Марксизм, русская революция 1917 года и роль в ней евреев
До сих пор остаётся труднообъяснимым явление, которое произошло полтора столетия назад. Во второй половине 19 века в Германии возникло учение, начавшее распространяться с необыкновенной быстротой. Новая социальная утопия, несмотря на столь очевидную ошибочность, можно сказать, абсурдность всех своих положений, за несколько лет или десятков лет, что для истории в принципе одно и то же, захватило умы миллионов людей в разных странах мира. К примеру, христианству, чтобы укорениться в человечестве, потребовалось несколько столетий. К тому же неизвестно ещё, чем бы этот процесс «христианизации» мира закончился, не прими император Константин эту религию в качестве государственной.
Что же могло стать причиной одновременно и ослепления, и столь восторженного увлечения новым учением? То ли в человечестве накопился к тому времени мощный заряд разрушительного действия, который только и ждал соответствующего научного и идеологического оформления; то ли само учение обладало какой-то необыкновенной гипнотической силой, вызвавшей массовое помрачение умов. Скорее всего, соединилось и то, и другое, как говорится, произошло всё в нужном месте и в нужное время.
Действительно, востребованность подобного учения созрела очень остро. Все происходившие в тот исторический период процессы способствовали этому. Попытаемся очень сжато, насколько это будет возможно, охарактеризовать обстановку того времени исключительно с целью показать, каким образом объективные процессы отразились в новом учении.
Историческая обстановка во второй половине 19 века
Новое гуманистическое сознание, порождённое эпохой просвещения, отвергает средневековые приоритеты в отношении физической и духовной природы человека и формирует новое представление о нём как о центре мира. Одновременно человека перестают считать постоянным источником и носителем зла, который теперь переносится во внешний мир.
Высвобождение индивидуальной энергии человека, раскрепощение его сознания приводят к небывалому расцвету науки и техники. Результатом становятся величайшие открытия (паровая машина, электричество, двигатель внутреннего сгорания и многие другие), создавшие основу для научно-технической революции и положившие начало широкой индустриализации.
Могущество человеческого разума, продемонстрированное им в области познания физической природы, порождает иллюзию об его безграничных возможностях, приводит к возникновению культа человеческого разума. Ему приписываются возможности, которыми он явно не обладает, чем создаётся благодатная почва для восприятия социальных утопий.
Таким образом, практически одновременно в материальном мире и в общественном сознании зарождаются и стремительно развиваются самостоятельные и вместе с тем взаимосвязанные процессы.
Индустриализация в странах Западной Европы, в первую очередь в Англии, вызывает стремительное разрушение существующего сословного строя. Массы ремесленников и крестьян разоряются, нищают. Это вынуждает их наниматься на мануфактуры, соглашаясь на тяжёлые, кабальные условия труда.
К этим отрицательным внешним факторам добавляются внутренние факторы морального порядка. Ведь в труде и ремесленника, и крестьянина присутствовали и личная инициатива, и хоть какие-то элементы творчества. Став наёмными работниками на мануфактурах, они превратились в придаток машины.
Пассивная работа, состоящая в выполнении однотипных операций, исключающая любое проявление личной инициативы, воспринимается как рабство. Жизнь становится скучной, неинтересной, механической. Недовольство характером, содержанием, условиями работы усиливается ещё и низкой оплатой. Всё это создаёт благоприятную основу для восприятия революционных идей.
Одновременно индустриализация порождает новый общественный слой – технократию, которая создаёт свои властные структуры, проводит индустриализацию крайне жёсткими методами, стремится к расширению власти, что инициирует, в свою очередь, начало борьбы с технократией.
Углубление индустриализации сопровождается, с одной стороны, расширением свободного рынка и усилением конкурентной борьбы, а с другой стороны, устранением многих привилегий, которыми прежде пользовалась аристократия. Это порождает протест против либеральной «торгашеской» идеологии, против начинающегося засилья рыночных механизмов.
Особенно сильны подобные настроения в Германии. Национальная черта немцев – любовь к порядку делает их особенно нетерпимыми к стихии рынка, которой они стремятся противопоставить «научную организацию», в рамках которой всячески поощряется рост синдикатов, что привело к созданию гигантских монополий.
На формирование общественного сознания большое влияние оказывает произошедший раскол между наукой и верой, который стал результатом огромных успехов науки и техники на фоне падения авторитета церкви. Это приводит, в свою очередь, к разрушению религиозных и этических основ общества, к пренебрежению нормами общечеловеческой морали. Одновременно порождает надежду, что путь просвещения и социальных преобразований приведёт человечество к гармонии и счастью. Усиливается стремление к сознательному формированию своего будущего в соответствии с высокими идеалами справедливости.
Индивидуализм, выросший из христианской идеи личности, достигший своего расцвета в эпоху Просвещения, ставший основой либерализма и демократии, породивший научно-техническую революцию, которая привела к индустриализации, вместе с тем усилил коллективистические настроения в обществе.
Общественное сознание, развиваясь в направлении освобождения индивидуализма от всяческих традиций, обычаев, предписаний, привело к полному раскрепощению личности, раскрытию творческих возможностей человека. Однако большинство людей обладает лишь минимальной творческой потенцией, и поэтому ощущают свою значимость только в принадлежности к какой-либо группе. Они не могут представить себя никем иным, кроме как членами коллектива.
На отрицании христианской идеи личности в 6 веке возник ислам. В 19 веке на протесте против индивидуализма, либерализма, индустриализма рождается марксизм, который приводит к повальному увлечению социализмом, что знаменует собою победу коллективизма над индивидуализмом (оказавшуюся, к счастью, не окончательной).
Основные положения и критика марксизма
В марксизме можно выделить три составные части, отличные от содержащихся в учении «О трёх источниках и трёх составных частях марксизма». Это деление, конечно, носит условный характер. Вот эти три блока основных идей марксизма! Идеологический, политический, экономический.
Безусловно, приведенное деление марксизма не исчерпывают собою всех возможных способов его структуризации как глобальной мировоззренческой концепции, которая включает в себя массу вопросов из самых разных областей знания (экономики и истории, социологии и эстетики, философии и даже антропологии), позволяя комбинировать и группировать их как угодно.
Основу идеологического блока марксизма составляют древние мессианские пророчества о царстве справедливости, равенства и братской любви. Однако марксизм не просто заимствует общечеловеческие и христианские идеалы, но дополняет их призывом: «…или смерть». Таким образом, насилие с самого начала вводится марксизмом в состав допускаемых им средств, тем самым утверждается преемственность не только якобинских методов, но и методов средневековой инквизиции.
Из этого следует, что перенимая общечеловеческие и христианские ценности, марксизм отверг христианскую идею личности, не признал человека верховной ценностью и подчинил его воле коллектива. Здесь также нашли своё отражение и немецкая идея государственности, утверждающая, что цель государства вовсе не состоит в служении интересам личности. И вообще, притязания индивидуума – плод «торгашеской» идеологии. Подобного рода эклектика и подмена понятий стали основными инструментами в «лаборатории марксизма».
Ещё одним типовым приёмом Маркса становится повсеместное использование «революционизирующей приправы». Спекулируя на том, что древние пророчества так долго не исполняются, Маркс призывает ускорить их реализацию. Для этого, говорит Маркс, достаточно совершить революцию, уничтожить все враждебные классы, национализировать средства производства и сразу всё изменится: исчезнет эксплуатация, а между людьми сложатся новые взаимоотношения.
Именно так, в точном соответствии с этими указаниями марксизма поступили обитатели платоновского «Чевенгура», абсолютно уверенные в том, что в эксплуатации заинтересованы только буржуи и поэтому, уничтожив их, они избавят себя от эксплуатации. Эта вера в возможность переустройства мира сделалась основой новой мессианская религии, в которую поверили миллионы людей, получив от неё колоссальный заряд взрывчатой энергии, вызвавшей настоящее помрачение умов.
Политический блок марксизма составляют теория обнищания пролетариата, теория эксплуатации, теория классовой борьбы и теория прибавочного продукта, занимающая центральное положение в марксизме и раскрывающая якобы механизм эксплуатации.
Теория обнищания пролетариата представляет собою особенно наглядный пример совершённой Марксом подмены. На самом деле, как уже отмечалось, широкая индустриализация вызвала массовое разорение и обнищание ремесленников и крестьян. То есть на мануфактуры приходили нищие, уже разорившиеся вчерашние ремесленники, становясь наёмными рабочими.
Таким образом, не в результате работы на мануфактурах они нищали, а приходили наниматься на работу из-за того, что обнищали. И хотя условия работы в начальный период становления капитализма были очень тяжелыми, но уже в начале 20 века английские рабочие имели довольно высокую оплату труда и по уровню жизни приблизились к среднему классу.
В теории эксплуатации беспрерывно повторяется положение о том, что без наёмного труда ничего нельзя было произвести, постоянно подчёркивается главенствующая роль рабочего, многократно упоминается какая-то доля неоплаченного труда. Во всём этом нет никакого глубокого проникновения в суть производственного процесса, нет вообще ничего, кроме стремления к разжиганию страстей с целью повышения революционного накала пролетариата.
Даже при самом поверхностном рассмотрении производственного процесса со всей очевидностью обнаружилось бы, что в условиях индустриального производства рабочий ничего бы произвести не смог без предоставленных ему станков, оборудования, инструментов, производственных помещений. Неоплаченная доля труда в гораздо большей степени, возможно, содержится в творческом труде создателей всего этого индустриального производства. Рабочие же, наоборот, всегда стремились присваивать себе плоды чужого труда, причём, труда более ценного, чем их собственный, постоянно выдвигая требования по повышению своей заработной платы.
Столь же или даже ещё более необоснованны претензии на авангардную роль в руководстве обществом. Разве не абсурдным является утверждение о том, что общество должно двигаться вперёд наименее образованными, интеллектуально ограниченными людьми.
Все эти рассуждения марксизма об усилении эксплуатации и обнищании пролетариата по мере развития капитализма были лживы. Благодаря усилиям учёных и инженеров удалось повысить производительность труда, за счёт чего сократилась вдвое (со времён Маркса) продолжительность рабочего дня и одновременно повысилась заработная плата рабочих.
Поэтому никакой иной цели, кроме разжигания низменных страстей, в первую очередь, зависти и внушения ненависти к капиталистам, ведущих к разрушению общества, в теории классовой борьбы усмотреть нельзя. Маркса вообще с полным правом можно считать величайшим «поджигателем» масс, хотя и выступал он только в роли кабинетного учёного.
Только в платоновском «Чевенгуре» уничтожение капиталистов привело к уничтожению эксплуатации, но вслед за этим – и жизни вообще. Опыт же практического социализма показал, что тотальное истребление буржуазии не только не уничтожило, но, наоборот, значительно усилило эксплуатацию.
Итак, вскрыв в политическом блоке источник общественного Зла, марксизм предложил конкретные методы борьбы с этим Злом, которые составляют экономический блок этого учения. Уничтожение капиталистов вполне естественно, а главное, обязательно должно сопровождаться полной национализацией капитала и всех средств производства, концентрацией их в руках пролетарского государства. Однако уничтожение капиталистов не уничтожает функцию накопления капитала, без которой вообще не может существовать индустриальное производство и, более того, индустриальная цивилизация.
А, как известно, ни сам Маркс и никто из его последователей не выступали против индустриализма. В то же время единственным источником накопления капитала может служить удержание прибавочной стоимости, которое по Марксу является сутью, основным механизмом эксплуатации. Стало быть, во-первых, капитализм как носитель основных черт, составляющих понятие общественного Зла (отчуждение прибавочной стоимости, накопление капитала, эксплуатация), не уничтожим. Во-вторых, практический социализм, под которым понимается, помимо тотальной национализации, внедрение всех остальных положений марксизма, ведёт (и привёл на самом) к ещё более жестокой эксплуатации.
Этому способствовало слияние политической власти с экономической. В результате рабочим бороться за свои права, за улучшение своего положения стало просто не с кем. Всякая борьба ведь заканчивается завоеванием власти, а власть уже в руках пролетарского государства, значит, в своих собственных. Кто же борется с самим собой? – Только сумасшедшие. А таких нужно принудительно лечить. Вот их и лечили.
Само по себе отчуждение прибавочного продукта имело место и в докапиталистических системах. Поэтому представляется возможным сопоставить между собой способы отчуждения в рабовладельческом, феодальном и капиталистическом обществах. Результаты такого сопоставления показывают, что развитие шло в сторону применения более гуманных способов.
В этом отношении (впрочем, так же как и во всех других) социализм представляет собою шаг назад. Таким образом, благодаря ловкой подмене вполне естественная и необходимая при любом способе производства функция удержания прибавочной стоимости превращается у Маркса в механизм эксплуатации, приобретает мощный революционный заряд.
Большинство последователей нового учения оказались буквально загипнотизированы его наукообразностью, посчитали его абсолютно доказанным, а поэтому, безусловно, истинным. Всех завораживала иллюзия научности, целиком построенная на сфальсифицированных доказательствах.
Каким-то удивительным образом люди обманывали самих себя, находя в марксизме то, чего хотели. Образованная часть общества увидела в нём дальнейшее развитие, усовершенствование либерализма, вопреки тому, что на самом деле в нём содержалось отрицание последнего. Даже религиозные деятели обнаружили в нём тождественность с эсхатологической целью христианства.
Однако вернёмся к экономическим вопросам. Как уже было сказано, государственная политика Германии, бисмарковский протекционизм привел к созданию гигантских монополий. Теоретики-социалисты умудрились преподнести этот факт как неизбежное превращение конкретной системы в монополистический капитализм.
То есть совершенно грубая, ничем не прикрытая фальсификация становится нормой. Как грибы появляются многочисленные, подчас противоположные по смыслу концепции, согласно которым конкуренция то представляется пригодной только в простых условиях производства, то препятствующей применению новых технических достижений.
Короче говоря, нападки на конкуренцию сыпались со всех сторон. Всех захватила идея построения организованного общества путем замены свободного рынка и конкуренции планированием. Никого не смущали при этом никакие противоречия. Всеми совершенно спокойно воспринимается призыв к уничтожению свободной торговли и частного капитала без малейшего опасения, что их уничтожение приведёт к уничтожению демократических свобод, возникших как раз в результате развития частного капитала и свободной торговли.
Очарованные научностью марксизма, люди не хотят замечать его якобинскую природу, безоговорочно верят в то, что подчинение личности коллективу приведёт не к растворению личности в коллективе, а, наоборот, к её расцвету. Хотя было очевидно, что предложенные марксизмом методы построения «высокоорганизованного» общества требовали принятия всеми его членами единого мировоззрения, исключали всякое подобие плюрализма.
Утопичность идеи искусственного построения «высокоорганизованного» общества была доказана ещё во времена Наполеона. В силу своего индивидуального опыта, психофизиологических и прочих особенностей невозможно отыскать двух совершенно одинаковых людей. Эта неодинаковость людей ведёт к непредсказуемости их поведения в тех или иных условиях, что становится самым существенным препятствием на пути построения организованного общества. А вот конкуренция и свободный рынок, напротив, способны обеспечить их координацию.
Планирование неразрывно связано с распределением – областью наиболее уязвимой с точки зрения справедливости. Однако страстное желание верить и здесь помешало разглядеть отличия, внесённые марксизмом в древние идеалы справедливости. Марксизм обещает не абсолютно равное, а только более равное, более справедливое распределение. Эти определения были восприняты почти как тождественные, хотя между ними вообще нет ничего общего. В то время, как древний идеал является чисто утопическим, под социалистический идеал подходит вообще любой способ распределения, лишь бы побольше отобрать, чтобы было, что распределять.
Планирование вообще ведёт к отрыву от реальности, к «раздвоению» мира, к созданию экономики-фикции. На поддержание этих двух миров, реального и идеального, требовалось усилий вдвое больше. Практический социализм и привёл к возврату к условиям жизни, существовавшим в период раннего Маркса.
Искусственно заниженная зарплата или вообще её отсутствие в плановом производстве, требовала для поддержания реальной жизни «работы после работы» («халтура», работа на приусадебном участке, на шабашке). То есть, планирование не только не ослабило эксплуатацию, не говоря уж о полном её уничтожении, как обещала теория, но напротив, неимоверно её усилило.
Если усиление эксплуатации было связано ещё с некоторыми особенностями практического социализма, то обещание уничтожить её предложенными марксизмом методами было сознательной ложью, т.к. эксплуатация присуща вообще индустриализму, составляет его зло.
Проблема уничтожения капитализма если и разрешима, то в совершенно другой плоскости – в плоскости взаимоотношений, основанных на другом мировоззрении, требующем замены властной субординации свободной координацией. Только тогда станет возможной по-настоящему демократическая организация решения вопросов, связанных с распределением совместно созданного продукта при соблюдении полной прозрачности на договорных и строго добровольных началах.
Итак, на смену либеральному мифу о суверенной человеческой личности, не выдержавшему напора общественной стихии, во второй половине 19 века пришёл коллективистский миф о человеке, существующем лишь в качестве части коллектива. К сожалению, этот миф оказался не просто ложным, но очень вредным и поэтому сыграл трагическую роль в развитии человечества.
Идея переустройства человеческого общества, овладевшая умами не только «лучших» представителей человечества, но и массами простых людей, повернула естественный ход развития индустриализма в сторону искусственной организации общества. В результате 20 век стал веком победного и вместе с тем зловещего шествия марксизма. В сознании миллионов людей, одурманенных ложью, принятой за правду, исказились все высокие понятия. Это привело к тому, что ради свободы людей стали сгонять в лагеря, во имя равенства – отрубать им головы, во имя братства – лишать всего того, что делает человека личностью.
Русификация марксизма
Марксизм способствовал зарождению российской социал-демократии, распавшейся впоследствии на два крупных течения: большевизм, сделавший ставку на маргинальную часть пролетариата и крестьянскую бедноту; и меньшевизм, который опирался на рабочую аристократию и тянулся к либеральной буржуазии.
Вряд ли может быть продуктивен спор о том, кто правильнее прочитал Маркса. В марксизме каждый может найти то, что он хочет, и в то же время он позволяет не заметить то, чего замечать не хотелось бы. Меньшевики не хотели замечать якобинскую природу марксизма и не заметили, а когда обнаружили её в действиях большевиков, было уже слишком поздно. «Зверь уже лизнул горячей человеческой крови. Машина человекоубийства пущена в ход…» - писал Мартов в 1918 году.
Большевики же, напротив, захотели увидеть в маргинальной части пролетариата, в той части, которой «нечего терять, кроме собственных цепей», революционный авангард – и сделали его своей опорой. И это притом, что сам Маркс указывал на роль революционной партии как выразительницы интересов стихийно проснувшегося классового сознания пролетариата. Классовое сознание к тому времени сформировалось как раз у той части пролетариата, на которую опирались меньшевики. Большевиков оно не устраивало, т.к. ограничивалось чисто экономическими интересами.
Марксизм породил не только (как это многими принято считать) российскую социал-демократию, из которой выделился большевизм, но и германский национал-социализм. Ещё в период «военной истерии», поднявшейся в Германии в 1914 году, из рядов немецких социалистов-марксистов выделились приверженцы немецкой идеи государства, отвергнувшие всё, что было связано и с притязаниями индивидуума, и с интернационализмом.
Они выступили как ярые коллективисты, признававшие за индивидуумом лишь право жертвовать собою ради нации, ради государства. Начавшуюся мировую войну они рассматривали как войну с английским либерализмом. Особый энтузиазм эта война вызвала у молодёжи, для которой либерал стал злейшим врагом, само слово «либерал» превратилось в ругательство, Именно в движении немецкой молодёжи произошло слияние социализма с национализмом, сплотившее нацию.
Та разрушительная сила, которую обнаружили в 20 веке в своих действиях все без исключения революционные партии марксистского толка, содержалась уже в самом учении. Именно в марксизме содержится призыв к уничтожению реального мира с целью построения того, что построить было в принципе невозможно. И если эта утопичность замысла не была столь наглядной, то убедиться в непригодности, абсурдности всех предлагавшихся методов построения нового мира можно было умозрительным путём, не прибегая к массовому кровопролитию, которым сопровождалось строительство практического социализма.
Впрочем, находились, конечно, здравомыслящие люди, которые уже в самом начале 20 века пытались предотвратить это надвигавшееся на мир наваждение в виде повального увлечения социализмом. Тот же Лев Толстой со свойственной ему страстностью публициста, опираясь на свой громадный авторитет романиста, доказывал невозможность устранить ни отчуждение прибавочного продукта, ни, стало быть, эксплуатацию при социализме. Но кто же его, не марксиста, будет слушать? Хотя вот, когда стало нужно, назвали его – непротивленца «зеркалом русской революции». Этот абсурд спокойно воспринимался тремя поколениями советских граждан.
Несмотря на то, что все положения марксизма оказались опровергнутыми и теоретически, и практически всем последующим развитием капитализма и построением социализма, правоверные марксисты остались верными своему учению. Хотя одни из них отвергают ответственность марксизма за советские концлагеря, беспрерывно повторяя, что Сталин неправильно прочёл Маркса. Другие, напротив, восхваляют Сталина, приписывают ему все успехи России в 20 веке. Как ни странно, число почитателей Сталина со временем не уменьшилось, а напротив, даже увеличилось и достигло в начале уже 21 века только в России более 30% населения.
Это может служить основанием, чтобы заявить: Гитлер не умер в Берлине в 1945 году; Сталин не умер в Москве в 1953 году, ни на ХХ съезде КПСС; они продолжают жить среди нас и в нас. Тоталитарное государство не сводимо к особенностям «национальной истории» России или Германии. Оно не только кошмарное явление прошлого, но и может стать образом будущего, например, панисламского государства.
Революция 1917 года
Если в европейских странах социалистические идеи начали не только оказывать большое влияние на формирование общественного сознания, но и заметную роль стали играть в политической жизни ряда стран, в первую очередь, Германии и Англии, то в России они сделались заметными лишь благодаря усердию советских историков. На самом же деле в начале 20 столетия в годы, предшествовавшие революциям, социалистическими идеями была проникнута очень незначительная часть населения России, а социалистические партии практически не играли никакой роли в политической жизни.
После падения коммунистического режима большинство историков перестало называть события октября 1917 года Великой Октябрьской Революцией. В отношении революции 1905 года такого изменения не произошло. Хотя всем понятно, что это был просто бунт, не имевший социальных последствий. Бунт был спровоцирован расстрелом манифестации 9 января 1905 года. Манифестация же не имела политической направленности и была организована бывшим полицейским провокатором Гапоном, оставшимся без руководства после отстранения Зубатова.
Политический террор не находил поддержки в простом народе. Это и естественно, т.к. огромнейшую часть этого самого народа составляло крестьянство, которое ничего, кроме земли, заинтересовать не могло. К тому же бомбометание – это не крестьянский стиль борьбы. Выбор цели, тщательная подготовка акции, не говоря уже о самом процессе изготовления бомб – всё это было просто чуждым крестьянскому уму.
Основными тенденциями в развитии политической жизни России того периода были консервативная и либеральная. Обе эти тенденции, несмотря на всю их, мягко говоря, несовместимость, имели общую точку соприкосновения. Их объединяло враждебное отношение к царю. Наиболее влиятельная часть российского общества, которой присущи были консервативные, даже реакционные, взгляды, сформировалась ещё в период царствования крутого нравом, деспотичного Александра III.
Николай II, который не имел с ним, как казалось, ничего общего, был им и не приятен, и не понятен. Он представлялся им слабохарактерным, а, главное, неумным царём. На самом же деле он не обладал лишь отцовской грубостью, не мог человеку решительно сказать «нет» и не мог грубо навязать своё мнение, но совершенно не выносил, когда на него оказывали сильное давление, даже если оно исходило от любимой им до последнего дня супруги. Короче говоря, консерваторов, т.е. аристократию, дворянство просто не устраивала личность царя.
Либералы, отражавшие взгляды просвещенной части общества, «интеллигенции и только» становившейся на ноги, ещё по-настоящему не окрепшей буржуазии, считали самодержавие вообще себя изжившим, ставшим тормозом на пути европеизации России. Несмотря на то, что либеральные взгляды были малопонятны основной массе населения России, именно либеральная агитация проводилась наиболее успешно, т.к. использовала механизм земства.
После решительных мер правительства во главе со Столыпиным (роспуск 2-й Думы, арест социал-демократов, взятие под контроль боевой организации партии эсеров) к 1908 году в стране наступило успокоение. Во взаимодействии с 3-й Думой, избранной по новому закону о выборах, началось проведение аграрной реформы.
При посредничестве крестьянского земельного банка крестьяне, имевшие рентабельные хозяйства, наделялись землёй и становились собственниками. Однако реформа тормозилась нападками и слева, и справа. И те, и другие видели в традиционной крестьянской общине оплот для своей деятельности. В результате к 1917 году собственниками стало менее трети крестьян.
В 1911 году во время праздничных торжеств в Киеве был убит Столыпин. За несколько лет (с 1907 по 1911) пребывания Столыпина на посту премьер-министра ему удалось, наконец-то, начать проведение аграрной реформы, принять новый закон о выборах, избежать втягивания России в конфликт из-за аннексии Боснии и Герцеговины Австрией, подавить волну терроризма и общего революционного движения. Добился Столыпин и санкции на арест Распутина (которому, правда, удалось избежать ареста), убедить царя, что падение морального авторитета самодержца в народном сознании окажется гибельным для России.
Ответственным за охрану Столыпина на киевских торжествах был лично новый министр внутренних дел Курлов, назначенный по просьбе императрицы. Интересно, что из всех министров внутренних дел, доживших до революции, один Курлов был освобождён большевиками и уехал заграницу в 1918 году. Остальные были расстреляны.
После назначения Курлова и убийства Столыпина возросло влияние Распутина. Многие министры перед докладом царю встречались с Распутиным. Согласие последнего с вносимым предложением служило для Николая II веским аргументом. Вообще роль Распутина в падении престижа царской фамилии считается огромной.
В то время как социалистические партии были разгромлены ещё усилиями Столыпина, влияние либералов усиливалось. Особенно оно возросло во время Первой мировой войны, благодаря активному участию в военных делах. Правительственная администрация явно не справлялась с нахлынувшими на неё проблемами: массовая мобилизация, снабжение армии, развёртывание госпиталей, эвакуация населения из прифронтовых районов, размещение беженцев и др. В эту деятельность включились общественные организации либерального толка. В процессе решения этих вопросов устанавливались контакты с командующими фронтами. Это способствовало проникновению либеральных идей в армию.
Размах деятельности большевиков в тот период просто физически не мог достигнуть того уровня, который позднее был приписан официальной советской историографией. Руководящее ядро большевистской партии во главе с Лениным находилось в эмиграции. Руководство русского бюро было арестовано и сослано в Сибирь. Большевики, избежавшие ареста, находились в глубоком подполье вдали от центров России. К тому же они были дискредитированы причастностью к ограблениям банков, а их представитель в Государственной Думе Малиновский был изобличён как полицейский агент.
Большевики не только не сыграли сколь-нибудь существенной роли в подготовке революции, но напротив, события февраля 1917 года стали для них полной неожиданностью. Они присоединились к народному движению, когда его размах и политические последствия стали очевидными. Но зато, присоединившись, начали действовать очень активно, преимущественно среди рабочих, количество которых за годы войны в Петрограде увеличилось чуть ли не вдвое, и среди расквартированных в Петрограде и Москве воинских частей.
Большевиков привлекли к участию в подавлении Корниловского мятежа; это одновременно означало их реабилитацию после июльских событий, когда они были объявлены немецкими агентами. Началось ускоренное формирование отрядов Красной гвардии.
Положение большевиков сильно укрепилось после того, как для вооружения рабочих к ним попало более 40 тысяч винтовок. В дополнение ко всему этому в руках большевиков оказался проект постановления Временного правительства о выводе части гарнизона из Петрограда для обороны подступов к городу и об эвакуации самого правительства. Хотя этот документ и был опровергнут, большевики максимально использовали его для обвинений Временного правительства в измене, в желании руками немцев подавить революцию, сорвать созыв Учредительного собрания.
Разыграть эту «патриотическую карту» большевикам удалось с большим успехом, несмотря на то, что это была чистой воды спекуляция. Вообще, любые обвинения в адрес Временного правительства общественность охотно воспринимала и поддерживала. Отношение к Временному правительству было во многом похоже на отношение к царской фамилии. Да, и обвинения повторялись: слабость, нерешительность и, наконец, измена.
К тому же на Временном правительстве лежала тень нелегитимности. Связано это было с «огрехами» в процессе передачи власти: Михаил, в пользу которого отрёкся Николай II, не будучи Государем, отказавшись от престола, передал всю полноту власти Временному правительству; в свою очередь, Временное правительство тоже допустило ошибку, поспешив разогнать Думу и закрепив за собой законодательную и исполнительную власть.
Всё это послужило большевикам поводом к постановке вопроса о передаче власти Петроградскому Совету. С тех пор лозунг «Вся власть Советам» продержался вплоть до самого падения коммунистического режима в 1991 году. Однако реальной властью Советы не обладали никогда и не могли по своей природе. Поэтому содержательными в этом лозунге были первые два слова, которые раскрывали его диктаторские устремления, желание сосредоточить всю власть в одних руках. И эта цель была достигнута – вся власть (исполнительная, законодательная, судебная) всегда была в одних руках.
Большинство Петроградского Совета не поддержало большевиков. И революционные демократы, и меньшевики считали эту инициативу гибельной для обороны страны, ведущей к контрреволюции.
Для борьбы с большевиками объединились либералы, революционные демократы и умеренные социалисты. Но союз их был «хрупким». Одни из них – социалисты выступали против применения решительных мер по отношению к большевикам, считая их всё-таки тоже социалистами, желая любыми способами избежать открытой конфронтации в лагере революционных сил. Другие хотели исполнить основную миссию, возложенную на Временное правительство – довести страну до Учредительного Собрания. Однако этим перечнем реальный спектр общественных настроений накануне Октябрьского переворота, конечно, далеко не исчерпывается.
Революционных демократов пугала не столько сама по себе большевистская авантюра, сколько неизбежность наступления вслед за ней контрреволюции. Крайне правые хотели бы, оперевшись на военных, преобразовать Временное правительство в своём духе.
Среди большинства заводских и фабричных рабочих, солдат в Петроградских казармах большим успехом пользовалась черносотенная печать, а не социалистическая.
Кроме того, в общественном сознании прочно укоренилась мысль о том, что если большевики и захватят власть, то продержится она недолго и будет сметена недовольством масс. В этом смысле «большевистский эксперимент» смог бы даже помочь России «излечиться» от большевизма.
Что касается самого Временного правительства, то оно почему-то было уверено в поддержке военных, в первую очередь, казачьего корпуса, а кроме того, офицеров, находившихся в Петрограде числом порядка 15 тысяч. В критический же момент оказалось, что и у тех, и у других отсутствовал пафос борьбы за Временное правительство. Особой трагедией для Временного правительства стал отказ казаков защищать правительство.
На самом деле, это было не более, чем простой провокацией, в которой главную роль сыграл В. Бонч-Бруевич. Старый большевик, соратник Ленина, поддержавший его в 1902 году, Бонч-Бруевич эмиграции избежал и продолжал работать в Академии Наук, где он ещё с конца 19 века изучал русские религиозные секты, сопровождая духоборов, уехавших в Канаду, и пр. Благодаря этой своей профессиональной деятельности, он был известен среди казаков, многие из которых были сектантами, пользовался у них уважением.
Накануне большевистского выступления Бонч-Бруевича посетила делегация казаков, и он убедил их не стрелять в рабочих, соблюдать нейтралитет. Казаки легко дали себя убедить, т.к. это совпадало с их собственными настроениями – они не доверяли Временному правительству, особенно Керенскому. Керенский же совершенно не сомневался, что сил, находившихся в Петрограде, окажется достаточно для подавления большевиков и поэтому отказывался от посылки войск с фронта вплоть до ночи 25 октября 1917 года.
Войска с фронта не прибыли в Петроград и после начавшегося выступления большевиков. Существует масса противоречивых мнений относительно того, почему так произошло. Многие из участников тех событий, оставившие свои воспоминания, возлагают вину на тех или иных военачальников. При этом, как правило, полностью отсутствуют сколько-нибудь убедительные подтверждения.
Кроме того, для понимания общей ситуации все эти детали с массой имён, званий, должностей, номеров и названий частей, с указанием дат и пр. являются совершенно излишними (они оказались бы, возможно, полезными для служебного расследования). Поэтому достаточно рассмотрения основных настроений среди Временного правительства и военных.
Большинство во Временном правительстве склонно было расценивать военную силу в целом как реакционную и соглашалось лишь на участие отдельных воинских частей, отобранных под личным надзором Керенского. С этой целью Керенский прибыл в Псков, где был сформирован небольшой отряд под командованием ген. Краснова.
Этот отряд предполагалось укрепить другими воинскими частями, располагавшимися в Царском Селе и Гатчине. В первую очередь, опять рассчитывали на казаков. Однако они тоже отказались участвовать в братоубийственной войне, как и казаки, входившие в состав петроградского гарнизона. Такое же мнение, т.е. придерживаться нейтралитета, разделяли солдаты многих других частей.
Командование фронтом придерживалось мнения о том, что основная задача армии состоит в удерживании позиций. Что же касается политической борьбы, то они не сомневались в быстрой самоликвидации большевиков, выражавших политические взгляды меньшинства.
Как ни странно, но и после захвата власти большевиками настроение масс оставалось тем же: большевики не продержаться более двух недель. Даже многие из большевиков разделяли такое же мнение. Когда отряд Краснова начал бой под Пулковом, в штабе большевиков и вовсе наступило уныние.
Всероссийский Комитет Спасения Родины, объединивший демократов, призвал не исполнять распоряжения большевиков. Чиновники Городской Думы начали саботаж, их поддержали служащие других городских учреждений. Комитет Спасения старался избежать замены «левых» экстремистов «правыми», довести страну до Учредительного Собрания и спасти её от контрреволюции и анархии.
Всеобщая уверенность в быстрой самоликвидации большевиков привела к полному параличу власти. В ожидании мирного разрешения политического кризиса войска на фронте призывались оставаться на своих позициях, чтобы не допустить продвижения противника вглубь территории России.
Борьба с большевиками могла реально вестись лишь при содействии военных. Но офицеров считали корниловцами, казачество тоже целиком было причислено к реакционным силам. Кроме того, в тот период чужда была психология гражданской войны. Все боялись взять на себя ответственность за её начало. Поэтому считали недопустимым вовлекать в столкновение юнкеров.
Командующий гарнизоном отказался вооружить добровольцев из гражданского населения, объясняя, что это повлечёт за собой расхищение оружия. Вообще штаб Петроградского гарнизона, а его командующий в особенности, были поглощены переговорами. Такое поведение командования способствовало разложению солдат.
Подобная ситуация сложилась и в Москве. Гарнизон предпочёл держаться нейтралитета. Офицеров, которых в Москве насчитывалось ещё больше – до 30 тысяч, привлекать тоже боялись. Революционные демократы боялись вступления в борьбу организованной военной силы, которая подавит революцию вообще. Они всё ещё продолжали надеяться на создание единого революционного фронта, способного довести Россию до Учредительного Собрания.
В Москве были плохо осведомлены о положении дел в Петрограде. Преобладали слухи о том, что у большевиков полная разруха во всём. Керенского же, наоборот, поддерживают казаки и кавалерия, и поэтому победа ему обеспечена. Главной задачей по-прежнему считалось избежать губительной братоубийственной междуусобицы. Поэтому население в целом не поддерживало и даже враждебно относилось к небольшой кучке защитников Москвы.
Даже слова «офицер», «юнкер», «студент» стали ругательными. Когда же, наконец, спустя несколько дней Командующий обратился к москвичам с призывом сплотиться для вооруженной борьбы с анархией и бандами хулиганов, его обращение было воспринято как провокация.
Рабочий класс в массе своей в борьбе не участвовал, лишь совсем незначительная часть вступила в Красную гвардию. Таким образом, большевики возглавили активное меньшинство в борьбе с пассивным большинством.
Трагедия революции состояла в том, что в течение восьми месяцев, предшествовавших большевистскому перевороту, ни одна из основных проблем революции не была решена. Все находились буквально в состоянии какого-то «оцепенения», ожидая созыва Учредительного Собрания. Переходное время явно затянулось, общественность переставала верить в Учредительное Собрание. Наступал новый этап борьбы с большевиками: защитники Москвы поодиночке потянулись под знамёна Добровольческой армии.
Со временем в сознании людей может происходить нечто вроде аберрации, когда внутренняя взаимосвязь явлений и процессов, как бы, исчезает и они предстают как независимые события. Хорошим примером подобной аберрации, мне кажется, могут служить «военный коммунизм» и гражданская война.
С началом гражданской войны в 1918 г. большевики, выражавшие интересы и взгляды меньшинства населения России (ту часть, которую позднее начали называть маргинальной), оказались в политической изоляции в результате отказа всех партий от сотрудничества с ними. После объявления им бойкота и начавшегося саботажа со стороны чиновников и служащих они вынуждены были пойти на крайние меры.
Если бы в то время существовала не революционная, а какая-нибудь более «нормальная» законность, то, наверное, было бы объявлено чрезвычайное положение и все представители власти действовали бы в соответствии с законом о чрезвычайном положении. Но поскольку ничего, кроме революционного азарта (по научному, «революционного сознания»), не было, то появилось на свет это, кажущееся теперь абсурдным, словосочетание «военный коммунизм».
До той поры коммунизм существовал в теории, в спорах о нём учёных-философов и в человеческих мечтах, ассоциируясь с божьим царством, с земным раем. С войнами же, напротив, ассоциируются самые тяжёлые, самые страшные периоды жизни. Большевики совместили эти два противоположных понятия в одно. Вначале многие и в России, и за её пределами искренне верили, надеялись, терпеливо ждали, когда всё «тёмное», связанное с военным или приравненным к нему периодом, отойдёт и останется одно «светлое», каким представлялся людям коммунизм.
Хотя некоторые от этого наваждения не избавились и до сих пор, всё-таки этот коммунистический «угар», как туман, начал быстро рассеиваться в 80-е годы 20-го столетия. Однако этому предшествовали ещё многие события и, в частности, гражданская война, к рассмотрению которой мы и перейдем.
О Гражданской войне
Если ложь о социализме создавалась преимущественно советскими философами, историками, писателями и другими представителями творческой интеллигенции, то ложь о гражданской войне «успешно» создавалась с двух сторон: и в России, и в русском зарубежье.
Мотивы, которыми руководствовались советские деятели, в общем-то, понятны, поэтому останавливаться здесь на них не имеет смысла. Мотивы же деятелей русского зарубежья были менее известны и понятны.
Русское зарубежье того времени можно было бы с полным правом разделить на две, пусть и не совсем равные, но всё-таки соизмеримые по численности, группы: гражданские и военные. Если всего эмигрировало тогда из России порядка двух миллионов человек, то военных, с учётом членов их семей, было несколько сот тысяч.
Такое разделение представляется достаточно обоснованным в целях классификации состава зарубежья на мировоззренческой основе. Было бы ошибочно причислять всех военных к закоренелым монархистам после тех событий, которые предшествовали их эмиграции. Те события сильно подорвали престиж царской власти, и не могли не сказаться на их отношении не только к Николаю II, но и к монархическому строю вообще. Поэтому скорее их следовало считать консервативными патриотами.
Тем не менее, практически все представители гражданской части зарубежья, и правые, и левые всех оттенков видели в армии реакционную силу. В чём они были правы, так это в том, что военные действительно представляли собой силу. Армия некоторое время, действительно, оставалась единой. Но и после распада, которому способствовали не только союзники, но и соотечественники, военные по своим взглядам оставались более сплоченными.
В отличие от армии, гражданская часть, хотя и представленная многочисленными группами, объединениями и т.д., то есть, довольно структурированным сообществом, была обессилена внутренними спорами и даже непримиримой враждой.
Вопреки мнению, усвоенному уже представителями нескольких поколений граждан бывшего Советского Союза, гражданская война закончилась не хаотическим бегством белогвардейцев, а чётко организованной эвакуацией ещё вполне боеспособной армии численностью около 150 тысяч человек под командованием генерала Врангеля. Армия могла ещё какое-то время противостоять большевикам, но, по-видимому, командующий, который одновременно являлся ещё и носителем верховной российской власти, предпочёл политические интересы чисто военным.
Армия по заранее составленному плану была погружена на военные и транспортные корабли Черноморской флотилии и отплыла к берегам Турции, где расположилась военным лагерем и жила по военным уставам. Но союзники, поддерживаемые представителями русской общественности за границей, не были заинтересованы в сохранении «русской силы» и приложили максимум усилий сначала для того, чтобы раздробить русскую армию и развести отдельные её части по разным странам, а затем и вовсе её расформировать.
Впрочем, союзники и раньше, ещё во время гражданской войны поддерживали лишь те воинские соединения, которые воевали против немцев, будучи заинтересованными в сохранении 2-го фронта, а не в борьбе с большевиками. Интерес их состоял в крушении обеих монархий: и российской, и германской. Это делает многое понятным из того нагромождения лжи о гражданской войне, которое было создано трудами советских «историков» и писателей.
Если сравнительно малочисленный чешский корпус длительное время удерживал огромную территорию от Сибири до Волги, а потом ещё отошёл с золотым запасом царской России, то ничего подобного войсками Антанты за весь период гражданской войны организовано не было.
В «белом» движении соперничество между командующими армий преобладало над чувством патриотизма, ответственностью за судьбу России. Этим в значительной степени, а так же, как всегда, плохими дорогами, объясняется тот факт, что за всё время ведения боевых действий ни разу не была создана ситуация, когда Красной Армии пришлось бы воевать одновременно на четырёх фронтах: северо-восточном, южном, западном, северо-западном. Вместо этого Красная Армия, довольно оперативно перемещаясь по центральному району, который обладал более развитой сетью дорог по сравнению с периферией, наносил поочередно сокрушительные удары на каждом из фронтов.
К числу наиболее значимых причин поражения «белых» следует ещё отнести отсутствие поддержки со стороны практически всех слоёв российского общества. Крестьяне боялись возврата помещикам конфискованных у них земель. Интеллигенция и буржуазия видели в «белом» движении угрозу реставрации монархии.
Ложь о гражданской войне коснулась и Красной армии по вполне понятной причине – её организатором был Троцкий. В кратчайшее время удалось мобилизовать порядка 5 миллионов человек, в числе которых было лишь 10% солдат царской армии, т.е. это была совершенно новая армия. Кроме того, была милитаризована практически вся экономика страны. Страна из последних сил работала на армию, отдавая ей всё, что у неё было. На самом деле, конечно, отбирали всё, что было.
Подтверждением тому, что русская интеллигенция представляла собой весьма необычное общественно-социальное явление, может служить её реакция на поражение белых. Все они без исключения были врагами большевиков. Но, несмотря на это, в поражении белого движения в России правые видели крушение надежд на реставрацию монархии, левые – то, что контрреволюция не прошла. И, хотя это обрекало их на вечное изгнанничество, в приподнятом настроении находились и те, и другие, полагая, что «дело сделано». Для одних «делом» было свержение монархии, для других – революция. И не важно, ради чего, и не важно, какой ценой была достигнута эта цель – всё, как бы, отошло на задний план, в том числе и их собственная участь и участь той части народа, которая осталась под большевиками.
Об участии евреев в революции 1917 года и о перерождении партии большевиков
С подачи Солженицына, назвавшего Октябрьский переворот «ленинско-еврейской» революцией, утвердилось мнение о том, что все основные преступные начинания: концлагеря, аресты политических противников, нарушение прав граждан – возникли при Ленине. А ведь хорошо известно, что концлагеря возникли уже в начале ХХ века, и Троцкий по пути в Россию из Америки был помещен англичанами в концлагерь в Канаде.
Говоря о нарушениях прав граждан, не делают различий между методами военного времени и послевоенной политики. Хотя чудовищный масштаб сталинского террора в мирное время вызвал у многих своего рода психологический стресс. Стараются не замечать различий в обязанностях ВЧК и НКВД. Но ВЧК наводила ужас только на врагов советской власти и уголовников, а законопослушные граждане не боялись чекистов. Более того, чекисты в начале 20-х годов были даже в почете, и никто не считал их преступниками. При Сталине же работников ГПУ опасалось уже всё население страны.
Кроме того, ВЧК начала эффективно действовать не сразу после Октябрьского переворота, а только с сентября 1918 года, после покушений и убийств видных деятелей партии. До сентября не было репрессий против невинных людей, и не был расстрелян ни один политический противник. Это националисты сознательно преувеличивают жестокость большевиков во главе с Лениным, считают их ответственными за последующие годы сталинского террора против своего народа.
Основная часть большевиков была одержима стремлением посвятить жизнь борьбе за социальную справедливость. Желая создать более справедливые условия жизни, многие из них, не задумываясь, жертвовали собой, шли в тюрьмы, ссылки, бежали за границу. Эти качества принципиально отличают первые поколения революционеров от последующих поколений партийных чиновников.
Теперь стало признаком дурного тона сомневаться в том, что их искренняя вера в возможность построения справедливого общества была не более чем заблуждением, а ведь начатый ими эксперимент не был завершен. Многие преданные революции большевики погибли в годы Гражданской войны. Свердлов умер в 1919г., Ленин с мая 1922г. был уже смертельно болен, Володарский и Урицкий погибли в 1918г., Троцкий с 1923г. фактически отошел от дел и т.д. То есть, поменялось практически всё руководство страны и партии.
Была не просто изменена демократическая организация партии, существовавшая в первые годы революции, её превратили в инструмент защиты привилегий новой господствующей элиты. Под тем же названием партия единомышленников постепенно превращалась усилиями Сталина в банду. Единство в руководстве теперь обеспечивалось не преданностью общему делу, а личной преданностью вожаку этой банды и, в ещё большей степени, страхом за собственную жизнь и круговой порукой.
Скрывая правду о полном перерождении партии, называя это «нарушениями ленинских норм партийной жизни», сознательно игнорируя тот факт, что произошла замена тех «ленинских норм» сталинским беззаконием, русские националисты стремятся очернить идеи русской революции.
Подменяя исторический взгляд на события Октября 1917 года националистическим, Проханов, Кондратенко, Солженицын и др. создавали антисемитские книги, в которых под видом критики советской власти фальсифицируется история с целью оболгать еврейских участников Октябрьского переворота: Троцкого, Свердлова, Каменева, Зиновьева, Урицкого, Ягоду и др., превратив их в злодеев.
Такая безответственная фальсификация истории русских евреев была не только совершенно безопасной, но и пользовалась всегда неограниченным спросом. При этом происходило постепенное и полное отождествление политики большевиков Ленина и коммунистов преступного режима Сталина.
Ликвидация власти Романовых было делом рук царских генералов и чиновников Государственной Думы - русских по происхождению. На втором этапе революции, действительно, участвовали представители нацменьшинств (поляки, грузины, евреи, латыши, немцы, финны и др.), что было вполне естественным в условиях многонационального государства российского. Но от этого революция не могла ведь стать ни польской, ни еврейской, ни какой другой.
И вот теперь, спустя почти столетие после смены царского режима националисты стали обвинять большевиков, подразумевая, в первую очередь, евреев, что переворот был навязан чужеземцами, а русскому народу он был враждебен. Одновременно стали облагораживать царский режим, а революция получила название «еврейской», И это, несмотря на изобилие настоящих героев истории русской революции, вроде Марии Спиридоновой и подобных ей. Взять хотя бы Брешко-Брешковскую, которая вошла в историю как бабушка русской революции. Интересно, не правда ли, откуда у «еврейской» революции русская бабушка?
Но вскоре таких людей заменили псевдореволюционеры сталинского режима, - это исторический факт, с которым никто не спорит. Большевики тоже искренне верили, что смогут решить главные проблемы страны, ради чего шли в тюрьмы, страдали, терпели лишения. Их искренние намерения создать лучшие условия жизни не удалось осуществить, в значительной степени, в силу незрелости российского общества и отсутствия у него исторического опыта.
Сталин, окруживший себя людьми с низким интеллектуальным уровнем, в итоге «развернул государственный корабль на 180 градусов» в сторону возрождения империи, потворствуя потаенным чувствам национал-патриотов. Первоначальные идеи революции оказались вульгарно извращенными.
Солженицын же постарался уравнять сталинский режим с периодом правления Ленина. Это позволяло распространить преступления сталинского режима на ленинский период, когда во главе государства работали евреи Троцкий, Свердлов и многие другие. Так он сознательно подменил цели русской революции еврейским происхождением отдельных её участников. С подачи Солженицына множество людей стали отрицать различие между идеями Ленина и фактическим осуществлением идей его «верного ученика» Сталина, не сомневаясь в том, что последний был верным ленинцем.
Перестали замечать даже чисто внешние различия между партиями ленинского и сталинского периодов: малочисленная партия фанатиков, созданная Лениным, и многочисленная партия посадских карьеристов, созданная Сталиным. Многомиллионная партия не может быть объединена общей идеологией, а партия идейных единомышленников не может быть многочисленной.
Задолго до Солженицына & Ko об отождествление образа действий реакции и революции, царизма и большевизма писал в 1938 году Лев Троцкий в статье «Их мораль и наша». Он отмечал, что: «Близнецов можно открыть также в фашизме и коммунизме. Можно составить перечень общих черт католицизма, или уже: иезуитизма, и большевизма. Со своей стороны, Гитлер и Муссолини, пользуясь совершенно тем же методом, доказывают, что либерализм, демократия и большевизм представляют лишь разные проявления одного и того же зла. Наиболее широкое признание встречает ныне та мысль, что сталинизм и троцкизм "по существу" одно и то же. На этом сходятся либералы, демократы, благочестивые католики, идеалисты, прагматисты, анархисты и фашисты».
Далее Троцкий отмечает, что в процессе этих отождествлений совершенно игнорируют объективную историческую роль рассматриваемых движений. Взамен этого оцениваются и классифицируются «разные течения по какому либо внешнему и второстепенному признаку... Так, для римского папы франкмасоны, дарвинисты, марксисты и анархисты представляют близнецов, ибо все они святотатственно отрицают беспорочное зачатие. Для Гитлера близнецами являются либерализм и марксизм, ибо они игнорируют "кровь и честь". Для демократа фашизм и большевизм - двойники, ибо они не склоняются перед всеобщим избирательным правом».
Наиболее популярным и самым импонирующим обвинением большевизма служит его «аморализм», состоящий в, так называемом, иезуитском правиле: «цель оправдывает средства». Троцкий показывает, что ненависть к большевикам и клевета на них со стороны социал-демократов, центристов и оппортунистов основаны на том, что большевики убежденные воины. В то время как сами они, по выражению Троцкого «мирные лавочники социалистической идеи».
Октябрьская революция низвергла привилегии, а сталинизм восстановил их в наиболее оскорбительных формах. Октябрьская революция объявила войну социальному неравенству, сталинизм придал неравенству вызывающий характер. Октябрьская революция заменила бюрократию самоуправлением трудящихся, сталинизм задушил массовую самодеятельность полицейским абсолютизмом, превратил управление в монополию кремлевской олигархии.
Гражданская война - самый жестокий из всех видов войны, которая взрывает все нравственные связи между враждебными классами - немыслима без насилия. Зато в мирное время социалистическое движение должно обходиться без насилия. Если "нормальный" человек, который в "нормальных" условиях соблюдает заповедь - "не убий!", убьет в исключительных условиях самообороны, то его оправдают присяжные.
«На смену партии Ленина пришла сталинская бюрократия, которая заменила на мировой арене классовую борьбу классовым сотрудничеством, интернационализм - социал-патриотизмом. Чтоб приспособить правящую партию для задач реакции, бюрократия "обновила" ее состав путем истребления революционеров и рекрутирования карьеристов» - пишет Троцкий.
Да, Ленин отказывался признавать нормы морали, установленные рабовладельцами для рабов, и никогда не соблюдаемые самими рабовладельцами. Но отождествление заговора кремлевской бюрократии против рабочего класса, с большевистской партией, которая представляла собою заговор передовых рабочих против буржуазии, является абсолютно нечестным.
Сталин арестовывал и расстреливал детей своих противников после того, как они сами уже были расстреляны по ложным обвинениям. При помощи института семейных заложников Сталин заставлял возвращаться из-за границы советских дипломатов, которые позволили себе выразить сомнение в безупречности его режима.
Теперь моралисты считают нужным напомнить о том, что это Троцкий в 1919 году ввел закон о заложниках. Однако когда революция защищала себя против объединенных сил интервенции и Белого движения на фронте в 8.000 километров, когда рабочие всего мира с таким сочувствием следили за ходом этой борьбы, тогда было слишком рискованно обличать "отвратительное варварство" института заложников.
Солженицын & Ко то ли сами не знали, что Троцкий уже давно разоблачил тех, кому было выгодно отождествить революцию и реакцию, царизм и большевизм, коммунизм и фашизм, сталинизм и троцкизм, то ли они были уверены, что их читатели никогда об этой работе Троцкого не узнают. Во всяком случае, процесс отождествления они решили довести до конца. И вот стала муссироваться версия о паранойи Сталина, а вскоре вслед за этим была вброшена версия о прогрессирующем сифилисе Ленина.
Конечно, никаких, кроме косвенных, подтверждений паранойи Сталина быть не может. А вот справка о причинах смерти Ленина, составленная врачами Осиповым и Доброгаевым существует: «Окончательный диагноз отметает версии о сифилитическом характере болезни Ленина или об отравлении мышьяком. Это был артериосклероз с поражением сосудов мозга, которые настолько обизвестились, что при вскрытии по ним стучали пинцетом, как по камням, артериосклероз с поражением сосудов мозга». Они настолько обизвестились, что при вскрытии по ним стучали пинцетом, как по камням. От этой болезни умерли и родители Ленина.
