминары и смотрел, чем ещё мне потом можно будет заняться. И могу признаться, что, начиная с четвёртого курса, я уже сам себе выбирал темы курсовой и потом дипломной работы. Иван Терентьевич благосклонно относился к моей самостоятельности, соглашаясь оставаться моим научным руководителем. И у нас это очень хорошо получалось.
Могу перечислить спецсеминары, которые я посетил. Прежде всего, я ходил на семинар по кибернетике, который вёл Ляпунов Алексей Андреевич, в аудитории 14-08. Затем, ходил на семинар по автоматам, который вёл Пятецкий- Шапиро Илья Иосифович. Потом, ходил на семинар по математической логике, который вёл Успенский Владимир Андреевич — он и сейчас со мной здоровается, как с посетителем своего семинара (смеются).
В.Д.: Сейчас, говорят, он не выходит из квартиры…
В.А.: Ну, в последнее время, да. Так вот, меня это всё интересовало…
В.Д.: Да, получается, что у тебя все интересы были «вокруг математики»!
В.А.: Да, но хочу отметить, что когда Фомин
В.Д.: Сергей Васильевич?
В.А.: Да, он тогда только что организовал кафедру…
В.Д.: .. .Общих проблем управления…
В.А.: …Да. Так вот, он подошёл ко мне, и спросил: «Володя, не хочешь ли ты к нам?». Как раз меня только что оставили в МГУ: сначала я работал в лаборатории НИИ Механики, а потом я уже стал ассистентом на факультетской кафедре прикладной механики. Но я, всё-таки, не согласился. Извинился, но отказался.
В.Д.: А откуда Сергей Васильевич тебя знал?
В.А.: Откуда Сергей Васильевич меня знал? В связи с этим я расскажу про дальнейшие свои похождения «по математикам».
Как то я «наскочил» в коридоре на гулявших по нему Льва Семёновича Понтрягина с Николаем Христовичем Розовым. Тогда Розов «выгуливал» Понтрягина перед лекцией, после лекции и во время перерыва. Познакомился с ними, с обоими сразу. Потом я у Понтрягина, ещё будучи на четвертом курсе, выступал на большом семинаре. Обладая большим нахальством, как я понимаю, я решил там вылезти со своей работой…
В. Д.: А там уже было управление!
В.А.: Да, управление было — поэтому я туда и пришёл.
Теперь о том, как я познакомился с Фоминым. Где-то в это время вышла его книжка, не помню с кем. Что-то, как сейчас можно сказать, о биоматематике. Помнишь такую книжку?
В.Д.: Я не интересовался этими вещами, но помню, что Сергей Васильевич ими занимался. И он даже какую-то лабораторию возглавлял в Институте проблем передачи информации (сокращённо, ИППИ) …
В.А.: Да-да. Вот на этой почве, как-то, я с ним познакомился. И куда-то к нему ходил, но куда — не помню. Вот так произошло наше знакомство.
В.Д.: И он тебя запомнил, понятно.
Почти пятьдесят лет, с 1956 по 2003 год вашей кафедрой руководил академик Ишлинский Александр Юльевич. Поделись какими-нибудь воспоминаниями о нём.
В.А.: Ну, прежде всего, хочу сказать, что он родился в 1913 году, и вот сейчас идёт юбилейный год — столетие со дня рождения Александра Юльевича.
В.Д.: Наташа Степаненко мне говорила, что уже прошла куча торжественных заседаний по этому поводу.
В. А.: Да, и последнее торжественное заседание состоялось 20 марта в Московском Доме учёных, причём заседание там провёл Владимир Михайлович Тихомиров…
В.Д.: Ты был там? Вот я не смог быть.
В.А.: Вообще? Или на этом заседании?
В.Д.: 20 марта.
В.А.: Нет, 20 марта я тоже не смог там быть, поскольку меня поздно предупредили. И это очень жаль.
Так вот, вернёмся к Александру Юльевичу. Я не был его учеником, но долго проработал с ним вместе. Тогда не было должности заместителя заведующего кафедрой, но фактически, я выполнял эти функции. Ведь Александр Юльевич был всё время в Академии наук, и ему нужен был человек, с которым он мог бы обсуждать вечером какие-то дела, которые у него появлялись, как у заведующего нашей кафедры. А я ему должен был сообщать, какой вообще настрой у нас на кафедре и так далее. И так вот с 1977-го года по 2003 год — получается, четверть века — мы в тесном контакте работали. Поэтому, у меня о нём воспоминаний, конечно, очень много. Но я расскажу наиболее интересные для нашей беседы.
Прежде всего, хочу рассказать об одной, можно сказать, научной дискуссии между Леонидом Ивановичем Седовым и Александром Юльевичем Ишлинским…
В.Д.: Это не о трещинах?
В.А.: Нет, это не о трещинах. Потому что я весьма далёк от того, что касается трещин. Ведь это никогда не относилось к нашей кафедре. Но сам Александр Юльевич был ещё и большим упругистом, замечательным учёным и в этой области. Вообще, он был, в какой-то мере, универсалом в рамках механики.
Так вот, о дискуссии. Она была посвящена инерциальной навигации, точнее, некоторым моментам этой теории. И один момент очень взволновал Леонида Ивановича: как же так, в книге 1968-го года, изданной Александром Юльевичем, и позднее переизданной в конце 1970-х годов, было написано, что вертикальный канал автономной инерциальной навигационной системы является неустойчивым каналом, и его невозможно использовать в авиации. Точнее, можно использовать лишь в тех ракетах, которые функционируют порядка 15 минут, не больше — тогда ошибка ещё не такая большая и не страшно. Но Леонида Ивановича поразил сам факт: как же неустойчиво, когда имеется столько всяких астрономических вычислений траектории планет, и значит у них, в астрономии, всё так устойчиво, а тут вдруг у Александра Юльевича, в его работах, появилась эта неустойчивость? Вот это и было предметом дискуссии. Очень хорошей дискуссии, хотя оба они переживали за неё.
В.Д.: Дискуссия происходила в 1970-е годы?
В.А.: Нет, в 1980-е годы. Я как раз в то время стал в парткоме отвечать за научную работу… И Леонид Иванович часто приходил в партком, выступал там …
В.Д.: Но он же был беспартийным. И он часто приходил в партком?
В.А.: Да, он был беспартийным. Но он посчитал нужным об этой дискуссии уведомить партком …
Вспоминается, как я пришёл тогда к нему в кабинет в Институте механики, и он мне говорит: «Садись, Владимир Васильевич, сейчас мы будем звонить Кузнецову». А Кузнецов возглавлял закрытый институт по прикладной механике, где делали «гиростабилизированные» платформы для инерциальных навигационных систем, и так далее. Забыл, как его зовут… Виктор Иванович, по-моему.
В.Д.: То есть, это был человек уже с регалиями?
В.А.: Да, да, он был профессором, может, даже членом-корреспондентом, а может и академиком — сейчас я не берусь точно сказать. Но самое главное — он был директором института.
Так вот, звонит Леонид Иванович ему по телефону и спрашивает: «Виктор Иванович, ну как же так, почему у вас вертикальный канал до сих пор не устойчивый?» (смеются). А тот ему в ответ, очень ласково, поскольку все любили Леонида Ивановича, стал объяснять, что так, мол, жизнь устроена (смеются). Разговор по телефону длился около часа. Леонид Иванович где-то в середине его махнул мне рукой, мол, ладно, иди, а то мы с ним никак закончить не можем.
Вот это мне очень запомнилось. Потому что эта дискуссия, на мой взгляд, была интересной, действительно привлекающей внимание серьёзных учёных с различными точками зрения … Конечно, был там и тонкий момент, связанный с обидой друг на друга. Но я думаю, со временем это забывается, тем более, что обоих уже нет в живых, а остаётся вот этот хороший научный «налёт».
В.Д.: Дискуссия была публичной, и народ на неё собрался?
В.А.: Да, публичной. После неё в Вестнике Московского университета, 1984-й год, первый, второй и третий номер, были соответствующие публикации. Однако затем редколлегия Вестника приняла решение не публиковать дискуссии, поскольку они «отрывают молодёжь от научной работы» (смеются).
Но вернусь к Александру Юльевичу. Конечно, руководство им кафедрой было просто замечательным, кафедра при нём работала, как хорошо отлаженный механизм. И я сейчас, продолжая его дело, стараюсь, чтобы как-то, грубо говоря, кафедру «не развалить» в наше тяжёлое время.
В.Д.: Ясно: сохранить традиции.
В.А.: Да-да, сохранить традиции…
Ну, о многом ещё можно вспомнить про Александра Юльевича. Но самое главное я хочу отметить его любовь к коллективу. Потом она и ко мне тоже перекинулась.
Я ещё хочу сказать об его одной лекции в Киевском политехническом институте, которую он потом полностью опубликовал. В ней говорилось и о невесомости, и о космических полетах, и о том, как люди их переносят, и о том, как надо имитировать невесомость на земле. Вот такие первые штрихи, которые он «набросал» в этой лекции…
В.Д.: Это как раз то, чем ты сейчас упорно занимаешься…
В.А.: Да, совершенно верно.
В.Д.: Знаешь, я вот что сейчас вспомнил. Сергей Васильевич Фомин, когда я стал работать на кафедре ОПУ, мне рассказывал — а у нас были откровенные разговоры — как создавалась кафедра ОПУ. В частности, он рассказал об одном заседании, по поводу создания на Мехмате такой новой кафедры, происходившем у Петровского. Там были академики, в том числе, Седов и Ишлинский.
Так вот, Александр Юльевич задал только один вопрос: «Будет ли кафедра общих проблем управления заниматься гироскопами?» Сергей Васильевич заверил, что не будет. «Тогда всё нормально, — успокоился Александр Юльевич. — Пусть создаётся» (смеются).
В.А.: А в каком году была создана ваша кафедра?
В.Д.: В 1966-м году.
В.А.: Название у неё уже было, да?
В.Д.: Было. Сам Петровский его придумал: «Общие проблемы управления».
В.А.: Ты точно помнишь, что в 1966-м году? Не позже?
В.Д.: Точно помню — я же историограф кафедры! Я даже точную дату приказа Петровского по МГУ помню: 9 апреля 1966 года. С тех пор этот день мы считаем Днём рождения кафедры ОПУ.
В.А.: Теперь давай я расскажу тебе о том, как слово «управление» появилось в названии нашей кафедры.
Я был в годичной научной командировке на Кубе в 1975-1976-м году. Возвратившись домой, я стал агитировать всех членов нашей кафедры за то, чтобы в её названии определяющим стало слово «управление». Подчеркивая, тем самым, что мы не всей прикладной механикой занимаемся, а конкретными вещами — управляемыми механическими системами. Вот таково было моё предложение. Александр Юльевич его одобрил, но при этом сказал, что нет нужды переименовать название кафедры «Прикладная механика», а следует лишь добавить к нему слова «и управление». А на возникший вопрос: «Не будем ли мы мешать друг другу?» Александр Юльевич нас успокоил: «Нет, мешать не будем — будем только дополнять». Теперь я знаю, почему он так сказал (смеются). Ведь мы, действительно, каждый занимаясь своим, дополняем друг друга.
В.Д.: И никаких трений между членами кафедры никогда не было!
В.А.: Да, никаких.
В.Д.: Далее вот о чём.
Помнишь ли ты название своей дипломной работы?
В. А.: Да, помню. Там тоже была одна интересная идея.
В. Д.: Связанная с устойчивостью!
В.А. С устойчивостью, и с управлением. Но расскажу немного о её написании.
Я учился в одной группе с Борей Локшиным … Борисом Яковлевичем Локшиным — сейчас он ведущий научный сотрудник в Институте механики МГУ. Совместно мы написали маленькую брошюрку «Что такое управление», издать которую нам помог Николай Христович Розов. И тогда у нас с Борей появилась идея о совместной дипломной работе. Что, конечно не приветствовалось — мол, что это такое?
В.Д.: Да, действительно: как тогда оценить, кто больше сделал.
В.А.: Совершенно верно.
Вот с такой идеей мы долго носились, пытаясь её пробить. Но она не реализовалась. И дипломы мы написали отдельно.
А точное название моей дипломной работы таково: «Модификация метода Ньютона для решения краевой задачи, к которой сводится задача оптимального управления».
В.Д.: Ты знаешь, что метод Ньютона до сих пор модифицируется нашим сотрудником, профессором Георгием Георгиевичем Магарил-Ильяевым. Ты его знаешь?
В.А.: Да, знаю. И книгу его знаю.
Он выпускник вашей кафедры, да?
В.Д.: Да, он ученик Тихомирова.
В.А.: Я знаю и их совместную книгу по выпуклому анализу. Очень хорошая книга!
В.Д.: Надо же: Ньютона, через триста лет, ещё продолжают «модифицировать» …
В.А.: Да-да, модифицировать его ещё надо. Это точно (смеются).
В.Д.: После окончания Мехмата МГУ ты сразу поступил в аспирантуру? Или был распределен на работу в Институт механики?
В.А.: Да, тут тоже был интересный момент. У меня вся жизнь складывалась из «интересных моментов».
Идя навстречу пожеланиям Мехмата (или, в частности, Отделения механики), механики стали учиться столько же, сколько учатся на Физфаке МГУ — пять с половиной лет.
В.Д.: Я — окончивший вычислительный поток математики — тоже учился пять с половиной лет!
В.А. Ты тоже учился пять с половиной? И я учился пять с половиной. Закончил в декабре.
Значит, с нашего курса этот эксперимент — обучаться пять с половиной лет — начался, а на твоём курсе он ещё продолжился. Ведь потом его прекратили и вернулись к пятилетнему обучению. Решили: и так хватит (смеются).
В.Д.: Кстати, весь пятый курс я провёл в ВЦ МГУ «на практике» и получал там зарплату. А на семестровом шестом курсе занимался только своей дипломной работой, защитив её в декабре. Было не плохо.
В.А.: Я тоже свою дипломную защищал в декабре. Но последующая сдача выпускных Госэкзаменов у нас, почему то, была совмещена со вступительными экзаменами в аспирантуру.
В. Д.: У нас между Госэкзаменами и вступительными экзаменами в аспирантуру двухнедельный перерыв, всё-таки, был.
В.А.: А у нас его не было. Я уж не знаю, почему. Может, поскольку мы были первыми в эксперименте. А может быть, это было связано со «сроком аспирантуры». В общем, весь декабрь была такая суматоха! …
В.Д.: А у нас никакой суматохи не было: в декабре я сдал свои выпускные Госэкзамены, а, недели через две, в январе следующего года, сдал вступительные экзамены в аспирантуру. Я даже помню, что на моём вступительном экзамене в аспирантуру (по математике) наиболее активным членом экзаменационной комиссии был ныне покойный Валентин Васильевич Воеводин.
В. А.: Ну, поскольку у нас выпускной Госэкзамен был совмещён со вступительным экзаменом в аспирантуру, то набор принимающих экзамен … был обычным кафедральным. … И сам экзамен ничего особенного у меня в памяти не оставил.
В.Д.: Значит, у тебя сразу после студенческой жизни началась аспирантская?
В, А.: Да: тридцать первого декабря закончилась моя студенческая жизнь, а с первого января началась жизнь аспирантская.
В.Д.: У меня же моя студенческая жизнь закончилась также тридцать первого декабря, но аспирантская жизнь началась лишь с первого февраля. В январе можно было не только сдавать вступительные экзамены в аспирантуру, но ещё дней десять после них и отдохнуть!
В.А.: Ну вот, у тебя было лучше: наверное, учли наш опыт.
В.Д.: Да, наверное…
Теперь вот о чём поговорим. Я знаю, что со студенческой поры ты активно занимался общественной работой. Но никак не могу вспомнить, в какие годы ты был секретарём комитета ВЛКСМ Мехмата МГУ? Дело в том, что я пытаюсь восстановить по годам список факультетских комсомольских вожаков. И незаслуженно пропустить твою фамилию в этом списке было бы, с моей стороны, крайне непростительно! Так в какие годы ты был секретарём?
В.А.: Не годы, а год. Даже ещё меньше — полгода. Сейчас расскажу.
Факультетский партком, как всегда, много возился с комсомольской организацией. И, так скажем, всегда хотел, чтобы она была лучшей. И вот им взбрело в голову… ну ладно, извините, не взбрело — они додумались, … что можно попросить Александрова и Филимонова быть факультетскими секретарями Комитета ВЛКСМ.
В.Д.: А до тебя кто был? Витя Матвеев?
В.А.: Нет, это после меня Матвеев был. А до меня, где-то в этих годах … не могу сказать точно, но скорее всего … были Садовничий и Михалёв. Потому что когда значок я делал, то, помню, подходил как раз к Садовничему …
В.Д.: Про мехматский значок у меня ещё будет отдельный вопрос.
В.А.: Хорошо, тогда и расскажу…
Короче говоря, был с нами разговор у члена парткома Ленского Виктора Степановича: он нас двоих вызвал, чтобы на путь верный направить. Я стал ему доказывать, что, поскольку я уже аспирант второго года, а Володя лишь первого…
В.Д.: И тебе уже пора подумать о написании диссертации …
В.А.: Да, да, именно так!
… И потому пусть секретарём будет Володя Филимонов. Но они боялись, почему-то, вот так сразу его назначать. «Володя, ты бы начал бы…» — говорят они мне. Короче говоря, пришли к интересному компромиссу: мы оба будем членами комсомольского комитета. И полгода секретарём комитета буду я, а полгода Володя Филимонов.
В.Д.: То есть, с тебя началось на нашем факультете «комсомольское секретарство по полгода»?
В.А.: Да, началось с меня, а следующие полгода был Филимонов. Мне очень понравилось, как мы с ним работали. Он мне очень помогал, когда я был секретарём…
В.Д.: Ты покойного Володю Филимонова хорошо знал до этого?
В.А.: Я, более или менее, его знал уже несколько лет. Он тоже был механиком, с кафедры волновой и газовой динамики, а мы с этой кафедрой дружили и сейчас дружим. Сами наши кафедры и территориально находятся ближе всего, дверь в дверь напротив. И ребята там примерно такие же, как прикладники. У них поменьше «сухости», чем на некоторых других кафедрах — не буду называть, на каких.
В.Д.: Понятно.
В.А.: Ну вот, полгода я был секретарём. Было это, в 1966-м или в 1967-м, году — вот этот вот отрезок. Я хорошо помню то время, поскольку как раз тогда разразилась арабско-израильская война …
В.Д.: Речь идёт о «шестидневной» войне 1967-го года?
В.А.: Конечно, о ней …
В.Д.: И она пришлась на твоё секретарство?
В.А.: Вот так вот совпало, да.
У нас был хороший комитет. И бюро комитета было интересное. Всё бурно проходило, и мне всё ужасно нравилось. Ну, конечно, нас там поругивали. В частности, за мероприятие, которое Володя Заляпин придумал: при входе в круглый«греческий» зал, между аудиториями 01 и 02, было вывешено огромное полотно.
(Примеч. В.Д.: Я недавно узнал, что студенты ныне называют этот зал «шайбой»).
Сейчас я не помню точно, что было написано на полотне, но концовка записи была такой: «Веселимся, пока мы молоды!» Ничего особенного это полотно из себя не представляло, но партком, почему-то, нашёл в нём что-то крамольное!
В.Д.: Ещё бы: здесь, понимаешь, наших друзей — бедных арабов бьют, а они предлагают веселиться. Кому радуетесь?
В.А.: Вот-вот. И тут такое началось!
Припоминаются и другие интересные моменты. Например, приезжал к нам один известный итальянский учёный, и рассказывал об очень красивых своих опытах. Меня всё время привлекала (и до сих пор привлекает) биология, физиология, а у него, как раз, были потрясающие съёмки зарождения человека. С самого первого этапа. Когда проникают эти слишком буйные сперматозоиды, а один из них и даёт жизнь. Самый энергичный из них.
В.Д.: Как сейчас принято говорить, один альфа-самец (смеются).
В.А.: Что-то в таком духе. И это было со съёмками!
В.Д.: Да-да, я тоже об этом фильме припоминаю.
(Примеч. В. Д.: Здесь имеется ввиду итальянский медик и биолог Даниэль Анджело Петруччи /Daniele Angelo Petrucci/, проведший в 1961-м году «в искусственной матке» искусственное оплодотворение человеческих половых клеток и поддерживавший (с киносъёмкой) жизнь эмбриона в течении двух месяцев. На вопрос, можно ли процесс искусственного развития человеческого зародыша довести до «рождения» ребёнка, он ответил: «Технически это возможно». В Москву Петруччи приезжал в октябре того же 1961-го года по приглашению АН СССР.
Опыты Петруччи не поддержали ни государственная система Италии, ни католическая церковь, утверждавшие, что своими экспериментами он «разрушает семью, а дети станут называть колбу папой и мамой». Имеется также мнение, что демонстрируемый им фильм является «мистификацией», так как создать полноценную «искусственную матку» до сих пор больше никому не удалось. Видимо, поэтому невозможно найти в Интернете год рождения (годы жизни, если он уже умер) Даниэля Петруччи.)
Кстати, об вышеупомянутой арабо-израильской войне. Я тоже её помню, в частности, по двум обстоятельствам.
Во-первых, я помню происходившие тогда в Клубной части МГУ дискуссии: возбуждённые арабы, когда арабская сторона стала проигрывать войну, останавливали совершенно незнакомых людей, и кричали, почему Советский Союз не посылает самолеты бомбить Израиль, а окружившие их наши студенты в ответ спокойно говорили, что «мы и так вам поставили много оружие, а вы даже не сумели им воспользоваться».
Во-вторых, это был год моей первой поездки за рубеж. В августе месяце, в ГДР. И помню, что из- за этой войны нашу факультетскую студенческую делегацию очень долго, в МГК ВЛКСМ, не утверждали: «Не до поездок сейчас, да и представленный состав делегации не достаточно … убедителен». И только благодаря напористости Петра Ивановича Пасиченко, утверждённого мехматским парткомом руководителем делегации (а я, тогда уже аспирант, был утверждён его «замполитом»), эту поездку удалось «пробить».
Так что тот год я помню хорошо. Это для молодых 1967-ой год ничего не означает.
В.А.: Ну, у меня тоже есть памятные годы.
Вот наша группа каждый год, начиная с 1965-го, встречается в последнюю субботу марта месяца! В этом году была сорок девятая такая встреча — правда, мы её с некоторым запозданием провели… И, естественно, мы рассказываем, что же больше всего нам запомнилось в студенческие годы. Так, по общему мнению, наиболее запомнился апрель 1961-го года, когда был запуск в космос Гагарина. Мы были тогда на втором курсе.
В.Д.: А я был на первом курсе. И какая там лекция! Все пошли на Красную площадь.
В.А.: Да-да. Погода тогда была потрясающая: хотя был апрель, но было жарко, все были раздеты. И все хором кричали: «Ура!»… Вот это было просто замечательно.
В.Д.: Да-да: считалось, что наступила Новая Эра …
В.А.: Абсолютно согласен — так и мы считали.
В.Д.: Причём, искренне все верили.
В.А.: И это было первый раз, когда я видел, и потом никогда уже этого не видел, чтобы ВСЕ ИСКРЕННЕ ВЕРИЛИ!
В.Д.: А у меня, я тебе скажу, ещё была ситуация, когда я увидел искренний порыв у наших студентов.
Это произошло весной 1969-ог года. К тому времени у СССР уже были сильно испорчены отношения с Китаем — и китайцы с Мехмата МГУ как-то «исчезли». Я был тогда секретарём Комитета ВЛКСМ по идеологии (а первым секретарём Комитета тогда был Игорь Султанов, секретарём по оргработе — Володя Гендугов). Так вот, когда стало известно, что «китайские хунвэйбиньг совсем распоясались», то мехматские студенты сами, без всякой команды со стороны комитета комсомола или же парткома, договорились организовать демонстрацию протеста у (расположенному недалеко от МГУ) китайского посольства (захватив с собой чернильницы, чтобы забросать ими здание посольства). И за час до этого мне позвонил (я ещё был дома) Николай Павлович Трифонов — он тогда был заместителем секретаря парткома Мехмата МГУ — с требованием: «Остановите эту самодеятельность!» Я ему говорю: «Ну как я остановлю — это же сами студенты организовались, это же их искренний порыв». В общем, я сказал, что «постараюсь что-нибудь сделать», и единственное что я сделал — сам поехал в МГУ и «влился» в эту демонстрацию (где лишь воспрепятствовал находившемуся возле меня одному рьяному младшекурснику швырнуть в здание посольства чернильницу).
Вот такой искренний порыв студентов мне довелось ещё наблюдать.
В.А.: Интересно.
А сейчас я тебе выскажу второй комплимент — первый комплимент, по поводу твоей серии «Мехматяне вспоминают», я тебе уже говорил. Второй же комплимент, по поводу твоего руководства факультетской комсомольской организацией, хочу сказать сейчас. В целом мне оно нравилось — я тогда как раз в парткоме отвечал за комсомольскую организацию, как ты знаешь. Но бывали всякие ситуации.
Вот, как-то, Роза Садековна Гусарова мне сказала: «Володь, ну почему ты не поговоришь с Васей? Ну чего он там опять самовольничает?» А я ей: «Роза Садековна, ну посмотрите, какой он у нас интеллигентный, красивый секретарь! Разве он может что-то сделать неправильно? Это же просто мы с вами не додумались ещё, почему он так поступил». Она потом перестала тебя упрекать …
В.Д.: Ну уж, нашли Аполлона.
Роза Садековна, кстати, ко мне более-менее благоприятно относилась: в парткоме были и те, которых я, видимо, просто раздражал. Но сейчас уже это неважно — я всех своих «недругов» давно простил. Без злопамятства жить легче.
А теперь вот про что. Насколько мне известно, ты являешься соавтором эмблемы Мехмата МГУ. Напомни, в каком году эмблема и соответствующие значки появились на факультете? И как происходило их рождение? Кажется, к ним имел отношение и Толя Фоменко?
В.А.: Сейчас всё подробно расскажу.
Когда я был в Мексике, ко мне приходили письма от разных людей с просьбой рассказать об этом. Некоторым я ответил, что у меня ты будешь брать интервью — там я всё и расскажу. Вот сейчас я и рассказываю.
Все началось в 1963-м году. К этому времени Физфак МГУ уже имел свой значок «с квадратным корнем» …
В.Д.: Знаю, у меня брат, Жора Демидович, к тому времени окончил Физфак МГУ.
В.А.: Хорошо.
И как-то меня в голову «ударило»: как же так, эти физики свой значок уже сделали, а у нас ничего нет! Жил я тогда в общежитии МГУ на 17-м этаже. И вот иду я по коридору, а навстречу идёт Витя Садовничий — он тогда был секретарём Комитета ВЛКСМ на нашем факультете. Я его буквально «схватываю» возле лифтов, как сейчас помню, в лифтовом холле…
В.Д.: Он тогда тоже в общежитии жил?
В.А.: Да, в общежитии.
В.Д.: А ты долго прожил в общежитии?
В.А.: Девять лет прожил. Уехал оттуда лишь после того, как женился — в 1968-м году.
… Так вот, я Садовничему говорю: «Вить, но куда ж это годится — физики свою эмблему сделали, а на Мехмате её нет». Он в ответ: «Ты что, не знаешь?». Я удивлённо: «Чего не знаю?» Он мне: «Ну, что инициатива наказуема». Я говорю: «Как это так?» А он: «А так — вот теперь иди и делай! У нас завтра заседание бюро, так мы на нём примем решение, что ты у нас ответственный за создание факультетской эмблемы».
Короче говоря, с этого момента всё и началось …
В.Д.: И был объявлен конкурс?
В.А.: Сейчас-сейчас, не спеши.
Мы решили, конечно, что это дело серьёзное, и что нам надо физиков «победить». Нельзя же так — они отхватили что-то математическое, а ничего физического в их значке нет. Ладно, тогда мы их переплюнем! И дальше события развивались так.
Сначала мы устроили выставку всевозможных значков, причём выставку проводили дважды. В их организации мне помогали ребята, тот же Боря Локшин много помог. И партком помог. Помог и Кеппен Игорь Вячеславович — он тогда был секретарём партбюро в Институте механики.
В.Д.: Кеппен? Он же был замдекана Мехмата МГУ.
В.А.: Это произошло позже — как раз перед этим его назначением всё случилось.
Я к нему пришёл и говорю: «Игорь Вячеславович, выставку на факультете хочу устроить». А он поначалу: «Да как же так, да что скажут!» Но, в конце концов, он разрешил. И выставку мы устроили в Институте механики. А потом ещё на факультете, на 16-м этаже, причём даже библиотека пошла нам там навстречу и отдала все столы, которые были предназначены для выставок — мы вынесли их в коридор…
В. Д.: Те самые, со стеклянными «крышками»?..
В.А.: Да-да, с закрывающимися на замок стеклянными «крышками». Это важно, поскольку экспонаты могли бы растащить, и не воры даже, а просто любители-коллекционеры.
Очень хорошая получилась выставка. И коллекционеры, которые дали на неё свои экспонаты, тоже были очень довольны, поскольку они пообщались со студентами в непринужденной обстановке. А уже после выставки мы устроили конкурс.
Все результаты конкурса, всякие эмблемы, я долго хранил, лет тридцать, наверное. В старой квартире. Потом, когда переехал на новую, что-то осталось в старой квартире, доставшейся дочери. И там, в чулане, у неё кое-что хранится …
Жюри конкурса было очень представительным, а, самое главное, в него входили коллекционеры и художники. Поэтому обсуждение проектов было профессиональным, и были очень красивые значки. Но всем было ясно, что значок должен удовлетворять многим качествам: чтобы запомнился, чтобы был лаконичным, и так далее, и так далее. И вот этот конкурс выиграл один студент с вечернего отделения (тогда ещё на Мехмате существовавшего). Фамилию этого студента, к сожалению, не помню, но если он прочтёт эти строки, то может и отзовется. Значок он предложил в форме ромба, как стандартный значок выпускника, однако внутри ромба уже были интеграл и лист Мёбиуса.
Итак, он выиграл конкурс, и мы его наградили. Награждение состоялось в Доме культуры МГУ! Народу битком, поскольку всех интересовало, кто же победитель конкурса. Это был уже 1964-й год.
Потом один из художников, входивший в жюри, любезно согласился довести до ума эту эмблему … И, так как у нас, естественно, никаких денег не было, то делал он это для нас задаром. В этом процессе и я поучаствовал — предложил ввести вместо ромба квадрат с клеточками. Все полагают его шахматной доской, но это не так: если приглядеться к значку, то там не «восемь на восемь», а «семь на семь» — то есть сорок девять — клеточек. Это тоже «математический момент» — ведь семёрка простое число.
Так что, получается, у мехматского значка три автора: студент вечерник, художник из жюри и я.
В.Д.: А насчёт «доски с клеточками» — ты сознательно предложил изобразить её «не шахматной»?
В.А.: Сознательно!
Вот эти вещи — квадрат и листок с клеточками, напоминающий шахматную доску — были от меня. Причём, всё-таки, именно шахматную доску напоминающий, несмотря на то, что Павел Сергеевич запрещал на Мехмате МГУ играть в шахматы — даже ходил по общежитию, смотрел, и наказывал тех, кто играл в шахматы. Впрочем, привело это лишь к тому, что все на преферанс и бридж перешли (смеются). Так что, «запрет играть в шахматы» был ошибкой.
Вот такая, прямо скажем элегантная форма значка — на квадрате с сорока девятью клеточками расположены лист Мёбиуса и интеграл, его зацепляющий — была окончательно всеми утверждена.
В.Д.: И без всякого ромба.
В.А.: Да, ромб мы убрали. Категорически.
В.Д.: Хорошо, что ты так подробно об этом рассказал — ведь всё это должно сохраниться в истории Мехмата МГУ. Кстати, получается, что мехматскому значку в этом — 2014-м — году исполнилось пятьдесят лет!
В.А.: Надеюсь, что когда обнародуется наш разговор, определятся ещё две фамилии, связанные с созданием мехматского значка. Или, хотя бы одна фамилия — студента с вечернего отделения.
В.Д.: Будем надеяться что, всё-таки, две фамилии.
Так, теперь я ещё немножко «ударюсь» в историю комсомольской организации нашего факультета.
Как ты помнишь, в 1969-1970 годы я был первым секретарем комитета ВЛКСМ Мехмата МГУ, а ты был в составе парткома факультета, курируя комсомол. Для меня, как я уже упоминал, взаимоотношения с некоторыми членами парткома были «непростыми», но с тобой у меня трений практически не было. Может быть, по каким-то частностям мы и расходились во мнениях, но твою позицию я всегда воспринимал с пониманием.
Поддерживаешь ли ты идею написания истории комсомольской организации Мехмата МГУ? Или нынешнему студенчеству, как теперь говорят на молодежном сленге, это «по барабану»?
В.А.: Очень поддерживаю. И уверен, что нынешней молодежи это нужно. Абсолютно уверен. Я вижу это, хотя бы, на своих внуках.
Та ситуация, в которой мы сейчас находимся, совершенно неудовлетворительна … Я не могу этого сказать о молодежном движении, поскольку, на мой взгляд, никакого особенного молодежного движения сейчас нет, а есть лишь некие хаотические блуждания. Между твитером, социальными сетями и одноклассниками. А у нас, всё-таки, было много прекрасного.
Я часто вспоминаю то время. И хотя о нём теперь говорят много негативного, но наше пребывание в юношеские годы на Мехмате МГУ я считаю своими лучшими годами. При всей той критике, что порою к нам была со стороны парторганизации: вне всякого сомнения, эта критика зачастую была, мягко выражаясь, «неудачной», но она нам не мешала жить. Не было никаких таких вот каверз, никто нас не собирался отчислять. Во всяком случае, так было в мои студенческие годы, когда я начал заниматься комсомольской деятельностью.
Да, были тогда и всякие «письма», были и их «обсуждения». В частности, когда секретарём факультетского комитета ВЛКСМ был Костюченко Анатолий Гордеевич. Он приходил к нам, собирал собрание, «накачивал» нас … Потом мы приходили ругаться в комитет комсомола и даже в партком МГУ.
Был, например, у нас случай, когда мы пришли ругаться по поводу одного нашего парня, которого хотели отчислить. … Ну, там … некоторая неуспеваемость совместилась с, так сказать, пропагандой … «чуждых» взглядов …
В.Д.: Речь идёт о Лейкине?
В.А.: В общем, да.
В.Д.: И вы пытались его защитить?
В.А.: Да, мы пытались его защитить. Бурно обсуждали эту ситуацию. И на самом факультете, и в общежитии шли горячие обсуждения …
(Примеч. В.Д.: Поступив на Мехмат МГУ в 1959-м году, Михаил Соломонович Лейкин (1942- 2015) активно «окунулся» и в общественную жизнь Университета. Осенью 1961-го года, будучи третьекурсником, Миша Лейкин публично выразил свои политические взгляды, шедшие вразрез с официальными и резко критиковавшие Н.С. Хрущёва. Факультетская партийная организация рекомендовала комсомольцам исключить за это Мишу из своих рядов. Однако опасаясь, что исключение из комсомола повлечёт за собой исключение из Университета, общее комсомольское собрание курса сначала ослушалось парторганизацию. Но, после давления, на повторном собрании, Миша был исключён из комсомола. А вскоре он был исключён и из МГУ.
В дальнейшем, не имея возможности восстановиться на Мехмат МГУ, ему, всё-таки, удалось получить высшее образование (окончил Ленинградский политехнический институт). Он несколько лет работал в различных НИИ, а потом уехал в Израиль. Там он и скончался после тяжёлой болезни).
В.Д.: Кстати, кто тогда был секретарём парткома Мехмата?
В. А.: Вот этого не помню… Кажется, Шидловский Андрей Борисович.
В.Д.: Он, наверное, тогда только-только освободился от «замдеканства» …
В.А.: Да-да! (смеются)
В.Д.: Да, в 1960-е годы Андрей Борисович был секретарём факультетского парткома. Во всяком случае, в 1967-м году он, как секретарь, мне подписывал характеристику в ГДР.
В.А.: А вот когда я отвечал за тебя, как за комсомольского секретаря, кто был секретарём парткома — не помню.
В.Д.: Сначала Михаил Петрович Фалунин.
В. А.: Ах да, Фалунин.
В.Д.: Потом Николай Петрович Жидков, и, в конце моего секретарства, уже Виктор Антонович Садовничий.
В. А.: Верно-верно: Жидков, потом Садовничий.
В.Д.: Это я все помню (смеются). Я всем всё простил, но всё помню.
Значит, ты за то, чтобы написать историю факультетской комсомольской организации?
В.А.: Да, я «за».
В.Д.: Я думаю, этому порадуется и Владимир Михайлович Тихомиров, который тоже поддерживает эту идею. Может быть, мне её удастся воплотить в жизнь.
Так, теперь вот о чём. В каком году ты защитил свою кандидатскую диссертацию? Помнишь ли ты её название? Под чьим руководством ты её писал? Когда и где происходила её защита? И кто были оппоненты? Вот сколько вопросов — и все «в одном флаконе»!
В.А.: Да, это я всё помню.
Очень хорошая у меня получилась диссертация, очень она мне нравилась. Придумал я её сам, честно могу сказать. Но формально моим руководителем продолжал быть Иван Терентьевич Борисёнок — он с удовольствием и этой диссертацией руководил. Называлась она «Задача Булгакова по максимальным отклонениям».
Есть такая задача Булгакова. У меня даже были споры с Болтянским Владимиром Григорьевичем о том, кто же первый у нас в стране начал изучать подобные задачи: он настаивал на Фельдбауме, а я настоял на Борисе Владимировиче Булгакове, который занялся такой задачей ещё в 1937-м году, до Фельдбаума…
В.Д.: Это я обязательно сообщу Тихомирову: он очень интересуется, был ли в СССР Фельдбаум действительно первым, кто начал изучать подобные задачи?
В. А.: Здесь всё не так просто: пальму первенства за Фельдбаумом можно оставить за решение такой экстремальной задачи, как ЗАДАЧИ ОПТИМАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ, а Булгаков первым решил похожую экстремальную задачу (правда, в несколько иной постановке и с другими краевыми условиями), как ЗАДАЧУ О НАКОПЛЕНИИ ВОЗМУЩЕНИЯ. Это, конечно, всё «сливается», например, в антагонистических играх. И если говорить об экстремальных задачах с ограничениями из функционального множества, то одной из первых таких задач будет задача Булгакова… Болтянский, в конце концов, тоже с этим согласился…
В.Д.: В этом приоритетном споре возникает ещё фамилия американца Бушоу…
В.А.: Да, вместе с Фельдбаумом возникает ещё этот американский инженер.
С Болтянским мы на этот счёт много беседовали. Раза три мы попадали на один и тот же самолёт рейса Аэрофлота, который перед тем, как прилететь в Мексику, останавливался в Майами — там был «отстойник», где нас держали часа полтора, пока самолет дозаправлялся. Ну, отстойник такой, что ничего купить было нельзя — можно было только походить и посидеть. И все эти полтора часа мы всё это обсуждали …
В.Д.: Извини, а до Мехико из Москвы нет прямого рейса?
В.А.: Нет — мы «потеряли» его в 1998-м году. Потеряли этот рейс, и теперь, конечно, никто его не отдаст. В 1998-м году, в октябре, был последний рейс. Прямой. И потом Аэрофлот его «потерял» — «отдал», так сказать. Ну, это конечно ужас. А сейчас можно только лететь через Гавану или через Лос-Анджелес. Возможно, ещё и через Нью-Йорк — но точно не знаю … Раньше можно было лететь прямым рейсом и в Мексику, и в Перу, и в Аргентину, а теперь всё лишь через Гавану.
В.Д.: Вот в Бразилию сейчас отменили визы на месячное пребывание, и туда, значит, тоже можно лететь лишь через Гавану?
В.А.: Да, только транзитом через Гавану. Дорогая поездка получается.
Сейчас, правда, у Трансаэро появился прямой рейс из Москвы в Мексику, но не в Мехико-сити, а в Канкун. Для богатых русских.
В.Д.: Понятно.
Так в каком году ты защищал свою кандидатскую диссертацию? И кто были оппоненты?
В.А.: Диссертацию я защитил в 1968-м году.
Первым оппонентом был Лётов Александр Михайлович. Он давно умер. Он был выпускником нашей кафедры. Одним из знаменитых наших выпускников … У нас много знаменитых выпускников, но они в разных отраслях, и поэтому незаметны на общем теоретико-математическом фоне … Так вот, Лётов был первым моим оппонентом.
Второго своего оппонента я, к сожалению, забыл… А, нет, вспомнил: им был Демьянов!
В.Д.: Я, вроде бы, его не знаю.
В.А.: Ну как же — из Санкт-Петербургского университета! Демьянов, Малозёмов…
В.Д.: А-а, знаю. Я с ним даже как-то пересекался.
Значит, ты и Василия Николаевича Малозёмова знаешь?
В. А.: Нет, Малозёмова не знаю. Вот Демьянова знаю — к нему я приезжал в общежитие Санкт-Петербургского университета.
(Примеч. В.Д.: Наш разговор состоялся за несколько месяцев до того, как Владимир Фёдорович Демьянов умер.)
В.Д.: Защита была на Мехмате МГУ?
В.А.: Да, защита была на Мехмате МГУ, на Отделении механики. Вёл её Григорян Самвел Самвелович — он возглавлял Совет.
Меня приятно поразило что, закрывая заседание Совета, Самвел Самвелович сказал: «Я считаю, что это была хорошая диссертация, заслуживающая степень ДОКТОРА физико-математических наук!» И это было записано в протоколе. Ну, естественно, когда начали оформлять документы, меня спросили, не хочу ли я переоформить свою диссертацию как докторскую и защитить её чуть позже … В принципе, это было возможно … Но я сказал: «Ну что вы! Давайте сейчас оформим её, как кандидатскую, и на этом закончим» (смеются).
После этого мы всегда дружелюбно встречаемся с Самвелом Самвеловичем.
В.Д.: Сейчас он болеет…
В.А.: Ну да, болеет, но жив.
В.Д.: Мне многие говорят: возьми у Самвела Самвеловича интервью. А я с ним мало знаком. И так как он сейчас болеет, то ему, боюсь, не до этого.
В.А.: Возможно и не до этого. Но мой тебе совет: постарайся, всё-таки, с ним связаться насчёт интервью, и поспеши с этим делом.
В.Д.: Ну, понятно-понятно …
(Примеч. В.Д.: Я так и не решился беспокоить болеющего Самвела Самвеловича, ожидая его выздоровления. Но, не дождавшись его хорошего самочувствия, так и не реализовал, к сожалению, свой замысел об интервью с ним: спустя год после этой беседы Самвел Самвелович Григорян скончался.)
В.А.: Вот я, например, очень рад, что ты сегодня у меня берёшь интервью (смеются).
В.Д.: Да и я рад.
В 1988-м году ты защитил свою докторскую диссертацию. А как там происходила защита и кто по этой диссертации были оппоненты?
В.А.: Да, там тоже было интересно!
В.Д.: Это уже было время Горбачева…
В.А.: Да, время Горбачева и Садовничего (смеются). Для меня это важно, и сейчас расскажу, почему.
В 1977-м году Виктор Антонович, будучи проректором МГУ, возглавил ещё университетскую партийную организацию. И получилось так.
С одной стороны, к нам, на кафедру, пришли из НПО «Молния», где Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский начинал работу по созданию «Бурана», советского варианта американского «Шаттла». Там, в частности, они поговорили и со мной.
С другой же стороны, к Виктору Антоновичу пришёл директор Центра подготовки космонавтов… Береговой.
Это был космонавт, который участвовал в Великой Отечественной войны. Он был высокого роста, под метр девяносто, но его, всё равно, взяли в космонавты, хотя считается, что «стандартный» рост космонавта должен быть примерно метр шестьдесят шесть …
(Примеч. В.Д.: Здесь речь идёт о космонавте Георгии Тимофеевиче Береговом (1921-1995).)
Короче говоря, с другой стороны была инициатива от «Центра подготовки космонавтов». И она заключалась в следующем.
Затратив огромные деньги, Центр приобрёл в Швеции громадную центрифугу, которая и сейчас функционирует. Она была установлена в Звёздном городке в 1976-м году. Она и теперь там стоит — приезжающим туда на экскурсию её показывают — и на ней продолжают тренироваться все экипажи, вылетающие в космос на МКС. Но она готовилась для подготовки пилотов, которые должны будут пилотировать наш «Буран». А программа «Буран» была закрытой. И так как делалась центрифуга в Швеции, где ничего о её конкретном предназначении не ведали, то шведы, по своему усмотрению, построили нам её, в основном, предназначенную «для проведения физических экспериментов по выращиванию кристаллов при больших перегрузках …»
В. Д.: …В космосе?
В.А.: … вообще где-нибудь … в таком духе. Сделана она была добротно — и сейчас она в очень хорошем состоянии. В ней были даже современные вычислительные машины, обеспечивающие весь её ход и управление. Но для них отсутствовало полностью математическое обеспечение.
И вот мы трое — Виктор Антонович Садовничий, я, и возглавлявший тогда медицинское управление Центра подготовки космонавтов Воронин Леонид Иосифович — создали группу, занявшуюся созданием необходимого Центру математического обеспечения.
В дальнейшем все идеи этой группы легли в основу того, за что нас наградили первой Государственной премией.
(Примеч. В.Д.: Леонид Иосифович Воронин (р. 1945) — доктор медицинских наук, профессор, Лауреат Государственной премии.)
В.Д.: Понятно — надо было составить пакет программ … Это в основном на тебя легло?
В.А.: Да, но надо было не только составить пакет программ, но и решить, сначала, ряд математических задач. Легло это на меня и аспирантов, которые меня окружали.
Все эти аспиранты стали замечательными специалистами: один сейчас возглавляет отделение «Oracle» в Нью-Йорке, другой находится в Ирландии, возглавляя отделение «ЮМ», третий, после работы в ЦИК, возглавляет факультет Академии МВД …
В.Д.: Здорово!
В.А.: Да, это время было потрясающим … В общем, семь человек из нашей группы выросли для мировой науки, двоих я назвал. Они работали на рубеже между механикой и прикладным программированием.
Ну вот, так была разработана для космонавтов математическая теория «динамической имитации управляемых движений» …
В.Д.: И она стала основой твоей докторской?
В.А.: Да, моей докторской, защищенной для служебного пользования на закрытом Совете.
В.Д.: А, закрытый Совет. Надо было получить специальное разрешение, чтобы там защищаться …
В.А.: Да.
Защита была в 1988-м году…
В.Д.: Поскольку Совет был закрытым, то я не спрашиваю про оппонентов.
В.А.: Да, совершенно правильно: на всякий случай я не буду их называть (смеются).
В.Д.: И даже про название диссертации не стоит спрашивать?
В.А.: В общем, да. К тому же я уже рассказал, как она возникла.
В.Д.: Я немного в курсе про специфику разработки «закрытых» тем: ведь я, как ты, наверное, знаешь, ещё работаю в одном «прикладном» институте — Научно-исследовательском институте системных исследований РАН (коротко, НИИСИ РАН), директором которого является Владимир Борисович Бетелин. Меня позвали туда, когда там формировался Диссертационный совет …
В.А.: Кстати, в пятницу я встречаюсь с Бетелиным.
В. Д.: А с Михаилом Васильевичем Михайлюком ты тоже там встретишься? Ведь вы, кажется, знакомы.
В.А.: Знаком, но немного. Он несколько раз приходил ко мне. Очень хороший мужик! Но в НИИСИ у меня с ним встреча не запланирована.
В.Д.: … Ну ладно.
Так вот, когда Бетелин стал создавать в НИИСИ РАН Диссертационный совет, то ему потребовался, на должность Учёного секретаря Совета, «опытный оргработник». Он меня знал ещё с комсомольской юности, и потому пригласил меня на работу в Институт, чтобы я помог ему создать Диссертационный Совет, а потом стать Учёным секретарём этого Совета.
В.А.: Очень хорошо.
В.Д.: Слушай дальше.
Совет был создан. Но после пятилетнего успешного функционирования он исчерпал свои полномочия. Автоматически его деятельность старым составом, по новым правилам, продлить не удалось — там возникли некоторые «нюансы». И теперь надо, обновив состав, писать новую «заявку».
Вот такие дела с нашим Диссертационным советом.
В.А.: Понятно.
В.Д.: Но вернёмся к тебе.
С 1993-го года ты — профессор кафедры прикладной механики и управления Мехмата МГУ. Помнишь ли ты своего первого аспиранта?
В.А.: Конечно помню! Мы до сих пор с ним «бодаемся». Ну, не бодаемся, а всякие научные дискуссии ведём. Он уже благополучно защитил свою докторскую. Это — Жермоленко Витя … Виктор Николаевич.
В.Д.: Что-то мне эта фамилия говорит… Он всегда был твоим?
В.А.: Да, он всегда был моим. Мы с ним познакомились ещё во времена стройотрядов — тогда он мне и «приглянулся».
В.Д.: А, понятно: я перепутал его с моим сокурсником Желноровичем. Был такой ученик у Седова, но Леонид Иванович с ним рассорился.
В. А.: Помню-помню его, он к нам на комсомольское бюро приходил. Задиристый такой!
В.Д.: Но умный был.
В.А.: Умный ужасно. Но очень задиристый. И вот, значит, пришёл он на комсомольское бюро и рассказал нам о своей ситуации в связи с ссорой с Леонидом Ивановичем. Рассказал, что сам он — больной человек. Подробно рассказал про свои болезни. Мы послушали его и единогласно решили: никаких оргвыводов — пусть учится дальше.
В.Д. У него что-то с психикой было.
В.А.: Да, было. Ну, у нас же у всех … с психикой … не очень …
В.Д.: Да, это правда (смеются). Мы уже не идеальны по здоровью …
С 1986-го по 1996-й год ты был заместителем декана Мехмата МГУ по научной работе. Кстати, ты был отличным заместителем, я помню. Организаторский опыт и у меня есть, но ты меня поразил тогда тем, что ещё очень хорошо разбираешься в финансовом общении с бухгалтерами. У меня это так легко не получалось.
В.А.: Это, наверное, у меня наследственное — от деда и прадеда.
В.Д.: С 1998-го по 2002-ой годы ты был проректором МГУ. Я даже знаю, что ты приходил в Институт Антропологии МГУ — там у меня работает жена …
В.А.: Приходил — там у нас были … бурные обсуждения.
В.Д.: Да-да, я слышал об этом.
В.А.: А твоя жена до сих пор там работает?
В.Д.: Да, до сих пор. И до сих пор там «борется за правду» (смеются).
Так вот, будучи проректором, ты продолжал заниматься научной деятельностью. Свидетельством тому служит присуждение тебе Государственной премии СССР в 1989 году и Государственной премии Российской Федерации в 2001 году.
В.А.: В 2002-ом году.
В.Д.: Хорошо — в 2002-ом.
А ещё статьи, книги, дипломники и аспиранты. Как же ты всё это успеваешь? Видимо, у тебя железный распорядок дня. А на отдых время остается?
В.А.: Про распорядок дня — правильно. А насчёт отдыха …
В.Д.: Расслабляешься теннисом — да?
В.А.: Начну с того, что на отдых времени у меня практически не остается. И в свободные минуты ничем таким не занимаюсь. За исключением плаванья — я ужасно люблю поплавать. Сейчас, правда, с горечью начинаю понимать, что любовь к плаванью как-то начинает … всё меньше проявляться. А раньше, ещё пять лет назад, я просто это безумно любил… Если жить — то на берегу речки, если ехать куда-то, то чтобы там была вода, и так далее. До сих пор на даче в какую-нибудь, если не в бочку, то в ведро, залезаю, чтобы облиться водой …
В.Д.: Знакомо.
В.А.: Ну а времени на отдых, как я уже сказал, не остается. И, конечно, от этого у нас с женой возникают, так сказать, … трения … по этому поводу…
В.Д.: На семью не удаётся отдать столько времени, сколько ей хотелось бы …
В.А.: Да, именно так — это ужас какой-то. Тем более, чего уж там греха таить, вся моя работа меня … «затянула» …
Скажу, например, про биоматематику. Занимаюсь я ею совместно со своей женой — она у меня физиолог. И в том, что я сейчас исследую — вестибулярный аппарат и роль в управлении персональным движением — есть и её, немалая, доля участия. Я всегда ей об этом напоминаю, когда она начинает ворчать, что за работой я не оставляю время на отдых: вот, говорю, ты же сама активно поддерживаешь эту деятельность, значит, ты тоже виновата в том, что у меня остаётся так мало свободного времени (смеются).
Единственное, чего я боюсь, что, за нехваткой времени, не успею обо всех наших «наработках» по биоматематике НАПИСАТЬ. Ведь уже многие стали этим интересоваться, проводят эксперименты. Проводятся такие эксперименты и в Мексике, около которых мы, с женой, как раз и находимся, обрабатывая их в математическом плане. Конечно, на это уходит время — и есть опасность, что не останется времени обо всём этом написать большую работу, скажем, КНИГУ.
Вот мне ужасно нравится, что я УСПЕЛ написать совместное произведение с Болтянским, Тихомировым, Парусниковым и Лемаком. И эта наша книга хороша тем, что в ней содержится композиция конкретных задач, «сделанных до числа». Причём, в ней изложены самые последние результаты (на 2005 год), полученные в области оптимального управления.
В.Д.: У меня есть эта книга, и мне она очень понравилась.
В.А.: Оптимальное управление движением?
В.Д.: Да-да, она. Нравится мне и выпущенный к ней Сборник задач для проведения семинарских занятий по соответствующему курсу.
Особенно мне понравились «задачи механического толка». Только я, как ученик Тихомирова, изложение их решений переведу с принципа максимума Понтрягина на общий принцип Лагранжа. При этом замечательно, что я знаю, какой должен быть ответ.
В.А.: По поводу этих двух подходов у меня были обсуждение и с Тихомировым, и с Болтянким. В частности, Владимир Григорьевич Болтянский подчёркивал важность, в книгах по оптимальному управлению, изложения метода отделимости конусов … И, как раз, сейчас я обдумываю, как это лучше сделать.
В.Д.: «Конусами» активно занимается Жора Магарил-Ильяев: весь курс по оптимальному управлению, говорит, надо рассказывать «через конуса и их отделимость»!
В.А.: Да-да. И вот я сейчас написал статью — мы её в журнал Оксфордского университета отправляем — о применении метода отделимости конусов для решения просто совершенно конкретных задач в механике управляемых систем. Одну из таких задач решил, своим способом, Рудольф Калман, а вторую решили мы, применив «метод отделимости конусов».
В.Д.: Интересно.
Кстати, ещё о Мексике: как там у тебя в свободное время — теннис, прогулки, плавание?
В.А.: Нет, только плавание.
В.Д.: Акул не боишься?
В.А.: Акул — нет. Вот барракуды … Когда мы, одновременно с Анатолием Гордеевичем Костюченко, были на Кубе, то там надо было опасаться барракуд. А мы несколько раз заплывали чёрт знает куда, и эти барракуды могли нас, мягко выражаясь, даже «покушать». Так что есть что вспомнить.
В.Д.: Ничего себе!.
В связи с этим о Кубе. О Мексике ты немножко рассказал. Но ты же, по-моему, до неё работал на Кубе. Расскажи чуть-чуть об этом. Ты там преподавал, в основном, да?
В.А.: Да, конечно.
В.Д.: Перед этим ты выучил испанский в Москве…
В.А.: Да, выучил.
На географическом факультете МГУ есть хорошая кафедра французского и испанского языков. Вот там, с Беллой Хаимовной, я учил испанский язык.
(Примеч. В.Д.: Речь идёт о преподавательнице МГУ Белле Хаимовне Эйдус (р. 1930)),
А когда я с женой приехал на Кубу, то, в первую очередь, решил её «поразить» своим знанием испанского: позвал в ресторане официанта, и громко сделал заказ. Но все в ресторане оглянулись на меня и засмеялись: дело в том, что на местном диалекте мой заказ прозвучал очень некрасиво (смеются). Так я понял, что надо изучать и местные диалекты тоже.
А вообще Куба — просто потрясающая страна!…
В.Д.: Валера Вавилов до тебя там был?
В.А.: Ну, там куча народу из МГУ побывали. Со многими мы пересекались и встречались. И Вавилов несколько раз там был…
В.Д.: Там был и мой приятель, физик, Эдуард Кэбин.
В.А.: А он где был — в Гаване?
В.Д.: По-моему, да, в Гаване.
В.А.: Я дважды, по году, был на Кубе. Первый раз, в 1975-м году, был в Сантьяго-де-Куба, в Универсидад де Ориенте («Oriente») — там было несколько первых моих учеников. А второй раз, в 1988-м году, был в Гаване, в Гаванском университете.
В.Д.: Эдуард, мне рассказал: «В первый же день мне показали «лужу Вавилова», куда он упал …».
В.А.: Это ещё ничего (смеются). Мне тоже, когда я приехал в Гавану, в первую очередь показали пальму, с которой орех упал на голову Проректора МГУ по международным связям Тропина Владимира Ивановича. Помнишь такого?
В.Д.: А как же!
(Примеч. В.Д.: Историк Тропин Владимир Иванович (р. 1925) в 1970-1992 годы был Проректором МГУ по учебно-научной работе с иностранными учащимися и международным связям.)
В.А.: Он встал под эту пальму, и на него свалился кокос! …
Так что, на Кубе преподавали многие математики и механики из МГУ. Вырастили своих учеников.
Есть там и мои ученики … Я им там больше не механику рассказывал, а математику. Результаты Болтянского и Тихомирова, робастную устойчивость, робастную стабилизацию. Ну, сейчас многие из них разъехались по миру… Один в Соединенных Штатах, двое в Мексике, четвертый в Чили …
В.Д.: Понятно.
Сейчас факультетская кафедра прикладной механики и управления, по моим ощущениям, достаточно популярна у второкурсников Отделения механики, выбирающих для себя кафедру, по которой они будут специализироваться в дальнейшем. А как распределяются на работу выпускники твоей кафедры? Много ли фирм желает взять их на работу?
В.А.: Начну с того, что распределения, как такового, теперь нет.
В.Д.: Я знаю — наши выпускники сами устраиваются.
В.А.: Да, сами устраиваются.
С нашей-то кафедры они устраиваются, конечно, очень хорошо. Здесь вспомню пример, связанный с Александром Юльевичем Ишлинским.
Мой аспирант, Андрей Шкель, который сейчас возглавляет лабораторию по микросенсорам в университете Лос-Анджелеса, в 1994-м году приехал в США (тогда был обмен студентами с университетами Северо-Запада Америки). Он попал там в университет Висконсина. Потом там же остался и защитил диссертацию PhD. А в США есть такое правило: там, где ты защитился, работать не можешь. Ну и рассылают, защитившие PhD, свои «резюме» и «курикулум вита» по другим университетам. Также поступил и Андрей. И когда, в университете Беркли, увидели, что среди курсов, прослушанных им на Мехмате МГУ, есть курс теории гироскопов Ишлинского, то сразу же написали ему письмо: приезжайте к нам, мы Вам предоставим лабораторию! Правда, это было не сразу после окончания Московского университета (он уехал после первого года аспирантуры), а лишь после защиты PhD в американском университете. Но всё равно — огромную роль для предложения ему возглавить Лабораторию в Беркли сыграли курсы, прослушанные им на Мехмате МГУ.
Вот пример значения наших курсов…
В.Д.: Но английский он уже знал.
В.А.: Да, он знал английский, причём, выучил его ещё у нас. За это его даже ребята немножко не любили, поскольку он всё время ходил в наушниках: когда ты в наушниках, то контактов у тебя становится мало.
В.Д.: Ну а кто же любит неразговорчивых «ботаников» — пусть и «мехматского уровня».
В.А.: Вот именно — он был, так сказать, «мехматским ботаником».
Так что, резюмируя, о распределении с нашей кафедры: окончившие её ребята устраиваются на работу хорошо, если только они добросовестно занимались на факультете и не пренебрегали широкими возможностями многому научиться на нашей кафедре.
В.Д.: Иными словами, если в студенчестве они не были «халявщиками» …
В.А.: Да — не так, что, мол, тройку всё равно поставят…
В.Д.: Да-да…
Ну, я уже приближаюсь к концу своего «опроса». Предпоследний мой вопрос такой личный.
Я знаю твою дочку, Олю, с которой познакомился в Подмосковье на уборке картошки ещё в восьмидесятые годы. Я тогда был бригадиром бригады, где Оля очень старательно трудилась. Знаю, что сейчас она доцент Мехмата МГУ на кафедре математического анализа, что давно замужем, и что её сын является студентом нашего факультета. Все правильно?
В.А.: Не совсем: ДВА её сына теперь являются студентами нашего факультета.
В. Д. Отлично — два её сына учатся на Мехмате МГУ.
А про свою супругу ты только сказал, что она физиолог. Значит, она окончила ещё Биолого-почвенный факультет МГУ — правильно? И если можно, скажи, пожалуйста, её имя и отчество.
В.А.: Насчёт факультета — правильно.
Зовут мою супругу — Тамара Борисовна Вилёнская. Фамилия её мне очень нравится, и я часто зову её по фамилии (смеются).
В.Д.: Что-то «польское» есть в её фамилии.
В.А.: Да, что-то польское, и мне это очень импонирует. Я ей иногда кричу: «Эй, Вилёнская!»…
Родилась она в Башкирии — тоже потрясающе красивое место. Встретились мы, когда мы вернулись с Целины. Заработали много денег – на них я смог подарить отцу с матерью телевизор, у них его не было. Это был 1962-й год…
В.Д.: Еще не цветной телевизор?
В.А.: Какое там, цветной! Совсем простой. Но и это было целое событие — вдруг в доме появился телевизор.
Так вот, по возвращению с Целины, на биолого-почвенном факультете был устроен, совместный с мехматянами, «вечер встречи». Биологи нас встретили плакатом, на котором, помнится, было написано:
«Долой науки сухие и точные!
Да здравствуют сочные беспозвоночные!» Там и произошло моё знакомство со своей будущей женой.
Правда, у меня уже была девушка, с которой я пришёл на этот вечер. С отделения математики, Миля Давидян.
(Примеч. В.Д.: Про неё мне удалось лишь выяснить, что родилась она в 1942 году и что её уже нет в живых — но точный год её кончины мне никто сказать не смог.)
Естественно, я был обязан проводить Милю домой, поскольку мы вместе пришли. Короче говоря, я её пошёл провожать. Однако моя (будущая) жена на это обиделась. Но, потратив месяц на поиск, я её потом разыскал на этом биолого-почвенном факультете. Потом ещё целых три года я за ней ухаживал и, в конце концов, был прощён!
Вот так началась наша семейная жизнь. И сейчас она продолжается. Причём, работаем мы, по сути, вместе.
В.Д.: Понятно.
Ну и последний мой традиционный вопрос. Честно говоря, может быть он читателям и поднадоел, но я решил соблюсти традицию. Задам его и тебе: доволен ли тем, как сложилась твоя судьба? Не жалеешь ли ты о чём-нибудь? Некоторые жалеют, что мало внимания уделяли родителям, другие — что упустили возможность чем-то заняться, в каком-то направлении продвинуться. У тебя ничего такого нет?
В.А.: Есть у меня сожаления.
Нет, ну с родителями всё было хорошо, я всем очень доволен… Сейчас их, к сожалению, уже нет в живых.
Как провёл своё «студенческо-аспирантское» время — мне тоже очень нравится. Включая занятие комсомольской работой.
Жалею лишь о том, что, начиная с третьего курса, и по пятый курс, я, всё-таки, мало учился. И это, конечно, потом сказалось …
В.Д.: Знакомо — потом многое пришлось нагонять.
В.А.: Да-да, потом многое пришлось нагонять. А нагонять всегда приходится с трудом.
В.Д.: Ну, это довольно часто происходит — первый и второй курс очень стараешься…
В.А.: Стараешься, да, а потом…
В.Д.: …расслабляешься…
В.А.: Да, расслабляешься. И я, наверное, чрезмерно расслабился. Если бы мою студенческую жизнь повторить, я бы конечно многие курсы учил бы более сознательно. И функциональный анализ, и другие.
В.Д.: Ну что делать — прошлое не вернёшь.
В заключение мне осталось поблагодарить тебя, дорогой Володя, за нашу беседу и от души пожелать тебе доброго здоровья и новых творческих успехов!
В.А.: Спасибо, Вася. В свою очередь, я тоже хочу тебе сказать, что дело, которое ты начал выпусками своей серии «Мехматяне вспоминают», потрясающее. Ни в коем случае не останавливайся. И могу добавить — может это не скромно — что стал тебя расхваливать на каждом шагу.
В.Д.: Спасибо — мне очень приятна такая высокая оценка моей серии.
В.А.: Я, в частности, рассказал о твоей деятельности Николаю Алексеевичу Парусникову.
Очень хотелось бы, чтобы ты ему позвонил и договорился об Интервью с ним. Правда, он сейчас плохо видит. Но он нанимает девушку, которая ему всё читает и пишет …
В.Д.: Проблема состоит в том, что я с ним практически не знаком. Я знаю, что на Мехмате МГУ есть такой уважаемый профессор, но не более того.
В. А.: Ты же знаешь, что это Николай Алексеевич передал Владимиру Николаевичу Чубарикову «странички из дневника Голубева», которые ты потом опубликовал …
В.Д.: Конечно — Владимир Николаевич мне их для публикации и передал.
В.А.: И с их публикации проведение твоих интервью приобрело разные формы. и устные беседы, и письменные ответы на твои вопросы, и «личные дневники». Я считаю, такое разнообразие очень правильным …
В.Д.: Да, странички из дневника 1942-го года (!) Владимира Васильевича Голубева на многих произвели сильное впечатление. Их читали, меня хвалили за их публикацию … Потом я опубликовал выдержки из дневника Андрея Борисовича Шидловского … После их прочтения некоторые говорили мне, что для них открылся «совершенно новый Андрей Борисович» …
ВА.: Для меня, между прочим, тоже открылся «новый» Андрей Борисович — ранее я его воспринимал … однобоко.
В.Д.: Тем не менее, я должен сказать, что не все положительно реагируют на мои просьбы об интервью — например, Александр Васильевич Михалёв вот уже пять лет тянет «с письменными ответами» на мои вопросы. Есть и другие примеры.
В.А.: Серьезно? Это зря.
В.Д.: Я тоже так думаю …
Апрель 2014 года.
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer8-demidovich/
