Весна. Пацаны уже завели свои мотоциклы и по едва наметившимся тропинкам вдоль заборов пытаются разогнаться и переключиться на третью скорость. Зашевелились в своих гаражах и сарайчиках кулибины и самоделкины, изобретатели и рационализаторы, которые могут из трех велосипедов и бензопилы «Дружба» собрать что угодно — от перпетуум-мобиле до гидроплана на воздушной подушке. Творческие люди. Психологи пишут, что человек существует как личность пока он занимается творчеством. То есть, пока он изобретает, пишет рассказы, слагает стихи, вышивает крестиком и гладью, поёт в хоре или вне хора и так далее — он личность. А если работа, тапочки, диван, телевизор — так себе, человечишко. Ну, так психологи пишут.
Смеркалось… Тут обязательно нужно вставить слово «смеркалось», иначе весь мой рассказ потеряет художественный смысл и строчки станут скупыми и точными, как балансовый отчет какого-нибудь акционерного общества типа «Каюк» или вроде того, где в графе «убытки» после слова «итого» выплывают такие цифры, увидев которые прослезится даже сторож, человек далекий от бухгалтерского учета, планово-технической документации и кадровых вопросов этого АО. И долго потом, возможно всю ночь, вместе с кочегаром, будет горько сожалеть о том, что он сдуру устроился в это треклятое АО.
Итак, смеркалось. Темно-лиловые сумерки опускались на город. Медленно, как бы исподтишка, ложились на шапки и куртки прохожих, а некоторым норовили залезть за воротник и под шапку, находили свободное пространство и через уши проникали в голову. А если в голове и так сплошные сумерки, то вылезали обратно. Что скрывать, есть такие, у которых сумерки в голове и утром, и в обед, и вечером. У кого совсем темнота, те дома сидят со справками от психиатра или находятся на лечении в больнице закрытого типа. А у кого сумерки, тем справок не дают — ждут, когда совсем потемнеет.
Мне кажется, у людей, занимающихся творчеством, тоже свои сумерки в голове. Не у всех, конечно, и не всегда, а так, временами. Появятся внезапно, поселятся на некоторое время, а потом раз — просветлело, и так же внезапно съехали.
Шел я как-то в сумерках с работы домой, и тут сосед мне повстречался. Вернее, сын соседский. Он в городе жил, а недавно с женой развёлся и вернулся, так сказать, на историческую родину. Временно безработный, он отсыпался днем, а ночами изобретал что-то в летней кухне. До самого рассвета чем-то там гремел, сверлил, выпиливал. Видать, нечто особо секретное изобретал под покровом ночной темноты. Ну, сумерки в голове, что с него взять-то.
— Есть, — говорит, — ножовка по металлу?
— Ну, есть, — отвечаю.
— Дадите поработать?
— Приди возьми.
— Попозже зайду.
И зашёл попозже: в полчетвёртого ночи. Позвонил в дверь. Собаки разлаялись так, будто они работают по сдельному наряду и чем больше налают, тем больше я им начислю зарплаты в виде косточек и мясного бульона. Проснулись все, включая кота и кактус.
— Кто там? — спросил я с крыльца.
— Это я, сосед, за ножовкой пришёл.
Открываю, а он спрашивает:
— Не разбудил?
Хотел кинуть в него ножовкой, но потом сообразил: он же меня за своего принял, ну, типа, с сумерками, и, выходит, если ему не спится, то и у меня должна быть бессонница. Тоже мне «брат по сумраку».
Ножовку я у него забрал на следующий день и больше ничего не давал, нету, мол, и всё тут. А то опять припрётся среди ночи. Я-то как «брат по сумраку» мог и пострадать ради творчества, но мои домашние тут при чём?
Ещё один сосед, через огород, взялся варить ворота. Человек солидный, степенный, предпенсионного возраста. Все звали его дядя Боря. Долго, месяца полтора, из его ограды по вечерам вспыхивали огни дуговой сварки, вверх летели искры, как салют неизвестным героям технического творчества. Он и рисунок придумал, одному ему понятный, вроде квадрата Малевича. То ли два солнца, то ли два яблока по центру, а от них то ли лучи расходятся, то ли ветки. Он всю жизнь проработал на тракторе, ворот никогда не варил. Надо было, понятно, пригласить специалиста, но дядя Боря был человек упорный, трудностей не боялся, жену свою, шумную и крикливую, тоже. Хоть она и в одиночку боролась с колорадским жуком, полола и окучивала картошку, это не давало ей никакого права отрывать творческого человека от дела. Он упорно шёл к своей цели. Про таких людей хочется сочинять оды, слагать саги. И будь на моём месте какой-нибудь маломальский поэт, он тут же начал бы писать своё очередное произведение примерно такими строчками:
А есть среди нас и такие,
Что их не заметишь порой,
Пускай неказистые с рыла,
Зато с беспокойной душой!
Но не будем бить в бубен и устраивать шаманские пляски у костра. Обойдемся также без оваций и криков «Слава героям!».
Долго ли, коротко ли, худо ли, бедно ли, но в конце концов из конца в конец ворота были готовы.
В субботу утром пришли сыновья дяди Бори, подняли конструкцию, закрепили на столбцах и забетонировали стойки. Ворота встали намертво. Прочные, массивные, надёжные, как амбарный замок. За такими воротами уютно и комфортно, как шерстяному носку в подшитом валенке. Казалось, век им стоять, но простояли они ровно неделю.
Шедевр не удался. И если вблизи ещё вроде как ничего, то шагов с десяти бросалось в глаза, что горизонтали нет, столбы не выставлены по отвесу, один край ушёл вверх, другой вниз, диагональ не выдержана: сверху створки вплотную, снизу щель сантиметров пять. Общую картину дополнял рисунок: круги в виде солнцевидных яблок в обрамлении кусков арматуры тоскливо напоминали картину «Колобок попался». В общем, соседским — простеньким, в косую дощечку — воротам эти проигрывали по всем параметрам.
Всю неделю дядя Боря ходил мрачнее тучи. В пятницу, когда он косил траву вокруг ограды, на лавочке напротив ворот уселись выпивать два мужичка: сосед наискосок и его друг. Когда подвыпили, выдали рецензию на результат долгих трудов и творческих поисков:
— Ать-мать, мать-перемать, ворота кривые, значит, и руки у мастера кривые. Руки такие, ать-перемать, оторвать надо по самую майку…
Ну, они шутили, конечно. Но дядя Боря не понимал шуток. У него медленно багровели кончики ушей. Сумерки сгущались.
На следующий день, после бани, изрядно приняв на грудь, дядя Боря долго курил на лавочке, бросал косые взгляды на свои ворота, потом резко встал, сходил домой за ключами, открыл гараж, завёл «москвич», прогрел двигатель. Медленно выехал из гаража, остановился, погазовал с минуту, как бы размышляя, затем резко сдал назад, вплотную к скамейке, на которой вчера сидели выпивохи. Потом переключился — и по газам: прямо на свои ворота. Один удар — и ворот как не бывало. Как ветром сдуло. И сразу так красиво стало в ограде: солнышко светит, травка зелёная-зелёная, крыльцо красное-красное, на крыльце жена дяди Бори — белая-белая. И тишина. Как в раю. И Адам тут, и Ева тут, и яблоки райские под колёсами.
Ну, ворота ладно. Художники тоже, бывает, свои картины кромсают. Писатели рукописи жгут. Но «москвич»-то тут причём? Опять же, зачем надо было в бане мыться? Всё равно его сыновья в пыль уронили, когда из машины вытаскивали, чтобы голову перебинтовать: он её об лобовое стекло разбил... Непонятно. Сумерки — вещь нелогичная.
Ещё один мой знакомый, Витёк, житель деревенский, потомственный колхозник и механизатор. Казалось бы, откуда тут сумеркам взяться? Ан нет, сумерки преследовали его с самого детства. Будучи ещё школьником, в классе восьмом или девятом, собирал он мотоцикл «Минск» по запчастям. Всю зиму он изыскивал запчасти. У друзей за так брал, у врагов выменивал, что-то пришло с посылторга, что-то пришлось купить, что-то украсть, благо тогда эти «Мински» почти в каждом дворе стояли. В общем, правдами и неправдами мотоцикл завёлся в середине апреля. Дело было поздним вечером, ближе к ночи. Витёк сделал два круга по ограде, но это не то, явно не то. А прокатиться хотелось, как алкоголику выпить. Надо было выезжать на улицу. На деревенских улицах фонари горят обычно на центральной, да и то не везде, где-то в районе клуба, сельсовета и колхозной конторы. Во всех остальных переулках темнота, как у афроамериканца под мышкой. Да и грязь весной от забора до забора, и вдоль заборов только извилистые тропинки протоптаны. А фара на «Минске» почему-то не хотела светить. То ли лампочка сгоревшей была, то ли провод где отошёл, то ли тумблер включения был нерабочим.
Нормальный человек стал бы дожидаться светлого времени суток или при свете лампочки искать неисправность в проводке. Но сумерки в голове делали своё дело профессионально и грамотно.
Витёк снял с отцовского «запорожца» аккумулятор, нашёл в гараже старую тракторную фару, зацепил два провода — зажглось. Закрепил аккумулятор на багажнике проволокой, удлинил провода питания, фару подвязал мягкой проволокой и повесил через голову себе на грудь.
Издалека он, наверное, был похож на киношного супергероя, но не в этом суть. Где-то с километр всё было нормально: двигатель работал, как часы, тормоза — как в танке, новенькие подшипники в ступицах колёс шелестели, как бумажные деньги, но тут тряхануло мотоцикл на кочке, пропал контакт и фара погасла. И — перекрёсток откуда ни возьмись. А по перекрёстку трактор МТЗ прицеп прёт. И тракторист был тоже «брат по сумраку», только хитрый брат. Он также ехал без света, потому как вёз в прицепе ворованный со свинофермы комбикорм. Ну и «встретились два одиночества». Витя в прицеп вписался аккурат меж двух колёс. Скорость небольшая была, его отбросило в мягкую весеннюю грязь… Ну так, локоть ободрал, коленку, рёбра ушиб, морду поцарапал, а вот мотоцикл приказал долго жить, поскольку по нему весело прокатилось заднее колесо прицепа.
Обидно, конечно, и за мотоцикл, и за рёбра, и от отца досталось за разбитый аккумулятор. Но как сказал тракторист: «Спасибо, что живой»!
Повзрослев, Витек не перестал заниматься техническим творчеством: как-то раз взялся конструировать из трёх мотоциклов разных марок один, авторский, своей модели. И всё вроде сошлось, всё получилось: красавец-мотоцикл — с морды «Харлей Дэвидсон», сбоку «ИЖ Планета Спорт», сзади «Ява» — стоял посреди ограды, готовый хоть к мотопробегу, хоть к мотокроссу, хоть к гонкам по вертикали. Оставалось только завести двигатель.
Но где-то в процессе сборки в Витины расчёты вкралась ошибка. Поршень никак не хотел двигаться в цилиндре: ни вверх, ни вниз. Накрепко засел в мёртвой точке. Не в верхней мёртвой точке, а вообще, в мёртвой. Ножка кикстартера (попросту «заводилка») никак не хотела стремиться вниз. Пробовали с толкача, с буксира, колесо упрямо шло юзом. Хоть стой, хоть плачь, хоть убейся. Нормальный человек плюнул бы и стал снова разбирать мотор, чтобы выяснить причину такой сюжетной развязки. Но люди с сумерками привыкли биться до последнего конца: «или вашим хана, или наши победят» — одно из двух.
Промучившись полдня, Витёк зашёл в дом пообедать и отдохнуть. Пока грелся суп, включил телевизор. В это время фильм показывали — «Кавказская пленница». И как раз момент попался, где Шурик из психбольницы убегает при помощи катапульты. Древняя система «опора — рычаг» до того понравилась Витьку, что он тут же решил применить её на практике. Наскоро пообедав, он принялся за дело. Приладил опору, соорудил противовес, рычаг из доски прикрепил к ножке «заводилки» с помощью жести и шурупов. Зафиксировал мотоцикл, убрал из-под ног всё металлическое: ключи, монтажки, ящики с болтами и гайками. Не поленился и набрал мешок опилок, залез на баню, бросил — проследил траекторию полёта. Принёс из дома два матраца, бросил на место предполагаемого падения.
За это время можно было спокойно и размеренно снять головку цилиндра, открутить карбюратор и воздухоочиститель, раскрутить гайки выхлопных труб, не спеша перекурить и приступить к демонтажу самого цилиндра. Но это была бы совсем другая история, с сумерками никак не связанная.
Витёк покурил на крылечке и полез на баню прыгать.
Всё гениальное просто, но не всё простое гениально. Ножка «заводилки» была уже кем-то когда-то сломана и приварена встык к основанию рычага. Естественно, такого удара сварочный шов не ожидал. Ножка подломилась по сварке, и траектория падения резко изменилась в противоположную сторону. Витёк сшиб головой мотоцикл, при этом два зуба попрощались с челюстью и канули в небытие. Левая нога неудачно сложилась и получился перелом.
Месяца три он проходил в гипсе, и мотоцикл в то лето ему уже не понадобился.
…Недавно видел его фотографию в «Одноклассниках» на фоне самодельного снегохода. Рождённый мчаться ползти не будет! Руки, ноги вроде на месте, голова тоже. Может, сумерки отступили? А может, не испытывал ещё.
Да, хорошо всё-таки, что я бросил изобретать и конструировать и переключился на юмористические рассказы. Так оно спокойней как-то. И безопасней. Сидя за письменным столом или лёжа на диване, обдумывая сюжет, очень сложно сломать себе ногу или выбить пару зубов. Опять же, если что-то пошло не так, можно легко порвать исписанные листочки на мелкие-мелкие клочья. Рвать надо сразу в полиэтиленовый пакет, и потом, не вставая с дивана, бросить его в мусорное ведро. Тут главное, руку не вывихнуть, поэтому кидать следует снизу-вверх, не размахиваясь. Или сжечь можно. Но осторожно, иначе пальцы обожжешь. Кидать в огонь надо не все сразу, а по одному листочку. Они будут вспыхивать ярко и красиво, и от этих вспышек, глядишь, и в голове просветлеет: сумерки отступят и следующий рассказ точно получится.
