— Ну, теперь ты...
Нетерпеливо, в предвкушении умственного удовольствия, Лысый потер ладони и приготовился слушать.
— Если бы я был Богом, — спокойно и задумчиво начал Данила Романов, — то первым делом приготовил бы тазик теплой воды, какой-нибудь самый ароматный шампунь и белоснежную мочалку средней жесткости...
— И что? Кого ты драить-то собрался, псих? — тут же встрял в монолог Абрек. Он оторвался от разглядывания своих ногтей на ногах и уставился на Данилу.
— Взял бы нашу планету в руки и начал отмывать, — медленно, негромко, но очень уверенно продолжил Романов. — Мыл бы её долго и тщательно. Крутил бы этот шарик в мягких и тёплых ладонях, шоркал бы его мочалкой с пеной, мыл до чистого скрипа. Из каждого закоулочка, из каждой дырки всю грязь бы повыковыривал. Поменял бы воду, которой мою, несколько раз... А потом выполоскал планету до ослепительной чистоты, чтобы она благоухала. И сияла, как новенькая медаль.
— Что ж, это я даже очень легко могу себе представить, — сказал Лысый. — Ну, а людей, зверье всякое, летающих и плавающих тварей куда бы ты дел? Утопил, что ли?
— Я бы их сначала расчехлил, а затем вернул на чистую планету.
— Как это — расчехлил? — снова очнулся Абрек.
— Да очень просто, Руслан. Освободил бы их души от тел. А тела опять смешал бы с сырой глиной. И весь грязный мусор, оставшийся после помывки Земли, перемешал бы в одно круглое месиво и отправил на орбиту. Чтобы была, типа, вторая Луна. Это ведь красиво и необычно — две луны на небе. Пусть там обе кружатся как запасной стройматериал. А на Земле — никакого мусора и лишних предметов.
Лысый почесал блестящий бритый затылок.
— Погоди, Данила. Сразу куча вопросов к тебе... Как это — освободил людей и всю живность от их тел? А ты думаешь, им это было бы не больно? И не жестоко это, а?
— Ну, если я Бог, то сумею, видимо, сделать это не больно... И считаю, что это абсолютно не жестоко. Потому, что все страдания, вся людская боль и вся глупость на планете именно от человеческих тел. От жадности тел, похоти тел, корысти и гордыни тел. А души радоваться должны.
— Ну, допустим. А как эти твои души без тел размножаться будут? Почкованием? Икринки откладывать, саженцами расти? Или от Святого Духа плодиться?
Лысый явно заинтересовался планом Романова. Он уже жаждал понять всё в мельчайших подробностях, до тонкостей, дойти до самой сути.
— А зачем? Вот скажи, Серёга, зачем им размножаться? Их ведь и так очень много. Если вернуть на планету все души, которые только тем и занимались в своих телах, что размножались десятки тысяч лет, то разве их будет мало? Да их даже на другие, пригодные для жизни планеты хватит. Расселять можно будет...
— Ну, вы гоните, пацаны!
Абрек недоверчиво посмотрел сначала на Лысого, потом перевел взгляд на Романова, который оставался всё таким же задумчиво-спокойным.
— Всех вернуть? Умерших вернуть, из рая и ада вернуть? И поселить снова на Землю? И я бы тогда смог увидеть своего деда? И даже прадеда?
— Да. Именно так. Вот смотри, Руслан. Чего хочет любая душа? Радости и покоя, верно? А чего хочет тело? Не болеть, не страдать, вкусно жрать, почаще размножаться, весело развлекаться, и всего этого побольше-побольше. И еще — чтобы получше, поярче, покрасивей, чем у других. Чтобы свое богатство с другими сравнивать, гордиться и хвалиться. Верно?
— Я думаю, не всякая душа хочет только жрать, размножаться и кайфовать. Есть люди и поумней, и подобрей, — с сомнением в голосе, даже как-то слегка обиженно заметил Лысый.
Абрек снова начал внимательно изучать ногти своих нижних конечностей. Но по его широко распахнутым глазам все-таки было заметно, что этот разговор интересен ему всерьез.
— Серый! Ты невнимательно меня слушал. Я говорил о телах, а не о душах. Душа не хочет размножаться, жрать и кайфовать. Любая душа хочет радостной тишины, сладкого покоя лично для себя, и ещё она очень хочет, чтобы все остальные души тоже жили в радости и любви. Душа любого существа не хочет бояться, страдать, болеть и терять. А тело всегда чего-то хочет, ждет перемен, одобрения, жаждет внимания и денег, ему всегда всего мало...
Абрек вопросительно посмотрел на Романова.
— По-твоему, Данила, когда все будут спокойны, довольны и счастливы, то не будет ни войн, ни преступлений, ни убийств? И всякой такой гадости, которой сейчас переполнен весь мир?..
— Я думаю, да. Делить и грабить нечего, да и незачем. Все довольны, здоровы. Еды хватает, бороться друг с другом за обладание властью, вещами и удобствами нет ни смысла, ни необходимости...
— Чистая утопия! — заключил Лысый, безнадежно махнув рукой. — Мы это уже проходили. Братство, равенство, коммунизм... Нежизнеспособная модель. Все равно ведь найдется гнида, которой захочется побольше, чем у других, покрасивей, потолще и пожирней. Ну вот, например, еда и климат. Все захотят жить в тепле, у моря, без зим, ветров и холодов. Жить сытно и подальше от соседей. А хватит на всех красивых и теплых мест с обилием халявной еды, тепла и света? Или души тоже будут должны работать за метры жилья и кусок хлеба?
— Серёга! Ты опять забыл. Я ведь Бог! Разве я чего-то не могу? Я могу всё!
Данила Романов как-то по-доброму, простодушно улыбнулся.
— Зачем душе работать? Зачем душе кусок хлеба? Зачем душе квадратные метры жилья? Душа питается добром и светом; радостью и музыкой тишины; шелестом листьев, ароматами цветов и бульканьем звонкого ручья; теплым ветерком и чистой родственной любовью к таким же душам. Вот питание души! И к тому же не все души любят тёплый климат и жизнь у спокойного моря. Кто-то любит и горы, и луга, и снежные зимы. Ведь нет ни одной похожей души. Все разные. В этом разнообразии и есть главный кайф! Природа, кстати, тоже везде разная. Вот только при отмывании планеты от грязи человеческих построек и безумных изобретений нужно будет непременно избавиться от всех заборов, границ, перегородок, от оружия, от всех машин и механизмов. От всей этой застарелой гадости типа телефонов, телевизоров, компьютеров, вонючих автомашин, поездов, самолетов, дорог, нефтяных труб и угольных шахт. От всех электростанций и космодромов. В новом мире весь этот хлам ни к чему!
Абрек и Лысый притихли, а Романов продолжил:
— Всё, что я перечислил, назвав грязью, нечистотами и отбросами, душам больше для жизни на Земле не пригодится. Для счастья вполне достаточно самого необходимого и естественного — света, добра, любви. Это одновременно и питание, и чистая естественная среда обитания, и необходимые условия для вечного и радостного бытия.
— А как же... — вскинулся было Абрек, но осекся под сияющим взглядом Данилы.
— Теперь о животных, рыбах, насекомых, растениях и других созданиях. Их новое питание тоже исключит поедание себе подобных. Света, тепла, добра и любви в изобилии хватит на всех. Тигр не будет рвать на куски антилопу, чтобы прокормить себя и своих сородичей. Волкам не нужно будет пить теплую кровь несчастной жертвы, чтобы насытить себя и свою стаю. Бывшие хищники перестанут быть опасными для других. Бывшим травоядным тоже не нужно будет поедать живые растения, траву, объедать кору деревьев, чтобы выжить. Повторяю, света хватит на всех...
— Но перед этим, — увлеченно вещал Романов, — я полностью обновлю все водоемы: наполню их свежей, чистейшей водой. Поменяю заново атмосферу и озоновый слой. Выгоревшие и вырубленные леса вновь оживут и будут радовать взгляды всех живых существ. И обновлять кислородный запас планеты.
Учёным я поменяю острый ум на глубокую мудрость породнившихся любящих душ. Ведь раньше все открытия учёных умников всегда приводили только к одному: изобретения попадали в руки агрессивных политиканов и военных. Любое новое научное открытие приводило к строительству планов массовых убийств. Но это ведь не мудрость, это тупость и жадность!
Данила вдруг оборвал сам себя и победно оглядел своих слушателей.
Лысый закинул обе руки за голову и сладко потянулся.
— А что... Мне нравится! План нового Бога Данилы Романова предлагаю утвердить. Абрек, чего молчишь?
— И мне нравится, — кривовато усмехнувшись, ответил тот. — Только как на это посмотрят вон те ребята?
Пара плохо побритых мужиков в мятых белых халатах в этот момент как раз входила в палату, где на кроватях мирно расположилась наша троица.
— Ну, что вы тут опять затеваете, идиоты? — с мрачным подозрением спросил еще не похмелившийся с утра старший смены санитаров. — Строите планы по захвату мирового господства? Или чифирь гоняете втихаря?
— Нет, Семён Михалыч. Мы просто тихо беседуем в ожидании плановых процедур, — заискивающе осклабился Лысый. — А чего еще прикажете делать? Чая нет, курева нет. Одна радость — дружеская беседа с товарищами.
— Смотрите тут у меня! — уже спокойно и беззлобно пригрозил старший смены. И вместе с подчиненными повернул на выход.
— Данила, а как ты думаешь — твой план может когда-нибудь реально осуществиться? Вот я, если уж честно, не вижу в нём ни одного подвоха или ошибки. Всё чётко, без осечек, — Лысый опять потёр ладони, словно в предвкушении чего-то.
— А нечего и думать. Он уже начал осуществляться. И всё абсолютно реально, без подвохов и осечек, — уверенно ответил Романов, проводив равнодушным взглядом спины санитаров.
— Как это — начал осуществляться? — Абрек повернул голову к говорившему и удивленно отвесил нижнюю губу.
— Да вот так... Начал, и всё. Скоро, уже совсем скоро случится последняя баня планеты. Всё будет сметено, уничтожено и построено заново. Люди это называют «концом света». А я это называю концом тьмы! Человечество к этому идет. И другого выхода нет. Разве вы сами этого не видите?
— Слушай, Данила... Так, по-твоему, получается, что люди сами исполняют этот план Бога? Не понимая даже, что все будут лишены тел и будут жить в новом, правильном мире?
— Серёга! Не только люди — а вообще всё и всегда следует плану Бога. Даже тогда, когда это всем кажется ужасным концом. Только мало кто это понимает... Вот, например, расскажу я этот план нашим санитарам или даже умным врачам. И что будет? Мне выпишут болючие снотворные уколы. Или отправят на часок погостить в буйное отделение, на электрошок. Потом трое суток я буду спать и гадить под себя во сне. А вы — меня мыть и проклинать тот день и час, когда встретились со мной. А когда я проснусь, то никаких планов в моей башке уже не останется. Поэтому, — заключил Данила Романов, — лучше нам сейчас говорить потише, не привлекая внимания лишних ушей. Типа, мы сидим, мирно так беседуем, ждем, когда нам принесут нашу баланду...
Все трое умолкли. В коридоре привычно надрывался телевизор; в дальней палате изолятора кто-то истерично орал в бреду, накрепко привязанный к койке; спёртый воздух вонял мочой и лекарствами. А за решетками больничных окон на поседевшую старушку-Землю крупными хлопьями опускался пушистый, девственно чистый снег.
