***
По улице вдоль «Шинника»
шагаю не спеша —
машины напружиненно
колёсами визжат.
По стёкла все измазаны,
летят вдоль жирных луж,
накрашены по-разному,
пугают рёвом глушь.
Они несутся бешено.
Куда спешат? Зачем?
А я шагаю сдержанно
и не ищу проблем.
***
Я в цирке, помню, грохнулся с лестницы,
словно актёр трюкового кино.
Зрители думали: «Кто это бесится?»,
а мне было совсем не смешно.
Пролетел я с верхних рядов до арены,
кувыркаясь по бетонным углам:
у лестницы, с её большим креном,
без перил не за что зацепиться рукам.
Кувыркался и думал: «Сверну шею — и всё.
Просто всё, конец, и ничего дальше.
Умереть в цирке — вот не везёт,
никому не успею сказать даже».
Но ничего, остался жив. Всего-то
повредил ребра, спину и почки.
А голова цела после полёта,
чему я радуюсь очень.
***
Сохнут носки на верёвке.
Где-то за стенкой вода
булькает, словно упрёки
шлёт слесарям без стыда.
Чашки сверкают фарфором.
Мойка белеет от хлора.
Ковшик блестит на гвозде.
Утром (как водится, хмурым)
думаю о физкультуре
и подогретой воде.
Надо заняться собою,
надо напрячь организм,
чтобы работал без сбоев
двигаясь вверх или вниз,
чтоб голова волосилась,
грудка упруго круглилась,
чтобы желудок звонил
чётче будильника «Слава»,
чтобы у пляжа я плавал
красочней, чем крокодил.
Мне ли, орлу молодому,
в ванной бельишко стирать?
Мне ли, умом непростому,
время у мойки терять?
Гибкому мне ль, леопарду,
мокрой наяривать шваброй?
Планы мои высоки.
Вынес ведро. Что осталось?
Самая, в сущности, малость:
скромно заштопать носки.
***
Нету денег, одни огорченья
да услуг коммунальных долги,
чай несладкий порою вечерней
и пустые, как бочка, мозги.
А ещё замахнулся на супер
популярность, обложку, тираж...
Лучше б мясо исследовал в супе
и судебный писал репортаж.
***
Полнолунье ярче дня.
В гавани везде
золотые ящерки
скачут по воде.
К горизонту тянется
мостик световой.
Спит радист у рации
в локти головой.
Яхта. Парус спущенный.
Кубрик освещён
в ожиданье лучшего,
тайного ещё.
***
Себя прекрасно чувствуя,
собой прекрасно властвуя,
кружат снежинки шустрые,
дробят лучи шипастые.
Летят зеленоискрые,
вальсируют с метелями,
безумствуя неистово
разгульными неделями.
Ползут недели снежные,
метелями завьюжены,
навеивают нежные
мечты, желанья южные.
Мечты о солнце властвуют
душой, зимой заполненной.
И не поймёшь, прекрасно ли,
И не заметишь, больно ли.
***
Неужели это я —
с поезда «Москва-Шарья»?
Посмотрюся в зеркало,
а любить там некого.
Я уже почти исчез:
вместо головы — протез.
Говорю уверенно:
многое потеряно.
***
Огонёк за окном...
Одинокий фонарь неизменный
безутешной вдовой,
под ветрами согнувшись, стоит,
проводами распят.
Электричество хлещет по венам.
Свет струит из лица,
обучая не помнить обид.
Обучает терпеть,
не сливаться с темнеющей массой,
не гордиться собой,
помнить бремя частицы в цепи.
И награды не ждать,
не бороться за место у кассы,
охраняя покой,
когда город безудержно спит.
Когда город в бетон
и асфальт перекрестков укрылся,
после трудного дня
бредя жаром полночных страстей,
когда в кухоньке кот
крестит лапкой пушистое рыльце
и бессонный поэт
рифмы шьёт одинокой звезде.
***
Заметки на полях
и чёрточки меж строчек.
Когда, в каких краях
мой затерялся почерк?
Дрожат между домов
линейки проводов.
***
Гудит железная дорога,
струной гигантской ноет.
Палеозавр моста на грохот
вибрирует спиною.
У насыпи дрожат берёзки.
Их капельками щиплет
сентябрьский дождик несерьёзный,
хохочет ветром сиплым.
Вагонам осень — не помеха.
И тепловоз, соляркой
обдав невежливо, поехал
маршрутом заполярным.
Берёзок плач, стенанья уток,
скелет моста... Дорога
смыкается у горизонта, будто
уходит в царство Бога.
