Во время Второй мировой войны еврейские врачи — как и все евреи Нидерландов — делали всё возможное, чтобы выжить самим и уберечь своих близких. Одновременно они оставались верны своему профессиональному долгу, но при этом часто применяли меры, несовместимые с медицинской этикой. Было ли это правомерно? И что стояло для врачей превыше всего: собственная безопасность или ответственность за жизнь пациентов?
Начало оккупации. Самоубийства
Настроения в еврейской среде после начала оккупации были самыми разными. Одни наивно полагали, что с ними не случится ничего плохого, если они будут безупречно соблюдать закон. Другие были настроены более реалистично. А некоторые, предвидя страшное будущее, решались на крайнюю меру: самоубийство. И обращались к медикам с просьбой помочь им в этом. 15 мая 1940 года семейный врач Бертольд Стокфис писал в своём дневнике: «Комната ожидания полна народу, и все люди просят одного: яда. Мне говорят: ‘Доктор, вы хотите, чтобы фашисты морили меня голодом и пытали? Если такое случится, это будет Ваша вина!’ Никогда не забуду немецко-еврейского эмигранта, в глазах которого я прочитал гигантский, всепоглощающий страх. Он упал передо мной на колени и обнял мои ноги, умоляя помочь ему умереть». Исполнил ли Стокфис просьбу пациента, осталось неизвестным — он ничего об этом не пишет. Также неизвестно, как в этих случаях поступали его коллеги.
Еврейские врачи
В мае 1940 года 317 жителей Нидерландов покончили собой, среди них было 210 евреев, в том числе 11 врачей. Медикам было гораздо проще добровольно уйти из жизни, поскольку они имели доступ к необходимым для этого средствам. Один из самоубийц, Леонард Полак Даниэлс, профессор Гронингского университета, ввёл себе и своей жене-христианке инъекцию цианистого калия. Кроме того оба приняли большую дозу снотворного. Таким же способом ушли из жизни хирург-стоматолог Элкан Сандерс, его супруга и трёхлетняя дочь. Друг и коллега Элкана, Эдуард Винер, с женой и 23-летним сыном скончались от передозировки морфия. Старший сын, 26и лет, отказался последовать их примеру. Возможно, самоубийств в стране было бы гораздо больше, если бы все люди имели возможность достать соответствующие медикаменты.
До октября 1941 года евреи могли легально покинуть страну. Об эмиграции задумывались и медики. Но наряду с практическими и финансовыми трудностями их удерживало ещё одно обстоятельство: они считали себя не вправе оставить своих пациентов, не хотели перекладывать ответственность за них на других.
По приблизительным подсчётам в 1940 году в Нидерландах проживали и работали 534 еврейских врача. Многих из них мучил вопрос: должны ли они оказывать помощь захватчикам и местным нацистам? Однако последовавшие вскоре санкции избавили их от этой дилеммы.
Ограничения на профессию
1 июля 1940 года немецкое командование отдало приказ уволить всех евреев из государственного сектора. Эта мера коснулась и около ста медицинских работников: директоров лечебных учреждений, начальников отделений здравоохранения при муниципалитетах, членов комиссий по борьбе с туберкулёзом и других. После переговоров с местными властями оккупанты согласились на компромисс. Отстранение от обязанностей объявили временным — так, по крайней мере, было заявлено официально. Кроме того уволенным по-прежнему платили зарплату.
5 февраля 1941 года была оглашена следующая санкция: еврейским врачам теперь разрешалось оказывать помощь только евреям. Мера должна была вступить в действие с 1 мая, три месяца давались на подготовку. Запрет действовал лишь в одну сторону: христианским докторам лечить евреев не запрещалось. (Иначе обстояло дело со стационарами, об этом ниже).
Еврейские медики обслуживали обычно как евреев, так и христиан — теперь же последним надлежало отказаться от их услуг. Для многих это стало настоящей бедой, особенно горьким было расставание с домашним врачом. Ведь тот нередко был ещё и другом семьи, поверенным тайн и проблем. Он присутствовал при рождении детей, закрывал глаза умершим. На него безусловно полагались, ему полностью доверяли. Люди отказывались прощаться с любимым доктором и умоляли его тайно продолжать лечить их. Единицы поддавались на уговоры, но нелегальная помощь не могла продолжаться долго: разоблачение грозило арестом. А попасться было просто — хотя бы из-за подписи на рецепте.
За короткое время еврейские семейные доктора и специалисты потеряли значительную часть пациентов: от них вынужденно уходили не только христианские, но и смешанные семьи. Многие здравпункты закрывались, их сотрудники искали другую работу, часто не соответствовавшую уровню их образования и квалификации. В Амстердаме, где проживала основная часть еврейского населения страны, ситуация была благоприятнее, чем в провинции, поэтому некоторые медики переезжали в столицу.
Реорганизации подлежала и система стационарной медицинской помощи. В Нидерландах было восемь еврейских больниц, где работали и лечились люди всех национальностей и вероисповеданий. Теперь этот многолетний уклад в кратчайшие сроки предстояло разрушить. С февраля 1942 года в еврейских стационарах разрешалось работать только евреям, эта мера касалась и младшего медицинского персонала. А с марта была провозглашена аналогичная санкция по отношению к пациентам: теперь евреи могли лечиться исключительно в еврейских учреждениях. На дверях остальных больниц появились те же таблички, что у входа в театры, кинотеатры, спортивные клубы и рестораны: «Евреям вход запрещён».
Новые правила заставили еврейских врачей задуматься над одним из основных принципов медицинской этики: «Врач всегда остаётся врачом». Могут ли они теперь оказывать срочную помощь христианину, оказавшемуся в беде? Например, если тот пострадал от пожара, наводнения или ему просто стало плохо улице? Домашний доктор Мейер Херцберг прямо обратился с этим вопросом в Министерство здравоохранения. И получил ответ, что он может помочь пострадавшему, но лишь таким способом, как это сделал бы случайный прохожий или в крайнем случае — медбрат. Но он не имеет права действовать как врач.
Трудное положение врачей и пациентов осложнялась ещё и тем, что первое время не всегда было понятно, кто именно является евреем. Но вскоре — после всеобщей регистрации населения в январе 1941 года и внесения буквы “J” в паспорта в январе 1942го — этот вопрос был разрешён. Евреями считались не только люди, исповедовавшие иудейскую религию или принадлежавшие к еврейской общине, но и те, у кого отец и мать были полнокровными евреями или таковым был один из родителей, а другой — полукровкой. Иными словами нужно было иметь минимум трёх бабушек и дедушек еврейского происхождения.
Бежать или остаться?
Положение еврейских медиков по сравнению с другими евреями страны было относительно привилегированным. Врачи имели право иметь дома телефон, чтобы принимать вызовы клиентов. Для визитов к больным они могли использовать велосипед. Они не были обязаны соблюдать комендантский час. В то же время врачей-евреев могли в любой момент арестовать и депортировать, например, за нарушение закона или просто — во время облавы. До июля 1942 года имело место семнадцать подобных задержаний. Так, доктора Отто Франка арестовали 7 октября 1941 года во время визита к пациенту. Собственно, пришли за пациентом, но Франк вступился за него, разъяснив полицейским, что тот тяжёло болен и поэтому должен оставаться в постели. «Тогда мы возьмём тебя», ответили ему. Врача отправили в Маутхаузен, где он умер три месяца спустя.
Осознание надвигавшейся опасности заставляло медиков задуматься о своей дальнейшей судьбе. И о судьбе своих родных и близких. С октября 1941 года закон запрещал евреям эмиграцию, но некоторые смельчаки всё же переходили границу нелегально. Врачам было проще решиться на такой опасный шаг, поскольку многие из них имели многочисленные связи как в стране, так и за рубежом. Однако большинство отказывалось от бегства — и не только из-за риска. Как и в первые месяцы оккупации врачей останавливала ответственность за здоровье и жизнь пациентов. И кроме того чувство солидарности со своим народом. Точное количество медиков, бежавших за рубеж, не установлено, но почти достоверно известно, что их число с апреля 1940 года по июль 1942-го составило не более тридцати. Один из таких эмигрантов, Жак Райзел, писал в своём дневнике: «В последний момент мне удалось избежать страшной участи. Но вместо радости я ощущаю боль и пустоту. Может, надо было остаться? Нет, это безумие — не использовать уникальный шанс. И всё же… Я мог бы по-прежнему помогать людям, мог и в лагере продолжать их лечить…»
Врачи и Еврейский совет. Медицинские комиссии
Вопрос об эмиграции был не единственной проблемой совести, занимавшей медиков. Подобных дилемм было немало, и многие из них были связаны с Еврейским советом.
Еврейский совет (Judenrat) был основан в январе 1941 года по инициативе оккупационного правительства, в его состав первоначально вошли нидерландские евреи, занимавшие в прошлом высокие и ответственные посты. Впоследствии число членов выросло, Совет действовал уже не только в столице, но и в других городах. В его задачи среди прочего входило информирование населения о планах захватчика и содействие реализации этих планов. Сотрудники Совета и их семьи получали освобождение от депортации. Однако по их собственным и — частично — правдивым заверениям ими руководили не только личные цели. Они хотели облегчить участь всех евреев страны, не допуская применения к ним мер недостойных и антигуманных.
За короткое время Еврейский Совет превратился в гигантский хозяйственно-организационный аппарат, включавший в себя десятки подразделений, в том числе отдел по вопросам здравоохранения, психологическую консультацию, бюро ухода за младенцами, бюро ухода за душевнобольными. Таким образом, и еврейские врачи получили возможность стать сотрудниками Совета. Однако на это пошли лишь единицы, считая недопустимым любое пособничество оккупанту. Следует отметить, что многим медикам, особенно специалистам и персоналу больниц — независимо от их членства в Judenrat — предоставлялось освобождение от высылки из страны. Руководство Совета исходило при этом из незаменимости людей, как профессионалов своего дела. Под эту же категорию подпадали аптекари, учителя, воспитатели яслей и детских домов, а также работники некоторых отраслей промышленности.
В ноябре 1941 года немецкое командование поручило Еврейскому совету подготовить список трёх тысяч безработных нидерландских евреев в возрасте от 18 до 55 лет для отправки их на принудительные работы в Германию. А в июне 1942-го стали призывать всех евреев. Первое время ещё действовали ограничения по возрасту, потом их отменили. Постепенно теряли силу и экономические льготы. Участились облавы, поскольку большинство людей игнорировали повестки и не являлись на призывные пункты. Евреев часто уводили, даже не дав им времени собрать вещи. По меньшей мере 54 еврейских медика были выслано из страны в период с июля 1942-го по январь 1943-го.
Разумеется, люди пытались любыми способами избежать депортации. И возлагали свои надежды на медицинскую комиссию, определявшую их пригодность к труду. Формировал комиссии Еврейской совет, и его руководство попросило медиков-евреев принять в них участие. Многие врачи тогда пересмотрели свои взгляды и дали согласие, надеясь тем самым спасти как можно больше жизней. Естественно, они думали и о своей безопасности, которую гарантировало сотрудничество с Советом. То самое сотрудничество, которое они ещё недавно с негодованием отвергали. Впрочем, не все отступили от своей первоначальной позиции. Врачи города Гронинген решительно отказались участвовать в комиссиях, и тогда в них вошли врачи, поддерживавшие режим. Результат оказался предсказуемым: депортировали всех без разбору, даже тяжело больных, престарелых и инвалидов.
Мнимые болезни. Стерилизация
Перед прохождением медкомиссии люди часто обращались к семейному врачу с просьбой выдать им справку с тем или иным тяжёлым диагнозом. Подобная справка не гарантировала безопасности, но предоставляла отсрочку, которую люди могли использовать для поиска тайного адреса и оформления поддельных документов. Многие в момент обращения к врачу уже готовились к переходу на нелегальное положение, и каждый день был у них на счету. Их будущее зависело от того, согласится ли доктор выдать ложное свидетельство. Медики (в том числе, не евреи) и в самом деле шли навстречу клиентам. В ходу был такой анекдот: «Врач спрашивает посетителя: вы страдаете головными болями? Нет? Не может быть! Значит, у Вас болит сердце? Тоже нет?! О, вижу: Вы еле ходите. Как, и это не верно?! Ваш диагноз мне ясен: Вы сошли с ума, и, следовательно, нетрудоспособны…».
В действительности всё было не так просто. Чтобы придать диагнозу правдоподобность, врачи учили людей, как имитировать болезнь. Например, советовали потреблять в больших количествах кровяную колбасу, что негативно влияло на показатели крови. Предлагали лекарственные средства, вызывавшие различные симптомы — такие как повышенное давление, высокая температура или сыпь. Один медик позже вспоминал: «Для имитации сердечных заболеваний я предлагал клиентам принимать внутрь порошковую краску, причём, её требовалось довольно много, чтобы вызвать изменения в кардиограмме. Таким же образом действовала передозировка дигиталиса[1]. У пациентов констатировали серьёзные нарушения сердечной деятельности, и их безоговорочно отсеивали». Если же человек действительно был чем-то болен, ему давали советы, как усугубить недуг. Уже упоминаемый выше Бертольд Стокфис справедливо заметил: «Ещё никогда в истории человечества медики не проявляли столько ухищрений, чтобы симулировать болезни». Разумеется, врачи исходили из того, что их уловки не оставят негативных последствий для здоровья пациентов. Но полностью исключить осложнений они не могли.
Очевидно, члены медицинских комиссий верили мнимым больным. Или делали вид, что верили. Однако массовые освобождения от депортации неизбежно вызвали подозрение у немцев. Руководство Еврейского совета пыталось истолковать высокую заболеваемость евреев их тяжёлым положением — в частности, переживаемым ими стрессом. Такое объяснение удовлетворило нацистов лишь ненадолго. В августе 1942 года в газете нидерландской национал-социалистической партии появилась статья, ставившая под сомнение деятельность медкомиссий. Уж очень странно, что три четверти евреев страны вдруг оказались больными и немощными.
В октябре 1942-го оккупационные власти изменили критерии: евреи должны быть пригодны не к работе, а лишь к транспортировке. Но и тут медики умели аргументировано доказать, что даже переезд их клиентов в лагерь на территории Голландии может привести к фатальным последствиям. Вместе с тем отсеивать людей становилось всё труднее. Выдача справки об освобождении была сопряжена с длительной бюрократической процедурой. Врачу надлежало послать своё заключение в Центральный комитет, где медицинские работники критически рассматривали его и потом нередко сами являлись с визитом к пациенту. Упомянутые медицинские работники были врачами-евреями, занимавшими руководящие должности при Еврейском Совете. Превышение льготных квот грозило им самим высылкой в Маутхаузен. Впрочем, и с уже выданными справками правоохранители часто не считались, особенно во время облав. Так и заявили одному пожилому человеку в пижаме, который сам открыл полицейским дверь: «Если ты смог встать с постели, грош цена твоей бумаге».
В мае 1943 года оккупационные власти выступили с неординарным заявлением. Евреи, состоявшие в браке с христианами, могли стать арийцами — при том условии, если они подвернутся стерилизации. Это касалось даже евреев, находившихся в пересыльном лагерях: после стерилизации им обещали свободу, избавление от жёлтых звёзд и буквы ‘J’ в паспорте. И снова перед медиками встала сложнейшая этическая дилемма. Первоначально ни один хирург не хотел проводить подобные операции. Впоследствии некоторые медики всё же соглашались. Несомненно, были и фальсификации. Например, пациентов объявляли бесплодными, не применяя к ним никакого хирургического вмешательства. Или делали вид, что оперируют. Или пытались провести обратимую стерилизацию. Статистики по этому вопросу не сохранилось.
Больница: убежище или мышеловка?
В конце 1942 года в стране, как и в первые недели оккупации, возросло число суицидов. Евреи кончали собой из-за страха перед депортацией. Однако многие попытки самоубийства были ложными: на самом деле люди лишь хотели, чтобы их признали сумасшедшими и поместили в психбольницу. Они были убеждены, что там им ничего не грозит. Ведь Еврейский совет пообещал, что пациентов стационаров оккупанты не тронут.
В декабре 1942 года еврейская психиатрическая больница в Аппелдорне была переполнена: в ней находилось более 1000 пациентов, тогда как она была максимально рассчитана на 750. Уже само её местоположение — в природной зоне, вдали от сборных пунктов и погромов — создавало иллюзию безопасности. Люди стремились из-за всех сил попасть туда. Или в любую другую больницу. Переждать бы там несколько месяцев: ведь скоро начнётся наступление союзников и войне придёт конец.
Медики помогали своим пациентам. В ход шли те же уловки, что при выдаче справок, освобождавших от принудительных работ: мнимые болезни. Но теперь речь шла о недугах, требовавших лечения в стационаре. Так доктор Герман Херстел спас своего племянника. Узнав, что юноша получил повестку, Херстел поспешил к нему, прихватив с собой скальпель и другие инструменты. Он сделал на голове молодого человека надрезы, собрал выступившую кровь и ввёл её шприцом в глаза и вокруг глаз. Затем сымитировал царапины на лице с помощью наждачной бумаги. После этого вызвал неотложку, сообщив, что его родственник упал со стремянки. Пострадавшего госпитализировали. Другие врачи накладывали гипс на здоровые руки и ноги, удаляли невоспалившиеся аппендиксы. Быстрым проверенным методом было возбуждение жара — признака инфекционного заболевания. Не беда, что высокая температура продержится недолго. Главное — попасть в больницу, ведь её персонал знает, чем грозит выписка, и не оставит человека в беде.
Другим способом спасения было поступление в штат больницы: все сотрудники медучреждений (а следовательно, и их семьи) освобождались от депортации. Люди просили дать им самую тяжёлую и грязную работу. За грошовую зарплату, а то и вовсе без вознаграждения. И начальство старались не отказывать им, устраивая новых лишних работников в прачечной, котельной или на кухне.
Переполненность стационаров не ускользнула от внимания властей. В ноябре 1942 года они потребовали, чтобы все еврейские медучреждения предоставили для контроля списки пациентов и сотрудников. И после этого обратились к председателю Еврейского совета Давиду Когену с вопросом: почему в штате так много людей? И действительно, соотношение количества медработников и больных составляло два к одному. Коген оговорился вынужденным увольнением нееврейского персонала. Новые же люди обычно неопытны и необучены, поэтому их и требуется больше… Вряд ли захватчики поверили этим объяснениям, но немедленных санкций не последовало. Причина этого выяснилась позже: власти уже готовили крупную акцию по чистке всех медицинских и социальных заведений страны.
Первый погром бы совершён 21 января 1943 года: на больницу для душевнобольных в Аппелдорне. Ту самую, которая казалась евреям самым надёжным укрытием. С пациентами, большинство которых не понимало, что происходит, обращались крайне грубо и жестоко. Не щадили лежачих и инвалидов. Персонал был потрясён и шокирован: удивительно, но некоторые ещё хранили иллюзию, что к больным и немощным нацисты проявят уважение и милосердие. Один из очевидцев этой страшной драмы позже сказал: «С того дня я навсегда потерял способность беззаботно радоваться и смеяться». На протесты руководства Еврейского совета гауптштурмфюрер СС Ф.Х. Аус дер Фюнфтен ответил, что людей будут продолжать лечить на территории Германии. По его заверению их эвакуация была необходима, чтобы освободить помещение для нужд властей.
Незамедлительно последовали чистки и других стационаров. Теперь пациенты — те, которым позволяло состояние здоровья — старались вовремя покинуть больницу и укрыться в других местах. Некоторым это удавалось даже в самые последние минуты. Так, одна женщина с сыном (оба были псевдо больными) во время облавы выбежали на улицу. Мать сдала ребёнка на руки незнакомым прохожим. После войны семья воссоединилась. Но случаи чудесного спасения были редкими. Тяжелобольным, лежачим и умирающим не оставалось ничего другого, как ждать своей очереди. Иногда врачи пытались облегчить их участь способом, неприемлемым в обычных условиях. В тот момент, когда полицейские уже укладывали больного на носилки, ему вкалывали повышенную дозу морфия.
Людей увозили в здание Амстердамского драматического театра, где с 20 июля 1942 года по 19 ноября 1943-го располагался сборный пункт. Оттуда их обычно направляли в пересыльный голландский лагерь Вестерборк. Наряду с пациентами нередко брали под арест и сотрудников медучреждений — невзирая на наличие у них льготных справок Еврейского совета. Некоторые врачи и медсёстры решали сопровождать больных добровольно. Другие, напротив, искали, где бы спрятаться или пытались покинуть здание — если это ещё было возможно. Неделю спустя после облавы на Аппелдорнскую психиатрическую больницу её главврач Жак Лобштейн сам приехал в пересыльный лагерь Вестерборк, он хотел быть рядом со своими пациентами. Но он никого не застал, всех их к тому времени транспортировали в Освенцим-Беркенау, где в первый же день отправили в газовую камеру.
Последние из последних
В конце сентября 1943 года немцы объявили Нидерланды ‘judenfrei’. Практически все голландские евреи — не бежавшие из страны и не перешедшие на нелегальное положение -были к тому времени депортированы. В том числе члены и руководство Еврейского совета и группа Барневельд[2] — даже их льготы потеряли свою силу. Однако некоторые медики ещё находились на свободе. Например, врач-исследователь Натаниэль Ватерман, изучавший канцерогенные свойства красок. Он мог не бояться за свою жизнь: немцы высоко ценили его вклад в науку. При этом его жена и трое взрослых детей были высланы в Польшу; лишь один сын пережил войну. Не трогали пока и докторов-евреев, проводивших стерилизации. А также сотрудников нескольких — ещё не закрытых — еврейских больниц.
Все врачи, остававшиеся на свободе — особенно, те, кто не имел работы — понимали, что их в любой момент могут арестовать. И искали пути спасения. Некоторые начинали юридическую процедуру с целью доказать, что они на самом деле не являются евреями. Для этого достаточно было иметь минимум двух бабушек и дедушек ‘арийского’ происхождения. Часто адвокатам удавалось предоставить необходимые доказательства, основанные, например, на том, что их клиент или один из его родителей были усыновлены. Благодаря своим многочисленным связям медики находили опытных юристов, готовых пойти ради них на риск — ведь обоснования ‘арийства’ были больше частью ложными. Равно как и заключения амстердамской анатомической лаборатории, определявшей расовую принадлежность, исходя из формы черепа и других телесных признаков. Так сотрудникам лаборатории удавалось иногда спасти своих еврейских коллег.
Немногие медики и 1943-1944 годах решались на побег из страны — это было крайне опасно. Большинство принимали другое — тоже рискованное — решение: скрыться под чужим именем по тайному адресу. И здесь профессия служила им на пользу: многие бывшие христианские сотрудники и пациенты были готовы предоставить им кров. Или направляли их к своим родственникам и друзьям. Некоторые медики, находясь в подполье, открыто работали по специальности. Не только в отдалённой деревне, но и в столице. Так, Исаак Леви, получив поддельный паспорт на имя Ханса Баккера, поступил на работу в одни из амстердамских здравпунктов. Свою нетипичную внешность он объяснил суринамским происхождением. Безусловно, он играл с огнём. Фальшивые документы было легко распознать. К тому же его могли увидеть и выдать знакомые. К счастью, обман не раскрылся.
Приблизительно 253 еврейских медика были депортированы в лагеря на территории Нидерландов. Среди них были и люди, арестованные в потайных убежищах по доносу. В лагерях большинство врачей сохраняли особое положение. Очевидно, многие из них как раз и рассчитывали на это, поэтому не предприняли ранее экстренных мер для своего спасения. Они думали, что им — как медикам — в любом случае сохранят жизнь. Кроме того они хотели по-прежнему оказывать помощь людям.
Врачи в голландских концлагерях
Самым крупным пересыльным голландским лагерем был Вестерборк, лежавший недалеко от немецкой границы. В ноябре 1942 года в местном стационаре находились около 540 пациентов, в то время как в целом лагерь насчитывал приблизительно 8000 заключённых. В марте 1943 года — в связи с массовой чисткой медучреждений — это соотношение составляло 1400 к 8500.
Условия пребывания в Вестерборке, были относительно благоприятными. Это касалось и здравоохранения. Объяснялось это главным образом тем, что за управление и снабжение лагеря с первых дней отвечали сами пленники. Хотя больница (как и все жилые помещения) размещалась в деревянных бараках, и кровати располагались в три яруса, медицинская помощь была на высоте. Имелись различные специализированные отделения, лаборатория, изолятор, операционная. Врачи и младший медперсонал тщательно следили за гигиеной, заботились о том, чтобы в наличии были все необходимые инструменты и медикаменты. Добивались, чтобы особо тяжёлых больных переводили в вольные больницы. Для докторов и медсёстёр проводились курсы повышения квалификации.
Больных основательно исследовали, лечили и ставили на ноги. Для чего? Ответ известен: для отправки в лагеря смерти. Абсурдная чудовищная ситуация как для медиков, так и для пациентов. Страшной участи не избежал и полугодовалый Махаэль Принц. Он родился недоношенным, весом всего 1350 грамм. Сам комендант лагеря Альберт Конрад Геммекер заботился о нём и регулярно справлялся о его здоровье. По его приказу младенца кормили через зонд, при нём постоянно находились две медсестры. А когда вес мальчика достиг трёх килограммов, Геммекер счёл его достаточно здоровым для транспортировки в Освенцим. Кстати, знали ли люди, что их ждало в Польше или Германии? Однозначного ответа нет. К тому времени большинство уже слышало о газовых камерах: об этом в частности транслировало радио ВВС. Но многие сомневались в достоверности этих сообщений. Информация казалась слишком страшной и невероятной, чтобы в неё можно было поверить.
Поезда отправлялись из Вестерборка еженедельно, список отъезжавших зачитывали накануне. Пребывание в больнице не освобождало от депортации. Лишь крайне тяжёлое состояние здоровья давало право на отсрочку, например, температура выше 40 градусов. Пациенты больничных бараков умоляли врачей вызвать у них жар. Или каким-то другим способом сделать их нетранспортабельными. И медики шли на фальсификации, рискуя собственной жизнью. Перед ним снова вставал неразрешимый вопрос: кому отдать предпочтение? Ведь они не могли помочь всем. Кроме того они знали, что план по транспортировке так или иначе будет выполнен, а значит, вместо освобождённого пленника депортируют кого-то другого.
Некоторые врачи добровольно сопровождали своих пациентов. Так, в июне 1943 года Эльяким Риккардо вошёл в поезд следом за больными детьми. В этом же месяце Йоханна Аронсон выразила открытый протест против другого детского транспорта. В наказание комендант Геммекер затолкнул её в вагон. Оба врача не вернулись обратно.
3 сентября 1944 года из Вестерборка отъехали последние составы. Более тысячи человек отбыло в Освенцим, более двух тысяч — в Терезиенштадт. Депортировали также больных и медперсонал. Лишь трёмстам заключённым позволили остаться в лагере для поддержания порядка на территории и в строениях.
Заключение
До нападения Германии в Нидерландах проживали 534 еврейских врача. В период оккупации 253 из них (47,4 %) были высланы в концлагеря. В отношении всех евреев Нидерландов эти цифры составляют соответственно 140 тыс. и 105 тыс. (75%). Из депортированных голландских евреев выжило 5 тыс. (4,8%), из депортированных медиков — 86 (34 %). Всё это говорит о том, что еврейские врачи находились в лучшем положении, чем евреи страны в целом. Благодаря своим связям им было легче бежать за границу или найти надёжное убежище. А в лагерях их профессия служила им в определённой степени защитой.
Тем не менее медики думали не только о собственном благополучии. Многие из них отказывались от эмиграции, не желая покидать своих больных. Некоторые медицинские работники добровольно приходили в пересыльные голландские лагеря и следовали за своими пациентами на Восток. Рискуя собой, врачи освобождали людей от депортации, выдавая им справки о мнимых заболеваниях и принимая их в стационары. Таким образом они не только спасали своих соотечественников и единоверцев, но и оказывали противодействие захватчику. Их с полным правом можно назвать неформальными участниками Сопротивления.
Помогая людям, врачи-евреи часто нарушали незыблемые законы медицинской этики. Они проводили стерилизации и оперировали без медицинской необходимости. В целях обоснования нетрудоспособности и нетранспортабельности людей они сознательно наносили вред их здоровью. Однако в тех — бесчеловечных экстремальных условиях — это было допустимо и даже необходимо. Нарушая клятву Гиппократа, врачи оставались верными своему профессиональному долгу и не предавали своего основного назначения. Они по-прежнему действовали во благо людей, по-прежнему спасали их жизни.
Литература
-
Hannah van den Ende “Vergeet niet dat je arts bent. Joodse artsen in Nederland 1940-1945”, Uitgeverij Boom, 2015 J.Th.M. Houwink ten Cate, Willy Lindwer “Het fatale dilemma : de Joodsche Raad voor Amsterdam, 1941-1943” , Sdu Uitgeverij Koninginnegracht, 1995 Guido Abuys en Dirk Mulder “Genezen verklaard voor … een ziekenhuis in kamp Westerbork, 1939-1945”, Assen, 2006 Baltesen Frits “Een arts helpt, ook in de oorlog”, NRC Handelblad 25-03-2009
[1] Дигиталис — род травянистых растений семейства подорожниковых. Сердечный гликозид, дигоксин, выделенный из дигиталиса, используется для лечения хронической сердечной недостаточности. Его передозировка может вызвать нарушения сердечного ритма.
[2] Инициатором создания группы Барневельд был генеральный секретарь Министерства внутренних дел Нидерландов К.Й. Фредерикс. После неоднократных обращений к оккупационным властям он получил разрешение освободить от депортации евреев, отличавшихся особыми заслугами. В итоге была сформирована группа, насчитывавшая около 700 евреев, среди них было 44 врача. Сначала их всех поместили в замок Шаффелаар, расположенный вблизи местечка Барневельд — отсюда и название самой группы. Потом людей всё же отправили в Терезиенштадт. Но и там они находились в особом — привилегированном — положении. Почти все пережили войну. Подробнее об этом можно прочитать в моей статье - http://berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer11_12/Mogilevskaja1.php
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer8-9-mogilevskaja/
