Til lille August
I
От лета осталось совсем ничего — и маленький Август
приходит ко мне поболтать, посидеть на краешке стула,
и в летних его шестилетних словах есть смелость и беглость,
а горечи нет вообще никакой, ещё не настала.
И мы разгова… раз-го-ва-ри-ва-ем, и маленький Август
мне всё до конца объясняет про то, чего я не понял —
прожив мою долгую глупую жизнь и с нею не справясь,
и вечно горя то Господним огнем, а то преисподним.
Но маленький Август спокойно глядит большими глазами
в пучину судьбы и уроки свои мне в сердце вбивает:
мол, зря Вы сказали, что жизнь коротка, и зря Вы сказали,
что лету конец… никакой не конец, концов не бывает.
Ну, раз не бывает, тогда хорошо — и, значит, отныне
не стоит ругать эту старую явь: такая-сякая!..
Я дыней тебя угощу, чтобы сок полуденной дыни
потёк по щекам твоим спелым, струясь — и не истекая.
II
Ах, маленький Август, когда бы всё так на свете и было…
но ты говори, говори, дорогой, ты не прерывайся!
Оно веселее, чем весь этот бред, бред сивой кобылы,
с которым мне жить и с которым дружить… кружить в ритме вальса.
О чём я — да кто б ещё знал, дорогой! О долге, о чести,
о частностях… частых поездках домой — домой, не домой ли,
о чтобы однажды собраться толпой, о чтобы всем вместе:
кто жив и кто умер — и я б прискакал, весь в пене, весь в мыле.
Но ты говори, говори, дорогой: тебе собеседник
почти и не нужен, почти ни к чему, почти и не в радость.
тем паче такой, потонувший в своих мотивах осенних, —
о чём тебе с ним и зачем тебе с ним… ах, маленький Август!
А тот говорит, говорит, говорит — не переставая:
про тиволи, и про кино, и про цирк, про детский театр,
и как одна рыбка вчера умерла, а нынче живая…
мой маленький Август, мой маленький друг, мой врач-психиатр.
III
Его по утрам отправляют в детсад, что неподалёку,
и там у него есть подружка одна, по имени Лоне,
и он ей вчера навсегда подарил такую каляку…
ну, в общем, тарелка одна, НЛО — как на небосклоне.
Тут маленький Август, вдруг переходя на сбивчивый шёпот
и взяв с меня клятву, что я не скажу ни слова соседям,
мне — мне одному! — сообщает: они поставили опыт,
заслав нас на Землю, но все мы с неё однажды уедем!
Ага… я давно это подозревал, поскольку иначе
совсем ничего непонятно вокруг, а так всё понятно,
и все наши дни обретают свой смысл, и все наши ночи.
Но я никому ничего не скажу, соседям — тем паче!
И маленький Август, под-ми-ги-ва-я (мы связаны тайной!),
тихонько уводит меня за собой в счастливое детство:
там Лоне, и маленький Август, и я, и там мы летаем:
они — на пушистых на крыльях своих, а я — как придётся.
IV
Нет, маленький Август, сегодня никак, сегодня я занят.
Тут, видишь ли, братец, такие дела: статья для журнала.
О чём… да о том же, о чём и всегда: что память терзает,
что люди уходят, что годы летят, что жизнь доконала!
Какое там «злитесь»… я сроду не злюсь, но, маленький Август,
у взрослых всегда ведь забот полон рот — помимо… помимо!
Вот вырастешь — и, как и все мы, поймёшь, что возраст — диагноз.
Диагноз-то? Это когда мы больны… стой-стой, не больны мы!
Но маленький Август уже убежал искать подорожник.
И чёрт меня дернул сказать про статью! — твержу в тишине я, —
как будто статья не из тех же бесед, из пустопорожних,
что с маленьким Августом, только в сто раз длинней и скучнее!
Журнал отдыхает, редактор, прости: нахлынула немочь.
«И Вы отдохните», — велит мне мой врач, всевидящий Аргус.
Конечно же, мы отдохнём, отдохнём… вот и Антон Палыч
велел отдыхать в «Дяде Ване» — точь-в-точь как маленький Август.
V
С чем, маленький Август, сегодня? С мечом! С мечом и забралом.
Настала пора, говорит, воевать (не сесть бы мне в лужу,
поскольку я вряд ли кому покажусь совсем таким… бравым.
хоть с парочкой-тройкой нестрашных врагов, наверное, слажу).
Конечно, я сам предпочел бы покой и мирное время,
но, если уж тут распорядок такой, — по коням, мой Август!
Мы всё завоюем с тобой, чёрт возьми, и пусть они в Риме
болтают себе про имперскую спесь, имперскую наглость.
Какая нам разница, что говорят досужие люди?
У нас на войну государственный взгляд — ни больше, ни меньше.
В шесть лет не бывает иначе: врагов карают не глядя,
а после целуют и милуют всех, включая умерших.
Ну что ж, собираемся: я не предам тебя, мой понтифик!
Мы вместе сильны: уже съеден пирог и сок уже выпит,
оседланы кони, рабы сочтены, трепещет противник —
и ластится к нашим сандальям чужой прекрасный Египет.
VI
Мне маленький Август оставил письмо — точней, пиктограмму —
на двери… конечно, приклеив её надёжнейшим клеем,
который теперь уж ничем не содрать (замечу угрюмо).
Хотя… чёрт с ней, с дверью: подумаешь, дверь! Не то мы жалеем.
Не то мы жалеем, не то бережём, роднимся не с теми,
и, в общем-то, даже не теми нас всех зовут именами,
и старость приходит к нам тоже не та: хандря не по теме,
не в те, ах, не в те приглашая места… не то вспоминая!
Составить бы список: куда не ходить и с кем не встречаться,
кого ни за что никогда не пускать в своё мирозданье,
кого назначать себе в чада свои, кого в домочадцы —
и жить бы легко, и делить свои дни с детьми и дроздами.
А на пиктограмме два чахлых цветка из ближнего сада,
подкова коня, ускакавшего вдаль, его же уздечка
(с кем надо дружить до конца своих дней, с кем вовсе не надо)
и в самом углу, умещаясь с трудом, — кривое сердечко.
VII
От лета осталось совсем ничего, но маленький Август
мне пообещал приходить в сентябре — и даже позднее,
поскольку я, значит, один, без него, навряд ли притрафлюсь
к совсем уже близкой осенней поре и той, что за нею.
Забавно… откуда б ему ещё знать о той, что за нею,
когда я и сам-то — на старости лет — теряюсь в догадках
и то леденею от мыслей о ней, то вдруг пламенею
и как-то совсем себя не узнаю в моих одногодках!
Ты, маленький Август, давай не ходи далёко от дома:
на что тебе будущность, как бы она тебя ни манила?
Она ведь такая, дружок дорогой, нечестная дама:
уж я-то знаком с ней, уж я-то прошёл сквозь это горнило.
Но маленький Август умеет считать — и числами тешит
себя и меня, погоняя года вперёд понарошку,
и держит тяжёлое время в руке, как будто игрушку —
игрушку такую для всяких таких особ августейших.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer8-ekljuev/
