Вот оно, отречение.
Ручной ручей течения речи.
Берега два ничейные.
К речи кричащий кречет –
и в печень ре.сh.ень клюёт.
Сердца – middlенный ритм.
Зов! – Лишаются «я», «ю» йот.
И т. д., и
т. п., и т.
р., и т. м.
Лишается лунный бок.
Выстрелом из катапульты
личный и мелкий бог
взлетает забвеньем манкурта.
Лечит ли тьма луну?
Серебряной ли монетой
сама прижалась ко дну
невыпитого бессвета?
Я никогда не берёг
себя от чэ-ка-го-либо.
У речи урочен урок,
наберестово-липов.
Липа – до всхлипа дождя,
берёза – под вереск секиры…
А Я… Б Ю… В Э… Для
длится делением мира.
Отречение поздноотрочье…
Оторочье остроконечное
тенью к полдню его короче.
Вот и вышел я на междуречье.
Буквы ложатся в кор о бок бок о бок,
издавая звуки при укладывании
будто банки, выцокиваясь в погребок,
чью крышу с дедушкою залатывали.
И о и.о. Ио,
и о на берегу кычащей сове
Иона и она плачут тихо, ио,
ао, уо, эо и ыо на лунносвет.
Смягчился мел,
и уже – на неё мой корабль сел.
Смыло стоящих на корме
в н е м о (е) - жна льзя лзе.
От с м е х а
до с м е р т и
«я» –
Незаумоключенная
х а р т и я.
– Сколько раз
прощал Господь!
Со двора
Его ты подь!
Вышли жизни
все твои.
Щезни, изни,
Раствори
сам себя, избегнув ада…
Нищ, насквозен и наг.
– Рада?
Я с тобою теперь – с тобой.
И возвратной дороги нет.
Под стожарами спит стоболь.
Все мечты – из оновых смет.
В край, о который порезалось небо,
ты приехала дня на два.
Дна на два умножается сгорсточка пепла,
под которым отьятое нечетно – д в а.
По Нетеченской, встречно-встревожно
из любовей, надежд и вер
ветер враз разделяет на четыредорожно
душу каждого на семь сфер.
И хохочет, и хонечет, и хнычет
ветер, встретев меня сеЮночью.
Вот она достаёт из нычек
сноподобие снов-обочин.
В лобовую – фара луны.
Знаки звёздами в тучах видны.
Только я никогда не сверну –
не свергну – сеВерную утешту.
Сверив время, дождать весну
зим между..,.!!!
Вой волков. Волков и волоков
обратный, небратный круг.
Приложу его к прежнему. Олово
и охотно застынет крук,
Видишь, выйдешь – свеча, вечерея,
истекает меняконечной звездой.
Останавливаюсь над «ре» я,
Отаинивая «до».
Фа уст слышится на пороге.
До бра луны луч-ниточка – дёрни, включи.
А ре с тревожным Големом в слоге
ищет выход, чтобы найти ключи.
Эс.виданья, мой друг, dос.вида.NИя.
д о с в i д а н и я,
а н и т ы,
а н и к т о.
Обладоние обладания
Застеколья до овечьих «сто»
Порезов неба молнии сшиванье
расходится мгновенно.
И предложенье продолженья оправданья –
венок вина и вены вено.
И сшедший на себя лавиной ум
родит чудовищ, чуяньем предтеча.
С луны запяток спрыгивает грум,
истошным криком тишину увеча.
Спотыкаясь,
тыкаясь,
каясь,
лучебродил, истомясь навзрыд,
день невыносимо долгой казни,
будто бы подкопом был прорыт.
Мне не хочется жить. Передышково
отсыпаюсь в пути от дома.
По периметру – ангелов вышки,
будто я ещё не уготован.
Будто будет и завтра, и после,
и лишь лучшее сохранит
память-ключница, вставив сослепу
ключ в ту дверь, за которой болит.
– Отче?
– Что?
- - -
течёт
вре (mе) ни нерв
поперёк рек,
в доль доль,
впереди редит,
заспинно заспан…
– Отче!..
– ЧТО-О-О?!
Да, я Отче твой.
Живу на небесах.
Да и на земле.
Хлеб даю вам,
оставляю,
не искушаю,
прощаю,
от лукавого избавляю.
И чего тебе надобно
ещё-то?!
– …щ ё т ы…
– Какие счёты?
---
Небо угодило в ДТП,
из бока кость торчит, се – ребро месяца.
И присно, и т.д., и теперь –
млечных туманностей месиво.
Здесь платная стоянка – Рай.
Заплатная тень от солнца.
Над доадовым перевалом – лай
охраняемый; здесь пасётся
легион sтаg. Авель пастушок
пас тушок когда-то здесь овенность,
но онднаждать в небеса ушёл
от овечности – до мгновенности.
Что, штормит?
Штурмдевятыйвал не отпускаин.
До реми –
редо, рере, а п о с л е К А р ь И N!
Р е м и – к с и через ресоль.
Искуситель змей сам искусан.
И подводит скрипучесть рессор,
на подводе же – ложе Прокруста.
АдамьЕва я б лакомство отведал.
Да вот надыскушаемо оно.
И Ветрополк уходит от ответа,
и Вьюгодолк наспешен ли войной?
Спешит – ведь пешен.
Ешит – коль верхом.
Ползла ползла и полдобра стадоля.
Нарывом из семи один лишь – холм,
и тот обнесен час’т’око-льем.
Колючей проволокой нагоризонтных деревьев
ночь пришита к земле. И мне не зайти ЗА.
Ржавчина солнца, себя на деберкадере въев,
растворяется тьмой, вычиркнутой из кресал.
А пока что…
Моего поезда первый вагон
набит пассажирами желаний.
Расписание изменили, направив
лоб в лоб к отцепному.
В оцепенении
столкновения ждали
в первом спальном.
В отцепном товарном
на каждое желание
было по дощатому дому.
В вагон-ресторан
набились гордыни,
тщеславия, похоти,
пехота бравады,
и к пахоте годные прямства.
В той тесноте им всем было –
однако, легко, хоть и
самодовольно и разбухаемо
в ашдвао зёрнами ямса.
Скрежет колёс.
Рельсо-шпалая лестница
встала к луне, словно в лунке
опробовав дно.
Полоска рассвета
тонка окровавленным лезвием.
Пассажиры не поняли
ничего.
нечедо..
ничено…
Но я знаю, будут дни, других днее.
И ночи – ночее других.
Встанут утрия – одно на другое, вытягивая шеи,
чтоб к вечеранам вплечиться по самый дых.
Ты будешь тою же, я – тем же.
а
к
н а м а н е ж е – н а м а н
к
а.
Каждый день безнаший будет безутешен
прокручиванием девушки на шарманке.
Ты будешь слушать м о и г л у п о с т и,
несушьющиеся над околицесицей,
как я молюсь:
(Боже, упаси,
брось хотя бы мюнхаузишную лестницу,
чтобы я взобрался – высоко-выше, далеко-дальше,
так, чтобы ни одна живомёртвая душа
не процедила себя туда через небо-звёздный дуршлаг…)
Ты запомни меня. Если и не был я. Даже
если тебе я приснился
оночью оденьжды,
простоволос,
на ветру,
без надежды,
на касанье к тебе, на хоженье в тебя
за три моря, две горы, одну степустынь…
Посмотри – я лечу, я себя отпустил –
эту вечность тобойно одвỳхдневил я.
В коридоре протянутых рук
только свет твоего лица.
Я уже никогда не умру
ни от водки, ни от свинца.
Отчего же сбивается ритм –
сердцевина меня хандрит –
не находит такого-то такта,
до хорея сбивается дактиль
учащающимся стуком
теннисного шарика о стол…
У дуба судьба бука:
Ствол – столб – стол.
Проведи меня до двери,
за которою память горит,
там, в дыму её, угорит
предок мой – урарат, угарит,
домонгол – не монгологном?, –
гунн, ацтек, розенкрейцер, софит.
Я не знаю уже – где мой дом.
Только знаю, что он болит…
…Высвети, Господи, все мои комнаты тёмные.
В каждой зажги по свече. В каждой лежу я.
Входят проходят, но не друзья – знакомые.
Всё, что осталось для всех – улыбка моя.
Я не юродивым, не оглашенным не был.
Принял бы постриг, да тени мои темней,
чем у других, хоть одинаково небо
для посетивших землю на cгорсточность дней.
Высветли, Господи, комнату, где будут други
пить за меня, жить, и без устали петь.
Звёзды погасшие – для разгорания уголь.
Небо закрыто заслонкой уже на треть.
Вот оно, ОДРечение…
