Предисловие. О сборнике Михаила Герштейна
“Люблю, но разве может слово...“
Я – патриот того, что жизнь дала:
Случайности рожденья и тепла,
Случайности еврейского движенья
Судьбы моей и строк стихотворенья.
Кто я? Зачем? Что останется после меня? Эти вопросы Михаил Герштейн задаёт себе всю жизнь.
Всё началось во дворе в родном Горьком, в далёком и оставшемся близким детстве. Двор был миром, сугробы казались огромными, сверкал и искрился на солнце снег, была наполнена тайной и чудом каждая минута. Может, тогда и появилась потребность – постигать мир образами.
Двор жил своей жизнью. С детьми и со взрослыми. Одни были под доброй опекой других. Возникают в памяти счастливые картинки детства: играющая детвора прыгает в глубокий снег с крыши сарая; хозяин сарая выносит разгорячённым ребятам холодных солёных грибочков; светит зелёным глазом из родительского окна кошка Муська…
Летним тёплым вечером взрослые собирались во дворе обсудить настоящее и былое, и маленький Миша впитывал их рассказы:
Я буду проживать и жадно слушать/Рассказы об атаках на войне,
И как мышей морили в Казахстане,/ И воду подводили к целине.
(“Двор“)
Сосед, Давид Шварц, прослужил в войну три года в штрафбате. Он прострелил ногу своему командиру, когда командир обозвал его жидом...
Снесён старый дом и уже нету двора, давно нет в живых многих его обитателей, но он навсегда остался с поэтом – охранной грамотой, памятью своего начала, первого осознания себя.
Отстаивать свою “инакость“ пришлось рано, одному против всех. Бывало, что и в советской школе приходилось защищать своё национальное достоинство. Стихотворение “Бармицва“ – это ярко и эмоционально описанный поединок, выдержанный экзамен за право быть самим собой:
Ребята закричали: Ты еврей!/И кругом встали.
И с каждым вроде я дружил,/Но вместе, в стае
В них нутряное прорвалось,/Как будто ждали.
Еврей! Еврей! – со всех сторон/Неслось, как пенье,
А я от злости весь дрожал/И нетерпенья...
К достоинству обидчиков, поединок был честным, без ударов в спину, без толпы, бросившейся на помощь своему против чужака-одиночки. Схватились несоразмерности: рост, размеры, физическая сила соперника против напора, энергии и страстного желания героя победить:
Ударов я не чувствовал тогда,/И злость моя была любви полнее.
И плакал Сыч, размазывая кровь,/И предок мой признал во мне еврея.
Нередко отторжение (унижение) средой человека другой национальности ведёт к травме, замкнутости. Здесь была победа. Благодаря ей чувство национальной сопричастности героя получилось доброкачественным, большим.
С восприимчивостью, открытостью, откликом к окружающему. Стихотворения “Я русское помню, я русское знаю...”, “Налюбились, наплакались мы, и напелись...“, “Купол нёба повторяет небо” - это Россия детства и юности, страна, которая сформировала автора. В большой мере это ещё и крик памяти, крик о невозвратном...Болью отзываются строчки о России начала 90-ых:
Мак-Дональдс вместо Дома Книги,/И в душах, и в умах – базар,
И разверсаченные урки/Воткрытую сгребают жар.
(“Россия 1994“)
Еврейская тема – одна из центральных тем сборника, и выходит далеко за рамки личного опыта автора. Быть частичкой своего народа для поэта – это нравственная предопределённость, жизненный путь, который ко многому обязывает. Еврейскую судьбу Михаил Герштейн осмысливает и эмоционально, и по-философски глубоко. (“Евреи”)
Стихотворение “Мне жалко крещённых евреев” посвящено одному из краеугольных, чувствительнейших вопросов еврейского самосознания. Столетиями изгнания вера отцов была опорой еврейской духовности, помогала выдержать в преследованиях и унижениях. Окружение говорило - крестись и получишь всё. В средневековой Европе – уход от костра инквизиции, в дореволюционной России - образование, профессию, свободу от черты оседлости. Иногда, во время погромов, икона в еврейских руках могла спасти от черносотенной или петлюровской пули. ... Были те, кто по этому пути пошёл. А рядом была бесправная еврейская масса, для которой сама мысль о крещении была кощунственной и самоубийственной. Наиболее совестливые из выкрестов сознавали гражданское значение своего поступка. Но находились и такие, кто превращался в безжалостных беспощадных гонителей собственного народа.
Прошло время… Исторический фон еврейского крещения изменился. В нём уже нету откровенного принуждения, но остаётся горький привкус беспамятства в каждом такой переходе:
...Когда они крест поцелуют,/С которым был прадед убит,
Не разум во мне протестует,/Но память, как рана, болит...
Размеренность и налаженность повседневной жизни- не самая благоприятная среда для художественного творчества. “Русское“ и “еврейское“ в стихах Герштейна - категории объёмные, большие, здесь поиск, здесь вечные вопросы, в американской же ноте – неприятие приземлённости, материальности, бескрылости. (“Титаны в Америке“, “Еврейско-российские души”)
Париж у каждого свой. Мекка художников и литераторов, город Гюго и Хемингуэя, Пикассо и Эренбурга. “Праздник, который всегда с тобой“, открытый всем ветрам и веяньям. Поэт чутко улавливает пульс великого города:
Здесь не победа, а триумф,/Здесь больше, шире жизнь и ближе,
И вся огромная судьба/Вдруг убирается в Париже.
(“Кентавр Парижа“)
Лирические стихи сборника различаются и по-своему рисунку, и по тональности. Гулкие, акварельные, протяжные как эхо юности. Ёмкие, афористичные, клокочущие, требовательные. Со всей амплитудой авторского темперамента: от нежности и поклонения до страсти и ревности.
Но самый частый герой сборника – это мгновения, миги жизни. Порой красивые, порой печальные и щемящие как memento mori*. Что делать,- звучит вопрос поэта,- чтобы не стать заложником, жертвой Времени? И отвечает: всей полнотой своего существа, своей души вдыхать, осязать, впитывать каждую секунду драгоценного дара жизни:
...Чувствовать, как деревья/В землю растут корнями...
Только живя мгновением,/Можно не быть рабами.
(“От суеты“)
Как бы грустно не звучал рефрен скоротечности бытия, нигде в сборнике нету поэтизации распада и тлена. Никто не знает, сколько ему отмерено, и, может статься так, что “трудясь, не завершим мы труды наши”. Ведь жизнь – это и радость, и драма, и вызов. Поэт принимает его. И его оптимизм, его жизнелюбие наперекор всем невзгодам, его бойцовский характер – напутствие читателю:
...А мы ещё поиграем/С Венерой и Мельпоменой,
Огнём своим пощекочем/Гремучую жизни смесь.
*memento mori (лат.)-помни о смерти.
Самсон Кацман
***
Стихи Михаила Л. Герштейна с рисунками Захара Шапиро
Двор
Двора уж нет,
Но я зачем-то,
Его с собой в Америку привёз,
И без него сейчас мне было б скучно.
Вот мы на лавочке:
Мой старший брат Илья,
А с ним его товарищ Юрка Гребнев,
И я, помладше, вдохновенный врун,
Рассказываю, как метелил Миньку,
Парнишку из соседнего двора.
Вот вышел на крыльцо Сергей Кувшинов,
Глава большой отчаянной семьи,
Глухих сестёр и сыновей-бандитов.
Ходили слухи: сам Сергей – бандит,
И утопил в Прибалтике невесту.
Он вынес нам попробовать грибочков,
Холодных, нежных, скользких и хрустящих,
Вкусней которых я нигде не видел...
И на Сергее сильные очки,
И резкая открытая улыбка,
А голос низкий, рассудительный, простой.
С его сарая мы зимой кидались,
Как будто бы подстреляные, в снег.
А вот и Шварц Давид во двор спустился,
Сосед наш со второго этажа.
В войну три года он служил в штрафбате
За то, что в ногу ранил офицера,
За то, что тот жидом его назвал.
Давид идет к дворовому столу,
Садится за него, и скоро, скоро,
К нему подсядут взрослые мужчины,
И летняя вечерняя беседа,
Качаясь в воздухе, неспешно потечёт.
Я буду проживать и жадно слушать
Рассказы об атаках на войне,
И как мышей морили в Казахстане,
И воду подводили к целине.
А кошка Муська мне зелёным глазом
Всё светит, светит, светит из окна,
И темнота двора,
Как одеяло,
В Америке баюкает меня.
2004, Бостон
Стихотворение ДВОР в авторском исполнении:
http://www.youtube.com/watch?v=mBFvmcSTre4
***
На мосту
Зайду в свой старый дом
И стану маленьким.
А дома нет давным - давно,
Но сушатся у печки валенки,
И мама поглядит в окно,
Меня обнимет,
Скажет: «Мишенькa,
Гляди, как снег блестит на солнце!»
И я замру от восхищения
Двором, искрящимся в оконце.
И бабушка поёт на идише
О том, как годы молодые
Ушли, а люди догоняли их
И на мосту остановили.
2005, Бостон
Стихотворение НА МОСТУ в авторском исполнении:
http://www.youtube.com/watch?v=hUkmXzpzxso
Бармицва
Ребята закричали: «Ты еврей!»
И кругом встали.
И с каждым, вроде, я дружил,
Но вместе, в стае
В них нутряное прорвалось,
Как будто ждали.
«Еврей! еврей!» – со всех сторон
Неслось, как пенье,
А я от злости весь дрожал
И нетерпенья.
Сыч выступил вперёд –
Большой, красивый,
На голову повыше всех,
Счастливый, сильный.
Он вышел в круг,
Как если б он
Плясать решился.
Его любили все вокруг,
А он гордился.
Как я рванул к нему...
Как будто вдруг
Родного увидал после разлуки,
Как будто бы к спасенью побежал,
Как крылья, широко раскинув руки.
Ударов я не чувствовал тогда,
И злость моя была любви полнее.
И плакал Сыч, размазывая кровь,
И предок мой признал во мне еврея.
1996, Бостон
***
Налюбились, наплакались мы и напелись
В этой горькой, продрогшей, палящей стране.
Настоялись в подъездах,
На свет фонарей нагляделись
И с сараев напрыгались в снег.
Надышались весной:
Той прозрачной, пронзительной, птичьей,
Что врывается в дом
Первым, мамой открытым окном.
Находились по городу
В тощем величье
Молодыми пророками
В зачарованном царстве своём.
Надружились, напились до пьяных признаний,
Судьбы мира решали на кухнях друзей.
Никуда мы не делись, нам ничто уже ближе не станет,
Ничего для нас нету вкусней.
1997, Бостон
***
Россия 1994
Мак-Дональдс вместо Дома Книги,
И в душах, и в умах – базар,
И разверсаченные урки
В открытую сгребают жар.
1994, Нижний Новгород
***
Я русское помню, я русское знаю,–
Рубаху порвав, закричать: «Пропадаю!» –
И быстро напиться горячей тоской,
Такой упоительной и молодой!
Я сам в этом поле бродил, был затерян.
Там бродит и ныне Серёжка Есенин,
Я сам всей своею еврейскою страстью
Врезался в российское горькое счастье.
1997, Бостон
***
Мне жалко крещёных евреев,
Потерянных взрослых детей,
Отрезавших по убежденью
Плоть рода от плоти своей.
Мне жалко крещёных евреев,
Когда они в храмах чужих
Стоят, как привитые ветки,
Не в наших уже и не в сих.
Когда они крест поцелуют,
С которым был прадед убит,
Не разум во мне протестует,
Но память, как рана, болит.
И дело не в вере, а в теле,
В судьбе поколений живой,
Не веру меняют: их тело
Прощается с нашей душой.
1998, Бостон
Евреи
О, вечный наш поход,
Безумный наш расчёт,
Движенье языка всему наоборот.
И пламенное нет,
И непрерывный спор,
О, вечный наш полёт всему наперекор.
Раскачка наших тел,
И мыслей, и судьбы.
О, вечный наш отряд оставшихся в пути.
1998, Бостон
***
Прощание с Израилем (1996)
Здесь города, как ласточки, летают,
Здесь память крови в сердце ударяет,
Здесь души умерших «аф идиш» говорят...
Я уезжаю,
Помнится немного:
Ерусалима каменное горло,
Да темнота восточная, густая,
Да небо цадиков
У Цфата на крылах...
1996, Израиль, Аэропорт Бен Гурион
***
Париж излишеств, устриц, ног,
И тесноты людской общины,
Где только жизнь есть жить предлог,
Где нет ни цели, ни причины,
Где так преступно вкусно – быть
И тело разделять со всеми,
И ночью сквозь огни проплыть
С водой неторопливой Сены.
1999, Париж
***
Нас так мало с тобой, Натали,
Даже если мосты развели,
Губы наши в поту,
Память наша в крови,
Мало нас, Натали,
Очень!
1979, город Горький
***
Что ж ты не пишешь?
Думаешь,
Пыль улиц заменит тебя?
Что ж ты, не слышишь?
Думаешь,
Стук сердца заменит тебя?
Что ж ты не спишь?
1979, город Горький
***
Я?
Закрой глаза,
Накрой их ладонями,
И ты увидишь зелёные пятна –
Это Я!
А Ты?
Ты изгибаешься,
Ты опутываешь меня сказками своих волос,
И я глохну от нежной ярости твоего запаха.
1979, город Горький
***
Весь воздух молчаньем горбат,
Горбатым вопросом изрыт,
Ты прячешься всё от меня,
Не то говоришь, что болит.
Ты прячешься всё от меня,
А боль глубже, горше, тупей,
И всё леденее глаза,
И в комнате всё холодней.
1996, Бостон
***
Для кого любовь – еда,
Для кого любовь – беда,
А с тобою день любой
Превращается в любовь.
12 сентября 1998, Бостон
***
А от рук твоих
Жизни ток идёт,
А от голоса
Тело песнь поёт,
А от глаз твоих –
Озорной огонь.
И лечу к нему,
И горю я в нём.
10 июня 2004, Бостон
***
Ты оживляешь взглядом мир.
Он до тебя хоть был, да не был.
Прикосновением своим
Душе ты возвращаешь тело.
2005, Бостон
***
Сердце, как чёрный котёнок,
Прыгает в комнате чёрной –
Я тебя сделаю нежной
И поневоле покорной.
2004, Бостон
***
От суеты
Выйти на улицу –
Утро,
Солнце и свежий ветер.
Слушать, как птицы
Быстро,
Нежно живут на свете.
Чувствовать, как деревья
В землю растут корнями...
Только живя мгновением,
Можно не быть рабами.
1998, Бостон
***
За мужество платят кровью,
А за любовь – изменой.
А те, кому стало скучно,
Просто торопят смерть.
А мы ещё поиграем
С Венерой и Мельпоменой,
Огнём своим пощекочем
Гремучую жизни смесь.
1996, Бостон
