Я считаю ступени, ведущие к Дюку.
Раз, два, три.
Я делаю вид, что набил себе руку,
Чтобы лихо вести удачную жизнь.
Четыре, пять.
Черноморский бриз
Завернул мои брюки,
Дышит в спину,
Не поверни.
Если придется сбежать вниз,
То тогда половину
Камней ноги сами смогут узнать.
На эти я капал мороженным
За девятнадцать копеек
В первом классе.
Семь, восемь, девять.
А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек.
Что поделать. Мы помирились гораздо позже
В очереди к кинокассе.
Четырнадцать, пятнадцать.
Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку,
И пальцы,
Вздрогнув, переплелись. С тех пор, запахом твоей кожи
Или звуком
Голоса загорается память.
Шестнадцать, семнадцать, двадцать.
Я не знаю, как я прожил
Через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию.
Возможно,
Я поехал за тобой — догнать и оставить.
Я в туристкой толпе на пятидесятой ступени.
До верха еще далеко.
Я грызу семечки из газетного кулечка
И тени
Каштанов соответствуют точно
Моему росту.
Легко
И быстро мимо поднимаются не наши дети.
Шестьдесят, семьдесят, девяносто.
К залитой солнцем последней площадке,
Откуда можно заметить
Песчаные
Дюны вдоль фривейной дороги.
Одноэтажный домик.
Сто десятая, сто девяносто вторая.
Все. Мостовая.
Черта.
Пологий
Пляж. И томик
Стихов на языке, что больше не прочитать.
Из другого края.
Папе
Иногда, спотыкаясь о запах вареного кофе,
Я попадаю в наше обычное утро.
Глушилка борется с радиостанцией «Немецкая Волна»,
Твой набитый портфель,
Темнота
За окном.
За обрывом подоконника косо летящая пудра
Снега. До дна
Обжигающий легкие морозный вздох. Пешком,
Торопливо догонять трамвай,
И успеть ввалится, подтянувшись за поручень.
Стукнутся в расстояния между сумками
И прочими
Вещами. (В духоте толпы сразу теплее).
Варежкой отскрябанный край
Непрозрачных стекол в морозном рисунке.
И смотреть, смотреть как ночь становиться посветлее.
На завтрак делались бутерброды
Иногда ленивые вареники
Со сливочным маслом.
Я входил в садик как в непогоду,
Съежившись от детской вражды, ожидая ненастья.
Глушилка хрипела «Голосом Америки».
Кофе прыснув,
Шипя, заливал конфорку.
И бесконечная жизнь не имела смысла.
Сейчас, когда взгляд упирается в переборку
Авиалайнера,
Летящего над Атлантикой,
Я понимаю тебя гораздо больше.
Мы жили в рамках, следуя правилам,
Глупым, как стало понятно намного позже.
Романтика
Оставалась уделом книжек,
Собранных в домашние библиотеки
Так, что обоев на стенах было не видно.
Что-то все-таки из нас вышло.
При взгляде в прошлое, по крайней-мере, не стыдно.
Мне наверное уже никуда не деться.
Не сойти с вектора, начатого морозной ночью.
Я прохожу площадью.
Я вкладываю записку в стену.
Калифорнийскому солнцу не озарить детства
Как на твою любовь не поставить цену.
Cледы
Я научусь читать слова святой земли —
Вот дерево, проросшее сквозь камень.
Котенок, копошащийся в пыли,
Над ним, в велосипедной раме,
Перебирает смуглыми ногами
На бизнес навостренный бедуин.
Так, что рука моя спешит в кармане
Потрогать кошелек.
Иерусалим
Шумит вокруг и равно безразличен
К прохожему или к пророку.
Вниз глядя, с высоты веков — они похожи,
Но кто же
Сумеет посмотреть на это сбоку?
Так неприлично,
Маскируясь под чужую душу,
Я, прикрываясь то кипой, то шляпой,
Шагаю за молящимся, и трушу,
Что не смогу, не подчинюсь порогу,
Перешагну. Что клапан
Времени, впускающий туда,
Уже не выпустит обратно,
Что, как бы ни хотелось на попятный,
Уже не смочь.
Людская человечества руда
Так переходит в дух, в молитву и в отвалы прочь.
Так в ней встречаются слова — святые пятна.
Зима в Сан-Франциско
«в притонах Сан-Франциско лиловый негр.»
А. Вертинский. 1916.
Притоны кончились.
Порт переехал в Окленд.
Квартиру снять —
Не думай, в одиночку
Не подступиться.
Дождь по закрытым окнам,
Стенам, тротуарам струится
В водосток
Под надписью «Течет в залив. Отходы не сливать!»
Бомж,
Скорчившись,
Везет тележку: спальник, ну и прочее,
Что так необходимо для свободы
Листок-
Дощечка «подайте ветерану».
И подают. Доходы
Не велики. Но на марихуану
Насобирать
За день — так это точно.
Ботинки горные,
Топорщится «гортексом» куртка-свитер.
Надежда к ночи забрести в приют.
Под капюшоном видно, что небритый,
Что кожа черная.
Плывут
Авто неторопливой улицей в сорочке
Из разноцветных домиков. Моторека,
Где светофоры по фарватеру наперебой
Моргают. Мы едем с дочкой
Отыскать щенка,
Чтоб в дом внести любовь.
В тени камней
В памяти горит свет.
Закат, отражённый от белого камня.
Холмы. Их линия медленно сходит на «нет»
У горизонта. Город, натянутый на подрамник
Времени. История, резонирующая прямо в кровь.
Да, я уже бывал здесь и господином, и смердом.
Я — частица этих склонённых голов,
Что под открытым небом
Строят берега добра
Размером и ритмом
Своей молитвы.
Паломники. Кошки. Детвора.
Пустынных улиц стоптанные плиты.
Я снова здесь, как раньше, и не так.
Хозяин, заскочивший в гости. Просто
Придавлен памятью. В ней старый лапсердак
Никак
Не подгоняется по росту.
Я к плёсу
Площади у Западной стены
Вдруг выброшен без всякого нажима.
Я — нерождённый сын моей страны –
Иерусалима.
Теперь ведом невидимым лучом
Сквозь трещины за каменную кладку.
Туда, где был и не был я ещё,
К началу, что в сухом остатке,
Не изменилось.
Можно, возвратясь,
Найти свой камень, чтобы прислонясь,
Почувствовать себя среди народа,
Когда, сквозь арку незаложенных ворот,
Взгляд видит чётко сущность небосвода,
Как связь времён, а не наоборот.
Как блоки стен надеты на линейку –
Лежат века. Но их не охвачу.
Я город пробегаю по лучу.
За башни, переулком, по ступенькам.
Я здесь молился, жил.
Теперь молчу.
Халф Мун Бэй блюз
А в воскресенье мы поедем на океан.
Простыня штиля
Заблестит, отражая свет,
И заставит надеть темные очки.
Караван
Пеликанов, вздымающих крылья,
Протянется пунктиром,
Подчеркивая заходящее солнце.
А один пеликан –
Задира,
Вдруг сорвётся
Вниз, задевая за клочки
Пены, нырнет за рыбой.
Птицы уйдут за рифы.
Пучки
Света, бьющие через щели скал,
Будут смешить твои волосы
Либо
Пронизывая сарафан
Просто
Сбивать меня с дыхания,
Перемещая в раннее
Утро из другого мира,
Где живёт круглолицый очкарик –
Улыбка, косички до плеч,
Коленки в царапинах, загорелые ноги –
Где квартирой –
Пляж. За окном расторопная речь
Моря. В языках волн шарики
Гальки.
И вся жизнь на пороге.
При переносе с кальки
На полотно,
Копии все равно
Искажаются. Величина времени -
Это количество отличий,
Которое найдется
На всём, что уже дано. —
Прерывистый гудок маяка,
Птичий
Крик над заливом в обрамлении
Гор, одетых в низкие облака,
Заслоняющая от солнца,
Приподнятая твоя рука.
