Политика без совести есть криминал
Сергей Баймухаметов
Утром 7 декабря 1970 года канцлер ФРГ Вилли Брандт посетил мемориал жертвам Варшавского гетто, чтобы возложить венок. Несмотря на значимость, это было протокольное мероприятие — как любое другое с участием высших государственных лиц, когда заранее учтены и расписаны каждый шаг, жест, слово. Внезапно протокол был нарушен — Вилли Брандт опустился на колени.
Снимки из Варшавы публиковали все газеты мира, все телестанции мира транслировали и повторяли сюжет. Поступок канцлера стал в свое время символом примирения в Европе.
Так начинается книга Александра Пожарского «Вилли Брандт. Жизнь по совести» (Издательство «Звонница», Москва, 2017).
Актом покаяния, совершенным по велению сердца, Брандт сделал для реабилитации Германии больше, чем все политики за десятилетия, открыл путь к примирению народов и к примирению Германии с собой. Позднее он вспоминал: «Я сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов».
Но если в Варшаве это был спонтанный поступок, то речь у Стены Плача в Иерусалиме — подготовленной. Он раскрыл Книгу псалмов и прочитал вслух: «Мы совершили грехи и преступления. Боже милосердный, прости нас».
Брандт просил прощения не за себя, он был активным антифашистом, эмигрировал из страны, когда Гитлер пришел к власти, сменил фамилию, его лишили гражданства — канцлер просил прощения за свой народ. При этом нельзя сказать, что немцы всецело его поддерживали. В то время в ФРГ немало людей считало: «Хватит уже каяться!» Но Брандт никогда не боялся идти поперек, он не только выражал чувства своих сторонников, но и убеждал противников. В Германии бывшие фашистские концлагеря — Бухенвальд, Дахау, Заксенхаузен, Равенсбрюк — превращены в музеи, мемориалы. Сюда привозят на экскурсии школьников: «Смотрите, дети, это преступления наших дедов и прадедов. Вот что случается, когда страна и народ поддаются демагогическим речам закомплексованных ничтожеств о национальном, расовом превосходстве». Как говорил Брандт: «Нет народа, который мог бы скрыться от своей истории».
Книга Александра Пожарского — документальный политический детектив с напряженным сюжетом. Не только потому, что автор так ее выстроил, а прежде всего потому, что такой была жизнь Вилли Брандта и его соратников.
Послевоенная Европа до начала 1970-х годов жила в постоянном тревожном напряжении. Ситуация была накаленной из-за противостояния ГДР, ФРГ и, частично, Польши. В 1955 году ФРГ объявила, что будет поддерживать и устанавливать дипломатические отношения только с теми странами, которые не признают ГДР. Тем самым ФРГ в определенной степени сама изолировала себя от мира. А главное — вечно тлеющий конфликт двух Германий обострял конфронтацию двух мировых военно-политических систем.
Немногие знают, что ГДР и ФРГ приняли в ООН лишь в 1973 году, после победы «новой восточной политики» Вилли Брандта. Он признал границы с Польшей по Одеру — Нейсе, подписал договор с ГДР и СССР, пробиваясь сквозь непонимание и враждебность. Его противников в ФРГ тогда было лишь чуть меньше, чем сторонников. Столпы германской политики Конрад Аденауэр и Франц-Йозеф Штраус не гнушались никаких методов в борьбе с Брандтом. Аденауэр шел на прямую подлость: «Господин Брандт, он же Фрам, родившийся вне брака и лишенный отечества эмигрант». Штраус называл Брандта «продажным канцлером», который ищет «милости Москвы».
Но Брандт победил. Воплощением его идей стал мир в Европе. В решении о присуждении ему Нобелевской премии мира (1971 год) говорится: «В знак признания конкретных инициатив, повлекших ослабление напряженности между Востоком и Западом».
Нынешняя объединенная Европа — это реализация, воплощение идей, концепции Брандта, выдвинутой им в 70-е годы. Кстати, в 1961 году, когда на глазах бургомистра Западного Берлина Вилли Брандта коммунисты воздвигли Стену, ставшую символом противостояния, он сказал: «Она станет ненужной в результате более мощного процесса… Берлин будет жить, а стена рухнет».
Его пророчество сбылось через 28 лет. Еще через три года, в 1992-м, Брандт открыл заседание первого в послевоенной истории парламента объединенной Германии.
Автор книги о великом канцлере Александр Пожарский, окончив университет в Лейпциге в начале 70-х годов, почти 15 лет проработал собственным корреспондентом советского Гостелерадио в ГДР и ФРГ. Он — из нашего послевоенного поколения, которое выросло, сформировалось в СССР. Брандт был для нас хоть и союзником «в разрядке напряженности», но оставался, тем не менее, «империалистом». Потом — перестройка, распад Советского Союза, горячее партнерство демократической России с Западом, а сейчас — снова похолодание. Трилемма. Как ее разрешить? Пожарский просто написал все, как было и есть, от политики советского государства до своих чувств и мыслей — с того дня, когда он, студент МГУ, «по обмену» стал студентом Лейпцигского университета и открыл для себя мир. Не «другой мир», а просто мир. Ведь СССР был замкнутой системой. Вольно или невольно, у нас вырабатывался комплекс, что дрездены и прочие парижи — нечто лишь умозрительное, неосязаемое, а значит — нечто нереальное.
История и политика считаются неразделимыми. Распространенные суждения: «история — это политика, опрокинутая в прошлое», «история — служанка политики».
Марк Блок, расстрелянный фашистами герой французского Сопротивления, писал в «Апологии истории», что история зачастую служит для оправдания ныне существующей политической системы.
Поль Валери утверждал: «История — это самый опасный продукт, вырабатываемый химией интеллекта… Она заставляет мечтать, она опьяняет народы, порождает у них ложные воспоминания… вызывает у них манию величия и манию преследования и делает нации желчными, нетерпимыми и тщеславными. История оправдывает все что угодно. Она не учит абсолютно ничему, ибо содержит в себе все и дает примеры всего».
Не знаю, насколько корректно заменить в высказывании Валери слово «история» словом «политика». Но результат получится интересный.
И сейчас в ходу афоризм советских времен: «Хороший человек — это не профессия». Скорее всего, возник он в начале 70-х годов, под влиянием научно-технической революции, модных разговоров о технократии. Тогда под профессией подразумевалось все, кроме политики, поскольку советский человек был отдален от нее. Его политическая активность сводилась к участию в добровольно-принудительных выборах, когда он голосовал «за нерушимый блок коммунистов и беспартийных» с результатом 99,7%.
Сегодня многие политизированы. Политика стала профессией. И утвердилось, что «хороший человек» и «политика» — понятия почти несовместные, что эта деятельность предполагает решения, поступки, часто идущие вразрез с этикой и моралью. Если прямо — вразрез с совестью. Во имя якобы высших целей. Причем, подобные рассуждения подаются как некая интеллектуальная смелость.
Александр Пожарский вводит в политологию новое, совершенно неожиданное слово и понятие — совесть. Один из главных выводов книги о Вилли Брандте: «Ему удалось преодолеть глубокую пропасть между Властью и Совестью».
А название предыдущей книги Пожарского бескомпромиссно, как формула, максима, и даже как приговор:«Политика без совести есть криминал».
Упростим формулу до повседневной реальности. Это значит, что люди без совести, занимающиеся политикой, дорвавшись до власти, неминуемо будут окружать себя близкими по духу личностями — сверху донизу и снизу доверху. Так начинается разложение, поначалу незаметное. В итоге — тлетворные, разрушительные изменения в морали и нравах, в атмосфере.
Политика — опасная область государственных, общественных отношений. Поэтому максима Пожарского «Политика без совести есть криминал» — всегда актуальное предостережение.
Сергей Баймухаметов
***
Обязанность политика — говорить народу правду
Александр Пожарский
4 мая 1974 года канцлер ФРГ Вилли Брандт вынужден был уйти в отставку в результате шпионского скандала, вызванного разоблачением личного референта канцлера Гюнтера Гийома, который был засланным агентом разведки ГДР. 14 июня 1987 года Вилли Брандт, возглавлявший партию 23 года, по собственному желанию оставил пост председателя СДПГ. Уход Брандта и с высокого государственного, и высшего партийного поста не оставили ни одного бюргера Германии равнодушным. Несмотря на такие, казалось бы, неудачи в государственной и партийной карьере, политический авторитет Вилли Брандта в последние годы его жизни достиг такой небывалой высоты, которая в партийно-политической жизни послевоенной Германии, да и в Европе в целом, была мало кому доступна. Даже бывшие противники Вилли Брандта относились к нему с искренним уважением и выражали восхищение его политическими успехами.
Немецкая нация единодушно отдала самые высокие почести ушедшему из жизни 8 октября 1992 года Вилли Брандту. Организованная в Берлине государственная процедура похорон с воинскими почестями была в немецкой истории только дважды столь масштабной и торжественной: во время похорон убитого террористами 24 июня 1922 года министра иностранных дел Вальтера Ратенау и рейхсканцлера периода Веймарской республики, лауреата Нобелевской премии мира Густава Штреземана 3 октября 1929 года.
Ни с одним именем послевоенного времени не было связано столько надежд на моральное обновление политики, на реальную демократию и социальную справедливость, как с именем Вилли Брандта. Социальные вопросы означали для Вилли Брандта прежде всего основополагающие аспекты существования человека — преодоление голода и нищеты. Они были для него вопросами элементарных прав человека. Индивидуальные и социальные права человека для Вилли Брандта были неделимы. Он любил в различных вариациях повторять фразу: «Сытые люди не обязательно должны быть свободными, но голодные народы никогда не бывают свободны».
Вилли Брандт был кумиром и надеждой как левых сил, так и широких просвещенных масс, а главное — он смог примирить поколение шестидесяти-семидесятилетних с их страной. Его исторические достижения для немцев абсолютно бесспорны, и их можно условно сравнить только с достижениями Конрада Аденауэра до него и с достижениями Гельмута Коля — после него. Конрад Аденауэр примирил Федеративную Республику Германии с западными странами, сделал ее неотъемлемой частью НАТО. Вилли Брандт возвел мосты для примирения и сотрудничества с восточными странами. Проводимая под его руководством политика заключения договоров — в первую очередь с Польшей и Советским Союзом, сделали Германию дееспособным партнером как на Западе, так и на Востоке, а также способствовала вступлению ФРГ в ООН, что значительно увеличивало ее международный вес и значение.
Ему, как любому политику, нужна была власть, чтобы созидать, однако власть была для него не самоцелью, не главным в жизни. Он не цеплялся за нее и его самостоятельный уход из власти продемонстрировал новые моральные масштабы политики.
Ему удалось преодолеть глубокую пропасть между Властью и Совестью, Многочисленные представители интеллигенции, искусства и культуры, искренне поддерживали его. Как однажды очень точно заметил знаменитый немецкий писатель Гюнтер Грасс: «Вилли Брандт обладал удивительной и редкой способностью приближать будущее, а также четко обозначать призрачные надежды и смутные опасности. Это превращало его из реалиста в прорицателя, который умел рутину будней прояснять четкой постановкой задач».
К столетию со дня рождения Вилли Брандта авторитетный немецкий журнал «Шпигель» («Spiegel») писал: «Через несколько недель страна многочисленными книгами, специальными изданиями, документальными фильмами будет отмечать юбилей своего четвертого канцлера, и эта память связана с тем обетом, который стал основным смыслом деятельности Вилли Брандта: истинная демократия имеет гораздо большее значение, чем все мероприятия так называемых избранников. Демократия нужна всем вам, в том числе и тем, которые до сих пор считали, что вопросы демократии их не касаются — женщины, молодежь, политические упрямцы и строптивые. Главное достижение Брандта в том, что он разбудил у немцев любовь и приверженность к демократии — это его истинное наследие. Если Аденауэр обосновал доверие к демократии, то с Брандтом утвердилось страстное отношение к демократии».
Кстати, задолго до столетия Вилли Брандта, к 2008 году о нем было издано в Германии 56 книг.
25 февраля 2002 года немецкий журнал «Фокус» («Focus») провел опрос своих читателей, задав им только один вопрос «Кого из немецких политиков Вы считаете образцом?» Наибольшее количество опрошенных (33%) признали Вилли Брандта образцом политика, в то время, как за Конрада Аденауэра проголосовали 29%, за экс-президента Рихарда Вайцзеккера — 28%, за действующего канцлера Гельмута Коля — 12%».
Еще при жизни Вилли Брандта, в марте 1992 года, в городе-герое Сталинграде по инициативе волгоградского ученого Виктора Попова было основано Общество Вилли Брандта. В 2004 году в Волгограде в связи с 90-летием со дня рождения Вилли Брандта была организована международная научная конференция «Вилли Брандт — человек, политик: история и современность», в которой приняли участие многие ученые из России и ФРГ. В материалах конференции, опубликованных на русском и немецком языках, профессор Виктор Попов цитирует статью Вилли Брандта из книги «Демократический социализм», изданной в 1949 году:
«Опыт первой половины ХХ столетия, в условиях небывалой концентрации политической и экономической власти и военных катастроф, которые ставят под вопрос существование современной цивилизации, борьба за свободу призвана защищать прежде всего человека. В центре системы представлений о переустройстве общественных, национальных и международных отношений, которое мы называем демократическим социализмом, находится ЧЕЛОВЕК. Без демократии и человечности нет социализма… мы говорим не просто о социализме, а о демократическом социализме. В нем соединяются идеи свободы, справедливости и равноправия».
Еще в начале 1970-х, в студенческие времена, имя канцлера ФРГ Вилли Брандта и все, что связано с его деятельностью, живо привлекало мое внимание. Причем мой интерес был далеко не исключением, большинство гэдээровских студентов факультета журналистики Лейпцигского университета, где я в то время учился, тоже внимательно следили за развитием «восточной» политики социал-демократов, хотя вслух, в широком кругу, эти темы старались не обсуждать. Причем у студентов из братской ГДР это было не просто профессиональное, экспертное внимание, за ним стояла тщательно скрываемая симпатия и к социал-демократам, и к канцлеру Брандту.
Интерес к первому в истории послевоенной Германии социал-демократическому правительству и канцлеру Вилли Брандту в начале 1970-х годов был вполне понятен. Вся Европа говорила о новой «восточной» политике социал-демократов, был подписан Московский договор, мир обошла фотография, на которой Вилли Брандт стоит на коленях перед памятником евреям, замученным фашистами в Варшавском гетто. Этот жест сразу был признан во всем мире как символ воли и стремления Брандта к примирению. В 1971 году Нобелевский комитет отметил стремление и активность канцлера премией за заслуги в борьбе за мир.
На фоне широкого общественного интереса к Брандту у меня было и личное, не очень осознанное — скорее, эмоциональное любопытство. Впервые мне довелось увидеть выступление канцлера ФРГ по телевизору во время учебы в Лейпциге, где иногда случалась такая возможность. Вначале сложно было понимать все нюансы его высказываний — знание языка не позволяло, да и с германской проблематикой еще не освоился. Тем не менее, притягивала энергетика выступлений Брандта, эмоциональная сила убеждения, умение свободно и выразительно говорить. В моем подсознании возникало сравнение западногерманского политика с руководителями Советского Союза, которых непривычно было называть политиками, потому что они были генеральными секретарями. Брандт обладал незаурядной энергией, от него исходили внутренняя мощь и притягательная сила…
Это довольно интересный процесс, как в нашем сознании складывается впечатление о человеке, в данном случае — о политическом деятеле: возникает ли симпатия, антипатия, или мы остаемся равнодушными. Естественно, все начинается с первых ощущений чисто внешнего свойства. Статен политик или низкорослый, как держит себя в различных ситуациях, как одевается? Риторическое искусство политика может быть определяющим для первого впечатления о нем. Важно именно искусство говорить, которое предполагает рождение интересных, умных мыслей, эмоциональную убежденность, неизменно захватывающую слушателя, а не просто произнесение гладких, безошибочных предложений, написанных осторожным спичрайтером и сдобренных выверенными шутками в авторском исполнении. И только позднее, по истечении времени, первое впечатление подтверждается, усиливается или опровергается реальными эффективными действиями. Появляется уважение, нарастает восхищение, или накапливается раздражение, наступает разочарование. Эти впечатления — результат понимания: расходятся ли слова политика с его делами или нет, а проще говоря, лжет он или нет. Остаются ли его, возможно, и разумные слова, пустым краснобайством, за которым скрывается полная беспомощность? Насколько он последователен в делах, служит своей стране и народу или же преследует частные, групповые интересы?
В марте 1989 года в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг» («Frankfurter Allgemeine Zeitung») автор статьи «Прощание СДПГ с Германией» Йенс Хакер ссылался на свое интервью с Вилли Брандтом 1970 года, в котором Брандт говорил о том, что одна из важнейших обязанностей канцлера — говорить своему народу правду. Процитировав эти слова, автор утверждал, что Вилли Брандт, находясь более двадцати лет у власти, оставался поразительно верен этому принципу…
«Сейчас будет срастаться то, что должно быть единым»
День 9 ноября 1989 года начался для Вилли Брандта как обычно. Рано утром он был в своем бюро, принял венгерского посла, итальянского коммуниста, около часа беседовал с новым председателем СДПГ Хансом-Йохеном Фогелем. Во время вечернего закрытого голосования в бундестаге депутаты получили сообщение о том, что член Политбюро ЦК СЕПГ, первый секретарь Берлинского окружного комитета Гюнтер Шабовски на пресс-конференции, организованной телевидением ГДР, объявил о новом свободном порядке выезда граждан ГДР за рубеж. Какими будут последствия этого решения руководства ГДР, никто даже предположить не мог.
Весть об открытии 9 ноября 1989 года всех контрольно-пропускных пунктов Берлинской стены, а по сути — ее падении, прокатилась волной по всей Европе. Это событие, а особенно его полная неожиданность, вызвали в ФРГ оторопелую восторженность. Вилли Брандт немедленно отправился в Берлин. Очевидцы рассказывали, что бывший правящий бургомистр Западного Берлина Брандт, который пережил строительство этой стены, буквально со слезами на глазах стоял вместе с другими политиками перед Шёнебергской ратушей, где 10 ноября собрались тысячи людей из обеих частей Берлина. Его выступление берлинцы слушали тоже со слезами на глазах.
«Это прекрасный день после столь долгого пути, — говорил Брандт. — Однако мы пока находимся на промежуточной станции. Мы еще не пришли к концу пути. Нам предстоит еще много сделать. Единство берлинцев и всех немцев проявляется удивительно волнующим образом, особенно волнующим там, где разделенные семьи совершенно неожиданно, в слезах. наконец-то воссоединяются. Меня глубоко тронула картина, когда полицейский с нашей стороны подошел к своему коллеге с другой стороны и говорит: многие недели и даже месяцы мы смотрели друг на друга на расстоянии, сейчас я хочу пожать вашу руку. Это совершенно правильно — сблизиться со стоявшими далеко, пожать друг другу руки и быть там, где это сейчас необходимо… Сейчас многое будет зависеть от того, насколько мы, немцы, с одной и с другой стороны, покажем себя достойными исторической ситуации…»
В Берлине прозвучала фраза, которая облетела весь мир: «Сейчас будет срастаться то, что должно быть единым».
Вечером 10 ноября, после того, как завершилась манифестация у Шёнебергской ратуши, Вилли Брандт и канцлер Гельмут Коль получили от Михаила Горбачева послания практически с идентичным содержанием. В письме генеральный секретарь ЦК КПСС обращался с просьбой: «На фоне пришедших в движение масс проявить добрую волю и воспользуйтесь Вашим авторитетом, чтобы предотвратить любые нежелательные повороты. Попытки нагнетать эмоции и страсти преследуют цель прекратить существование двух немецких государств и дестабилизировать ситуацию в ГДР».
Вилли Брандт расценил послание Михаила Горбачева как предупреждение о возможных политических или даже военных последствиях.
На следующий день он направил ответное послание Михаилу Горбачеву, в котором призывал к проведению свободных выборов в ГДР. «Я внимательно слежу за новыми акцентами, которые можно наблюдать в проводимой политике после изменения в руководстве ГДР (на встрече с Брандтом в Москве 17 октября Михаил Горбачев проинформировал его о том, что на следующий день Эрих Хонеккер будет смещен и его место займет Эгон Крэнц — А.П.). Тем не менее, я считаю, что диалог с другими политическими и общественными группами не заставит себя ждать. Свободные выборы неизбежно последуют. Вы можете быть уверены, что мы и далее будем исходить из реальной ситуации, учитывать стратегические интересы всех участвующих сторон. Мы понимаем, насколько это важно — сохранять стабильность в сфере политики безопасности, без которой невозможно построить Европейский дом».
Падение стены было для журналистов чрезвычайно важным поводом, чтобы выяснить не только обстоятельства случившегося, но и получить компетентную политическую оценку, а также поговорить с кем-либо из политиков о перспективах дальнейшего развития отношений между ФРГ и ГДР. Для меня это был великолепный повод, чтобы встретиться для интервью с Вилли Брандтом, с которым уже неоднократно встречался для бесед и был неплохо знаком — тема для советского журналиста более чем актуальная. Я связался с помощником Вилли Брандта, и мне было назначено время встречи на следующий день.
Кабинет депутата бундестага и почетного председателя СДПГ был небольшим, можно сказать, скромным. Вилли Брандт вышел из-за стола, чтобы пожать мне руку. Высокая фигура его, несмотря на возраст (ему было уже семьдесят пять), оставалась статной, с развернутыми широкими плечами. В крепком рукопожатии широкой суховатой ладони ощущалась сила от природы физически крепкого человека. Меня поразило прежде всего его лицо, оплетенное сплошной сеткой морщин, будто карта пройденных в течение жизни дорог. Большие залысины увеличивали и без того огромный лоб. Глаза, казалось, жили отдельно от лица: их не тронуло время. Они сразу же крепко захватили мой взгляд, как бы оценивая, достоин ли я того, чтобы со мной серьезно разговаривать. Вилли Брандт широко улыбнулся.
— Советские СМИ тоже не ожидали такого поворота событий в Берлине? — неожиданно спросил он, как бы предугадывая и определяя тему разговора.
— Наверное, так же, как и политики Федеративной Республики Германии, — ответил я.
Брандт вернулся на свое место, я сел напротив и, устраиваясь поудобнее, обратил внимание на тумбочку в углу его кабинета, на которой возвышалась стопка внушительных томов в суперобложке. На верхнем томе успел прочитать «Erinnerungen» («Воспоминания»). Брандт перехватил мой взгляд, но ничего не сказал. Я положил перед ним свою визитную карточку и вдруг поймал себя на неожиданной по своей нелепости мысли: «А у Брандта были когда-нибудь визитные карточки?» Мысль невольно вызвала улыбку.
Он пододвинул визитку поближе, посмотрел фамилию и название СМИ.
Ссылаясь на подписанное во время визита М.С. Горбачева в июне этого года совместное заявление, в котором в качестве приоритетной задачи значилась преодоление разделения Европы, я спросил: «Можно ли считать события 9 ноября началом преодоления разделения Германии, а значит — преодоления разделения Европы, и не слишком ли быстро оно проходит?»
Лицо Вилли Брандта посерьезнело, он на секунду задумался, и я услышал, наверное, только для него характерный четкий, без единого лишнего слова, будто давно продуманный ответ:
— Происходящее показывает, с каким новым эффектом ускорения развиваются события в Европе. И, тем не менее, мы должны настраиваться на поэтапный процесс. Его начало я вижу в договоре об объединении с правительственной комиссией и с избранным паритетным парламентом, а также с другими совместными органами, которые должны решать вопросы экономики, валюты и так далее.
— Вы говорите сейчас о поэтапном процессе, хотя Ваши высказывания в последнее время создавали впечатление, что объединение Германии решает падение Берлинской стены?
— Это ошибка. Я считаю, что такое впечатление возникло из-за цитат и заголовков в некоторых газетах. В Берлине и других городах ГДР я говорил, что единение Германии пойдет после 9 ноября. Повсюду, где встречаются люди, единение происходит снизу. Сверху для него должны быть созданы соответствующие формы.
— О какой форме может идти речь — федерации или конфедерации?
— В соответствии с законодательством ФРГ немецкое гражданство сохраняется для всех немцев. Кстати: Швейцария называет себя до сих пор конфедерацией, однако в нашем понимании это единое государство, несмотря на различия кантонов. Однако главное состоит в том, что процесс воссоединения начался. Если бы сейчас состоялся референдум, подавляющее большинство немцев проголосовали бы за воссоединение…
— И что нужно было бы делать тогда?
— Тогда мы, независимо от того, какое правительство стоит у руля в Бонне, должны сказать: «Друзья, так быстро вопросы не решаются. Прежде всего мы должны посмотреть, как быстро мы можем восстановить экономический баланс, как мы можем решить вопрос валюты, как сможем мы сбалансировать социальное законодательство».
— Господин Брандт, исходя из событий последних месяцев в ГДР, с полным основанием можно спросить, что может произойти, если граждане ГДР, несмотря на все планы поэтапного процесса, выйдут на улицу и потребуют: «Объединение сейчас и немедленно!»?
— В определенной степени это уникальное явление, когда представитель коммунистического государства предупреждает о выступлениях на улице. До сих пор эти предупреждения я слышал только от консервативных сил. Как старомодный социал-демократ, я бы никогда этого не сказал, поскольку считаю: это всегда серьезно, когда люди выходят на улицу, чтобы высказать свою волю. Тем не менее, в Вашем предостережении есть доля правды — искусственно нельзя опережать события.
— В этом есть определенная опасность?
— В истории случались события, когда из хаоса возникало в мире что-то положительное. Однако полной гарантии, что из хаоса возникнет нечто положительное, нет и не может быть. Однако то, что вы имеете в виду, является очень нежелательным. Людей в другой части Германии можно только предостеречь от того, что им сообщается. Они должны знать, что не через несколько лет, а в ближайшем будущем наступят изменения. Иначе мы получим непредсказуемые последствия, а мы хотели бы их предотвратить…
— Вы опасаетесь непредсказуемости процесса переселения из ГДР?
— Поток переселенцев может значительно активизироваться, но речь идет о том, чтобы дать надежду тем, кто остается.
— Вы имеете в виду последствия нерешенных экономических проблем, которые могут ускорить процесс объединения, что, на Ваш взгляд, было бы нежелательно?
— Я не имею ничего против быстрого объединения, я только хочу сказать: оно не решает практических проблем. Единая валюта не возникнет только оттого, что на улицы выйдут не тысячи, а миллионы людей.
— Что Вы думаете о тех, кто считает, что после объединения Германии наступят, особенно для Восточной Германии, лучшие времена?
— Один политик, которого я уважаю, сказал: «Многие, кто призывает к единству или к воссоединению, имеют в виду прежде всего благосостояние». На это я могу сказать следующее: «Ну и что? Разве можно их за это осуждать? Это лишь подтверждает мой тезис о том, что объявление о совместных правящих структурах или конституционных документах еще не решает ни одной практической проблемы».
— Возвращаясь к теме «Преодоление разделения Европы»… Что для Вас важнее — преодоление разделения Европы или Германии?
— Я не могу отрицать, что проблема Германии для меня особенно важна. В противном случае надо было бы выяснять, что имеется в виду под понятием «Европа». События в Германии — это подглава, хотя и очень важная, происходящего в Европе. Это прежде всего конец коммунистического господства, конец государственной, командной экономики. Европейский Союз как раз сейчас подписал договор о торгово-кооперационном сотрудничестве с Советским Союзом. Крушение постсталинизма касается и европейской политики. Два наших основных политических направления — консервативно-либеральное и социал-демократическое полностью единодушны в том, что наше будущее — в Европейском Сообществе. А потому я могу сказать: два немецких государства, до тех пор, пока они еще есть, могут быть членами Европейского Сообщества. Однако единое немецкое государство не может быть членом двух военных блоков.
— Тогда единственный выход — военный нейтралитет объединенной Германии?
— Нет, это не перспективное предложение. То, что Федеративная Республика Германии может выйти из НАТО, как из какого-то футбольного объединения, вряд ли можно предположить, да и я однозначно против. Подавляющее большинство нашего населения хотело бы — до тех пор, пока не изменится положение в мире — оставаться в Западном союзе. Что может произойти потом, покажут дальнейшее развитие и изменение характера Атлантического Союза, который уже сейчас из военного блока частично превратился в предприятие по организации безопасности. Мы должны не выходить из Союза, а наоборот — встать во главе него, чтобы смягчать конфронтацию…
Вопросов у меня больше не было, но прежде чем я успел поблагодарить Вилли Брандта за интервью, он встал, подошел к тумбочке в углу, взял верхнюю книгу из стопки и вернулся к столу. Пододвинув поближе мою визитку, раскрыл книгу, на развороте которой стояло: «Еrinnerungen» Propiläenverlag, быстрым почерком поставил подпись на этой же странице. Крепким рукопожатием мы попрощались, и я, еще не вышедший из состояния некоторой оторопи от встречи, спустился на лифте высотки боннского бундестага.
В тот момент я даже не думал о важности встречи с историей немецкой и европейской социал-демократии, о том, что буквально прикоснулся к живой истории Германии. Я еще долго находился под впечатлением от этой беседы, от ответов Вилли Брандта, от того, как он точно, без единого лишнего слова, формулировал государственные задачи ФРГ, связанные с объединением Германии! Наверное, это особая категория людей, которые в таком возрасте сохраняют не только полную ясность ума, но и уникальную способность формулировать мысль без единого лишнего междометия, — думал я. Это — от природы! Разве можно этому научиться? Если человека за уши притащить в политику или к рычагам государственного управления, он научится суетливо демонстрировать свою деловитость, но настоящим политиком никогда не станет. Талант политика, как и талант литератора, художника — не на поверхности, он гораздо глубже, в огромном потенциале ума, который охватывает не только сегодняшний и завтрашний день, а способен проникнуть на десятилетия вперед и спрогнозировать последствия сегодняшнего шага.
24 февраля 1990 года в Лейпциге состоялся учредительный съезд СДПГ ГДР. Вилли Брандт был избран на съезде почетным председателем партии. Его выступление на съезде было основательным, полностью посвященным последним событиям, но в то же время сдержанным. Волю своим эмоциям Вилли Брандт дал на следующий день, выступая с балкона здания оперы на Августусплац перед 250 тысячами граждан ГДР, собравшимися на митинг. Передние ряды манифестантов приветствовали его плакатом: «Там, где есть Вилли, там всегда есть путь».
До 18 марта Вилли Брандт совершал непрерывные поездки по ГДР, и везде его встречали восторженно. Он прилагал все усилия, чтобы помочь СДПГ ГДР на первых выборах, однако конкретные обещания правящей партии ХДС, особенно в финансово-экономической сфере, были заметно привлекательней для избирателей. В результате СДПГ получила всего лишь 21,8% голосов. Тем не менее, Вилли Брандт был очень доволен тем, что в ГДР состоялись свободные выборы и сделан значительный шаг к объединению Германии.
Принятое бундестагом 20 июня 1991 года после ожесточенных дебатов решение о возвращении столицы Германии в Берлин Вилли Брандт воспринял как венец процесса объединения.
Политика и совесть
Политика — это искусство возможного, и результаты зависят от таланта, дальновидности и ума политика, от того, какие возможности он видит и какие цели ставит. Однако для того, чтобы возможное превратить в реальность, следует часто принимать в расчет и многочисленные трудности, и опасности, и морально сомнительное — например, ухищрения, притворство и лицемерие, даже силу. В политике не всегда самое короткое расстояние между двумя точками — прямая. Окольные пути часто скорее ведут к цели.
Фактор личности политика тем важнее, чем шире его потенциальные возможности для того, чтобы своей деятельностью оказывать влияние на формирование общества и историю страны. Политическое руководство как компонент в развитии является столь же древним, как и сами политические теории, однако в условиях развития СМИ и информационной глобализации фактор личности политика приобретает все большее значение.
Авторитет Брандта как канцлера базировался прежде всего на моральных качествах, о которых свидетельствует его биография периода послевоенной Германии. Избрание в 1969 году Вилли Брандта канцлером означало, по сути, новую главу в истории ФРГ. Правительство возглавил человек, который в своей деятельности исходил в первую очередь из моральных соображений, а не политической целесообразности.
В конце 60-х годов Вилли Брандт стал истинным центром политической консолидации для многих граждан ФРГ.
«Его способность соединять людей, вдохновлять массы, пробуждать энтузиазм к политическим идеям и побуждать к действиям, наверное, следовало бы назвать не «политическим душевным состоянием», а «религиозным», — писала политолог Зигрид Розенбергер в исследовании «Фактор Личности в политике». — Эта способность основывалась на достоверности политики Брандта, которая давала другим людям не просто ощущение, а уверенность в том, что они служат общим целям. Многие избиратели с глубоким уважением относились к «хорошему человеку из СДПГ» и награждали его такими характеристиками, как «Собиратель людей», «Чувствительный слон», «Носитель надежд и прогнозов», «Политический спаситель» и «Национальная фигура».
Вилли Брандт был наделен чувством взвешенного сочетания предвидения и реальности. Он мог видеть далеко вперед и в то же время держал реальную картину в поле зрения. Более того, этот человек 23 года возглавлял непростую партию СДПГ и был при непререкаемым авторитетом. Это значит, что он владел тактикой, то есть знал, как обходиться с людьми. Естественно возникает вопрос: как ему это удавалось? То есть это вопрос о методике. Вилли Брандт никогда и никому не приказывал, а всегда стремился убедить. Он также никогда и никому не давал пинка под зад, а только убеждал, поскольку он в своей жизни — и это стало психологическим фактором — нередко сам получал такого пинка и знал, что это значит».
Для подкрепления тезисов и выводов анализа автор «Фактора личности в политике» Зигрид Розенбергер приводит высказывание многолетнего издателя журнала «Шпигель» и политического обозревателя Рудольфа Аугштайна: «Что бы ни писали о Вилли Брандте, я могу сказать только одно — для меня он был больше».
Вилли Брандт обладал уникальным моральным и политическим авторитетом. Он внес решающий вклад в то, что СДПГ смогла создать правительство, а сам смог стать первым социал-демократическим канцлером Федеративной Республики Германии. Как сформулировал президент ФРРГ Рихард фон Вайцзекер, Вилли Брандту удалось ликвидировать в одной личности напряженность между властью и моралью. Вилли Брандт ценил и стремился поддерживать дружеские отношения, однако мало кого допускал к личной жизни. Он избегал кампанейщины, выступал против звездных замашек, особенно тех, кто стремился сделать карьеру на членстве в партии. Он презирал угодничество и всезнайство, наушничанье и пустой пафос. Однопартийцев, которые проявляли подобные качества, он наказывал, но не словами, а просто демонстративно не замечал их. Один из ведущих идеологов немецких социал-демократов Петер Глотц так характеризовал Вилли Брандта: «Этот человек был не шумным, дисциплинированным и сдержанным в установлении дружеских отношений. В этих чертах характера, а также в его чувстве такта таился секрет его ауры, притягательной силы и харизмы».
В «Воспоминаниях» Вилли Брандт писал: «Осмысленная и результативная политика предполагает правильную расстановку приоритетов. Когда я весной 1987 года сложил с себя полномочия председателя партии, то поставил перед собой вопрос: что наряду с борьбой за сохранение мира является для меня важнее всего остального и сам ответил на этот вопрос — свобода. Конкретизируя, я имел в виду: свобода совести и мнений, свобода от нужды и от страха. Без хлеба, но с тайной полицией нет демократии, без плюрализма, но с претензией на монополию власти — тоже нет. Я хотел бы добавить: стремиться дать счастье по распоряжению, значит задушить демократию. Политики, которые преклоняются перед догмами или претендуют на подиум государственной непогрешимости, не заслуживают доверия».
В то же время деятельность политиков во многих странах и многими людьми традиционно воспринимается настороженно, а часто негативно. В ФРГ, например, весьма популярны такие изречения: «Политика — грязное дело, и она только портит характер», «Политические песни — гнусные песни» и т.д.
Стиль руководства Вилли Брандта, особенно партией, никогда не воспринимался его окружением однозначно и бесспорно, а нередко также подвергался довольно жесткой критике. В партии и от его соратников нередко можно было слышать упреки в служебной усталости и бессилии, в слабости при принятии решений и снисходительности к отсутствию дисциплины. «Некоторые, особенно «резковатые геноссен», то есть коллеги по партии, обвиняли Брандта даже в том, что его стиль руководства грешит «вялостью и бессилием». В июле 1972 года Гельмут Шмидт обвинил председателя СДПГ в том, что он допускает превращение партии в лево-социалистическую. Стиль руководства Брандта, а позднее его решение о преемнике на посту председателя партии также вызвали у некоторых соратников резкую критику.
Однако со временем все более и более стала преобладать оценка, что в таком обществе, которое состояло из слабой социальной среды и столь же непрочного политического лагеря, для наполненной жизнью социал-демократической партии Вилли Брандт был незаменимой, интегрирующей фигурой.
Свое понимание фактора личности в политике и отношение к своей деятельности Вилли Брандт подробно изложил в интервью журналистке Биргит Краатц, которая беседовала с ним в 1986 году в Цюрихе, а затем издала это интервью отдельной книжкой под названием «Wir sind nicht zu Helden geboren» («Мы не родились героями»).
— Господин Брандт, вскоре Вам исполнится 73 года, более 55 из которых Вы посвятили политике. Вы были депутатом бундестага, правящим бургомистром Берлина, министром иностранных дел и федеральным канцлером. Более двух десятилетий Вы председатель социал-демократической партии Германии (СДПГ). Чем является политика для Вас, с которой Вы, очевидно, не можете расстаться? Обязанностью, сопереживанием или, возможно, своего рода болезнью?
— Болезни, надеюсь, нет, хотя бывают периоды, достаточно тяжелые, которые можно преодолеть только с определенной степенью одержимости. Однако, если я должен выбирать между обязанностью и сопереживанием, то второе мне ближе. Довольно категоричный императив Канта я долгое время для себя переводил как «Выполняй свое проклятое обязательство и исполняй свой долг». Однако позднее я все больше и больше понимал, что политика невозможна без сопереживания. Политика, которая движет мною, во всяком случае, невозможна без сопереживания, поскольку нужда и мечты многих людей являются этой движущей силой, в том числе и тех, которых я вообще никогда не знал. Я хотел бы содействовать принятию решений, которые прежде всего способствуют сохранению мира, а также вносят вклад в то, чтобы люди из самых широких слоев народа почувствовали больше справедливости.
— Что означает для Вас власть?
— В словах «власть» и «власть имущие» кроется определенная опасность мистификации. Конечно, и демократия так же открывает своим представителям возможности для властных полномочий, и так же таит в себе искушения и ловушки. Это может произойти тогда и потому, если учитывать окружение и обстановку: власть имущий находится в изоляции, окружен лестью, получает фильтрованную информацию, заставляет вместо себя читать и писать, а иногда даже и думать. Но политическая деятельность иногда невозможна без этих нюансов. Однако для меня всегда было важно противостоять этому клише «власть имущего», поскольку оно с точки зрения общественной ответственности в общем и целом обнажает власть и в итоге остается вариация изречения: «Песня о политике — это гнусная песня, это грязное дело». Это в принципе возможно, но только для негодяев, для коррумпированных и раболепных креатур. Говоря по справедливости, они являются следствием ответственности за нашу жизнь. Кто находится при власти, часто имеет ее гораздо меньше, чем это кажется другим, и даже самому власть имущему. Однако люди со здравым смыслом — это я знаю по собственному опыту — разрываются между сомнениями и уверенностью, разочарованием и надеждой. Именно тот, кто наделен определенной властью, но при этом не считает себя чересчур важным и не позволяет себе излишне прогибаться, тот не имеет иллюзий относительно того, что разумно реализуемо. Я довольно часто встречался с теми, кто, считая себя властным, с большим трудом, но с большой помпой пытался замаскировать свое бессилие, беспомощность и безрассудство. Я не могу сказать, что когда-либо чувствовал себя особенно властным, однако разреженная атмосфера одиночества доставляла мне немало хлопот.
— Создается впечатление, что Вы воспринимаете власть как беспомощность?
— Знаете, был в моей жизни момент, когда я чувствовал себя полностью предоставленным себе. Это было в декабре в Варшаве, когда я понял, насколько это недостаточно — просто возложить венок к памятнику жертвам варшавского гетто. Но это не было чувством бессилия. Преклонение коленей было выражением временной, относительной власти на службе примирения, для достижения, как я надеюсь, доверия между Польшей и Германией, евреями и всеми нами остальными.
За слабость это выдают люди, которые не допускают, чтобы власть имущие нарушали их правила игры. Те, кто понимает власть в этом смысле и соответственно намерен ее использовать, натолкнутся на серьезные трудности.
Если бы безвластие было возможно, я бы не нашел это несимпатичным. Должны быть созданы условия для бóльшей самостоятельности и собственной ответственности вместо мелочной опеки. Что такое власть? Для меня это сотрудничество, взаимодействие и сформировавшееся на основе опыта и доверия влияние.
— Принципиально ли это сегодня, находится у власти левая или правая партия? Взять, например, Францию, где социалисты забыли практически все свои хорошие обещания, с которыми выступали, и добровольно взяли курс, который сегодняшний премьер-министр Жак Ширак должен, собственно, продолжать?
— Вы могли бы также сказать, что в Швеции или в другой скандинавской стране социальное государство сохранилось лишь потому, что социал-демократы периодически были в оппозиции, а не в правительстве. Исходя из опыта Германии и Англии последних лет, можно сказать, что многое зависит от того, насколько правильно нагрузки кризиса будут разделены между партиями. То, что Вы называете правой партией… В случае Германии она как раз занимается тем, что разбивает внешнеполитический фарфор.
— Это Вас особенно тревожит?
— От случая к случаю. Вы знаете, я горд уже тем, что оба германских государства могут быть поставлены в один ряд с понятием «мир». Это не было само собой разумеющимся и, конечно же, остается не само собой разумеющимся.
— Считаете Вы себя незаменимым?
— Конечно, нет. Однако было бы печально, если бы мое отсутствие осталось незамеченным.
— Были ли в жизни моменты, когда наступало желание отказаться от политической деятельности?
— Нет, никогда не было. Со временем я все больше удалялся от наивного оптимизма моей ранней молодости, однако меня никогда не оставляла надежда, во всяком случае — радость жизни.
— Ослабленное правосознание является только частью того, что я вижу как недостаток политической культуры в Германии. Не хватает масштабов, духовного горизонта, свободного отношения к культурной жизни и творчеству. Что касается Вашего тезиса о политической культуре, то он означает необходимость радикализма и одновременно воли к умеренности.
— Да, умеренность. Воля к сотрудничеству должна быть непреложной, поскольку некоторые обстоятельства можно изменить только если действовать солидарно, совместно с максимально широким кругом действующих субъектов. Это кропотливый и трудный процесс, который требует большого терпения. Важнейшей предпосылкой для этого является соотношение между созданием необходимой сплоченности в действиях, с одной стороны, и открытость к новым вызовам, с другой.
О заслугах Вилли Брандта как политика и руководителя государства можно много говорить. Но я хотел бы выделить одну, на мой взгляд, важнейшую особенность, которую ощущал практически каждый день на протяжении многих лет работы в ФРГ. Я постоянно общался с людьми, и не переставал восхищаться активной позицией западных немцев, которые чувствовали себя гражданами страны, не смотрели пассивно, что делает со страной ее руководство, а использовали любую возможность, чтобы заявить о своей позиции, согласии или несогласии с решениями, которые принимает правительство. Причем находили нужные формы одобрения или протеста.
Брандт и социал-демократическая партия своей деятельностью убедили людей в том, что демократия может существовать продолжительное время только тогда, когда у нее достаточно сил для регенерации, для изменений посредством реформ. В начале семидесятых годов многие в Германии поверили в то, что и политика, и демократия могут быть высокоморальными, и сами прониклись чувством ответственности за все происходящее. Именно это поднимало демократию на высокий уровень. Благодаря таким политикам, как Брандт, в превращение СДПГ из рабочей партии в народную поверили даже те слои населения, которые считали Годесбергскую программу тактическим ходом социал-демократов. Брандт завоевал доверие и симпатии миллионов граждан ФРГ. Они видели в федеральном канцлере человека, который не только разделял их стремление к справедливости, толерантности в отношении ближнего, но и боролся за это. Брандта любили и как политика, и как человека.
* Из книги «Вилли Брандт. Жизнь по совести», издательство «Звонница», Москва, 2017
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer8-9-pozharsky/
