(сборник статей разных лет, продолжение. Начало в №7/2017)
В поисках понимания
Сочетание понимания как ага-эффекта и как процесса, Versteheung, описывается кривой, известной в физике как delta-функция: пологий продолжительный подъем сменяется всплеском, а затем продолжается на другом, более высоком уровне до следующего всплеска.
Эта кривая легко проектируется на «герменевтический круг» Шляйермахера: понятые фрагменты соответствуют всплескам ага-понимания, понимаемые — пологим участкам кривой. Естественно, что у каждого — своя непредсказуемая частота всплесков, свои понятые реперы к этом круге.
При повторном и последующих циклах понимания уже понятое не дает никаких всплесков — они возникают в других местах, пока, наконец, нам не начинает казаться, что всё понято, а потому более и неинтересно.
Понимания разных людей держатся не только на разных реперах, но, даже если «всплески» совпадают, совершенно необязательно, чтобы бы они были одинаковыми по смыслам: каждый формирует собственные смыслы, расставляет свои смысловые акценты ударения. Каждый превращает понимаемый текст (в широком смысле слова «текст»: это и слова, и музыка, живопись, и люди, и ситуации и т.п.) в уникальный и только им понимаемый мир. В условиях всеобщего непонимания все люди — братья, но там, где формируется понимание, формируется и одиночество: мы живём в понимаемом нами мире, недоступном для других. И там, где звучат декламации, хоры и марши, нет места пониманию и одиночеству в понимаемом и понятном мире.
В качестве примера такого движения по герменевтическому кругу с периодами медленного наращивания самопонимания и вспышками самопонимания и самосознания взят социум.
Социальное, социум всегда актуален и только актуален (без прошлого и будущего) и бесцветен — ему всегда нужен какой-нибудь окрас, позволяющий увидеть этот социум: военный социум, образовательный социум, электоральный социум, население и т.д. Социум может иметь разные по своей сложности организованности:
— безликие и безразмерные массы (по Хосе Ортега-и-Гассет): так называемый советский народ, состоящий из «винтиков социалистического способа производства» (Сталин), которые и гибли — массово;
— толпа, определенная размерами и общим направлением: так было в Москве в августе 1991-го года и сентябре-октябре 1993 как прилив-отлив поклонения Ельцину;
— публика, обладающая рефлексивным отношением к окружающему и происходящему вне нее — в России это наблюдалось на протяжении почти всего 19-го столетия со вспышками самосознания при воцарении Александра I, в Отечественную войну 1812 года, как декабрьское восстание 1825 года и короткая эпоха реформ Александра II;
— общество, обладающее исторической памятью и проектируемым будущим: голландская революция и освобождение Голландии от испанского ига
— народ, осознающий свою судьбу и предназначение (миссию): Исход евреев из Египта и принятие ими скрижалей Моисея:
— человечество, в рамках и пределах которого себя мыслят и самоопределяются совсем немногие: Будда, Христос, Магомет, Платон, Аристотель, Достоевский и еще несколько считанных личностей. Мы все допускаем реализуемость самых смелых идей и проектов, но крайне редко решаемся на их осуществление нами самими. Самопонимание и самооосознание себя в рамках человечества означает пусть кажущееся пафосным, но весьма значимым и трудно исполнимым:
— следование нравственному императиву Канта безотносительно любой ситуации
— взятие на себя ответственности за вселенскую этическую константу
— представление о человечестве как о множестве, каждый элемент которого равнозначен всему множеству
— принятие очень сильного антропного принципа космогонии: мир/Вселенная устроен так и таким образом, каждый человек присутствует в нем по необходимости
— поведение и деяния как последнего человека на Земле
К сожалению, люди, населяющие Россию, всё никак не дорастут хотя бы до состояния толпы и остаются вот уже почти век примитивной организованностью масс, где даже имена невнятны и излишни, где поименованных меньше, чем безымянных, судя по итогам Второй мировой войны и результатам последних президентских и парламентских выборов.
Следствием этой иерархии социальных организованностей является установление границ допустимости для социального проектирования: оно возможно только до формирования общества и не далее.
Возвращаясь к всплескам ага-понимания, необходимо заметить, что они возникают в состоянии циз-транса (понятие, введенное А. Сосландом): незапредельным отлетом в трансцедентальное, а контролируемым со стороны разума и рациональности инобытием, рефлексивно позволяющим удерживать не только состояние транса, но и понимать, за счет каких средств этот циз-транс («то тут-то там транс») возникает и держится.
Достижение и пребывание в циз-трансе возможно в весьма ограниченном наборе деятельностей: в музыке и поэзии (более общо — в искусстве и творчестве), в безумии и состояниях искусственного безумия (алкоголь, наркотики и т.п.), при восхождении в абстрактное в «надразумное» пространство, за пределы обыденно разумного (математика, теоретическая физика и т.п.).
В этих возвышенных циз-трансах недопустимо долгое зависание — можно ведь и не вернуться. Фиксации этих озарений не всегда возможны — и тогда остается лишь эйфория.
Нам не дано знать, что именно чувствуют Лефевр и Ницше в состоянии циз-транса точечного, экстремального понимания-постижения, вряд ли и они сами в состоянии описать это состояние, ведь их интересует не оно, а порожденное в нём понятое. Но можно сделать предположение: это — то, что объединяет их, скрупулезного, дотошного математика и неистового сумасшедшего. И ещё, конечно, то, что они нашли возможным для себя сообщить нам то, что ими понято, и ещё, разумеется то, что оба говорят как полномочные представители человечества, а потому говорящие, по сути. Одно и то же: homo esse.
Эти состояния ага-эффектов понимания прямо противоположны эффектам самоумаления, самоуглубления и самоуничижения, достигаемых, например, в исихастии, но благодать, харизма, возникающая на пределе исихастии, эмоционально сродни тому, что переживается в циз-трансе. Мания ничтожества кающегося и мания величия понявшего неразличимы.
Май 2009
Понимание: социально-лингвистические аспекты
Фундаментальные допущения
Фундаментальным допущением, принимаемым в данной работе, является идея о том, что язык не является частью культуры, но ведёт себя относительно социума сходно с культурой.
Данный тезис требует некоторых пояснений и обоснований. Если понимать культуру как нормативные остатки и смыслы истории, то природа культуры всегда есть сверхзадача общественной истории и существования общества [12,15]. Между прочим, социум, как долго бы он ни существовал, культуры не порождает и истории не имеет, разве что хронологию событий. Последние 20 лет России тому свидетельство. Мы можем проследить истоки культуры и смену культурных парадигм/стилей, мы можем также назвать субъектов — культурмахеров и культурбрехеров, тех, кто создавал новые образцы культуры и разрушал старые кумиры. Культура рефлексируема — и культурологами/ искусствоведами/литературоведами и на бытовом, семейном уровне.
При столкновении культур происходит поршневое замещение одной культуры образцами и нормами другой. Смешение культур, как правило, весьма эфемерно и выглядит весьма экзотически.
В отличие от языка.
Билингвы и полиглоты — распространенное явление; им и сны снятся на разных языках, а не только в разных странах. Более того, познание другого языка есть процесс познания и собственного. И здесь, в отличие от культуры, не стоит проблема выбора и отказа, проблема конфликта культур: разные языки используются в разных ситуациях и с разными функциями, языки помогают друг другу, а не спорят и не воюют между собой.
Язык дается через речь, а, стало быть, не рефлексируется. При всей противности филологической максимы «в лингвистике вопрос «почему?» запрещён», доля горькой истины здесь есть. Невозможно объяснить, например, почему в словаре иностранных слов «солдат» (легионер, получавший во времена Иудейской войны вместо жалования право на продажу соли), «соль» (нота), «соло», «сольди», «солидарность» признаны иностранными [17], а однокоренные с ними «солнце» и «соль» (пищевой продукт, выпариваемый из воды на солнце) — нативными [18,20]. Дело ведь не только в возрасте этих слов в русском языке.
Язык нерефлексируем нами ещё и потому, что возник раньше нас [4], то ли как звукоподражание, то ли из жестов, то ли из междометий, то ли из шумов (теорий происхождения языка множество), но во всяком случае, языком (но не членораздельной речью) владеют многие до нас. И даже наше происхождение, возможно, выросло в том числе и из языка [11].
Язык, как это ни странно, может существовать вне культуры: эмигранты и потомки эмигрантов сохраняют родной язык как язык семейного и общинного общения, но теряют или вовсе не имеют материнской культуры. Точно также существует множество примеров свободного владения чужим языком при полном непонимании и неприятии культуры, адекватной этому языку. Язык поддается периодизации, но гораздо в более лапидарной форме, чем культура. Как и культура, язык может быть типологизирован [21] и поддается, как показал Ю. Лотман, самому тщательному и тонкому анализу.
Вот характерный пример: сидим с приятелем в парной Лингвистического института. Входит мой коллега, очень хорошо знающий русский язык, и вежливо приветствует нас: «С лёгким паром!». Приятель мой чуть с полка не слетел — он впервые услышал знакомую фразу не после бани, а во время её.
Роднит культуру и язык их нормирующая общество функциональность. А потому так повсеместно распространены и лингвистическая культура (культура речи) и язык культуры. Взаимопроникновение культуры и языка — нормальное явление.
Язык, однако, выполняет ещё одну функцию, отличную от функций культуры: он творит мышление и деятельность [8,15].
Как и культура, язык имеет массу субформ: диалекты, говоры, жаргоны, сленг и т.п. (в культуре — местные, профессиональные, семейные и т.д. субкультуры).
Если культура, по мысли о. П. Флоренского, — один из смыслов истории и нашего существования, то язык — одно из средств его.
Понимание и мышление в процессе коммуникации
Понимание, по нашему мнению [9,10], является первичной интеллехией относительно мышления. В процессе коммуникации понимание идёт от языка к сгусткам смыслов, равнозначных для коммуникантов, до рабочих понятий, общих для коммуникантов, и уже эти понятия служат основанием и материалом для мышления, выражаемого языком или схемами или иным другим способом, включающим в себя и язык:
Схема 1. Понимание и мышление в процессе коммуникации
Благодаря действию по этой схеме мы не только индуцируем мышление, но и приводим наш язык в соответствие со строем наших понятий: наших как исторически сложившихся образцов и наших как ситуативно построенных, рабочих понятий, необходимых нам для взаимопонимания в совместной деятельности.
Согласно этой же схеме становится понятным механизм накопления понимания (герменевтический круг Шляермахера) и спекулятивности мышления. Питая друг друга, понимание побуждает мышление за счет вновь построенных понятий (креативно-конструктивное понимание) или втягивания культурно-исторических понятий (культуросообразное понимание), а мышление, выражаемое в языке, порождает новое непонимание, требующее понимания.
Диктатура языка
Язык, в больше степени, чем культура, практически не рефлексируется нами, поскольку мы, пользователи, являемся рабами собственного языка и в редчайших случаях задумываемся над тем, что и почему именно так говорим. Если бы мы изучали язык до освоения нами речи, мы бы постоянно сталкивались с такого рода вопросами, подобно тому, как мы сталкиваемся с ними при изучении другого, не речевого для нас языка.
Почему мы говорим: «я — доктор, но я был или буду доктором», почему падеж зависит от времени?
Почему совершенство или несовершенство глагола может определять смысл состояния предмета: «почивал» значит спал, а «почил» — непременно умер, неужели для нас сон — процесс умирания, а не мечтания, как в английском?
Почему мы «отечество» употребляем в семь раз реже, чем «родина»?
Почему для англичан устье реки — ее начало (глотка), а для нас начало — в истоке реки?
Почему размер предмета мы всегда ставим впереди формы, цвета и прочих его атрибутов: «большой круглый красный дом», но не «круглый красный большой дом»?
Этих вопросов гораздо больше, чем мы можем себе представить.
Не меньше вопросов — к фразеологии, к тому, почему и каким образом закрепляются идиомы, общие выражения и другие окаменелости смыслов [6,13].
Мы пользуемся языком, многое не понимая в нём, а, главное, и не спрашивая себя о непонятном. Попыток понять и объяснить, увы, немного [5,7]. А, пропуская непонятное, мы отказываем себе в мучительном удовольствии мышления [9,10]. Нам проще чувствовать себя под диктатом собственного языка и тем индульгировать и непонимание и безмыслие: полная безответственность за те же деньги.
В своём лингвистическом рабстве мы доходим до собственного персонального рабства и находимся, ещё с античных времён, как утверждает А.Ф. Лосев в «Философии имени», в плену у собственного имени. Эта традиция, усиленная христианскими ритуалами, сохраняется и по сей день [1].
Как ни странно, но менее всего нас смущают рудименты, остаточные явления в языке, сохранившиеся несмотря на волны реформ и вторжений [3] — они кажутся нам естественными и вечными: «Отче наш», «Господи», «Боже». Мы забыли о том, что это — звательный падеж, нам неведомо, что эта грамматическая форма, по-видимому, восходит ко временам перехода от матриархата к патриархату и соответствует среднему роду.
Творение языка
Как меланхолически заметил Г.-Г. Гадамер в «Истине и методе», «мы утратили то наивное неведение, с помощью которого традиционные понятия призваны были поддерживать собственное мышление человека» (цитируется по [2]). Образно говоря, в схеме бытия и сущего Гегеля («Наука логики») понятия стоят за человеком, позволяя ему в рефлексии выделять из мутного потока бытия кристаллы сущего, а по мысли Гадамера, понятия из-за спины человека вышли вперед и теперь сами стали его средством и инструментом кристаллизации бытия, превратились в конструктивный материал экзистенции=бытия по эссенции=сути бытия.
Еще в «Пире» Платона говорится о том, что «правильность», «понятийность» слов, смыслы, заложенные в слова богами, людям передали гении. Увы, золотой век недавно закончился и теперь языкотворчеством занялись мы, а именно:
— поэты
— философы
— дети и тинейджеры
— кое-кто ещё
Поэты ищут и находят новые слова, понятия и смыслы по красоте их — и лучшим словотворцем в русском языке заслуженно считается Велимир Хлебников и его футуристическая свита (Бурлюк, Маяковский и др.), но, разумеется, не только они творили и творят язык: Пушкин, акмеисты, символисты, обереуты, современные К. Кедров с супругой, Алексей Парщиков, Илья Кутик и Александр Еременко, поэты-формалисты СМОГа. А чего стоит такой нано-шедевр И. Бродского как «Чучмекистан»? Активное словообразование и новые понятийные прорывы, начавшись с Биттлз и битников, стало традицией рок-поэтов и реперов. В немецкой поэзии достаточно упомянуть Гёльдерлина, Новалиса и Рильке, но, разумеется, они — не единственные.
Философом-новатором слова, безусловно, является М. Хайдеггер, введший такие, ставшие фундаментальными, понятия как Dasein (вот-бытие), Gegnet (данность) и многие другие. Всей немецкой философии присуща эта игра словами, в слова. Ей мы обязаны такими понятиями как Mitmensch. И, конечно, невозможно забыть, что именно немец Мартин Лютер ввёл понятия Beruf (призвание) и Fleiß (трудолюбие).
В малодоступном для нас [19] весьма убедительно доказывается, что лидерами стихийного словотворчества и формирования новых понятий являются тинейджеры. Собственно, молодёжный сленг и есть фронт, вал новых слов и понятий, очень динамичный и подвижный. Очень важно, что почти все новые слова и понятия эфемерны — среди них в языке остаются немногие, но они и пополняют язык более всего. «Халтура» и «блат» закрепились в нашем языке с 20-х годов, «стиляга» появился в 50-е, «кайф» пришел в 60-е, «блин», «капец», «звездец» — в 90-е.
Весьма условно (пока?) к словотворцам, лингвогенераторам можно отнести компьютерщиков и среди них касту так называемых айтишников (IT-шников), интенсивно создающих русско-английский новояз с английскими словами и корнями и русской грамматикой и фонетикой.
Наконец, существовал и существует (но только в тоталитарных режимах) особое, партийно-политическое словотворчество, блестяще описанное Дж. Оруэллом в «1984»). По счастью, этот язык быстро омертвляется, и уже мало кто понимает, что значат такие слова как «единый политдень», «чистка рядов», «лишенец», «всеобуч», ВСХВ, ВСНХ, Наркомпрос, Вхутемас и Фортинбрас при Умслопогасе.
БИБЛИОГРАФИЯ
-
Антропонимика. М., Наука, 1970, 360 с.
Герменевтика: история и современность. Сб. статей. М., Мысль, 1985, 303 с.
Грамматика церковно-славянского языка. Конспекты. Упражнения. Словарь. СПб, Библиополис, 2007, 368 с.
Донских О.А. — Происхождение языка как философская проблема. Новосибирск, Наука, 1984, 127 с.
Колесов В. — История русского языка в рассказах. М., Акалис, Гардарика, 1994, 169 с.
Кохтев Н.Н., Розенталь Д.Э. — Русская фразеология. М., Русский язык, 1986, 304 с.
Кронгауз М. — Русский язык на грани нервного срыва. М., Знак, 2009, 232 с.
Левинтов А.Е. — Два класса европейской школы мышления апрель 2006
Левинтов А.Е. — От рыка к речи. июнь 200
Левинтов А.Е. — Непонимание как ресурс коммуникации. май 2009
Левинтов А.Е. — Самопознание в процессах антропогенеза и творчества ноябрь 2005
Левинтов А.Е. — Теория культуры. Курс лекций. Англо-российская высшая школа социологических и экономических знаний, 2009.
Опыт этимологического словаря русской фразеологии. М., Русский язык. 1987, 240 с.
Педагогика и логика (неизданная монография)
Розин В. М. — Введение в культурологию. М., Форум, 1998, 224 с.
Русско-новогреческий, новогреческо-русский словарь. М., АСТ-Астрель: Хранитель, 2007, 475 с.
Словарь иностранных слов. М., Русский язык, 1986, 608 с.
Фасмер М. — Этимологический словарь русского языка в 4 томах. М., Прогресс, 1986.
Фесенко А., Фесенко Т. — Русский язык при Советах. Нью-Йорк, 1955, 222с.
Черных П.Я. — Историко-этимологический словарь современного русского языка в 2 томах. М., Русский язык, 1994.
Языковые универсалии и лингвистическая типология. М., Наука, 1969, 342 с.
Март 2010
О понимании и понятии применительно к социальному исследованию
Знания и понимание в социальных исследованиях и разработках: экспертиза и мониторинг
Я бы хотел рассказать о том, что в ряде, если не большинстве социальных исследований и разработок нужны не только и даже не столько знания, сколько понимание. Так, в частности, любая экспертиза строится прежде всего на знаниях, а мониторинг — на понимании ситуации.
Вот характерный случай, имевший место в самом начале 90-х годов и демонстрирующий необходимость понимания.
Организация социально-экологического мониторинга (СЭМ)
Во второй половине 80-х Гидропроект приступил к строительству Катунской ГЭС в Горном Алтае, что вызвало мощную волну экологического протеста по всей стране. Больше всех почему-то волновались и возмущались киевляне. Прошло несколько громких экспертиз и митингов — ситуация зашла в тупик.
И тогда ГИП Катунской ГЭС пригласил меня как руководителя Лаборатории региональных исследований и муниципальных программ:
— не могли бы вы установить по поводу Катунской ГЭС социально-экологический мониторинг?
— а что это такое?
— знал бы — сам установил.
Я почитал после этой первой встречи американские и канадские материалы о социально-экологическом мониторинге, понял, что у нас их опыт принципиально не применим и подписал контракт на разработку и внедрение СЭМ Горного Алтая.
Это было ранней осенью. И до поздней весны мы вели напряжённый семинар по этой теме.
Сначала мы долго разрабатывали понятие «человек» и построили такую схему:
Человек — это существо, живущее в разных мирах (ценозах) (мы набрали 17 таких миров), при этом ни один из этих миров (ценозов) не является ведущим и ни один из них не может быть заменен другим. Мониторинг устанавливается реперной группой в несколько человек по каждому из ценозов по всей территории Горного Алтая, а не только по верхнему и нижнему бьефу будущей ГЭС.
Мы разработали критерии и показатели деградации каждого ценоза, включая уровень необратимой деградации, означающей не только гибель данного ценоза, но и всех сред существования человека, а, следовательно, и самого человека.
Это означает основной экологический принцип мониторинга: следить надо не за плотиной, водохранилищем и другими техно-природными объектами: на то есть сейсмический, биологический, гидрологический и прочие мониторинги, а за человеком и средой его существования. Каждый репер должен быть мобилизован на сложную интеллектуальную работу — рефлексивное понимание.
Но: одно дело — схема мониторинга, и совсем другое — организация его запуска.
Мы поняли две вещи:
— первое: необходимо собрать все социально значимые группы, участвующие в конфликте: гидропроектировщиков, гидростроителей, представителей местной власти, протестную общественность, местные и центральные СМИ, экологов
— второе: нам, как организаторам, ни в коем случае нельзя принимать ту или иную враждующую сторону, чтобы не потерять доверия другой стороны.
Для некоторых членов нашей команды второе стало невыносимо и они вышли из состава разработчиков. Я понимал, что для них это было тяжелое решение. Дело не в том, что они теряли гонорар, в то время явление редкое, главное — они надолго теряли контакт с нами.
Для организации мониторинга мы воспользовались схемой советско-американского психолога Владимира Лефевра о «точке шока».
Байка Лефевра такова:
Человек получил приговор и утром следующего дня должен быть казнен. За пределами тюрьмы у него есть друг, который готов помочь ему прорыть туннель под стеной тюрьмы. Но спасение возможно, только если они будут рыть навстречу друг другу, не имея контакта между собой. В плане тюрьма имеет такую конфигурацию:
Точка шока является общей и для приговорённого и для его сообщника.
Только после всего этого мы отправились всей командой в экспедицию по Горному Алтаю. Мы посещали интересующие нас объекты, уточняли свои ценозы и критерии их деградации. Я, например, как разработчик некроценоза, изучал кладбища и понял две интересные вещи:
— средний возраст покойников здесь значительно больше, чем на московских кладбищах (соответственно 51 и 43 года), но унизительно мал для этого благодатнейшего и экологически чистого края
— за три года соотношение звезд и крестов на могилах сменилось с 9:1 на 1:9 — в христианизации страны передовой отряд составили мертвецы.
Но главное — мы много ездили по стране. Надо сказать, что горноалтайцы — номады, и каждое путешествие по этой достаточно компактной стране может длиться непредсказуемо долго, по нескольку дней на расстояние в несколько сот километров. Мы сажали в свой потрёпанный «козлик» всех попутчиков и вели с ними долгие беседы и разговоры «за жизнь», превращая этот трёп в глубинные интервью. В ходе интервью и визитов мы понемногу рекрутировали реперов СЭМ. Главное, что я понял из этих разговоров: каждый по своему прав и по-своему понимает ситуацию, исходя из личного опыта. Проблема не в том, что кто-то что-то не понимает: понимают все и всё. Но нет общих оснований понимания. И в этом — коренное отличие эмпирического и культурологического пониманий. Кроме того, эмпирическое понимание достаточно плоско, поскольку опыт каждого человека весьма ограничен, а культурологическое — принципиально бездонно и бесконечно.
В ходе экспедиции мы испытывали бешеное сопротивление: социологов, алармистов, властей, местных сумасшедших — ведь мы посягали, как им казалось, на их прикормленные участки.
На страницах местной газеты «Звезда Алтая» я вел длительную разъяснительно-просветительскую работу.
В конце экспедиции я, наконец, добился аудиенции первого секретаря обкома, будущего первого президента Республики Горный Алтай Валерия Чептынова:
— чего ты добиваешься? — агрессивно и с нескрываемым недоверием начал он наш разговор:
— хочу установить взаимопонимания между властью и народом
Всё вмиг переменилось. Я еще раз и очень наглядно убедился в правоте своей давней идеи:
ПОНИМАНИЕ ЕСТЬ ГЛАВНАЯ, ЕСЛИ НЕ ЕДИНСТВЕННАЯ ФУНКЦИЯ ВЛАСТИ
Чептынов пообещал выполнить все наши просьбы и нужды, а также направить на мероприятие установления мониторинга свою, обкомовскую, команду и команду облисполкома.
Это мероприятие проходило в санатории на озере Ая и проходило в виде оргдеятельностной игры. Сначала шел весьма тягомотный и невнятный для участников шлейф докладов по каждому ценозу. Напряжение и непонимание нарастали и грозили перерасти в дебаты «стенка на стенку» с применением нетабельного оружия». Пока мы не дошли до некроценоза.
И тут все присутствующие вдруг поняли, что смерть и смертность — единственное, что нас всех объединяет, что независимо от того, будет ли Катунская ГЭС, или её не будет, мы все смертны и умрём.
И тут начались братание и дружная совместная работа. Игра прошла для всех, в том числе и для нас, неожиданно успешно.
После этого мы начали семинары и обучающие курсы для реперов. Я чуть ли не каждый месяц летал в Горно-Алтайск на эти семинары, а также продолжал публикации в местной газете.
Вопрос о строительстве Катунской ГЭС, между этим, рассасывался из-за отсутствия в стране денег. Так родилась идея превратить наш СЭМ в Экологический университет. Мы пригласили на одно из своих заседаний в республиканской библиотеке президента Горного Алтая Чептынова и неожиданно получили его горячую поддержку.
Понимание и коммуникация
Оседание на землю, переход от gathering economy к produce economy породили коммуникативную речь, первым этапом которой стала объяснительная речевая операторика с причинно-следственными связями: мир предстал человеку не картиной, а процессом. Начался «детский» период бесконечных вопрошаний «почему?» и столь же бесконечных ответов «потому». Мир стал «объяснябельным», а потому диалогичным, ведь вопросы требовали внятного и продолжительного ответа. И это стало требовать понимания, но только у вопрошающего и внимающего.
Взаимопонимание — следующий шаг коммуникативной речи как телеологической операторики с побуждениями к действию. Для этого оказались необходимы институты власти, построенные не на авторитете и силе носителя власти, а стоящими за ним атрибутами (Божественность власти, право, законы и тому подобное). Возможно, именно в это время и возникла лингвистическая потребность в будущем времени.
Так коммуникация обеспечила выход человека в мышление, а именно — в логику, онтологию и топику. Появились первые мыслители-проводники и поводыри в мире мышления. В отличие от сознания, в мышлении отсутствуют гендерные предпочтения: мышление стало всеобщим достоянием.
Речь стала речью, рекой, где мощные струи дискурса живут вместе с мельчайшими брызгами смыслов, речь стала длинной и полноводной и вместе с тем капельной. От слов человек перешел к слогам и семам, а от слогов — к буквам, хотя в некоторых языках, например, английском, буквы до сих пор являются слогами. Операторика обогатилась комбинаторикой: люди научились складывать из кубиков букв слова — понадобился порядок букв, алфавит.
И сознание и мышление — можно хотя бы предположить пути и механизмы освоения их человеком: понимание является принципом и признаком непокинутости и непокидаемости человека духом Разума.
Техники понимания должны быть древнее техник знания. Сюда относятся и медитация, и интроспекция, и исихастия, и все виды рефлексии. В дзен-буддизме рекомендуется, в целях включения в понимание и постижение, «слегка скосить взгляд», чтоб потерять онтологическую четкость, и «поглупеть», освободив себя от логик, знаний и опыта.
Реальность в корне своем несет греческий «реа», имеющий два значения: «пространство» (богиня Пространства Рея, жена бога Времени Хроноса, пожиравшего собственных детей, кропотливо вынашиваемых Реей) и «вещь». Этот смысл, вторичный по отношению к пространству, является в данном контексте ключевым.
«Вешь» отличается от предмета тем, что, помимо своей материальности, о которой говорит Платон, еще и «вещает», несет весть — отражение и слабую, полупрозрачную, полупризрачную тень идеи. Понять заключенную в вещи, а, точнее, за вещью, идею, суть этой вещи, можно, пристально изучая ее (взглядом, рассудком, разумом, инструментально) и историю возникновения вещи.
Реальность — это овеществление мира, придание окружающим нас предметам голоса, подающего вести о себе. Понимание в реальности есть понимание вести, несомой внешним миром и его предметами.
Впрочем, овнешнять можно все, в том числе и себя: рефлексивно мы можем самоустраниться из себя и начать понимать себя как нечто внешне данное и вещающее о себе.
Понимание реализуется в вещах.
Но оно может также актуализироваться в действиях, процессуально, если действие или акт действия (логическая, логизированная и логистическая единица действия) распадается на процедуры и операции. И эта актуализация происходит не в реальном мире, не в мире вещей, а в мире наших действий, в действительности, либо опережая эти действия (проспективное понимание), либо параллельно этим действиям (актуальное понимание), либо вослед им (ретроспективное понимание).
Совместимы ли два этих понимания? — разумеется. Их совместность и задает разнообразие структур понимания, а также «квантово-волновую» природу понимания и как ага-эффекта и как процесса.
Ансельм Кентерберийский в 11-ом веке доказал, что понимание невозможно, если нет относительно понимаемого цели, интереса, интенции, познавательной или деятельностной. Строго говоря, когнитивная и деятельностная функции взаимопереплетаемы: мы познаем ради действия (а не любопытства для), мы действуем, познавая. Интендирование, склонность человека, вектор его потенциального внимания определяет тип понимания. И, следовательно, тип понимания зависит от типа цели.
Цель можно представить себе как идеальное представление о желаемом результате, а можно — как процесс достижения этого результата. И в этом случае цель предстает не онтологически, не как образ, а деятельностно, в глагольной форме.
При этом следует выделить три типа глаголов:
— акторные, направленные на реализацию конкретной цели (цели типа target) — «купить машину», «сдать экзамен», «съездить в Париж»;
— глаголы состояния, направленные на достижение более общей цели (цели типа goal) — «стать президентом», «быть лучшим»; эти глаголы можно также назвать
— организационно-акторными: они требуют не просто действий, а организации этих действий;
— модальные глаголы, выражающие не цель, а интересы («хочу»), требования («необходимо») или задание («надо», «нужно»)
Практический вывод: в коммуникации необходима фиксация прежде всего непонимаемого — оно является ресурсом разворачивания коммуникации, а, следовательно, и ресурсом мышления.
Понимание и понятия
Когда началась перестройка, ММК резко сменил тематику своих разработок и ОДИ, перейдя от программных и проектных заходов и сконцентрировавшись на трёх важнейших направлениях: образование, региональные и урбанистические мотивы, а также понятийная работа.
Мы понимали, что наступают новые времена и новые действительности, которым нужен новый язык, новые слова и новые понятия.
Строго говоря, мы понимали также, что затея Горбачева обречена на полный провал, потому что, кроме негатива, не имела никаких позитивных, онтологических оснований и представлений. Всё как в 17-ом: «до основанья, а затем». Прошло четверть века с начала перестройки, целое поколение, и теперь уже не узкая группа людей, а все мы понимаем, что загнали сами себя в тупик и беспонятийный мрак. И это гораздо серьёзнее, чем вопрос, во сколько человек надо управлять страной, в один или в два.
Как и когда возникла проблема понятия?
После вавилонской неудачи люди стали в своих начинаниях осторожней и договорились начинать каждое новое дело прежде всего с понятий, то есть понятных всем участвующим в предстоящем деле слов. Эти договорённости «на этом берегу» стали гарантом того, что построено и сделано будет именно то, что затеяно.
Можно сделать предположение, что первым озаботился этой проблемой Платон. В одном из своих диалогов, а именно, в « » он устами Сократа говорит: истинный смысл слов знают боги, которые эти слова и создали. Во времена Золотого Века гении передали людям эти истинные смыслы слов, но люди, используя слова в речи, сильно исказили эти смыслы и стали употреблять их не по понятию, не в истинном, а в искажённом смысле. И задача философа — вернуть словам эти истинные смыслы или понятия.
Позже к этой работе по возвращению смыслов подключились филологи: герменевты и этимологи.
Беда же их, философов и филологов, заключалась и заключается в том, что они не участвуют в реальной жизни: хозяйственной, экономической, производственной, а потому их голоса не слышны и невпопад.
Понятие (латинское concepcio, concept — «зачатие», «понятие», «взгляд») — некоторое общее видение (common vision) предстоящего дела или деятельности, то, о чем договариваются «на этом берегу», прежде чем приступать к совместной работе и преодолению предстоящего пути. Понятие — эфемерная конструкция, живущая только для этой группы людей и участвующих только в этой деятельности. Как профессионал, работающий в сфере градостроительства, я участвовал примерно в двух-трех десятках попыток построения рабочего понятия «город». Это были попытки с разной степенью успеха и завершенности, но, в общем, все они заканчивались тем, что: «ну, давайте начинать работать, а о деталях договоримся по ходу дела».
В этом смысле понятие противостоит термину и категории.
По удачному определению какого-то философа, термин — зрелое слово. Это то, что в рутине деятельности признается всеми или большинством. Мы встречаем термины в профессиональной речи и литературе, в глоссариях и terms, в справочниках и нормативных документах.
Категория (дословный перевод с греческого «окончательный приговор») возникает при переходе слова из деятельности в культуру: категории становятся статьями в энциклопедиях, справочниках и словарях. Иногда, при появлении новой деятельности, категории подвергаются реанимации и превращаются в понятия, но это — экзотика.
Понятие — не только «облако смыслов» и совокупность представлений — в нем должны быть найдены ядра конденсации, позволяющие с уверенностью сказать: мы понимаем друг друга.
В простейшей и достаточно распространенной методологической схеме (лингвистическая схема понятия несравненно сложнее) понятие понятия представляет собой трельяж: происхождение-устройство-употребление.
В пространстве устройства понятия с необходимостью присутствуют три аспекта:
—схема понятия (например, схема образования) — денотат или пятно реальности, на которое мы можем с уверенностью указать, что это то самое, по поводу чего строится понятие. Это легко сделать, если речь идет о конкретном понятии, но в случае с абстрактными понятиями, например, такими, как совесть, сознание, рефлексия, мы оказываемся в более сложной ситуации и либо вынуждены строить сложный логический дискурс (логическая непротиворечивость как атрибут возможности существования), либо выстраивать некоторую непротиворечивую онтологемму (непротиворечивость как атрибут долженствования существования) либо, что чаще всего, ссылаться на авторитеты (традиции, имена, догмы вероучения и т.п.)
—компрегентный ряд, точнее — ряды (например, один ряд: понятие — это не термин и не категория; другой ряд: понятие — это не знание, не представление, не коллективное мнение, не…; третий ряд: понятие — это не слово, не фраза, не сентенция, не…; четвертый ряд: понятие — это не…) — чем больше рядов, тем изящнее и точнее понятие
Наконец, в пространстве употребления желательно указание не только сферы употребления и применения, но и предназначения, назначения (=миссии) и возможных функций.
Непременным условием при построении понятия является заполнение, пусть и с разной степенью проработанности и детальности, но всех трёх пространств.
Октябрь 2010
(окончание следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer8-levintov/
